Buch lesen: «Последний приют атамана Дутова»
© Константин Павлович Артемьев, 2019
ISBN 978-5-4496-3151-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Константин Артемьев
Последний приют
атамана Дутова
От автора. Правда, полуправда, история…
* * *
Я не историк. И изучая в 80-х годах прошлого века в разных Вузах историю КПСС и марксистско-ленинскую философию, уяснил для себя, что в течение одного текущего столетия эта наука, как правило, выражает субъективный взгляд победителя. То есть точку зрения тех, кто стоит у власти. Это потом она начинает переосмысляться уже ни в чём не заинтересованными потомками. И в результате лет через двести-триста, наконец, можно понять, как же в действительности происходили события. Например, во время войн и революций.
О том, когда и как в Оренбуржье реально началась гражданская война, я узнал не так давно от старой казачки из Нижней Павловки. Старушке тогда уже было под девяносто. Она, 1914 года рождения, прекрасно запомнила, как горела её деревня.
– Ну, как же, помню революцию, – кивала головой бабушка Лёса. – Весной восемнадцатого…
– Наверное, осенью семнадцатого? – осторожно поправил я.
– Ну, у вас в городе, может, и осенью, – обиделась старушка. А у нас в Павловке весной. Мне тогда в июне четыре года сравнялось, а в апреле они наш дом-то и сожгли.
– Кто они?
– Да красные, кто ж ещё-то. Свои б не стали жечь. А эти шли по дороге и по пути в окна бомбы бросали зажигательные.
– Зачем?
– А я знаю? Мы ж казаки, а они – из города. У них пушки, пулемёты. Отец нас спрятал, а сам дом потушить не смог. Из бочки воду ведром носил. Разве так потушишь… Вот и остался от хозяйства только хлев, да конь под седлом. Он мать с нами отвёз в землянку на бахчи, мы там летом жили. А сам на коня, да – к Дутову. А у кого не пожгли дома, те и в красные тоже подались, и в белые. Кто – куда. Отец сгинул где-то под Челябинском в тифозном бараке. Потом однополчанин вернулся, к нам приходил, рассказывал матери.
Поначалу история сгоревшей Нижней Павловки показалась мне полным абсурдом. Для чего красным понадобилось ни с того, ни с сего забрасывать стоящие здесь у дороги казачьи дома зажигательными бомбами? Однако, наведя справки, я узнал о красных превентивных ударах по казачьим станицам, проведённых в апреле 1918-го после гибели отряда губернского комиссара Цвиллинга и казачьего налёта на Оренбург. В том числе и по Нижней Павловке. В рамках, как бы, актов возмездия. Но Цвиллинг-то погиб в станице Изобильной, комиссаров и матросов в Оренбурге резали форштадтские и нежинские казаки. При чём тут тихая и спокойная Нижняя Павловка? Её-то за что жечь?.. А чтоб другим неповадно было.
Вот ведь как, оказывается, начинаются все гражданские войны. Не из-за борьбы идеологий и не из-за высоких материй, а из-за одного сожжённого дома. А нас учили…
Не буду утверждать, что все советские историки обманывали нас. В восьмидесятые годы прошлого века нас учили, скорее, полуправде. Преподавание истории КПСС обычно ограничивалось рассказами о «белом терроре» и его «красных жертвах».
Ещё в детстве меня потрясла мемориальная доска на невзрачном доме по улице Ленинской. Она была посвящена семьям красноармейцев, порубленных белоказаками 4 апреля 1918 года. Кто-то из взрослых рассказывал мне, школьнику, как давным-давно видел в нашем краеведческом музее страшную картину, написанную оренбургским художником Паниным, на которой изображалась та рубка женщин и детей. Сколько же их тогда погибло: десяток, два, три?
Однако в книге воспоминаний участников гражданской войны в Оренбуржье, изданной в 1939 году Чкаловским книжным издательством, я прочитал о шести убитых женщинах и детях из числа 129 погибших. А в очерках истории ВКП (б) в письме Центрального комитета партии оренбургским большевикам с соболезнованиями по поводу погибших красногвардейцев возникли новые цифры. Судя по ним, получалось, что из 130 бойцов, зарубленных 4 апреля, под казачью шашку попали в том числе только две женщины и один ребенок – пятилетняя девочка. По крайней мере, так в апреле 1918 года были проинформированы сотрудники центрального аппарата власти Советской России. Женщины, вероятно, приехали навестить мужей и находились в казармах вместе со спящими красногвардейцами. И, вероятно, просто попали в общей неразберихе под слепой сабельный удар.
Конечно, и эти жертвы не могут быть оправданы с точки зрения нормального человека. Но ведь до сих пор никто из историков так и не удосужился выяснить, что довело оренбургских казаков до такой степени бешенства, при которой уже ни женщины, ни дети в расчет не принимались.
Почему-то до недавних пор упрямо умалчивались и обстоятельства гибели 2 апреля 1918 года оренбургского губернского комиссара, 27-летнего Самуила Цвиллинга. Тем более никому в голову не приходило вспомнить, что творили красные в Оренбурге в течение двух месяцев после прихода Цвиллинга и Коростелева к власти в январе 1918 года.
А, может, советские историки просто скрывали от нас невыгодную для себя половину исторической правды? А мы до сих пор учим своих детей по их субъективным учебникам, переизданным уже в девяностые годы двадцатого века. Учебникам, которым так трудно верить.
Я не историк. И не сожалею об этом. В ходе своих многочисленных журналистских расследований я привык действовать по системе Станиславского: проживать в предлагаемых обстоятельствах, предварительно досконально изучив все возможные и невозможные документы и версии. Со всех сторон. Ведь если собрать и систематизировать информацию из разных, противоречащих друг другу источников, а потом ещё и побывать на месте происходивших событий, тогда прошлое вдруг открывается перед твоим мысленным взором ясно и чётко. Главное при этом думать и действовать рационально, исходя из простейшей логики жизни. Тогда всё становится понятно.
Мой друг и коллега назвал эту выработанную мною систему «принципом сермяжной правды», предостерегая при этом от эмоций, во власти которых в этом случае можно запросто оказаться. Наверное, можно. Тут приходится предупредить читателей, что какими бы источниками информации я ни пользовался, в результате всё-таки излагаю свою собственную версию происходивших событий. Где-то могу и ошибиться. И всё же, на мой взгляд, такой подход лучше исторической полуправды, честнее, что ли…
Попробовав посмотреть с этих позиций непредвзято и объективно на начало гражданской войны в богатой и сытой Оренбургской губернии, я пришёл к странным и неоднозначным выводам. Выводы подкреплялись архивными документами, научной литературой советской поры и книгами оренбургских эмигрантов, изданными в Харбине и Париже.
Но вот что удивительно, – мне удалось доказать самому себе, что к развязыванию гражданской войны в нашем крае оказывался практически непричастен атаман Оренбургского казачьего войска Александр Дутов. А ведь его именем в советское время было принято детей пугать.
И вообще, фигура атамана Дутова была настолько яркой и необычной, что я ему даже позавидовал. Взлёты до уровня генштаба и резкий уход в тихое преподавание провинциальным кадетам. Постоянное профессиональное самосовершенствование. Участие в боевых действиях на японском и германском фронтах. Большая семья и походная жена. Карьерный рост за один год от простого командира полка до войскового атамана и уполномоченного в ранге министра временного правительства. Победы и поражения в гражданской войне, отступление в Китай, гибель при загадочных обстоятельствах…
Всё это требовало понимания и осмысления.
А после этого осмысления сам собой возникал вопрос, – где похоронен последний атаман Оренбургского казачьего войска? Для ответа на него стоило отправиться в неблизкое путешествие.
Век ХХI-ый. По той же кульджинской дороге
Август 2007 года, Алма-Ата, Казахстан – Кульджа, КНР
Автобус на Урумчи уходил в полночь от привокзальной площади Алма-Аты. Площадь была абсолютно пустынна, если не считать двух моих алма-атинских коллег, провожавших непутевого оренбургского путешественника в соседний Китай.
– Смотри, местным не проговорись, зачем приехал, – инструктировали они. – Пытайся русских отыскать. Должны помочь. А главное, смотри, дальше Хоргоса на этом автобусе не умотай. Хотя, кто тебя дальше границы повезет за твои двадцать долларов? Ни перед кем не раскланивайся и улыбаться старайся пореже. Китайцы ценят уверенных в себе, высокомерных, серьезных. Обязательно торгуйся, цену сбивай вполовину. И не удивляйся тому, что увидишь, вот, в автобусе, например. Он ведь тоже – китайский.
Не удивляться было сложно. Вместо привычных кресел в обыкновенном междугороднем автобусе располагались двухъярусные нары с высокими стенками. Каждый пассажир должен был ехать, лежа в своей ячейке, напоминавшей то ли металлическую люльку, то ли цинковый гроб. Сходство с последним дополняло то обстоятельство, что ехать следовало ногами вперед. А ступни приходилось прятать в выемку, уходившую под голову переднего соседа.
– Кто ж так ездит?!..
– Наши казахстанские челноки, – улыбнулась старшая по группе. – Ничего, россиянин, за ночь выспишься, а утром уже на границе будем. Давай паспорт, вместе с нами пройдешь без проблем. У тебя, кстати, нет медицинской книжки? Ну, и хорошо, на границе купишь казахстанскую. Она всё равно одноразовая. Китайцы их после проверки сразу же выбрасывают.
Стараясь больше не задавать наводящих вопросов своим словоохотливым соседкам (автобус был заполнен по большей части женщинами), я забрался в верхнюю ячейку и в скрюченном состоянии забылся тревожным сном на мягком китайском матрасе.
* * *
– В Урумчи?
Я утвердительно кивнул.
– Цель приезда?…
– Бизнес, – уловив удивленно-недоверчивый взгляд китайского пограничника, который только что выяснил, что у меня при себе всего-то триста долларов, я попытался выровнять ситуацию. – Точнее – туризм. Ну, и прикупить кой-чего…
Раскосый парень в зеленой форме грустно взглянул на «руссо туристо» и шлепнул печатью. Хорошо, что не стал разбираться со странным челноком, едущим из Казахстана в Китай с российским паспортом, да еще и денег при себе не имеющим. Мои казахстанские соседки торговались с погранцами по поводу декларирования пяти-семи тысяч долларов. Декларации вообще начинались только с трех тысяч. А как мне еще объяснить цель своего приезда в его Китайскую Народную Республику? И так пришлось простоять лишнего у стойки таможенного контроля, пока «зеленые фуражки» выясняли, почему их приборы высвечивали в моем российском загранпаспорте лишние знаки. Оказалось, паспорт новый, а приборы старые. Ладно, хоть нашлись еще два таких же как я бедолаги из России среди сотен казахстанцев, штурмовавших погранпост.
Автобус из Алма-Аты, который довез меня до приграничного городка Хоргос, тем временем ушел на Урумчи. Но эта столица Синцзян-Уйгурского автономного района была интересна настоящим челнокам, везущим доллары на урумчинский рынок, где закупалось все, от шмоток до дешевого пива. Мой же путь уходил от трассы вправо на Шуйдин и Кульджу. Знать бы только, как туда добраться, не понимая ни слова по-китайски? Турист-авантюрист… К счастью, следующий автобус из Казахстана подкинул меня до местного автовокзала.
На междугороднем автовокзале Хоргоса русским языком владел лишь меняла. Он знал единственную фразу – «Хороший курс» – и числительные, да и то не все. Пришлось обменять у него десять долларов, чтобы стать его лучшим другом, которого надо довезти до Кульджи. Похоже, именно так он договорился обо мне с водителем кульджинской маршрутки. И за двадцать юаней отправил в нужном направлении.
В объемистом маршрутом автобусе традиционно были заняты все возможные места, даже приставные в проходах, блокирующие выходы. Так что в случае ДТП выбраться оттуда не представлялось возможным никому, кроме самого водителя. А летел он шустрее наших газелистов. Китайцы, уйгуры и дунгане с восточным смирением ожидали конца пути. А я, сидя на привилегированном месте у окна, жадно всматривался в проносящиеся мимо поля, персиковые сады и шеренги пирамидальных тополей с голыми стволами, больше напоминающими бамбук.
Почти девяносто лет назад по этой же самой дороге, мимо китайских полей и рощиц, от границы СССР по направлению в Шуйдин, называемый тогда на уйгурский манер Суйдуном, скакали чекисты-ликвидаторы, посланные по заданию Дзержинского – ни больше, ни меньше – за головой атамана Дутова.
Век ХХ-ый. Голова атамана
Февраль 1921 года, Суйдун, Китай
Вьюжным февральским вечером 1921 года у штаба атамана Дутова, расположенного в китайском городе Суйдуне в сорока километрах от советской границы, появились два всадника. Один, Насыр Ушурбакиев, остался с лошадьми у часового, другой, Махмуд Ходжамьяров, прорвался в приемную, чтоб лично передать атаману какой-то особо важный пакет от начальника Жаркентской милиции Касымхана Чанышева. С ним Дутов поддерживал тайную связь, считая его своим человеком во вражеском стане. Чанышев с 1918 года, по сути, был полевым командиром басмаческого формирования, перешедшего потом на сторону красных. Отличался он тем, что в свое время грабил белых, уходящих за кордон. Имел богатых родственников в китайской Кульдже, любил золото. Для ушедшего в Китай атамана он был ценным осведомителем. Дутов и предположить не мог, что имеет дело с двойным агентом. Что именно Чанышев по заданию Петерса и Дзержинского станет организатором операции по устранению его самого. Но восток, как говорится, – дело тонкое.
Атаман к тому времени вместе со второй женой и маленькой дочкой жил в отстроенных казаками казармах за полкилометра от суйдунской крепости, куда русских, не расставшихся в чужой стране ни с оружием, ни с амуницией, местные власти пустить побоялись. В торце казармы у него был отдельный кабинет, рядом – небольшая комната для семьи.
Александр Ильич вскрыл печать, когда посланец вдруг выхватил наган. Молодой ординарец Лопатин успел заслонить собой Дутова, за что и получил первую пулю. Вторая слегка задела голову атамана. Третья, попав ему в руку, срикошетила в живот. Она и стала смертельной.
Убийца выскочил в окно. Его напарник, услышав выстрелы, ударил ножом часового, казака Маслова, подал коня и вместе с товарищем скрылся в буране. Поднятые по тревоге казаки перекрыли все дороги, ведущие из Суйдуна к границе, но чекисты-ликвидаторы словно испарились.
Как им удалось провести казаков Дутова, прошедших огонь и воду? Восточные киллеры оказались не только коварными, но и хитрыми. Они ушли не в сторону советско-китайской границы, а в противоположном направлении, в Кульджу, еще на пятьдесят километров вглубь Китая. И там несколько дней отсиживались в доме богатых кульджинских купцов, родственников Чанышева.
Через три дня после убийства в Суйдуне на маленьком русском кладбище у реки Доржинки прошли похороны последнего атамана Оренбургского казачьего войска, его ординарца и часового. Когда страсти улеглись, у могил ночью, таясь, появились три фигуры.
Проезжавший утром мимо кладбища в Дорже старик-уйгур заметил, что свежая могила «русского генерала» почему-то разрыта. Вызванные им из казарм казаки откинули крышку гроба и обнаружили тело своего атамана обезглавленным.
Чекисты тем временем уже пересекли границу Китая, торопясь в советский город Жаркент. В грязном холщовом мешке они везли главное доказательство удачно проведенной операции – голову атамана Дутова.
Всех троих за это поощрили. Руководитель ликвидации Касымхан Чанышев, к примеру, был награжден золотыми часами с цепью, личным трехлинейным карабином, а главное – мандатом, подписанным лично заместителем Дзержинского Петерсом. Мандат давал Чанышеву широчайшие полномочия.
Дзержинский с Петерсом своего добились. Атамана Дутова так никто и не смог заменить в белом движении от Семиречья до южной Сибири. Оренбургские казаки стали уходить из Суйдуна в Кульджу и Харбин. Их потомков сейчас можно встретить по всему миру: в Австралии и Канаде, в Китае и Южной Америке. Практически все они хранят предания об умном, порядочном и справедливом атамане Оренбургского казачьего войска Александре Ильиче Дутове. Вот только никто почему-то до сих пор не знает, где находится его могила.
Век ХХI-ый. Китайский бы выучил. Только – за что?..
Август 2007 года, Кульджа, КНР
* * *
Тяжко русскому в Китае, если он не знает местных языков, – китайского, уйгурского или казахского. Ну, на худой конец – английского. Меня упорно не понимали окружающие. Со служащими отелей, банков и магазинов еще можно было общаться при помощи калькулятора, все остальные только вежливо улыбались.
Шофер автобуса, доставившего меня в Кульджу, после длительной жестикуляции все-таки понял, что нужна гостиница. Привокзальная иностранцев не принимала принципиально. А у водителя не было времени нянчиться с непонятным русским. Нет, конечно, я пытался читать китайские фразы, написанные русскими буквами по привезенному из Оренбурга разговорнику, но местные шарахались от такой замысловатой речи. Оказывается, в их языке главное не слово, а – интонация…
Водила прибежал к своему автобусу, из которого я и не собирался вылезать, с двумя молодыми китайцами. Крепкие парни весело улыбались, потирая кулаки. Что бы это значило? Местный рэкет? Или просто побьют? При помощи всех возможных жестов уже немолодой, серьезный и опытный водитель маршрутки попытался мне втолковать, что у него нет времени, надо ехать обратно в Хоргос. А мне помогут эти двое. Вот их микромашина. Я помещусь на заднем сиденье. И – в гостиницу!
Автомобиль слегка напоминал «Фольксваген-Гольф» тридцатилетней давности, только с четырьмя дверцами и продавленными почти до асфальта сиденьями. Ну, как говорится, на безрыбье… Поехали, ребята, по местным кульджинским отелям!
Хорошая гостиница была, в принципе, не так уж и далеко от автовокзала. Китаец все время болтал по телефону. Потом в чем-то пытался убедить меня. Похоже, торговался по цене на свою услугу. Ну, это проще: я же по-китайски вообще не понимаю. Какие деньги, братишка? Вот у меня тут пять юаней завалялось. Хватит?
Китаец в ужасе замахал руками, вытащил калькулятор и показал мне на нем цифру пятнадцать. Ах, пятнадцать юаней! Китаец опять что-то завопил, доказывая свою правоту. И активно мотал головой, повторяя единственно понятное мне слово – «Доллар». А не слишком ли шикарно? За что, интересно, больше сотни юаней отдавать? За то, что к гостинице подвезли? Меня вот из Хоргоса до Кульджи маршрутка за двадцать юаней подбросила. А тебе здесь сотню платить?! Ну, в крайнем, если не договоримся, так и быть, десять долларов и пять юаней…
Парень устал вопить и жестикулировать. Он в очередной раз набрал номер на своем мобильном и просветлел. И мне трубку отдал.
– Здрась-сиси… – промурлыкала трубка непонятным голосом. – Я могу вас переводить. Меня просить… Вам нужен гостиница?
– Конечно! – я искренне обрадовался первым русским словам даже с жутким китайским акцентом. – Только скажи, друг, сколько она здесь стоит. А то я смотрю, шикарная. Дорогая, наверное?
– Передайте трубка…
Мой сопровождающий счастливо завопил что-то неизвестному переводчику. Потом отдал мобильник мне.
– Три, три… – заикала трубка, – три… цать йен.
– Тридцать? – удивился я местной дешевизне. – Нормально. Это в сутки или как?
– Сутка, сутка, – обрадовалась трубка. И добавила, – Три по сто.
– Триста, что ли? Ты чо, офонарел? – я вспомнил инструкцию своих казахстанских коллег и пошел в наступление. – Это ж сорок долларов за ночь! Больше тыщи рублей! Да откуда здесь такие цены?!
Перепуганный парень-китаец выхватил у меня мобильник, пытаясь понять, отчего так возмущается приезжий. И еще с минуту что-то объяснял переводчику. Со мной трубка общалась уже извиняющимся тоном.
– Нет, извините, не три по сто, а половина: один по сто и один пес-се-сят. А ес-сё столько – гарантия. Ну, вот, вес-си, кровать, телефон… Гарантия. Потом назад отдавать…
– А-а!.. В залог, что ли, надо сто пятьдесят оставить?
– Залог, залог, – опять обрадовалась трубка.
– Этим-то ребятам сколько платить?
– Они сами сисяс говорить. Они сказать, недорого. Сказать, вы не знать по-китайски. Они вам помогать… Они недорого…
– Ладно, разберемся.
Я отдал телефон парню и не терпящим возражения тоном произнес:
– Пойдём-ка сперва в гостиницу устроимся, а уж потом рассчитаемся, помощнички.
В гостинице доллары не принимали. Парни взвыли, хлопнули себя по лбу и свозили меня в ближайший офис «Бэнк оф Чайна». Там мне удалось втолковать клеркам, что юани нужны мелкими купюрами, чтоб можно было ещё поторговаться с парнями. А те в холле гостиницы убеждали служащих, что мне нужен отдельный люкс за сто пятьдесят юаней в сутки. Насколько я понял, такие номера стоили здесь по двести, но для меня нашелся один за сто пятьдесят над кухней ресторана. А какая, собственно, разница, если в номере есть кондиционер?
Все бы ничего, но эти косые улыбчивые ребята совершенно не знали нашего, такого простого и понятного, русского языка. И, похоже, даже не желали его учить! Вот как бы им объяснить, к примеру, что мне нужна русская школа?
Пока китайцы спорили с портье, я обратил внимание на стоящего рядом старика, который что-то втолковывал то ли по-уйгурски, то ли по-казахски своему молодому спутнику. На стойке рядом с ним лежал паспорт Республики Казахстан.
– Извините, вы не говорите по-русски?
Старик удивленно округлил глаза и горделиво произнес:
– Говорю. Как же. Я ведь в Ленинграде учился!
Выслушивать его биографию мне было некогда.
– Вы не могли бы перевести этим ребятам, что мне нужно найти в Кульдже русскую школу. Ну, школу, где преподают на русском языке.
– Я понял, – величественно остановил меня старик. – Проблема в другом: я не говорю по-китайски. Погодите-ка.
И он обратился к своему молодому спутнику на родном казахском языке. Тот усиленно закивал и что-то стал объяснять китайцам. Те – ему. Он – опять старику. Аксакал с важностью обернулся ко мне:
– Мой друг знает только уйгурский, казахский и китайский. Я буду переводить ему с русского. Эти молодые люди поняли, что вам нужно, и спрашивают, когда вас туда везти: сейчас или завтра?
Я взглянул на часы, было полпятого.
– Сейчас поздно, наверное: лето, каникулы…
– Ну и что, – возразил старик. – На каникулах обычно занимаются взрослые. За плату, конечно. И преподаватели должны быть. Я вам советую не откладывать до завтра. Езжайте с ними сейчас. А завтра в случае чего уже будете знать, где это находится. И им уже платить больше не придется. А вещи можете оставить пока за стойкой. Ну, как, переводить?
Где наша не пропадала! Через пять минут мы уже мчались на дребезжащей машине по широкой и свободной главной улице Кульджи.
Но и это не было концом моим приключениям. Вместо русской школы очумевшие от общения с иностранцем парни привезли меня к Илийскому областному педагогическому университету. Неужели здесь можно найти кого-то, кто хотя бы понимал по-русски? Охранник показал нам на ближайший корпус. Первый этаж, второй, третий.
В отличие от раскаленной улицы здесь было прохладно, пахло свежей краской. Наверное, той самой, синей, которой до половины были выкрашены стены. А полы – коричневые. Ну, точно, как в наших сельских школах. Из открытой двери ближайшей аудитории донесся нестройный хор десятка голосов:
– При-бе-жа-ли в из-бу де-ти…
Мои китайцы не стали дослушивать Пушкина, а нахально ввалились в открытую дверь. Хор замолк, и через полминуты из аудитории вышла симпатичная черноволосая женщина с удивленно распахнутым взглядом.
– Вы из России?
– Да.
– Из Барнаула?
– Нет, из Оренбурга. Это на Южном Урале. Я ищу в Кульдже русскую школу или хотя бы ее директора Николая Лунева. Не знаете его?
– О Луневе слышала. А вот школа, кажется, закрылась. У нас уже года два не учатся ее выпускники.
– Но, может быть, у вас найдется его домашний адрес или телефон? Он ведь, кажется, руководит здешней русской общиной. Извините, как вас зовут…?
– Мария. Я не знаю русскую общину. Я – уйгурка. Я только преподаю здесь. Как здорово, что можно поговорить с русским из России! Вы не преподаватель?
– Нет, журналист. В командировке. Ищу здесь русских и совсем не знаю ни китайского, ни уйгурского.
– Хорошо, я помогу вам. Запишите мой телефон, позвоните сегодня вечером. Я отыщу Лунева. Извините, у меня сейчас урок. Вы бы зашли еще к нам завтра или послезавтра. У нас очень редко бывают русские из России. А что вы здесь хотите найти…?
* * *
В самом деле, что я хотел найти, пустившись в абсолютную авантюру, за тридевять земель от родного города? Об этом я вновь и вновь спрашивал сам себя, устраиваясь в гостиницу, отмокая под душем, прогуливаясь по ночной Кульдже, отдыхающей от дневной жары.
Я боялся есть незнакомую пищу в ночных ресторанчиках, возникающих после заката под открытым небом прямо на тротуарах. Пища была острой, резкой, непонятной. Я не мог общаться с продавцами, которые по-своему расспрашивали, какой товар мне нужен. Их языки мне были неизвестны. Я знал в этом городе единственного русского, да и то из-за его интервью, найденном мною в одном из интернет-изданий. На что я мог рассчитывать?
Пожалуй, только на помощь Господа Бога, да на странную цепь мистических совпадений. Мистика была даже в дне моего появления в Китае. Ведь сегодняшний день, когда я пересекал казахско-китайскую границу, когда проезжал мимо города Шуйдина, где погиб атаман Дутов, был днем особенным. Сегодня было шестое августа, день рождения последнего атамана оренбургского казачьего войска. С начала мая я готовил это путешествие, а приехал в Китай только в августе, в тот самый день, когда родился Александр Ильич.
Пора было признаться самому себе, что главной моей целью с недавних пор стало желание реабилитировать Дутова, русского патриота, военного инженера, потомственного казака, прошедшего путь от юнкера до войскового атамана. Повоевавшего и с японцами, и с немцами. И изо всех сил сопротивлявшегося стремлению революционных «беспредельщиков» развязать в спокойном и благополучном Оренбуржье гражданскую войну.
Красные пушки били и по Кремлю, и по дворцам в Петрограде, в Ярославле уничтожили все церкви на набережной. А Оренбург за годы гражданской войны так и не был разрушен. Дутов вывел свой казачий полк, когда получил от Блюхера с Кобозевым ультиматум, предупреждавший о возможном уничтожении города дальнобойной артиллерией красного бронепоезда. И город был спасён.
Да, Дутов воевал на фронтах гражданской войны. Но, – как солдат и офицер, не нарушивший присяги. За что же его всё советское время нам преподносили, как кровавого злодея? За то, что отбивал атаки пришлых челябинских и екатеринбургских рабочих, балтийских матросов, самарских комиссаров? Что все они потеряли в наших оренбургских степях, где никому и в голову не приходила мысль бунтовать против веры, царя и отечества?
Мысль о реабилитации атамана возникла сама собой несколько лет назад, когда я увидел учебник по истории нашего края в руках у дочки-старшеклассницы. Там ничего не изменилось с советских времен! И то сказать, – о белом терроре писал профессор, двадцать лет назад преподававший мне ту же самую историю. Все у него было просто: красные – хорошие, белые – плохие. Комиссар Цвиллинг – герой и мученик, атаман Дутов – белоказачий бандит. Составители школьных программ так и не удосужились хотя бы просто просмотреть архивные документы, которые могли бы дать характеристику людям, руководившим нашей Оренбургской губернией в переломном 1917—18 году, когда власть переходила из рук в руки.
Подготовленная мною статья оказалась для газеты слишком большой по объему. Редактор предложил разбить ее на несколько частей в зависимости от дат.
Вот, к примеру, 14 ноября по старому стилю. В этот день в 1917 году приехавший из Петрограда комиссар Самуил Цвиллинг собрал ревком и заявил о взятии в свои руки управления губернией. Ревком работал до ночи, выпуская приказы, рассылая в воинские части агитаторов, пока власти, наконец, не поняли, что самозванцев пора останавливать. Ревкомовцы были арестованы, и до прихода красных в январе 1918 года губернией руководил атаман казачьего войска Александр Дутов.
18 января власть на два месяца перешла в руки Цвиллинга. Пока 2 апреля губернский комиссар вместе со своим карательным отрядом не погиб в станице Изобильной. После чего в казачьем крае фактически началась Гражданская война.
Так в ноябрьском номере газеты «Оренбуржье» Цвиллинг и Дутов впервые вышли один на один, имея в качестве оружия только свои биографии.
