Buch lesen: «Фиалковое сердце Питбуля», Seite 7
13
Два часа катастрофически мало. Мне мало отведённого времени, но, помня про ограничение и магазин, встаю из-за стола и помогаю Эвридике одеть куртку. Пока она поправляет волосы, кладу несколько купюр под вазу с фруктами – Алико не принесет счёт, сочтет эту просьбу оскорблением, но препирательства, отнимающие время, мне ни к чему. Киваю старику на выходе, пропуская Эвридику вперёд, и в простом «заходите ещё» слышу чуть больше, чем простую вежливость.
«Крузак» в зеркале заднего вида. Как приколоченный. Две машины между нами нервируют Глока, и он бы предпочел ехать вплотную, а лучше выпнуть меня из-за руля, чтобы сесть за него самому. Быстрый взгляд в зеркало, на часы… Мало. Катастрофически мало. И как назло, ни одной пробки…
В пакете пара йогуртов, немного овощей и единственная, более-менее попадающая под мое определение еды, тушка какой-то непонятной рыбы, больше похожей на кусок льда. Не лучшая – я бы взял что-нибудь из охлажденки и явно не в супермаркете, но лезть со своими намеками не полез, хотя подмывало взять Эвридику за руку и отвезти в нормальный магазин. Таким питаться просто категорически нельзя. Только все же несу и этот пакет, и сумку, улыбаясь тому, что выбор сталактита с запахом рыбы подарил мне десять минут рядом с Эвридикой. И чтобы урвать ещё пару, я паркуюсь не во дворе дома, а перед аркой, отмечая боковым зрением Глока, метнувшегося следом за нами тенью.
Перекинув сумку с пакетом в левую руку, оттесняю Эвридику к стене арки, чтобы в случае замеса держать ее за спиной, по привычке вслушиваюсь в окружающие звуки, выискивая среди них лишние и подозрительные. Привычный шум города становится фоном и лишь на шаги Глока – единственное противоестественное, – чуйка делает стойку. Они, почти неслышные, но с той тональностью или вибрацией, от которой веет угрозой. У Эвридики тоже легкие и воздушные, выработанные годами занятий балетом. Только Глок освоил это мастерство совсем не с мирной целью, поэтому его шаги звучат по-другому. Как и приглушённый щелчок снятого с предохранителя ствола. После него все мое тело превратилось в сжатую спираль, а взгляд заскакал по двору, выискивая возможную опасность. Качели, мамочки с детьми у песочницы, парочка малолеток на скамейке у дальнего подъезда… и баклажановая ВАЗовская «Четверка» у Эвиного. Чуйка делает стойку, что подобные авто уже давно должны были превратиться в некротруху, а эта подозрительно хорошо сохранилась. Поднимаю вверх руку, делая вид, что поправляю воротник, но сжатый кулак моментально останавливает Глока. Он и сам не дурак – из темноты весь двор, как на ладони, а его не видели. Плохо, что боковые стекла у «Четверки» в тонировке – не видно никого.
«Задние колеса ушли в арку – трое? Плюс водила и справа от него. Пятеро. Если вылезать начнут синхронно, правых положит Глок. Эвридику толкну в кусты, туда же бросить сумки, – мысли завертелись, просчитывая худший вариант, но даже в нем был неплохой шанс вывернуть все в свою сторону. – Потанцуем!»
И только стоило мне потянуться к запястью левой руки, чтобы расстегнуть клипсу лямки удерживающей рукоять стилета, Эвридика увидела эту машину и рванула к ней со счастливым выражением на лице.
– Эвридика!
Время замедлилось, сгустилось до состояния киселя, а я, наоборот, ускорился. Сумка с пакетом выскользнули из ладони, освобождая ее для стилета, мягко шлепнулись где-то за спиной. Шаг вперёд и влево, закрывая Эвридику от возможной пули сзади, правая ладонь летит вперёд, чтобы рвануть за куртку и застывает, едва коснувшись ткани.
– Мама! Папа! – растянутое и счастливое.
Мама? Родители!? Мозг, лихорадочно переварив новую информацию, толкает тело уже вправо, перекрывая собой сектор, в котором открывается пассажирская дверь «Четверки», а рука взлетает вверх, семафоря Глоку «отбой!». Ни хрена не смешная ситуация, вывернулась в одну секунду в черную комедию – положили бы сейчас двух самых близких людей Эвридики, приняв их за опасность…
– Эвочка! Моя стрекозка!
– Папуля! Мамуль! А вы чего не позвонили?
«Да! Какого хрена без предупреждения!?» – рычу про себя, пряча нож обратно в рукав и возвращаясь за брошенной сумкой, а сам чуть не ржу, посмотрев в темноту арки. Устроили бы сейчас пострелушки…
– Твой ухажёр что ли?
– Пап!
Эвридика вспыхнула, заливаясь румянцем, а ее отец, хмыкнув и оглядев меня с ног до головы, протянул ладонь:
– Василий Палыч.
– Назар, – отвечаю на крепкое рукопожатие и киваю его супруге. – Добрый вечер.
– Галина Никитична, – представилась женщина, полная противоположность дочери по фигуре.
– Очень приятно, Галина Никитична.
Мама Эвридики тоже пробежалась по мне оценивающим взглядом и улыбнулась, увидев сумку дочери в моих руках:
– Ой, Эвушка, а ты бы хоть предупредила, что мальчик тебя встречает, мы бы тогда позвонили и попозже заехали.
– Мама!
Эвридика, пунцовая до нельзя, с мольбой посмотрела на мать и вскрикнула, когда ее отец раскрыл багажник и, достав из него мешок с картошкой, закинул его мне на плечо:
– Папа!
– А что папа? Мешок картошки он не поднимет что ли? Нормальный парень, не то что эта ваша немощь балетная.
– Он же грязный!
– Тю! Нашла из-за чего панику наводить. Отряхнем. Или простирнешь. Давай, Назар, тащи уже. Неча баб слушать. Погодь, – отец Эвридики забрал у меня сумку, отдал ее жене, в освободившуюся руку всучил авоську полную яблок, а сам, крякнув, выволок ещё один мешок, уже с капустой, и сетку лука, взвалил на себя и кивнул в сторону подъезда. – Пошли. Эвуль, ты бы хоть двери открыла что ли. Там ещё огурцов с помидорами по коробке.
– Чего!? – протянула Эвридика и заторопилась, обгоняя нас. Выронила связку ключей и чуть не плача посмотрела на меня, когда я протиснулся в подъезд и, ширкнув рукавом по стене, пропустил ее вперёд.
– Того! У мамки ревизия завтра, весь сад на ушах ходит. Хорошо я выходной. Григорьевна воем воет, заберите, говорит Христа ради, кто что может. Мать меня пол дня туда-сюда гоняет, гуманитарку распихивает. Вам вот с Манькой привезли, все ж самим не съесть, а вы хоть тратиться не будете и отъедитесь немного. Тощие обе, как… Давай, Назар, бросай пока тут, потом уже пристроим куда-нибудь.
Сбросив свою ношу, я улыбнулся Эвридике и поскакал догонять ее отца, который полдня занимался перетаскиванием мешков, но очень бодро сбегающего по лестнице за очередной частью. На улице взглядом показал вышедшему из тени и ошалевшему от такого шоу Глоку, что все нормально, отбил ему сообщение в два слова, чтобы не ждал, взял коробку с трехлитровыми банками закруток и морковью, натрамбованной между ними, и пошел обратно.
Небольшая квартирка. Сразу чувствуется, что съемная и явно через агентство. Не узнай я об этом от Эвридики, догадался бы минуты через две-три. Слишком странный для обычного человека выбор мебели, но вполне объяснимый для логики «главное, что есть, и если сломают, то легко и быстро заменить». Стандартное мышление тех, кто рубит деньги. И оно лишь частично замаскировано неконтролируемым женским желанием придать уюта и комфорта любому, даже изначально временному жилью. Очень напоминает комнаты в общежитии, где одно время зависали с Боском и Гёте, отмечая очередную успешно загнанную тачку с перебитыми номерами. Улыбаясь, помогаю отцу Эвридики пристроить в кладовке мешки с «гуманитаркой», а сам больше слушаю тихое перешептывание доносящиеся с кухни. Там, за бряканьем посуды и шумом воды, прячется еще одно неконтролируемое и очень женское развлечение, в котором присутствует моя персона. И интерес к ней, судя по все более громким возгласам «мама!» не становится меньше.
– Так, – Василий Павлович напоследок поправляет оба мешка, чтобы не упали, окидывает хозяйским взглядом коробки с банками и крякает с удовлетворением. – Не разносолы, но с голоду не помрут.
Мне смешно от такой простой логики, но соглашаюсь с ней, выходя в коридор и пропуская мужчину к вешалке, на которую он скидывает свою куртку-спецовку с полустершимися буквами на спине.
– Было приятно познакомиться, Василий Павлович, – протягиваю ему ладонь, чтобы попрощаться, и зависаю от его громкого:
– Галь, что там чайник?
– Вскипел, давайте мойте руки и за стол, – ответила ему жена.
– Слышал? – отец Эвридики, улыбаясь в усы, кивнул мне на вешалку и даже не оставил варианта отказаться, – Сымай-сымай свое пальтишко, не боись, почаевничаем и пойдешь. Мать там Эвке поди плешь проесть успела. Так хоть посмотрит с кем дочь гуляет и успокоится. Давай, Назар, не стесняйся, не съедим.
Рассмеявшись, я повесил припыленное с одного края пальто на крючок, снял ботинки и пошел в ванную, сориентировавшись в планировке квартиры раньше, чем Василий Павлович покажет мне на искомую дверь. Небольшая комнатка с абсолютно классической компоновкой, где свободного места оставлено ровно столько, чтобы хватило зайти и умыться утром или раздеться, а потом вытереться после душа, ютясь на пятачке между раковиной и стиральной машиной. Максимально неудобная в сравнении с моей, только меня это не смутило. Открыв воду и намылив ладони, я больше рассматривал выставленные на полочки баночки с гелями и шампунями, мочалки на крючках-присосках и небольшую выставку нижнего белья, развешенного на веревках сушилки. Простенькие трусики, лифчики, пижамка из шортиков и маечки с тонкими лямочками – невольно задерживаю свой взгляд дольше, представляя в этом Эвридику, и отвожу глаза в сторону. Слишком подлой оказывается фантазия, а я не думал, что после комплектов из бутиков от простой пижамы может шарахнуть по голове с такой силой. Закрываю воду, стряхиваю капли с ладоней и теряюсь – на вешалке висит четыре полотенца и какое из них для рук я не знаю, а вытирать первым попавшимся почему-то не решаюсь.
– Эвридика, а какое полотенце можно взять? – спрашиваю и прочищаю горло – в нем, после пижамки и лямочек на тонких ключицах, одна хрипота.
– Я сейчас покажу.
Она заходит, снимает и протягивает крайнее, а потом, посмотрев мне за спину, на ту самую выставку на веревочках, в одну секунду заливается румянцем до корней волос и пулей выскакивает обратно в коридор. О-о-о, нет. Поразительно насколько сильно меня пробивает ее смущение. Это похоже на удар прямиком в сердце, и оно сбивается с привычного ритма, гулко бьет в ребра, разгоняя по венам шкалящее желание узнать от чего еще она краснеет так же.
– Бери-бери, Назар, не стесняйся. Эвочке же нельзя, а Маня не обидится. Мы ей на следующей неделе привезём. Как знала, у Михайловны побольше взяла.
– Спасибо, Галина Никитична.
Я подцепляю вилкой уже черт знает какой кусок сала с тонкими розовыми прожилками, отправляю себе в рот, стараясь не улыбаться на «незаметное» переглядывание родителей Эвридики, сидящей напротив меня и пунцовой до корней волос. Она стесняется поднять глаза от своей кружки с чаем, к которому даже не притронулась, добивая меня своим смущением, абсолютно не вяжущимся с тем танцем в клубе или нашим ужином и разговором в «Генацвале». Там она не замечала никого, а сейчас, рядом с родителями, дёргается от любого шороха и кусает губы, нервничая.
– Ну так и чем ты, Назар, занимаешься? – Василий Петрович, все же первым начинает допрос к счастью Галины Никитичны. Он густо солит надкушенный помидор, отламывает небольшой кусочек хлеба и хитро улыбается, когда Эвридика буквально вцепляется в свою кружку.
– Я архитектор.
– О как, – хмыкает, кивает себе и жене, будто зная наперед все ее интересы и вопросы. – Слышала, мать? Архитектор! И что ты проектируешь? Дома или эти офисы ваши?
– Все понемногу, Василий Павлович. В зависимости от запросов заказчика.
– Что и баньку сможешь нарисовать? Или это уже не те запросы?
– Ну почему же не те. Смогу. Вы для себя интересуетесь?
– А то.
– Папа! – Эвридика впервые за время чаепития решилась подать голос и тут же стушевалась, услышав:
– А что папа? Папа между прочим о вас с матерью думает. На дачу приедете, хоть помыться в своей можно будет, а не к соседям напрашиваться! Папа… За спрос денег не берут, Эвка. Правильно я говорю, Назар?
– Абсолютно верно, Василий Павлович, – киваю в ответ и снова цепляю пластинку сала, чтобы не расстраивать Галину Федоровну, придвинувшую блюдце чуть не вплотную ко мне.
– Ну так что? Нарисуешь нам баньку? Или ты только бетонки могёшь?
– Почему бы и нет. Вы мне размеры скажите, я вечером эскизы набросаю.
– Вот! Вот это уже наш разговор! – потерев ладони, Василий Павлович задумчиво посмотрел в потолок и кивнул. – Четыре на три. Меньше не надо.
– На два отделения или с комнатой отдыха? Топить откуда планируете?
– Ого! – довольно крякнул мужчина и подмигнул жене. – Вот это мы, мать, удачно к дочке в гости заехали! А то так и ходили бы кругами вокруг да около, – перевел взгляд на меня и спросил, – А сам как думаешь, Назар? Мы ж люди в этом не сильно разбирающиеся.
– Я бы делал с комнатой и топочной выходящей в нее. Меньше мусора в самой бане и то же тепло. Четыре на три, конечно, не лучший вариант – много неиспользуемых хвостов останется, – но тут надо смотреть что у вас по материалам и сколько его.
– Не боись, Назар! Лес у нас есть. Не хватит, еще привезу, благо знакомых на пилорамах у меня хватает. Напилят как надо, любо-дорого посмотреть будет. Так что с этим вопросов нет. А хвосты… – Василий Павлович переглянулся с женой и махнул ладонью, – Да и черт с ними! На дрова пустим, ежели не пригодятся.
– Или можно сделать шесть на три с открытой террасой, – предложил я.
– А давай! Соседям на зависть, нам на радость! – кивнул отец Эвридики, потирая ладони. – Рисуй, Назар, проект. За мной не заржавеет. Срубим баньку, так попарю, что младенчиком из нее выйдешь.
И решенная банька, словно пристрелочный выстрел, стала первым вопросом в пулеметной очереди о том кто я и где я, посыпавшейся уже от обоих родителей Эвридики. Галина Никитична больше вскользь, стараясь не выдать свой интерес, а Василий Павлович в лоб и напрямую – после его вопросов Эвридика вспыхивала румянцем, но прислушивалась к моим ответам, выдыхая с облегчением на довольное хмыканье отца, решившего, что с меня хватит, лишь через два часа непрерывных расспросов, уже в присутствии вернувшейся с работы Маши.
– Пойдем-ка перекурим, Назар, да мы все же ближе к дому поедем. Можем и тебя подкинуть.
– Спасибо, я на своей, – деликатно отказываюсь, не зная каким образом доберусь до машины после такого плотного чаепития.
– Ну раз на машине, то сам, – кивнул мужчина, поднимаясь из-за стола. – На чем хоть ездишь?
– «Трекхок», «Камаро», – ответил и заулыбался на понимающее угуканье и очередную вспышку румянца на щеках Эвридики.
– «Самара», говоришь? Неплохая машина, у Григорьича сын на такой ездит. Багажник, как по мне, маловат, конечно. Нам вон картошку возить надо или ту же рассаду весной. Вам молодым не понять.
– Всему свое время, Василий Павлович, – согласился я, пропуская мужчину на балкон.
– А то! По молодости-то запросы совсем другие, – хмыкнув, отец Эвридики взял предложенную мной сигарету и, закурив ее, выпустил дым в открытую створку окна. – Пьешь?
– Нет.
– Этот что ли? Язвенник?
– Почему сразу язвенник? Могу выпить за компанию, но мне это не интересно.
– Не интересно, – хмыкнул Василий Павлович и, смотря мне в глаза, уже серьезным тоном произнес. – Вот что я тебе скажу, Назар. Я вас городских насквозь вижу. Голову девкам цветочками пудрите, а сами о другом думаете. Цветочков у нас на даче пруд пруди, а Эвка одна. Я за нее с тебя три шкуры спущу, не посмотрю, что архитектор. Если побаловать решил, лучше сразу себе венок заказывай. В мешок закину и вывезу в лес – век никто не сыщет.
– А если нет? – спросил я, не разрывая взгляд.
– Там посмотрим, и время покажет. Поди не дурной и услышал, что сказать тебе хочу. Эвку мы не для шалостей ростили.
– А я не для шалостей с ней и познакомился, Василий Павлович.
– Ну тогда и мешок глядишь не пригодится, – многозначительно улыбнулся он и глубоко затянулся, переводя взгляд на улицу. – Эх, погодка-то нынче какая…
Передав Глоку две банки с солёными огурцами и помидорами, кое-как устраиваюсь на заднем сиденье и откидываю голову на подголовник.
– Домой, босс?
– Глок, дай немного передохнуть, – выдыхаю, расстегиваю пару пуговиц на вороте рубашки, ослабляю ремень и смеюсь. – Надо было тебя с собой брать. Я столько есть не могу.
– Вкусно хоть было, босс?
– Сало с чесноком, закруточки, потом картошка жареная, – перечисляю все, что мама Эвридики умудрилась приготовить и впихнуть в меня под разговор, и снова выдыхаю. – Кормили на убой, Глок.
– Домашнее если, то чего не есть-то?
– Не спорю, но не в таких количествах.
– Да пару месяцев так поедите, привыкнете, – Глок, гоготнув, заводит двигатель и взглядом провожает чету Симоновых, вышедших из подъезда. – А в общем как?
– Батя грозился вывезти в лес и прикопать, мать закармливала, как в последний раз.
– Ну, значит, нормально.
– Нормально, Глок, но в следующий раз пойдешь со мной.
– Не вопрос, босс. Я домашнее уважаю. Домой?
– Поехали. Только не гони.
14. Эва
Если можно сгореть со стыда, то я сгорела. Хватило одной секунды, чтобы уши вспыхнули огнем от того, что Назар увидел мое белье в ванной. Не мог не увидеть. Глупая надежда, что трусики на верёвке остались незамеченными им, истаяла сразу, как в поле зрения попали мои белые плавки с розовыми рюшечками – нелепее и смешнее сложно представить, но рядом с ними сушились и другие, и лифчики, и пижама с лисичками. Я выскочила из ванной, не зная куда себя деть и как открутить время хотя бы на пять минут назад, чтобы догадаться задернуть штору или снять и спрятать белье в ту же стиралку. А все мама со своими распросами. Заговорила, заболтала, из головы и вылетело. Господи, ну вот почему они не предупредили, что приедут?
– Стрекозка, я что-то тебя совсем не узнаю. Может, мы с папой что не так спросили? Так ты пойми, нам же интересно с кем ты встречаешься.
– Мамуль, – простонала я, уже не отрицая маминого «встречаетесь» – бесполезно. Не услышала ни с первого раза, ни с сотого.
– Ой, с тобой каши сегодня не сваришь, – махнула она ладонью, обнимая меня. – Интересный мальчик этот твой Назар, не переживай. Мне он понравился, да и папе вроде тоже. Вась, как тебе?
– Посмотрим, Галь, – подмигнул мне папа и заторопил маму. – Давай, мать, время не тяни. Нам ещё до дому ехать.
– Все-все-все! Одеваюсь я уже, одеваюсь, не рычи только, – засуетилась мама. Накинула куртку, поправила волосы и, чмокнув меня и Маньку, выскочила на площадку.
И стоило только ей оказаться за дверями, папа тут же сунул мне в ладонь несколько сложенных купюр.
– Мамке только не говори, – прошептал он, – Подхалтурил тут малехо.
– Пап, забери! У меня есть, – я попыталась вернуть деньги обратно, но папа только рассмеялся:
– Эвка, не смеши. Есть у нее. Знаю я вашу стипендию. В холодильник смотреть страшно – мышам веситься не на чем. Бери, говорю, тебе они лишними не будут. Куртешку купишь новую или чего там надо. Да хоть в том же кафе посидите. Да Мань? – подмигнул Маньке, жующей толстенный бутерброд в четыре этажа, торопливо чмокнул меня в лоб и пошел догонять маму.
А я так и осталась стоять у дверей, держа в ладони деньги, о которых не стоило рассказывать маме, которая ещё на кухне ровно так же, втихушку, сунула мне «да тут премию небольшую выписали» и сказала не говорить об этом отцу. Посмотрела на довольную моську Маньки, больше похожую на вечно голодного хомяка, перевела взгляд на вешалку и ойкнула. Внизу, на полочке, где стояли сумки, поверх моей лежал видимо сползший с крючка шелковый шарф Назара. Я сперва подхватила его и дернулась в тапочках вернуть оставленную вещь, потом кинулась на кухню посмотреть в окно уехал он или нет, дальше пролетела обратно в коридор за телефоном и, вытащив его из сумки, выругалась – мобильный не подавал признаков жизни, разрядившись как обычно в самое неподходящее время.
– Эф, ты фо? – поинтересовалась Манька, зайдя за мной в комнату, куда я рванула с телефоном в одной руке и шарфом в другой.
– Сел, а Назар забыл, – протараторила я, кивнув на шарфик и телефон, и продолжила переворачивать содержимое ящика в поисках зарядного, которому ровно в этот момент стало скучно и оно решило поиграть в прятки.
– И фо?
– Отдать хочу, вот что. Мань, ты моё зарядное случайно не видела?
– На куфне лефит, – ответила она, не забывая откусить очередной кусок своего бутерброда.
Проводила меня, поскакавшую на поиски, удивлённым взглядом и все с тем же набитым ртом подсказала, что кто-то очень умный как обычно бросил свою зарядку на подоконнике. В принципе, я бы и сама об этом вспомнила. Наверное. Сперва бы правда перевернула вверх дном квартиру и, так и не найдя, пошла просить у Маньки ее, благо что одинаковые, а она с довольной моськой привела меня на кухню, отодвинула штору, за которую я положила обмотанный проводом блок и спросила:
– Это не подойдет?
Что меня вынуждало оставлять зарядку на подоконнике? Зачем было его класть именно за штору? Не знаю. Но уже везде, где только можно, стоило налепить стикеров с надписью: «Нужна зарядка? Посмотри на кухне за правой шторой!» И добавить что-нибудь обидное в конце. Чтобы уже запомнила класть вечно теряющееся зарядное в одно место. Желательно видное, а не в уголок, куда нормальные люди ни за что в жизни не станут убирать нужное каждый день.
Позвонить Назару второй раз оказалось в разы проще, и я даже не растерялась, когда он негромко рассмеялся в ответ на мое сбивчивое: «Привет, ты шарф у меня оставил».
– Как жаль, что ты так легко раскусила мой хитрый план, Эвридика, – вздохнул Назар. – Признаюсь. Оставил специально, чтобы был повод напроситься в гости или встретиться ещё раз. Но, если ты настаиваешь, могу вернуться и забрать прямо сейчас.
– Нет-нет, я совсем не против встретиться снова, просто подумала, что… – протараторила я, ойкнула, осознав что именно только что произнесла вслух, и уже одними губами прошептала. – Ой, дура…
И в ответ на повисшую тишину снова раздался негромкий смех, а на моих губах появилась улыбка:
– Ты меня специально провел, да? – спросила я.
– Самую малость, Эвридика Васильевна, – сразу же признался Назар. – Но я уже услышал, что вы ничего не имеете против ещё одной нашей встречи. Услышал и запомнил. Ну и так как полностью признаю свою вину, предлагаю вам решать где и когда она пройдет.
– Назар Георгиевич! – включаясь в эту шутливую игру, грозно произнесла я, едва сдерживаясь, чтобы не захохотать. – Вы крайне бессовестный человек.
– Каюсь, виновен, Эвридика Васильевна. Требуйте любую компенсацию. Обязуюсь загладить свою вину. Как ты на это смотришь, Эвридика.
Голос Назара в одно мгновение перестал быть шутливым и наполнился бархатной хрипотцой, в которой мое имя вновь прозвучало по-особенному. Не как раньше. От восьми букв, произнесенных так, будто звучание каждой доставляет Назару удовольствие, у меня на загривке высыпали приятные мурашки, а сердце запнулось и заколошматилось, разгоняя по венам уже знакомые пузырьки шоколадного мусса.
– Я… я подумаю, – зарделась я и растерялась, увидев в отражении стекла свои осоловело-счастливые глаза. – Давай… Давай, я подумаю и мы созвонимся завтра?
– Хорошо, Эвридика. Я буду ждать твоего звонка. Спокойной ночи, Эвридика.
– И тебе, – едва слышно прошептала я, растекаясь от очередной, уже двойной, порции хрипящего бархата, проникающего куда-то глубоко-глубоко.
– Приятных снов, Эвридика, – произнес Назар и первым нажал кнопку завершения вызова, добивая меня окончательно.
Толпы мурашек забесновались по моему телу, приподнимая дыбом прозрачные волоски на руках и скашивая и без того ослабевшие ноги. Я буквально стекла на табурет, прикрывая глаза и растворяясь в лопающихся пузырьках, наполняющих кровь чем-то непонятным, но до ужаса приятным и тягучим. Это что-то завораживало, заставляло дышать через раз и отзывалось приятным теплом внизу живота. Такое странное, немного пугающее и в то же время манящее ощущение, которое хотелось распробовать чуть больше, чтобы понять его до конца.
– Эв? – протянула Манька.
– Он сказал позвонить завтра, – заулыбалась я в ответ, не открывая глаз.
– Эвуль? С тобой все хорошо?
– Угу.
– Точно?
– Манечка, со мной все хорошо, – выдохнула я, посмотрела на подругу и повторила ещё раз. – Мань, все хорошо. Все просто замечательно!
– Ну да, – недоверчиво согласилась она и зачем-то потрогала мой лоб. – Странно.
Что именно показалось Маньке странным, она не сказала, но все время, пока переставляла посуду в раковину, косилась на меня, сидящую с глупой счастливой улыбкой, а потом просто махнула рукой. Да я сама не могла объяснить, что со мной происходило и почему в ответ на приятную бархотную хрипоту в голосе Назара все внутри начинало петь и вибрировать. Мне очень нравилось, что он произносил мое имя. Но больше – как он его произносил.
Уже перед сном, приняв душ и переодевшись в те самые нелепые трусики и пижамку с лисичками, я пошла на кухню попить воды, а на обратном пути в комнату свернула к вешалке и потрогала висящий на ней шарф Назара. Холодящее в первую секунду ощущение от шелка, сменилось приятным, очень напоминающим то самое мимолётное прикосновение пальцев к запястью, и мне не пришло ничего умнее в голову, как снять шарф и накинуть его на плечи, прикрывая глаза. Снова этот мимолётный холодок, обжигающий горящую после душа кожу, и следом, буквально через несколько мгновений, в воздухе возник немного непривычный аромат мужского парфюма, приятно щекочущий ноздри своими резкими нотами цитруса, кардамона и кориандра. В нем было что-то ещё, неуловимое, но до боли знакомое, и я поднесла край шарфа к носу, вдохнула чуть глубже, пытаясь разобрать что это. Невольно провела тканью по щеке, губам, шее… Ещё не понимая, что именно в ответ на эти прикосновения в голове путаются мысли, а низ живота начинает тянуть так, что хочется чего-то большего, чем ощущение шарфа на плечах. Чего-нибудь более тяжёлого, сильного, горячего… Обняв себя поверх шелковой ткани, я провела по ней ладонью и дернулась, испугавшись того, как полыхнуло в груди на свое собственное прикосновение. Лишь в голове, сквозь туман, прозвучало «Эвридика» голосом Назара. С той самой бархатной хрипотцой. Да! Рвано выдохнув, я помотала головой, стянула с себя шарф, но не повесила на крючок, а сложила и понесла в комнату, чтобы положить на тумбочку. Зачем? Не знаю. Мне захотелось, чтобы ночью аромат его одеколона или туалетной воды парил вокруг, обнимал меня, а может и целовал… Дурные мысли медленно кружились, танцуя, и я танцевала среди них, проваливаясь в сон, где вместо шарфа мои плечи обнимали руки… Сильные, уверенные… а потом появились они – обжигающе-нежные губы…
Я подскочила рывком, не отдавая отчёта где нахожусь и почему мое сердце колошматится как сумасшедшее. Щеки, шея, руки, да все тело горело огнем, и эпицентр его находился внизу живота. Оттуда жадные сполохи поднимались выше, опаляя грудь и пересохшие губы. Они же волнами растекались по дрожащим ногам, и я затравленно ощупывала себя, дыша загнанной лошадью, и пыталась вспомнить, что мне снилось. Или кто. Ответ крутился на краю подсознания, только он ускользал все время, а потом и вовсе испарился после трели звонка и пары раздраженных ударов в дверь.
Посмотрев на безмятежно дрыхнувшую Маньку, я накинула халат и босиком подошла к дверям.
– Кто там?
– Блядь, да вы заебали! Я вам что, будильник? – прорычал в ответ мужской голос, и я, посмотрев в глазок, узнала курьера из кофейни.
– Одну минуточку, – произнесла, торопливо завязывая пояс и драпируясь.
– Да че ж не час-то!? Мне ж, блядь, только к вам заказы возить! Конечно, а разве может быть по-другому!? Давай, сходи там ещё душ прими, чё уж! Я подожду! Мне ведь платят как раз за ожидание! – разорялся парень, а когда я открыла дверь, окинул меня злым взглядом и протянул планшет с ручкой. – Сука, как вы меня бесите! Я ваш адрес уже ненавижу! В кошмарах скоро сниться начнет!
– Извините, – виновато прошептала я, поставив роспись.
– Да не, все, блядь, нормально! Приятного, блядь, аппетита! Спасибо, что выбрали нашу кофейню! Лучше б Макдак так задрачивали! – парень снова окинул меня колючим взглядом и протянул коробку. – Слушай, не заказывай больше ничего, а. Уже поперек горла стоите!
– А вы почему мне хамите!? – вскинулась я. – Я позвоню вашему начальству!
– И чего!?
– И того! Расскажу, как вы с клиентами общаетесь!
– Да какие вы клиенты? Клиенты ждут, а не дрыхнут…
– А ваше какое дело, чем я занимаюсь? – перебила я парня. – Вам так-то деньги платят!
– Слушай, за такие деньги, которые мне платят, скажи спасибо, что я вообще приехал!
– Да? Вам мало платят!? Ладно! Я прямо сейчас позвоню и расскажу, что и как вы говорите! – решительно выкрикнула я.
– Да звони! Только не удивляйся, если в следующий раз я твой заказ пару раз уроню.
– Хамло! – выплюнула в лицо парню и грохнула дверью, твердо решив позвонить и пожаловаться на такую клиентоориентированность.
Сходила в комнату, взяла свой телефон и пока не пропал запал позвонила и расписала в красках какие курьеры работают в кофейне и как они разговаривают с клиентами.
– Приносим вам свои самые искренние извинения. Мы прямо сейчас примем меры и гарантируем, что впредь такое больше не повторится. Спасибо, что сообщили об этом неприятном инциденте. Ещё раз приносим свои извинения.
– Спасибо, – кивнула я, завершила вызов и злорадно улыбнулась. – Вот теперь посмотрим, как ты запоешь, хамло.
Мерзкое послевкусие от общения с курьером стало испаряться, стоило мне начать открывать коробку. Я даже не сомневалась, что она от Назара и первым делом достала черную карточку со строчкой: «С добрым утром, Эвридика Васильевна. Надеюсь, вы улыбнетесь». От нее на губах действительно появилась счастливая улыбка, а когда я подняла шуршащую упаковочную бумагу, внутри проснулась визжащая от восторга девочка. Два клубничный коктейля в прозрачных стаканах с рисунком, имитирующим покрытое морозным узором стекло, и, ставшие практически визитной карточкой, две пары десертов: запечённые в тесте груши и клафути с черешней. Я проткнула трубочкой крышку стакана, попробовала ещё холодный напиток и зажмурилась, откусив небольшой кусочек груши – божественное сочетание вкусов одним махом стерло из памяти грубияна-курьера и все те гадости, которые он наговорил. Подтянув к себе телефон и включив на нем громкую связь, я нажала на иконку вызова рядом с последним в списке и произнесла, улыбаясь от уха до уха:
– Доброе утро, Назар Георгиевич. Я получила ваше послание.
– Доброе, Эвридика Васильевна, – ответил он, рассмеявшись. – Надеюсь, вы хотя бы на секунду улыбнулись.
