Buch lesen: «Планета по имени Ксения», Seite 19

– А в ком он нуждается? И тогда, и теперь? Я не уверена, что и в тебе, ты уж прости…

Но такова уж и была эта Вика. Как врач на высоте своего акушерского мастерства, но как человек… Вика часто проявляла хамоватость и грубость, маскируемые под искренность.

– Лора была красива?

– По Артуру нельзя этого понять? Может у некрасивой матери родиться такой сын?

– Конечно, может. Как же отец? Не участвует в творчестве? Это же совместный проект.

Отрицать этого Вика не могла. Но Рудольфа она не выносила, умело скрывая свою неприязнь под льстивой манерой общения.

– Расскажи про ту Ксению.

Тут Вика замыкалась, говорить больше, чем и сказала, уже не хотела.

– Мне нечего о ней сказать. Она тоже бросила учёбу, так и не доучившись. Ушла в какие-то искусствоведческие сферы. Не знаю уж, какие искусства она освоила впоследствии. Бесплодный человек во всех смыслах. Как я слышала, у неё и детей нет.

Но как-то взяла и проявила непонятную инициативу.

– Я не знала, откуда Ксения появилась в столь неподходящем для неё месте. Учиться она откровенно не хотела, жила как-то от всех в стороне. Ни с кем не входила в дружественные объединения, скажем так. Замкнутая, высокомерная. Общалась только со мной и с Лорой. Лора не понимала её и говорила, что Ксения производит на неё странное впечатление человека, говорящего одно, а думающего совсем иное. Она стала преследовать Рудольфа, едва Лора с ним сблизилась, и я решила, что у Ксении не всё в порядке с психикой. Да и сама Лора, несмотря на доброту и лёгкость характера, проявляла неразборчивость в выборе друзей. А я близкий друг Лоры ещё с периода жизни в школьном городке понимала, едва Рудольф положил на неё свой глаз, что она попалась в сеть коллекционера. Он сильно терзал её своим непостоянством, а она не хотела с ним порывать. А тут эта Ксения. И Рудольф бросил Лору с ребёнком, или почти бросил. Как тебе это? Появлялся у неё раз в неделю. Она же кормящая мать, одна с ребёнком в семейном бедном отеле, ничего не знает, где, с кем её же муж. Она мне доверяла, надо же было хоть кому-то излить душу. А та тварь блудная повисла на нём, присосалась.

– Ксения? Но может быть, Лора сама влезла в их судьбу, а не Ксения сделала так первая?

– Этого я не знаю, кто там был первой, кто второй. В результате он усвистал от них обеих на Трол. Не знаю, как он там жил, и знать не хочу. Лора оказалась привязчивым человеком. Да ведь и Артур такой же. Когда он узнал, что я из Москвы, он и пришёл. А тут, представь, я была подругой его матери! Так мы и подружились. Нэя, это невозможно и представить мне было тогда, что младенец, которого кормила Лора, будет моим мужем на далёком спутнике!

– Странное смешение возрастных групп среди землян очень часто не приводит их к искомой гармонии, – сделала своё заключение Нэя.

Вика не услышала, воспоминания захватили её настолько, что она надолго ушла в себя. Две дочери Вики выросли, и она уверяла Нэю, что они мало в ней нуждались, когда она покинула Землю. Она считала, что до Артура ничего не смыслила в любви, прожив такую длинную жизнь на Земле без него, и только тут она поняла истинный вкус счастья взаимного доверия и понимания. Но история жизни Вики, мало интересовала Нэю…

Привет из «Созвездия Рай»

Рудольфу не хотелось портить прогулку, и он примирительно обратился к Артуру, – Если честно, назовите, как угодно. Но Ксения? Почему «Чужая»? Зачем программировать заранее планету на то, что она будет всем чужая? Мы построим на ней счастливый мир, дадим ей прекрасное будущее, к которому столько стремились у себя.

– Мы? Мы же не Боги? А если последующие поколения совершат грехопадение? Люди могут и тут повторить все свои родовые грехи.

– Зачем же так мрачно? Наши дети будут лучше нас. – Рудольф обнял Нэю. Но и это не смягчило Артура. Рудольф вызывал неприятие у своего сына, и Нэя явственно видела это.

Ах, Вика, Вика! Улыбчивая и дружелюбная внешне, она влила колоссальную порцию яда в отношения сына к своему отцу, и без того сложные и запутанные, руководимая искренним презрением к молодому и прошлому Рудольфу, ранившему его мать, такую же юную Лору на всю оставшуюся ей и недолгую, как оказалось, жизнь. Что шло от скудоумия Вики, а что от личной её неприязни к Рудольфу, которого она не желала простить за свой эмоциональный шок на спутнике? Когда едва ступила на его каменистую поверхность, а он не защитил, напугал, да ещё смел цинично её ощупывать без стеснения и всякой любви, хотел использовать как разовый и грошовый материал. Её, бесценную и ранимую, уже раненную личной катастрофой, но всё равно наполненную идеалами и надеждой. И не прощение его Викой гораздо больше было вызвано не тем, что хотел использовать, а тем, что забраковал её, не принял как женщину, присланную ему в долгосрочное употребление. Но это было подспудно, это было тайное понимание, которого Вика не хотела принимать. И уж тем более чужое прошлое не имело к этой неприязни никакого отношения.

Артур пристально смотрел на Нэю. Казалось, его неприязнь к отцу распространялась и на неё.

– Я уже забыл, как Нэя выглядела на Паралее, – сказал он, – мне помнится, у неё было много и других талантов, не только быть родительницей. Нет? Ты превратил её в какую-то родильную машину. Или ты хочешь заселить своими потомками всю эту планету? И Вика считает, что Нэя утомлена и должна отдохнуть.

– Вика? – Рудольф скривился. – Может, объяснишь своей домашней и верной собачке, что это не её собачье дело? И не твоё тоже, а это я объясняю тебе. Или же ты нашёл в её недоразвитом лице недостающую мамочку – воспитательницу для себя? Недополучил внимания и ласки в заброшенном детстве? Пошёл отсюда, куда и шёл! – И Рудольф схватил Нэю за рукав так сильно, что ткань затрещала, после чего потащил её прочь от Артура. Артур направился вперёд, в пустынные территории под куполом, где работали бесперебойно роботы.

– Придурок! Он смеет учить меня, отца и своего шефа! Вместе со своей пустоголовой дурой! Да я слова ему не сказал, когда он клюнул на эту отбракованную и использованную каким-то ослом ослицу. А мог бы. Отдал бы её в низовой уровень, где трудятся наши подземные братья – штрафники. Они тоже люди. А врачей у нас и так девать некуда. У нас и не болеет никто. Потому что я, как шеф и профессионал своего дела, людей люблю и умею щадить. Они что, наши врачи, без неё не сумели бы роды принять? Да я и сам это умею. И после того, как я устроил ей здесь курорт под звёздами, она ещё стучит своим стоптанным копытом в мою сторону? Да я могу завтра же скинуть её в недра на профилактику, пусть другое облегчение и лечение людям даёт. Им там тоже не сладко. Артур в первую очередь мой подчинённый, а уж потом всё прочее. Он же дурачок наивный, в мать весь, внушаемый и недалёкий.

– Он стал взрослым. И давно. А ты не умеешь этого принять. Привык, что он всегда подчинённый, вечный мальчик. И за что ты так Вику оскорбляешь? Пусть и заглазно. Так нельзя о женщине, и о женщине не самой тут худшей. У них дети, семья.

– Тут не Земля. Тут я им Бог и царь, и главнокомандующий. Раньше за хулу на подобных персон жгли на кострах. Или замуровывали куда поглубже, если милость проявить хотели. А ты как хотела? Распустить всех, быть лояльным и великодушным, а потом какой-нибудь урод взорвёт всех к Хаосу в чёрную пасть, как это было с семьёй Франка? Когда террорист взорвал весь город под куполом? Потому что сын Франка ему поверил, решил проявить вселенскую любовь к подонку. А сам доктор спасся, потому что отправился на орбитальную базу, где заболел человек.

– Причём тут Франк? – Нэя не знала подробностей семейной трагедии доктора.

– Да притом! Что всё начинается с пустяков, с малого. Они все должны понимать, кто я, и кто они. Только неукоснительная дисциплина во всём. Не только в поступках, но и в мыслях. Ты думаешь, я не знаю, кто и о чём говорит здесь в своих отсеках? Другое дело, что я отслеживаю только то, что касается общей безопасности. А ты не верь умалишенной Клариссе, она сама не понимает, чего несёт. Видишь ли, моя маленькая и доверчивая бабочка, у неё проблемы с психикой, неизлечимые, и мачеха отправила её сюда за любовным удовлетворением, которого ей нельзя было предоставить в том количестве, в каком ей это потребно, на Земле. Конечно, можно заблокировать любую потребность человека, но человек в целом страдает неизбежно. Как реакция на чрезмерное подавление одного центра, возникает перенапряжение в другом. Да это и не касается никого тут. Никого!

– Артур – мужчина с непростым характером, как и у тебя. Да и кто прост? Не унижай его. И Вику.

– Ни одной чертой, ни единственной, он на меня не похож! А на кого? Я и сам не понимаю, да и не хочу этого понимать. Чего теперь? Да он лучше и чище меня, я знаю. Он в свою мать. Мягкий, привязчивый. А Вика – победительница, используя свой бабий опыт, подчиняет его себе.

– Она плохая? Годная только для утилитарных нужд низшего состава?

– Ну, я погорячился. Вика вполне себе… Но ему нужна молодая и непосредственная девушка, ты понимаешь? И он такую найдёт, я не сомневаюсь. Чтобы стала полностью его. Без тягостного опыта души. Чтобы всё было только в будущем, понимаешь? Доверчивая, жизнерадостная девушка, какой была ты на Паралее…

– А теперь я унылая разве?

– Нет. Ты повзрослела с неизбежностью.

– Постарела?

– Нет. Ты вошла в апогей раскрытия всех своих человеческих талантов и зрелого уже ума.

Во время прогулок Рудольф заодно инспектировал свои владения. Роботы выгрызались изнутри наружу, так как предварительные работы проводились вначале внутри космического объекта, а уж потом выходили на поверхность. Там в глубине были скрыты внутренности купольного города, без которого он не мог существовать на поверхности. Вокруг росли деревья, и их пока еще тонкие стволы, высаженные не в строго геометрическом, но всё же продуманном порядке, чтобы избежать очевидной искусственности, уже зеленели своими хрупкими ветвями. Рудольф отлучился, чтобы обсудить нечто по поводу строительства с дежурным инженером, а Нэя осталась одна.

Небо над куполом погасло. Сияли звёзды, мерцали разноцветные туманности, каких нельзя было видеть ни с Земли, ни с Паралеи ввиду особенностей атмосферы и местоположения среди галактических координат. Огромный, фиолетово-синий сейчас спутник планеты навис низко над линией чёткого горизонта. Чем выше он поднимался, тем меньше становился его диск, тем светлее лик. Это зрелище не могло приесться. Отрешённо любуясь единственным пажом космической королевы, носящей временное имя прекрасной женщины Гелии, Нэя не заметила, как рядом возник человек.

Он выглядел не столько худощавым, сколько худым с перехлёстом, и она не сразу его узнала. В последнее время на спутник прибывало много новых людей. Она уже не всех знала в лицо, не успевала запоминать, многие редко выходили на поверхность, работали внизу, да и пути её не со всеми пересекались. Человек стоял в отдалении. Ей показалось, что угрюмый затворник Ксен, о ком только что и говорили, вышел прогуляться там, где царило полное безлюдье. Ксен заметно худел день ото дня, то ли ставил на себе эксперименты новейших диет, то ли изнурял себя собственным же подвижничеством.

Было уже темно, галереи освещал естественный, бледный и призрачный свет от звёзд и пажа Синьки. Искусственного же освещения так и не включили в виду отдалённости недостроенных ответвлений города. Здесь не существовало пока никаких функционирующих объектов. Но она почувствовала скорее, чем увидела, что человек смотрит на неё неотрывно.

– Привет, щебетунья, – сказал он тихим и страшным для Нэи голосом. Страшным, потому что его появления казалось опрокидыванием всех привычных законов Мироздания. Хотя и что тут было привычно, что обыденно в самом новооткрытом непривычном мире? А так, голос и голос, обычный, и слова произнесены на привычном уже, земном языке.

– Не о такой жизни ты мечтала когда-то, да у кого тут мечты и сбываются?

– Я вас не знаю, – пролепетала она, – не вижу лица.

– Да узнала ты. Только испугалась. Ты изменилась. Хотя душа твоя так же мила мне и неповторима прекрасна.

– Кто же вы? – и пока она озиралась, ища Рудольфа, как в кошмарном сне теряя твердь под ногами, пытаясь обрести опору и подмогу себе от охватившего её чувства ужаса. Ужас, будто вырвался он из-под купола, ощутимо имел какой-то непостижимый привкус космического холода, от чего её зазнобило, как от прорыва этого холода, заныли даже зубы, как будто она его глотнула внутрь себя, и Нэя приоткрыла рот, чтобы его вытолкнуть наружу, чтобы не заиндеветь и не погибнуть внезапно.

«Он галлюцинация»! – вскрикнуло её напуганное сознание. И в этот миг человек исчез. Просто пропал и всё.

Рудольф взял её под локоть, и Нэя дёрнулась, как человек, которого внезапно и резко разбудили. Они пошли дальше к освещённому сектору, и она повисла на нём, отяжелев от внезапной решимости.

– Вот, – это же так легко взять и вынуть всё то, что она знала. К чему притворяться? – Теперь почти в одно время у тебя появится сразу двое детей.

– То есть?

– Ну как же, у Клариссы будет ребёнок, чего она и не может уже скрыть ни от кого.

– Да, – отозвался он с напускным безразличием. – У меня, как у ГОРа, в нашей колонии появятся два маленьких новых жителя. Кларисса заразилась всеобщим здесь материнским устремлением. – Он стал перечислять других, у кого тоже скоро родятся дети. Пребывал в уверенности, что Нэя ничего не знает?

Она всё увидела сама, все тайны Ксении, воспользовавшись отсутствием Вики. И как знать, было ли то отсутствие и забывчивость Вики случайными? Вика же слишком хорошо осведомлена о том, что Нэя могла понять хитросплетения медицинских графиков, вникнуть в тайны умышленно открытой чужой информационной базы данных. Сама же Вика и посвятила свою любознательную хроническую пациентку в некоторые тайны своей профессии. Дефицитом времени Вика здесь не страдала, с Нэей же её связывали почти родственные узы.

– Как же к этому относится её Ксенофан? Он признаёт её ребёнка за своего?

– Почему ты спрашиваешь у меня? Ты ведь только что с ним общалась. Вот и спросила бы.

Но Нэя никогда в жизни не общалась с Ксеном. Он её не замечал, как и большинство обитателей спутника, и вряд ли отличал в лицо от прочих.

– Я? Да я знаю его лишь в лицо.

– О чём же ты так увлечённо с ним общалась?

– С кем? С ним? – Нэя даже остановилась, – это был совсем не Ксен. Это был, я не знаю кто. Или знаю, но не верю. И ты не поверишь.

– Не Ксен? Но он же один здесь такой, тонконогий кузнечик и говорун.

– Но это не был Ксен. Ксена же я знаю в лицо.

– А кто? – с искренним изумлением он глядел на неё пристально и странно.

В полутьме он сам видел издали худощавую фигуру человека в чёрном комбинезоне, с неприбранными седыми волосами, разбросанными по плечам. И подумал о том, как опустился неубедительный ни в чём, даже в своих селекционных растительных экспериментах Ксенофантик, упорно именующий себя именем какого-то древнего философа Ксенофана. Почему не убедительных? Потому что у него баклажаны были вкусом как щавель, капуста обладала вкусом лопуха, хотя, по правде, лопух пробовать ему не приходилось, а горошек вообще был сладкий как подсахаренный. Горький и вязкий, как перец его же производства, произрастающий из искусственной почвы теплиц спутника, взгляд этого премудрого Ксенофана преследовал его всюду.

Возможно, Зотов вынашивал мысль о его убийстве, только не был он Рудольфу ничуть не страшен, а жалок настолько, что и Ксения вызывала удивление своим выбором подобной жизненной опоры. Тогда как опорой он мог быть только своим бледным лианам с пупырчатыми огурцами на них.

На замечания Рудольфа по поводу невкусных овощей, – Что это за тюрю ты нам произрастил?

Не всегда, если по справедливости, и плохих овощей, но иногда и похожих на свежескошенную траву по своему безвкусию и обманчивому аромату, Ксен смотрел в сторону, сосредоточенный на чём-то своём. Иногда он храбро, и даже как высший низшему, слегка презирая, совал ему в подбородок, поскольку был невысок ростом, свой планшет с убедительными доказательствами полезности и сбалансированности его трудового продукта. Полезного настолько, насколько этого не ведают многие люди в условиях Земли, лишённые доступа к подобным гениальным разработкам. А он, не Ксен, а Ксенофан Витальевич, поскольку он не мальчик-практикант, а достойный уважения и немолодой уже учёный, ещё на Земле исцелявший своими уникальными разработками – овощами и зеленью прибывших из других космических колоний людей, заработавших там жуткие авитаминозы, дистрофию и нарушивших всю биохимию своих организмов. Поскольку у них там были именно те, разрекламировавшие себя подлинные неучи и пробивные прохвосты, кормящие людей вкусной отравой и суррогатом подлинной еды.

Наверное, это так и было. За текущий год, действительно, не было случаев массовых расстройств пищеварения. Как и резких проявлений аллергии на производимое в зелёном секторе «синьора Горошка». Но поскольку не признанный гений обычно монотонно и невнятно бормотал свои оправдания себе под нос, не звучало убедительно, а графики его и формулы постичь было невозможно. Также неубедителен он был для всех в роли мужа красавицы, редкой и для Земли, чего уж об этом месте говорить. Решив, наконец, поговорить с Ксеном завтра наедине о его внешнем опущении на виду у всей колонии, Рудольф передёрнулся от вида его давно не мытых седых косм.

Зрением Рудольф обладал прекрасным, а человек и в полутьме производил впечатление неряшливое, костюм на нём сидел как-то перекошено и болтался как на пугале. У себя в растительной тени может хоть голым в набедренной повязке ходить – овощам и ягодам всё равно, но окружающих людей стоило бы и уважать. Лучше, конечно, в чалме как древний йог, чтобы не осыпать нежные шкурки плодов своей перхотью. Голову он не мыл месяцами, если в земном измерении времени, и забирал волосы в хвостик. Хвостик этот высовывался наружу из-под плоской шапочки, вроде тюбетейки, косо сидевшей на его гениальной засаленной макушке. Ксения страдала, уверяя Рудольфа, что на Земле он был чистюлей и модником, любителем разумного, но изысканного комфорта, а тут полностью изменился в сторону зловещей утраты психического здоровья, став апатичным неряхой. Это было проблемой, поскольку с его отбытием на Землю, колонисты лишились бы главного начальника над зелёным сектором, пусть и чудака, но талантливого огородника и редкого труженика.

«Я сотворила что-то ужасное с ним. Я ещё буду за это наказана дальнейшей жизнью. Так невозможно выкручивать человеческую душу. Зачем я подписалась на всю эту авантюру»? – обольстительная огородница бросалась в Рудольфа этими обвинениями как огрызками от яблок, не больно, но противно. Возразить ей было нечего, исправить всю ненормальную ситуацию, – каким образом? Оттолкнуть её от себя – куда? За пределы купола если. А с Ксеном что? По головке погладить, повиниться и утешить, съев целый контейнер его репы, закусив тёртым хреном? И Нэя…

– Кто? – повторил он, с беспокойством вглядываясь в Нэю, сжавшую голову в плечи и трясущуюся. – Ксен один такой, оригинальный малыш. Его ни с кем не спутаешь. Только такая оригинальная особа, как Кларисса – бродячая киса и могла такого избрать. – В оскорблении в адрес Ксении звучала неподдельная злость.

– Ты знаешь, что никакая она не Кларисса. Ты всё знаешь. И чего ты злишься? На кого? Это был не Ксен. Я что ли слепая, по-твоему? Он сказал: «Привет, щебетунья»! Привет из «Созвездия Рай», – добавлю я. Твоё любимое некогда обзывание меня. Не скажу, что мне оно нравилось. Но если учесть нежность момента, его породившего, то я его и любила. Да. Это обозначение. Ты тогда любил меня.

Рудольф развернул её лицом к себе, вглядываясь в неё, будто хотел найти подтверждение тому, что она его дурачит.

– А сейчас что?

– Ничего. Не заметил?

– Нэя, – сказал он ласково и обнял её, прикасаясь к животу через платье, – ты дурёха. Я люблю, как и любил. Просто мы привыкли друг к другу. Ты скучаешь? Сегодня я к тебе приду. Поговорим как прежде о твоей любимой и отвлечённой чепухе… – И он поцеловал её в ухо, – ты ведь сама не хотела меня видеть в последнее время. Говорила, что устала безмерно и ничего не чувствуешь. Я и не тревожил тебя.

– Не тревожил? А кого же тревожил? – Нэя отстранилась. – Не стоит. Мне одной лучше. Я уже привыкла обходиться без тебя.

– Как хочешь, – ответил он с ледяным спокойствием.

Они остановились возле новой детской площадки.

– Здесь мы построим для детей лабиринт космических блужданий. Представь, как весело им будет здесь носиться.

– Я скучаю по лесопарку на Паралее, – опять сказала Нэя, не дождавшись его оправданий, поняв, что их и не будет. – Он был невероятно красив, и я была там счастлива. Земля похитила у меня моё счастье. А ты никогда не любил «сады Гора» на Паралее. Всегда их ругал.

– Если бы я не любил их, зачем бы я украсил нашу спальню изображением лесопарка за стенами? Если бы мне не было дорого всё то, что с ним связано? И чем плохо тебе было на Земле? Тем, что ты всё испортила сама! Удрала к Антуану – хроническому вдовцу. Чего с ним не полетела на Паралею, раз ты по ней скучаешь? Тебя притащили сюда связанной по рукам и ногам? Нет. Ты примчалась на лёгких крылышках, моя бабочка, ты хотела меня сама. И я тебя тоже.

– Я очень изменилась, Руд? С тех пор? Скажи, я стала уродиной?

– Что ты плетёшь? Ты стала только лучше. А в смысле красоты ты не меняешься. Я не замечаю.

– А многие говорят за глаза, я знаю, «За что шеф любит эту хронически брюхатую малышку? Похоже, её мать была тоже оригиналом и отказалась от вмешательства в её развитие, как и мать Ксена. И мать Ксении, добавлю я. Но это не помешало ей стать редкой красавицей.

– И тебе не помешало.

– Как ты думаешь, Ксения говорит своему Ксену, твоя уникальная доброта, твой талант, мой малыш Ксен, сам ты, дороже мне всех прочих мужчин, с которыми я делю своё ложе? Потому что духовная связь, спаянная долгими годами важнее прочего. Говорит?

– Понятия не имею, о чём она ему там говорит. Ну, так гуляем или нет?

– Я пойду. Хочу спать. Дети ждут.

Второе появление Хагора

Те несколько дней, что прошли после той прогулки, Рудольф вёл себя так, будто ничего и не произошло. А что произошло? Он же как был, так и остался в уверенности, что Нэя ничего не знает. И она, используя вовсе не забытые и очень давние уроки актёрского обучения, изображала прежнее неведение. А после оживлённого обсуждения имени для планеты в столовом отсеке, после привычной суеты в «Сиреневом лотосе», она вдруг почувствовала, что сил ни на что уже нет – ни на жизнерадостный обман окружающих, что ведёт она счастливую семейную жизнь, ни на саму жизнь под куполом. А также спокойно обдумала вдруг то, что отпихнула от себя в полуобморочном ужасе – явление Хагора. Когда-то обещанное его возвращение не было ни приступом её душевного расстройства, ни внезапным миражом, насланным инопланетной пустыней. Впервые за все годы она отключила голографическую иллюзию, найдя с легкостью нужную панель, спрятанную в стене, оказавшись в помещении похожем на все прочие служебные отсеки спутника. Серебристо скучный, пустой, сразу ставший из обители уединения камерой заключения. Одна стена оказалась прозрачной, тонкая плёнка иллюзии, сойдя, открыла тёмно-коричневые, с наплывами красного пустыни под золотисто-розоватым меркнущим небом. Было в этом ландшафте нечто, напомнившее иллюзорную пустыню в холле отца Рудольфа, где они сидели под новогодней ёлкой, и где едва не свалились под раскидистые её лапы, забыли о папе Ростиславе, дремавшем на диване и замаскировавшемся в пушистых ветвях. Когда же он их стал прогонять подальше от себя, в другую комнату, они не могли расцепить рук… Даже скала, видневшаяся неподалеку, была похожа на тот дико затейливый диван папы. Но это не был диван, а скальное образование, похожее на плиту опрокинутой как бы стены. Да откуда тут могли быть стены? Стены чего? Это была лишь причудливая игра местного ландшафта. Увидев его впервые за девять лет, именно с этого ракурса из их спальни, Нэя удивилась его давящей мрачной безнадёжности, как будто до этого она не видела подобных необъятных и пугающе необитаемых далей, никуда не ведущих, ничего не обещающих и не манящих неизведанным, всем тем, что обещают живые миры. Если бы она видела эти пространства каждый день, засыпая и просыпаясь, она не смогла не только зачинать тут своих детей, но и просто существовать и давно бы сошла с ума. Или так показалось сейчас в приступе её отчаяния? Отключив иллюзию, она словно проснулась в страшной замкнутости безысходности, в клетке под куполом, куда был закачен воздух для дыхания, с ясным представлением, что там, у этих скал, за ними, за тем горизонтом, что пучился угрожающей чернотой, ничего нет. Никогда не было. Не будет. Непригодная для человека атмосфера, чистое ничто, бессмысленная протяжённость, где отсутствует живородящий дух, разноцветная и переливчатая вибрация живой материи.

Нэя сжималась в какую-то болезненную точку сингулярности, уплотняясь в своём горе. Куда ей бежать отсюда? От своих детей? От тех двоих удрала, едва повеяло дуновением остывающего чувства Антона, как дважды убегала от переменчивости Рудольфа, и на Паралее и на Земле, но тут? Некуда. Замкнутое пространство, тюрьма, расположенная на поверхности и под поверхностью каменистого тела под крапчатой от звёзд и туманностей бездной. Небо гасло и краснело, наливаясь пепельной серостью, как гаснущий костёр. И Нэя вдруг увидела на скале-диване чью-то фигуру, принятую вначале за чёрный зубец, останец разрушенной перепадами температур скалы. Но зубец зашевелился, встал во весь рост и оказался человеческой фигурой. Он отделился окончательно от скал и пошёл по направлению к ней, всё ближе и ближе.

Она могла рассмотреть, что он весь в чёрном, или казалось так, но в тёмном точно, с более светлым, красноватым как небо над ним, лицом. Чем он там дышал? Нэя не испытала страха, ибо реальность сдвинулась в ней в сторону сна, при этом она ясно понимала, что не спит. И когда он подошёл вплотную к стене их жилого отсека, непонятно как проникнув за защитный силовой купол, она увидела, что это Хагор.

Хагор протянул ей руку, почти прижав её к прозрачной стене отсека, и на пальце блеснул кристалл, точно такой же, какой был у неё на пальце – тот самый подарок Рудольфа. Она невольно взглянула на свой кристалл, он светился ярким пульсирующим свечением, отливая то красным, то голубым. И она услышала слова Хагора или его мысли внутри себя?

А Хагор был уже рядом! Он был здесь, в её семейной недоступной, как они мнила, маленькой крепости. Она отпрянула, переместилась к другой стене помещения, и таким образом между ними осталась достаточная дистанция. Но страшно ей уже не было. И даже возникло странное ощущение, что тех лет, что минули со дня её последней встречи с Хагором в горах Паралеи просто не было. Они были транс уровневым сном, её собственной фантазией, наваждением, куда её засунул колдун-пришелец Хагор, а поскольку времени в таких состояниях не бывает, сравнимых с привычным, то пройти мог миг, а могла и вечность. Она огляделась по сторонам и потрогала собственное платье. Платье было белым и очень похожим на то, в каком она и была в тот день, когда натолкнулась на Хагора.

– Я тоже помню эту встречу, моя незабываемая фея с Паралеи, – прошептал Хагор. – Мне понадобилось немало времени, чтобы понять, что ты для меня единственная… хотя времени для меня в твоём понимании нет. И не отвращайся от этого иллюзорного облика, привычного тебе по Паралее. Совсем скоро ты увидишь настоящего Хагора и уже не пожалеешь, не вспомнишь ни о чём, что останется за пределами того мира, где ты со мной и окажешься…

– Ничего путного я от тебя и не ожидала услышать, – только и ответила ему Нэя. Хагор вытянул руку к ней, но не приблизился, оставшись там, где и стоял.

– Этот Кристалл, что на тебе, я оставил как-то в одной из пещер. Рудольф же нашёл ту пещеру, облазил её, забрал, что показалось любопытным, а саму пещеру целенаправленным взрывом завалил. И сам я не ожидал, что через него у меня получится одарить тебя таким вот подарком. Не сумел он избавиться от моего наблюдения, не смог выбросить Кристаллы, на то я и рассчитывал. А сам я лишь трансляция твоего Кристалла. Я пришёл за тобой, моя красавица. Своими прекрасными мечтаниями и светлыми мыслями, своей всепрощающей любовью ты не сумела изменить то, что было сотворено его родовыми эгрегорами, его земными родителями и отшлифовано земными условиями, а также условиями вседозволенности на Паралее. Не всегда дано нам изменить то, что не нами создано. Лишь их Создателю это под силу, а может, и Ему уже нет? Но ты ведь устала и сама, познав земную любовь и земное вероломство? Да и не обманывал он тебя никогда, всегда говорил о себе всю правду, но ты не хотела её принимать всю. Материнство твоё истощило тебя, а его привязанность, став привычкой, не даёт тебе того, что прежде. Может, он тоже остыл, как остыла ты сама, не желая себе в том признаться. Возвращайся.

– Возвращаться? Куда? На Паралею?

– Нет. На Паралею тебе ни к чему. Тон-Ат уже не примет тебя. А кому ты там нужна? На Землю? Но доктор Франк, кто любит тебя по-прежнему, Землю покинул. А когда вернётся, кто ж знает. Дети, оставленные там когда-то, о тебе забыли. Как и здесь только дальнейшее усиление усталости, дальнейшее взаимное остывание. Что неизбежно в их мире почти для всех. Нет у них ничего постоянного. Понимание вечности недоступно. Завтра я буду ждать твоего ответа. Я же говорил тебе, что не стоит неправедный человек твоей любви, и дар твой не по плечу ему.

Хагор говорлив, как и всегда. И также страшен….

– Ты можешь рассказать мне о моей матери? Кто она была? И кто был Тон-Ат?

– Тон-Ат? Он стал добровольным, нет, не изгнанником, а беглецом. Ему было скучно жить. Он утратил веру в наше совершенство раньше и разлюбил свой Кристалл, отчего тот погас. И Тон-Ат с радостью покинул, ставший постылым ему, наш великолепный мир. Он хотел найти истоки и разгадку разумного бытия во Вселенной. Смысл всего – вот что ему было важно! Он не мог простить нашему миру, что тот отказался от развития, что лишил каждого своего обитателя, и его в том числе, способности творить жизнь, подобную себе, но в чём-то всегда другую, способную к дальнейшему изменению и дальнейшему следованию в неизведанное, вперёд. А если в провал небытия? В разрыв выстраданной гармонии на элементарные частицы и реликтовые излучения? В ужасающие гамма-всплески и глубочайший последующий распад, возврат в круговращение пылевого Хаоса? В точку непредставимого сжатия? В чистое ничто? Вопрошали у него наши мудрецы? Туда хочешь? Там хочешь найти смысл, где цена твоему смыслу, как пылинке в сравнении с необъятным Абсолютом, творящим миры и определяющим их дальнейшую погибель? Но этот бунтовщик, наделённый комплексом Творца, мечтал о деятельности, одержимый стремлением ко всеобщему совершенству, поскольку был несовершенен сам.