Buch lesen: «Ошибки, которые мы совершили»

Schriftart:

Kristin DwyerSOME MISTAKES WERE MADE

Published by arrangement with HarperCollins

Children ’s Books, a division of HarperCollins Publishers.

Дэвиду, который всегда думает обо мне.
И совершенно точно не Эдриенн Янг, которая сказала, что купит шестьсот копий этой книги, если я посвящу ее ей, и сожжет их. Эта книга целиком и полностью посвящена не тебе

1

Я думаю о нем. Снова. В это самое мгновение, в котором ему нет места. Там, куда его не приглашали. И мне приходится быть осторожной, потому что воспоминания подобны дождю: сначала одна безобидная капелька падает на мой разум, затем другая, а потом я вдруг оказываюсь под ливнем.

Верх академической шапочки, что я держу в руке, совершенно пуст. Темно-зеленый атлас покрывает головной убор без единого украшения – в отличие от других шапочек, принадлежащих остальным выпускникам из моего класса. Ничего, что характеризовало бы человека, который ее носит. Ничего о ее владельце.

Был бы верх моей академической шапочки так же пуст, будь здесь он? Я гоню от себя эту мысль и глубоко вздыхаю, освобождая проход. Группа однокурсников протискивается мимо меня на огромном стадионе, а я стою у них на пути. Поднимаю глаза к голубому небу, уже начинающему розоветь.

Закаты здесь кажутся не такими, как на Среднем Западе, – ярче, словно свет по-настоящему золотой.

– О боже, – произносит одна из девушек с мелодичным калифорнийским акцентом. Здесь говорят по-другому. Как бы мне хотелось оказаться сейчас дома! Как бы мне хотелось…

На другой стороне покрытого зеленой травой поля я вижу Такера Олбри. Он не тот, кого мне так не хватает. Парень явно направляется ко мне. Глаза его скрыты за солнечными очками, а светлые волосы растрепаны после занятий серфингом. Такер выглядит так, будто он здесь родился. Руки засунуты в карманы идеально сидящих джинсов, последние пуговицы рубашки расстегнуты, приоткрывая треугольник загорелой груди. Он прекрасен безо всяких усилий, будто он родом не из того же городка на равнине в Индиане, где мы оба выросли, а его дом – Южная Калифорния.

Это не так. Такер улыбается и подмигивает группе девушек, что проходят мимо него. Они хихикают, и одна из них оглядывается через плечо, а я уже не в первый раз испытываю чувство благодарности к Такеру за то, что со мной он не флиртует. Улыбка Такера – мощное оружие. Таковы все братья Олбри.

Мой взгляд выражает суровость, хотя на самом деле это не так. Я так смотрю с детства: что-то среднее между искренностью и нахальством.

– Что? – Такер беззаботно пожимает плечами.

– Мой выпускной не место для твоего флирта.

– Эллис Трумэн, – он прикладывает к сердцу загорелую руку, – когда, если не сейчас? Кто, если не я?

Я закатываю глаза.

– Поищи следующую жертву в другом месте.

– Я оскорблен твоими словами! – Его рука ложится мне на плечи, и я испытываю глубокое чувство облегчения, что он здесь. По крайней мере, Такер со мной. Я сотни раз представляла себе этот день, но ни разу именно таким. Я благодарна, что хотя бы что-то пережило прошлый год. И это Такер.

Он достает телефон.

– Покажи нам свой сертификат «Об окончании страданий средней школы».

Я показываю.

– Не у себя перед лицом, глупая.

Я со вздохом опускаю диплом пониже, чтобы камера сняла и меня. Темные волосы, не вьющиеся и не прямые, веснушки, которым, кажется, теперь не суждено сойти из-за бесконечного местного лета, блеклые голубые глаза.

Мне не хочется улыбаться. В нескольких метрах от нас стоит группа сияющих загорелых блондинок, лощеных и безупречных.

– А теперь, – говорит Такер, – тебе осталось только сделать вид, что ты слегка рада.

Я широко улыбаюсь и приоткрываю рот, будто говорю: «Ура! Я свободна!»

Такер снимает фото и опускает руку, ворча:

– С тобой ужасно сложно… Ты знаешь, что девушкам обычно нравится фотографироваться с горячими парнями?

Я смеюсь. Такер не горячий парень. Уж точно не для меня. Он мне почти как брат, лучший и единственный друг в Сан-Диего.

Я не успеваю ответить – меня кто-то обнимает.

– Ты это сделала!

Я напрягаюсь всем телом, когда тетя Кортни громко чмокает меня в щеку. Увидев оставленный ее помадой след, она со смущенной улыбкой пытается его стереть.

– Прости, – бормочет она. Рядом со мной она всегда где-то между слишком дружелюбной и слишком беспокоящейся.

Я пытаюсь быть благодарной за то, что она сделала для меня в этом году. Но не могу перестать думать о том, что потеряла, приехав в Калифорнию.

Убрав за ухо прядь каштановых волос, тетя прокашливается.

– Теперь ты выпускница. – Ее слова звучат по-доброму, но робко. – Как ощущения?

Как и относительно всего остального – все неправильно.

Но она ждет не такого ответа. Я приподнимаю уголки губ.

– Все отлично, наверное.

Ее улыбка чуть тускнеет, когда она смотрит на кисточку моей шапочки. Я рассеянно перебираю пальцами оранжевые и белые синтетические нити. Мне не нравятся эти цвета, потому что они не те. Вместо них должны быть голубой и серебряный школы «Сильван-Лейк-Хай».

– Ты сможешь повесить ее на зеркало заднего вида, когда у тебя появится машина. – Тетя смотрит на меня, поправляя очки на носу. – А может, ребята так больше не делают.

Как будто я знаю, как делают ребята. Она, похоже, упустила тот факт, что у меня тут нет друзей.

Такер издает стон, закидывая руку мне на плечо.

– Никуда не вешай эту отвратительную кисточку. – Он выхватывает у меня шапочку и поднимает ее. Темно-зеленая ткань переливается на солнце. – Но я бы все равно разукрасил эту дурацкую шапку. Диксон в прошлом году маркером нарисовал на моей пенис.

– Такер, – произносит тетя, притворяясь возмущенной.

– По правде говоря, я нарисовал ему сзади на мантии женские груди, когда он выпускался. И он так и проходил с ними всю церемонию.

У меня в голове вспыхивают воспоминания. Чуть позже тем вечером Диксон швырнул Такера в озеро и оставил синяк под глазом. Я почти чувствую запах летней травы, вспоминая кое-что еще.

Истон под темнеющим небом. Взгляд вверх на звезды. Ноги, опущенные с пирса в воду. Кожа так близко к моей, что я чувствую ее жар.

Воспоминания накрывают меня дождем, и я закрываю глаза. Слишком солнечно для всего этого.

– Ты пойдешь на выпускную вечеринку? – Тетя Кортни спрашивала меня уже пять раз, как будто мой ответ от этого изменится. – Тот парень говорил, что-то будет на пляже?

– Парень? – Такер наклоняется к нам. – Симпатичный?

Мягко кладу ладонь ему на лицо и отталкиваю.

– Не собираюсь идти ни на какую вечеринку. Я даже не знаю этих людей.

Красные губы тети сжимаются в тонкую линию.

– Ты занят, Так? – спрашиваю я. – Мы могли бы сходить на пляж. – Пытливый взгляд тети заставляет меня добавить: – Другой пляж.

Я слышу в его голосе неуверенность, когда он отвечает:

– Конечно.

Он лжет насчет того, что у него нет планов. Такеру всегда есть куда пойти.

У меня жужжит телефон. «@duckertucker отметил вас на фотографии». Открываю уведомление и вижу нас обоих, улыбающихся на фоне синего неба. У меня в руке диплом, а на плечах мантия, зеленый цвет которой мне совершенно не к лицу. Но я кажусь счастливой. Очередное подтверждение, что социальные сети – ложь.

Три дня назад моя новостная лента пестрела такими же фотографиями из моей прежней школы в Индиане. На снимках – мои бывшие одноклассники с улыбками и в голубых мантиях. Почему этого нет у меня? Эти фотографии должны были принадлежать мне.

– Ужин? – спрашивает тетя Кортни.

Я представляю, как сижу напротив тети в каком-нибудь сетевом ресторане, мы едим, и она пытается расспросить меня о том, о чем, по ее мнению, должен спрашивать взрослый, родитель. Но она мне не мать, а всего лишь младшая сестра отца, которой не повезло остаться единственным достаточно надежным взрослым, чтобы взять меня под опеку. До этого года я видела ее только на Рождество. Тетя, которую ты видишь раз в год, не тот человек, с которым хочется отмечать одну из самых памятных дат своей жизни.

– Я не настолько голодна.

– О, – улыбка сходит с лица тети, но быстро возвращается. Как и мое чувство вины. – Деньги нужны?

– У меня есть, – отвечаю я. Это еще одно, что я не позволяю ей делать.

– Ладно. Вернешься не слишком поздно? – спрашивает она, но в этом «не слишком поздно» нет никакого смысла. Я ни разу не приходила позже десяти, после того как переехала к ней.

Такер продолжает набирать сообщения в телефоне, и мне становится интересно, с кем он переписывается. Я подавляю любопытство, потому что оно слишком напоминает надежду.

– Эй! – Я толкаю его бедром, и он поднимает взгляд, на мгновение смутившись.

– Прости, – он извиняется и сует телефон в карман, – я просто писал…

Мне так хочется задать вопрос, он уже вертится на кончике языка. Это могли быть просто слова. Но я боюсь, что в них проявится нечто большее, чем вопрос.

Своей маме? Своей семье? Истону?

Глаза Такера меняются. В них появляется жалость, и я сглатываю досаду. Я всегда вызываю сочувствие, но получать его от Такера – это невыносимо. Он должен видеть меня иначе. Он должен понимать.

– Пляж?

Я глубоко вздыхаю.

– Да.

Это всего в двух кварталах отсюда, потому что в пляжном городке Сан-Диего все неподалеку. Тетя Кортни машет нам на прощание и уходит на парковку, а я игнорирую собственное чувство облегчения. Как же паршиво испытывать его по отношению к человеку, который всегда так добр ко мне.

Я шагаю навстречу волнам, а Такер подходит к фургончику, где продают буррито. Тихий океан так шумит, что вокруг почти тихо. Тишина, в которой ты оказываешься, подобна туману, в какой-то момент ты перестаешь в нее вслушиваться и начинаешь чувствовать. Я зарываю ноги в песок и смотрю, как солнце погружается в черную воду.

Такер бросает на песок между нами коричневый пакет с чипсами, и я опускаюсь рядом с ним. Он протягивает мне буррито.

– Аль пастор¹, без риса, без бобов, потому что ты невыносима.

Я обшариваю пакет.

– А где зеленый соус? – спрашиваю я.

– Сказали, закончился.

Я смотрю на него.

– Ты знаешь, что у тебя голос становится выше, когда ты врешь?

Он насмешливым тоном подражает моему голосу:

– Спасибо за буррито, Такер. Ты лучше всех. Спасибо, что бросил все, чтобы погулять. Схожу за зеленым соусом сама, я же не трусиха.

У меня вырывается стон. Как будто соус – это сейчас самое важное и я без него умру.

– Ты знаешь, что продавщица меня ненавидит. А тебе всегда дает зеленый соус с добавкой.

– Как драматично, – бормочет он, разворачивая фольгу, – ничего не могу поделать с тем, что Марии нравится все красивое.

Мы поднимаем буррито, и Такер делает снимок на фоне волн. Он подписывает его как «Праздничные буррито с моей девочкой». Я откусываю край лепешки и смотрю на горизонт. До нас доносятся крики людей, играющих в воде. Море уже начало выползать на берег.

Доев, Такер откидывается назад, опираясь на локти, и смотрит на закат.

– Ну, что дальше?

Он спрашивает не про сегодняшний вечер и не про завтрашний день. Он спрашивает о том, чем я собираюсь заняться теперь, когда я окончила школу. Теперь, когда мне восемнадцать. Теперь, когда я свободна.

Я провела весь последний год жизни в ожидании. Ожидании, когда наконец сделаю выдох, что сдерживала с последнего лета. Ожидании, когда забуду обо всем том, чего у меня нет. Ожидании, когда забуду о нем.

Мы с Истоном собирались попутешествовать, закончив старшую школу. И только после того как мир проникнет в нас до самых костей, а мы разбросаем по нему частички себя, мы пошли бы в колледж. Вместе.

Но вместо участия в празднике полной луны в Таиланде и планирования лучших способов потеряться в Праге я провела выпускной год, пытаясь разобраться, кто я, когда все это исчезло.

Без Истона.

– Калифорнийский университет в Сан-Диего. – Мой ответ звучит как набор слов, но мне хочется, чтобы в нем слышался оптимизм. В колледже я могу решить, кем хочу быть. – Летом буду работать, а осенью пойду учиться.

– И это все? – спрашивает он.

Я набираю пригоршню песка и выпускаю его струйкой.

– Наверное.

Такер задумчиво мычит.

– Она тобой гордится, – я не спрашиваю, кого он имеет в виду. К чему тратить наше время – он говорит о своей маме. – Она хотела бы быть здесь.

Естественно, она хотела, но у нее нет такого права. Я еще глубже погружаю ноги в песок.

– Да мне как-то все равно.

Такер смеется, но невесело.

– Ты худшая из всех лгунов.

Я чувствую необходимость оправдаться перед ним, что уже само по себе раздражает.

– Я сделала все, как она просила. Переехала в Калифорнию. Окончила старшую школу. Поступила в колледж. Она хотела быть здесь ради нее самой. Потому что все получилось именно так, как хотела она.

Но я не уверена, что все получилось так, как хотела я.

– Эллис, я знаю, ты сама в это не веришь, и только поэтому я сейчас не закапываю твое мертвое тело в песок. Моя мама тебя любит. И всегда любила.

Может, когда-то и любила. Вероятно, было время, когда Сэндри Олбри любила меня как свою дочь, но так давно.

– Ты сказал ей про Калифорнийский университет в Сан-Диего? – спрашиваю я.

Он открывает рот, чтобы ответить. Закрывает. Снова открывает.

– Думаю, об этом она должна услышать от тебя, так ведь?

Он прав, и эта мысль меня раздражает. Я хочу рассказать Сэндри. Хочу увидеть, как на ее лице отразится гордость, даже если это лишит меня моей собственной, потому что в глубине души я все время надеялась: мои достижения означают, что я заслужила право вернуться домой. Думала, если я буду достаточно хорошей, достаточно тихой, достаточно послушной, то меня сочтут достойной прощения.

И теперь, пожелав Такеру доброй ночи, умывшись и довольно рано отправившись в постель, я лежу и трачу бессонные мысли на то, как расскажу ей о Калифорнийском университете. Но, если честно, сейчас меня больше беспокоит не она… а он.

Меня беспокоит, что Истон узнает. Будет ли ему больно? Или все равно, что я поступила? Неважно! Он больше не является частью моего плана.

Теперь, когда меня ничего не отвлекает, я ощущаю вес пустоты. Она оплетает меня подобно веревке и режет до крови. Я открываю страницу Истона в социальной сети – привычка, от которой мне, кажется, никогда не избавиться.

Он. Друзья. Улыбки. Сара. У Истона Олбри все отлично.

Он окончил старшую школу в окружении своей семьи. Дома ему устроили большую вечеринку. Он получил все то, что бывает у учеников, когда они прощаются со старшей школой. Из меня словно прорывается поток, и я делаю то, что не должна: звоню ему.

Пальцы набирают номер, который я запомнила в тот же день, как он у него появился, но свой блокирую. Многие не принимают звонки с незнакомых номеров, но Истон берет трубку – каждый раз.

Я задерживаю дыхание и жду, когда мне ответят.

– Алло? – Голос такой, каким я его помню: глубокий и слегка сиплый, словно Истон подавляет в себе чувства.

Я ничего не говорю.

А потом… потом слушаю его дыхание на другом конце линии. На другом конце страны.

Мне так много хочется ему рассказать. О выпускном, об отце, о его маме, о Такере, о пляжах Калифорнии. Мне хочется услышать звуки, которые он станет издавать, притворяясь, будто слушает меня.

Мне хочется узнать, так ли легко ему удалось вырезать меня из жизни, как это выглядело со стороны. Но чего мне хочется больше всего – так это услышать, как он произнесет мое имя. Всего один раз! Но он не произносит, он молчит. Он просто там, он дышит. Вдох и выдох – тихо и размеренно.

Истон – привычка, от которой я не могу избавиться. Чувство, которое не в силах отпустить. Правда, в которой я признаюсь лишь в моменты большой слабости. И именно я первой кладу трубку.

Но лишь после того, как скатывается моя последняя слеза.

2

Одиннадцать лет

Каждый раз, когда я оказывалась на заднем сиденье полицейской машины, рядом был Истон Олбри.

Лето пришло в наш городок довольно рано, лишив ночной воздух весенней мягкости. Такой вид зноя можно изгнать только изнутри. Я накопила достаточно денег с диванных подушек и выскребла мелочь из карманов отца, чтобы купить в магазине «Айси»².

Мои голые ноги свисали с края школьной крыши, а внизу, под моими туфлями, двигался мир. Я почти чувствовала, как напиток окрашивает мои зубы и язык в ярко-голубой цвет, и прижимала стакан к шее.

На тротуаре стоял Истон и смотрел на меня, задумчиво склонив голову набок. Его каштановые волосы взъерошил ветерок, но в них все равно просматривалась стильная стрижка, а темные глаза на свету казались почти черными. Мне хотелось отвести взгляд, но с этого места можно глазеть, не таясь. Да и все равно, это же он начал.

Глядя на Истона, я словно смотрела в кривое зеркало, показывающее все наоборот. Он жесткий – я мягкая. У него широкая улыбка, которая так нравится взрослым, а со мной взрослые никогда не знали, что делать. Его одежда не была изорванной и грязной…

– Как ты туда забралась? – крикнул он.

Я потягивала напиток через трубочку, раздумывая, что ему ответить.

– Залезла, – глупый ответ, но я не знала, как говорить с Истоном. Мы за всю жизнь едва перекинулись парой слов, хоть и учились в одном классе.

Он чуть прищурил глаза.

– Ты хорошо лазаешь?

Я не знала наверняка, почему он об этом спрашивает, но догадывалась. Всего месяц назад я стояла в отделе сладостей продуктового магазина и раздумывала, не украсть ли мне чего. Упаковки так похожи на завернутые подарки под рождественской елкой – яркие и блестящие, обещающие сладость внутри. То, что мне недоступно.

У всех ланчи всегда лучше, чем у меня. Еда в домах тоже лучше. И перекусы. Они могли позволить себе сладости, похожие на подарки. Я тоже их заслуживала.

Когда я протянула руку, чтобы схватить шоколадку, мой взгляд привлекло какое-то движение. У полок с продуктами стоял Истон в теплом пальто и с любопытством на лице. Его темные глаза, казалось, прочитали мои мысли. Как будто он знал, что у меня нет денег, чтобы заплатить за шоколад. Мелькнула мысль: взять ее, посмотреть на реакцию одноклассника, увидеть шок у него на лице. И тут я задумалась, кем это сделает меня. Воровкой!

С того дня я избегала Истона. Стеснялась и боялась, что он видит девочку в магазине, захотевшую взять то, за что не могла заплатить.

Когда Истон Олбри спросил, хорошо ли я лазаю, надо было ответить: «Нет». Проигнорировать его и сидеть на крыше, пока не закончится «Айси» и не опустится ночная прохлада. Но вместо этого я ответила: «Да».

Что-то в том, как смотрел на меня Истон, такой уверенный в себе уже в одиннадцать лет, заставило меня согласиться с чем угодно, о чем бы он ни спросил. И когда он сказал, что ему нужна моя помощь, то не справилась с тем, как мое сердце отозвалось на его слова.

Я спустилась с крыши и встретилась с Истоном возле школы. На втором этаже было приоткрыто окно кабинета, где директор хранил взятые в заложники комиксы. Их украли у Истона. Его обидели. Нельзя попасть в беду, вернув то, что тебе же и принадлежит.

Я ему поверила. Так что, когда я услышала, как на нас кто-то кричит, а Истон велит мне бежать, то могла бы, наверное, бежать и побыстрее.

Но Истон не бросил меня, когда я ударилась об забор, через который мы перепрыгивали. Нас поймал офицер Томас, запыхавшийся и раздосадованный тем, что ему пришлось за нами гнаться, и тогда Истон попытался взять вину на себя.

– Это я попросил ее залезть, она не виновата. – Он стоял впереди, закрывая меня собой от взгляда офицера Томаса. От его одежды пахло средством из прачечной. Мне хотелось так и остаться стоять, прячась за ним.

– Ист, ты же знаешь, я не могу вас отпустить.

Ист, не Истон, как будто они знакомы.

Плечи Истона сдвинулись под футболкой, он наклонился вперед.

– Это мой комикс.

В тот вечер мы оба оказались на заднем сиденье полицейской машины. Поехали домой на жестких пластиковых сиденьях, не прощающих ошибок. И я знала, что стала тем, кем так не хотела стать. Воровкой!

Истон пристально смотрел на меня в темноте, нахмурившись.

– Не бойся, – сказал он, – он просто позвонит нашим родителям и отвезет домой.

Именно этого я и боялась – что Истон увидит мой дом, машины, припаркованные на шлакоблоках, заросший задний двор, облупившуюся краску.

Я повернула голову к окну и уставилась на огни, окрашивающие нашу школу калейдоскопом синего и красного.

Истон не сводил глаз с моего лица.

– А ты и вправду в этом хороша.

– В чем? – спросила я, и без того зная, о чем он говорит: о воровстве.

– Лазаешь хорошо, – он прикусил губу. Его веснушки стали темнее в тусклом свете.

Уголки моих губ едва заметно дернулись вверх. Я показала ему длинный шрам на коленке.

– От забора на пастбище Уилсонов, – потом следующий, на правой голени: – Перепрыгнула через ворота гоночной трассы.

– А этот? – спросил он, указав на длинную тонкую отметину у меня на руке.

Я ответила не сразу.

– Залезла на крышу «Уолмарта».

Он прищурился, вероятно, почувствовав ложь, но не стал меня ловить на этом. Пусть так, чем рассказывать о случае, когда мне пришлось забираться в собственный дом, потому что мать про меня забыла.

Открылась водительская дверь, и на кресло впереди с раздраженным видом опустился офицер Томас.

– Так, я не смог связаться с твоими родителями, Эллис, но с твоей мамой, Истон, я поговорил. У тебя проблемы. Снова. Снова?

Офицер Томас завел машину и глубоко вздохнул, словно был совершенно измотан. Школа находилась всего в паре кварталов от дома Олбри, и мы поехали в гнетущем молчании.

Дом Истона казался ярким даже в темноте. Белое крыльцо под огромными окнами без занавесок – люди внутри двигались, наслаждаясь жизнью, которую я могла видеть лишь на фотографиях. Желтая краска казалась веселой, а под крыльцом цвели огромные кусты гардений. Шины заскрипели по гравию, и машина остановилась.

В окне сбоку от двери появилась голова со светлыми кудрями – Такер Олбри. Он учился всего на класс впереди меня и Истона, но казался намного старше. Я слышала, как взрослые называют его акселератом, но не особо понимала, что это значит. Такер исчез, и я наблюдала через окно, как мама Истона отошла от стола с упертыми в бедра руками и глазами, наполненными огнем.

Когда распахнулась передняя дверь, Истон застонал, потому что на подъездную дорожку вышла вся его семья. Я невольно отпрянула, когда к окну подскочили двое мальчишек. Они глазели на заднее сиденье так, словно мы были зверьками в зоопарке.

– Сэндри! Бен! – поздоровался с мистером и миссис Олбри офицер Томас. – Я привез вашего правонарушителя, – он произнес эти слова шутливым тоном. – Мне надо еще отвезти домой девочку Трумэнов.

Миссис Олбри бросила быстрый взгляд на машину.

– Эллис? Дочку Тру? – Мама Истона произнесла мое имя так, будто что-то знала обо мне. – Я и не поняла, что Ист был с ней.

Офицер Томас кивнул, а потом простонал:

– Она лазает, как паук.

– Ты позвонил Тру? – Она скрестила руки на груди, словно поежившись от холода, несмотря на жару.

– Не смог дозвониться.

Прищурившись, миссис Олбри посмотрела на сына, потом на меня. Даже при свете луны она была красива в совершенно иной манере, чем моя мать.

– Я могу позаботиться о том, чтобы она добралась до дома, Томми, – сказала миссис Олбри, положив ладонь ему на руку.

– Но я должен сам… – переминаясь с ноги на ногу, протянул офицер Томас.

– Ты хочешь разбираться с Тру? Тебе нужна эта головная боль?

Он пожевал губы, раздумывая над вариантами.

– Если я узнаю, что вы отвезли ее не домой…

– Честь скаута. – Она подняла три длинных пальца с идеальным маникюром.

Офицер одарил ее озадаченным взглядом:

– Ты не была скаутом, Сэндри.

К окну Истона подошел Диксон, старший из братьев Олдри. Он провел большим пальцем по горлу и свесил язык, словно мертвец, а потом его оттолкнул Такер. Диксон был больше, чем Такер, но все-таки пошатнулся. Такер обхватил ладонями лицо и прильнул к окну. Когда его глаза нашли мои, уголки губ медленно потянулись вверх.

К месту, где было лицо Такера, взлетел кулак Истона и ударил в стекло. Лицо Такера исказилось от злости, и он шлепнул по месту, где сидел Истон. Диксон со смехом оттащил Такера назад, и двое принялись мутузить друг друга.

Открылась дверь с моей стороны, и офицер Томас поторопил меня выйти и встать перед взрослыми.

– Здравствуйте, миссис Олбри, – говоря это, я смотрела в землю.

Миссис Олбри тепло мне улыбнулась.

– Зови меня Сэндри.

Я нервно теребила старую футболку. Мать Истона должна была решить, что со мной делать: оставить на крыльце в ожидании родителей, которые за мной не приедут, или же отвезти в наш темный дом.

Оба варианта превращали значение ее улыбки в жалость.

– Ее зовут Эллис. – Позади меня Истон перелез через сиденье и вышел из машины.

– Элвис? – переспросил Диксон. Его лицо было почти точно таким же, как у брата, за исключением отразившегося на нем непонимания.

– Тихо, – оборвала его миссис Олбри.

– Эллис, – повторила я, пытаясь придать голосу уверенности.

Диксон с разочарованным лицом повернулся к Такеру:

– Мне больше нравится Элвис.

– Да не сомневаюсь, Дикси, – рассмеялся Такер, уворачиваясь от удара Диксона.

– Эллис, солнышко, ты хочешь есть? – спросила меня Сэндри.

Я хотела, но стеснялась в этом признаться. Кажется, она все поняла.

– Ты любишь пироги? У меня там есть немного.

– Все любят пироги, мам, – ответил за меня Диксон.

Вслед за семейством Олбри я поднялась на крыльцо и вошла в дом, где пахло лимонами и сахаром. Как только моя нога опустилась на пушистый голубой ковер, я словно очутилась в другом мире. У двери в светлом холле со столом, заваленным почтой, громоздились огромные ботинки. Через спинку светло-серого дивана перекинут мягкий белый вязаный плед. На письменном столе раскиданы школьные бумаги и книги. За островным столом на кухне мальчишки уже вгрызались в пирог, царапая вилками керамику. Я провела ладонью по прохладной мраморной столешнице и вспомнила сколотый ламинат у меня дома.

Миссис Олбри отогнала мальчиков от пирога и вздохнула.

– Ну как звери прямо, – едва слышно отругала она их. – Эллис, отрезать тебе кусочек?

Такер протянул мне вилку – проверка. Она повисла в воздухе в ожидании, когда я решу, каким человеком хочу здесь быть. Внутри дома с огромными ботинками и мягкими пледами.

Мои пальцы обхватили столовый прибор, и я откусила кусочек пирога. Магические чары над братьями рассеялись, и они вернулись к еде, стуча металлом о металл в битве за кусочки фруктов или масляной корочки. На четвертой вилке я подняла взгляд на Истона, что не сводил с меня глаз. Его губы были плотно сжаты.

Я опустила вилку.

– А ты не такая, как я думал, Эллис Трумэн.

Я пожала плечами, но не смогла не отметить про себя, что Истон Олбри думал обо мне.

1.Al pastor (исп.) – «по-пастушьи». Начинка из свинины, замаринованной в специях и приготовленной на вертеле (Здесь и далее прим. пер.).

2.Замороженный газированный напиток.