Buch lesen: «Онейроптикон. Сборник снов»

© Константин Дмитриевич Оленич, 2020

ISBN 978-5-4496-8028-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Добрых времён. Меня зовут Константин. Я посчитал полезным написать предисловие, дабы разъяснить некоторые детали, да и успокоить себя. Это мой первый сборник.

Каждый рассказ написан в самое разное время. Их разделяют множество других рассказов, которые нигде не публиковались и до сих пор ждут своего часа, так что, я уже и не помню, что имел в виду в каждом из них. Это даже будет заметно, так как меняется слог и форма, которую я до сих пор не нашел. Если, честно, я считаю, что это искусство говорило через меня (да-да, грубо и претенциозно), поэтому, единственное, что меня отличает от читателя, так это то, что я знаю, как рассказы были написаны.

В чём-то мои произведения покажутся вторичными – ты лишь собирательный образ прочитанного – но уверяю – я старался. Самое страшное с чем может столкнуться любой автор, будь он начинающий или уже старожил и классик – это банальность, иначе говоря – клише. В каждом рассказе я старался превзойти себя, удивить. Надеюсь, моё удивление передастся и читателям, которые купят эту книгу.

По поводу названия. «Онейроптикон» – это составное слово из «oneiros» с древнегреческого переводится как «сновидение» и «opticos» – «видеть» Но я изменил окончание. Мне показалось, что подобное название довольно точно описывает мои рассказы.

В этом сборнике не очень много рассказов. Я пытался структурировать рассказы, хотя бы – условно – тематически. Вообще, мне хотелось, чтобы первый сборник – было бы логичней роман, но не суть – объединяла одна идея. Но такую я не нашел. То есть нашел, но не написал так много, чтобы хватило на сборник. Рассказов написано много, но это пёстрое многообразие не ложится под общий знаменатель, во всяком случае, я такой не вижу. Поэтому сны – это единственное, что делает их похожими. Мне кажется, что рассказы похожи на сны.

Несколько рассказов, всё же, имеют общее, как минимум Безымянного «главного героя», поэтому они идут первыми – один за другим. Эти два очень депрессивные и мрачные. Может, мне не следовало бы об этом предупреждать, но поступлюсь, пускай человек сам решит, когда ему печалиться, а когда нет. Остальные же… ну, им просто повезло, что я захотел их включить в сборник.

Большое спасибо, за то, что вы приобрели эту книгу (неважно купили или скачали). Надеюсь, что она принесёт вам столько же удовольствия (это не совсем честно, так как творчество, всё же, может и мучить. Не помню, кто сказал, но творчество – это постоянное самоубийство) сколько и мне, пока я писал все эти и другие рассказы. Удачи!

P.s

Для тех, кому интересно. На обложке картина Арнольда Бёклина «Идиллия».

Константин Оленич 7/Мая/19

Драма муравья, несущего сахарный тростник

Записки тому, кто их найдёт

12 Марта

Я муравей и признаю это. Чтобы не говорили ни до, ни после не может этого отрицать. Я муравей. Один из многих, может, в чём-то особенный, но, скорее всего, нет. Единственная особенность – то, что меня принимают за человека. Будто тот факт, что я хожу на работу, живу в городе, ношу костюмы что-то меняет, значит. Я устал каждодневно подтверждать свою муравейность.

Сегодня мои усики начали шелушиться. В больнице не сказали ничего дельного, будто это вполне нормальное явление для особи моего вида и возраста. Конечно, они приняли меня за человека. Пытался обследоваться у ветеринара, но тот мне отказал, дескать, принимает только животных. А кто я тогда, если не животное? Да и вообще, человек, разве, тоже не животное? Конечно, он другое животное, но раз к ветеринару приходит, допустим, человек и просит о помощи, то, как по мне, тот последний должен, как минимум, попытаться вникнуть в суть проблемы, а не просто, отнекиваясь, выставить вопрошающего за дверь, ссылаясь на специфику своей квалификации.

17 Марта

Усики болезненно чешутся и от них постоянно отпадают белёсые кусочки. Решил не идти на работу, вдруг болезнь заразна? Могут ли заболеть ею люди или только муравьи с их оттопыренными усиками? Никогда не встречал таких же муравьёв, как я.

Приходил странный человек, вероятно, со своим братом: тот выглядел точно так же как он сам, только ниже. Как-то непропорционально сложен был тот, низкий. Не помню о чём говорил высокий, вроде о необходимости подписать петицию и о скором переселении в бункер, но я не мог оторвать глаз от низкого. Не знаю, как это точно передать, но казалось, что он просто сжатая копия высокого. Я подписал петицию. Имён их я не запомнил. Даже не уверен, представились они или нет.

Позже

Всё же завтра или послезавтра нужно выйти на работу.

19 Марта

Две ночи к ряду усики ужасно мешали спать. Зудящая боль и шум на улице. Люди куда-то бегут, некоторые даже кричат. Из окна увидел женщину с обнаженной грудью из дома напротив. Она бежала перед автобусом, который её и сбил. Ужасное зрелище. От этого мне стало ещё хуже.

Не могу уснуть. Бедная женщина. Я никогда не видел мёртвых. Почему не приезжает скорая? Как будто всем совершенно не до того, что женщину сбили насмерть. Не то, чтобы я был знаком с ней, просто жалко, наверное, что она так умерла. Эгоистично, но мне бы не хотелось знать о её смерти. Это наглое вторжение чужой смерти в мою жизнь, кажется чем-то неприличным, вуайеристичным, как с моей стороны, так и со стороны той самой смерти. Она взяла и просто ворвалась в мои глазницы и, точно наглый гость, изничтожила всю и без того надтреснутую утварь. Конечно, женщина не виновата, что умерла перед моим окном, перед домом, в котором я живу, да и на той улице, на которой довелось стоять дому, на котором расположилось проклятое окно, в которое, в этот ужасающий момент, я смотрел. Даже, скорее, виноват я, раз смотрел в окно. Или окно, раз оно находится именно с восточной стороны дома и выходит на проезжую часть, или даже тот, кто проектировал дом.

21 Марта

Это невозможно! Усики всё болят. Решил использовать мазь от раздражения кожи. Стало немного легче, но затем – новый болевой виток. Никогда бы не подумал, что усики могут так сильно болеть!

Ах, да. Я как-то странно начал писать. Будто тот, кто прочтёт, само собой знает, кто я такой. Помимо того, что я муравей. Да, тут такое дело, что я и сам не до конца уверен. Знаю, только, что муравей, да и всё. Однажды, просто проснулся в этой квартире. В шкафу уже висели костюмы. Квартира, такая небольшая с белыми, уходящими в серый, стенами, была полностью укомплектована. На работу я тоже начал ходить, как будто так и нужно, просто однажды утром проснулся и пошел, зная куда иду. Имя… Меня никогда не звали и не зовут по имени. Просто окликнут, и я прихожу. Я хотел выбрать себе имя, но ни одно мне не понравилось. Для этой цели купил целую книгу забитую именами. Ни одно не подошло. Какие-то они все не звучные. На других звучат, а на мне не звучат. Будто я имею некую особую тональность, которой должно соответствовать имя, но я не знаю какую, камертона у меня нет. Даже ходил в бюро, чтобы узнать как меняют или получают имена, узнал, что за мной закреплено имя, но какое – так никто и не смог ответить, пожимали плечами и говорили, что бумаги сейчас недоступны, возможно, потерялись, но сменить всё равно никак нельзя. В общем, после этого, я и вовсе забросил эту идею. Вероятно, читатель спросит, как же я подписываюсь? Не знаю, это выходит само собой, но символы разобрать не могу. Какое-то переплетение буков, а может и просто зигзагообразное изображение той самой тональности, невмы мне присущей, которую я не знаю и не могу прочесть. На улице снова какой-то шум.

27 Марта

Из-за боли в усиках не мог писать. Я замазал их мазью и замотал туго бинтами. Улицы стали ещё более шумным местом. Постоянно какой-то грохот и крик. До сих пор не ясно, что происходит. По радио говорили, что со дня на день должны прислать пропуски в бункер. Буду ждать.

30 Марта

Всю ночь не могу уснуть. Вернее сон избегал меня. Закрывал глаза и видел бетонную стену век, а без снов мне спать не комфортно, страшно, поэтому я смотрел на потолок. Ночью он преображается, будто начинает жить по-иному, по-своему, не так как днём. Может я нарушал своими глазами его таинство, но он этого, вроде, не заметил. Он переливался, перемахивался между отстающими обоями и извилистыми буераками трещин.

2 Апреля

Усики всё ноют. Выгляжу невероятно смешно с этими бинтами. Ну, мне так кажется, но всем как-то безразлично. Либо они очень воспитанные, чтобы смеяться над больным, либо чрезвычайно невоспитанные и смеются за спиной.

Вечером

Идя домой, среди толп, увидел неподвижно стоящего человека. Он просто стоял посреди улицы, и никто кроме меня его не замечал. И было в нём нечто странное – я не мог сфокусироваться на нём, будто его покрывает рябь.

Сперва, я продолжал смотреть на него на ходу, но после, всё же, остановился. И вот, двое стоят посреди людского потока. Он стоял с закрытыми глазами, размытый, точно сам туман, а потом и вовсе исчез. Видел ли я его вообще?

3 Апреля

Сотрудница мне подмигнула, из-за чего я вспомнил Зою. Сегодня встретил Зою. Мы не виделись несколько лет, с тех пор, как она переехала из города. Работали вместе, и я имел глупость влюбиться в неё. Не знаю почему, но мне казалось, что я ей не безразличен. Из всего написанного, может показаться, что я глубоко несчастен и глубоко в себе не уверен. Это не так. Я не сегрегирован коллегами, не выброшен на обочину общественности и даже бинты не мешают мне жить полноценной – для меня – социальной жизнью. Может, я чего-то и избегаю, но не потому, что это что-то не приемлет меня, но потому что я не приемлю это что-то. То, что я не признался Зое в своих чувствах связано лишь с тем, что мне было достаточно нашей дружбы. Стоило мне сказать ей о них, как она ответила бы взаимностью – она ждала моего решения. И я решил. Я просто не мог её принять, ведь знал, что она мне даст куда большее, чем мне необходимо – душу. А она мне не нужна. Но я влюбился в эту самую душу, и потому должен был принять обет молчания.

Я был полностью удовлетворён нашей дружбой, которая всё время силилась перейти в иную плоскость. И я сам в этом виноват. Я романтизировал нашу её.

В моменты особой слабости я вспоминаю Зою. Маленькие кулачки её шепота, которым она передавала пошлые шутки. Томные пальцы вечерних парков, по которым мы часами гуляли и смеялись.

А сотрудница… Я не помню её имени. Сомневаюсь, что она вообще когда-то мне его говорила. Пускай будет Марта. Просто улыбнулась. Мне стало приятно неловко. Сейчас мне кажется, что улыбка была какая-то прозрачная. Вспыхнула и всё. А мне достались угольки, да ещё и остывшие. (Как вспышка фотокамеры). Ну, ничего, ими хотя бы можно писать.

Нет-нет, не подумай, у меня был любовный опыт. Я спал с женщиной. С одной точно. Не мог же я спать с частью женщины. Не знаю, зачем решил это дописать. Но пускай будет, раз написал.

Позже

Любовь… Что-то много мы о ней говорим. Что это? Сидел в кафе – в коем-то веке решил выбраться из дому – и смотрел, как молодая пара, наигранно-невинно, заискивает друг перед другом, изобретает свои наречия и местоимения, убивает синтаксис. Он щекотал её щёки, играл с кудряшами волос, она целовала его в нос и хихикала. Копоть прикосновений, накалёнными от жара углями пальцев она рисовала на его лице узоры своей влюблённости. Но разве это любовь? Это же попросту коварство плоти и не более того! Любовь – это паразит на теле трупа. Это та любовь, что нам доступна. Само слово «любовь» низвело это прекрасное недостижимое чувство до плотского колебания звуковых волн и волосков кожи. Трепет от этого, доступного нам, чувства никогда не сравнится с тем сверхчувством, которое скрывается за словарём. Мы лишь зубоскалим и злорадствуем над ним, совокупляясь в словах, телах и чувствах. Мы лишены любви!

10 Апреля

Раз никто не принимает меня за муравья, то, что я для них такое? Если они так легко отбрасывают мою муравейность, то явно что-то должны оставлять. Не могут же они отбрасывать все возможные варианты меня, или могут? Если слишком много отбрасывать, впрочем, как и добавлять, то ничего не останется. Миотичность муравья…

Усики всё ещё болят. Боюсь, что если сниму бинты, то они отпадут. Крики на улице стихли несколькими днями ранее, но я успел к ним привыкнуть, поэтому заметил, что стало тише, и невольно, чуть-чуть, расстроился, за что мне тут же стало стыдно. Радио и газеты – телевизора у меня нет – никак не комментируют происходящее. Приглашение в бункер всё ещё не пришло.

Вечером

Узнал, что надо мной живут. Случайно заметил, как туда поднимается почтальон. Обычно, я в это время ещё сплю. Тот приходит до рассвета, в час самой глубокой ночи, и тихо, едва заметно раскладывает почту. Едва, потому что почту потом находят. Если бы не письма/посылки, никто даже не знал, что он здесь был. Правда, никто этого и не знает. Кажется, что почта просто появляется. Видел я его два раза: однажды я случайно заметил, как его тень проскочила под дверью, и вот сейчас. Я, что стало уже обычным, не мог уснуть, и мне дико захотелось взглянуть на этого таинственного гонца. Я сел перед дверью на стул и начал ждать, когда в щель провалится газета. Он очень пунктуальный, как я успел заметить: некоторое время назад, я просто высчитывал в котором часу он обычно приносит мои бумажонки. И так, в 4:15 он подошел к двери и протиснул толстую колбасу пожелтевшей бумаги в дверную прорезь. Я резко открыл дверь и увидел очень высокого, бледного и худого человека неопределённого возраста, сжимающего длиннющими тонкими пальцами мою газету и робко прячущего пустую сумку с белой эмблемкой нашего главного почтового отделения. В голове немо прозвучало: «Анку». Судя по взгляду безбровых глаз альбиноса, я очень сильно его напугал, смутил и разозлил, от чего мне стало как-то совестно за своё любопытство. Я взял газету и отблагодарил его. Он ничего не ответил и, молча, поплыл вниз по лестнице. Теперь я знаю, что он раздаёт почту, начиная с самого верхнего этажа, судя по его пустой сумке. Странно, но я был уверен, что мой этаж последний, а далее идёт закрытый чердак. Нужно посчитать, сколько же этажей в доме.

Позже

Пересилил себя и снял бинты.

15 Апреля

Женщина предлагала мне купить своего ребёнка всего за десятку! Он был такого сине-зелёного цвета со странной желтоватой корочкой на глазах. От них пахло чем-то кислым. Но это не бедняки. Сейчас таких стало очень много. Люди очень напуганы недавними событиями. И я тоже.

Усики ужасно ноют. Всё же снял бинты и, действительно, они немного расслоились. От них странно пахнет: тёрпко-сладко. Не знаю, как долго это может продолжаться. И я не только об усиках.

20 Апреля

На заднем дворе дети зарыли мёртвую собаку. Я думаю, что мёртвую. Надеюсь на это. Я даже не знал, что у нас есть задний двор. Вообще, странный он. Квадрат, зажатый между стенами, но ни одно окно туда не выходит. Просто голые стены, уходящие куда-то ввысь. Из-за этого свет там бывает лишь в полудне, остальное время – дневные сумерки. Правда, странно, что я никогда не видел этой детворы ранее.

23 Апреля

Можно ли считать себя носителем истины? Вот я муравей. Я это ясно вижу каждый день. Я знаю это так же, как и человек знает, что он человек. Не достаточно ли моего знания для того, чтобы считать это истиной? Или это лишь частичка истины половина, одна третья, две десятые истины? Можно ли истину вообще так членить? Размерность истины… А если это так, ведь истина у каждого своя – что это вообще тогда такое – то я, что ли, одна третья муравья? А может это даже слишком много на одного? Да и как её вообще делить? Если так, то истины на всех не хватит. Представляю толпы изголодавшихся по истине, недоедающих истины, выстроились в очереди, где щуплый старикашка, стоящий на подиуме мерно отливает каждому его долю истины, будто помазанникам. А может, они правы? Чем больше они отрицают мою муравейность, тем больше я муравей.

Вечером

Усики всё ещё болят. Соседями сверху оказались те двое, что приходили ко мне ранее. Тот маленький, похоже, сын, того большого, хотя я не уверен. Увидел, как один нёс другого подмышкой, как поклажу, увидев меня, они остановились. Маленький выглядел нервным, ножками мотылял так, будто пытался плыть без рук, но молчал. Я поздоровался и пошел на работу. Хотел спросить, что там с моей подписью, но услышал приглушенный хлопок входной.

27 Апреля

Наконец-то снова смог посетить музей. Меня пригласил мой знакомый Дункель. Музей очень плохо финансируют, и это не связано с «происходящем». Всегда так было. Потому там осталось очень мало экспонатов. Главный – бронзовая статуя Пана. Стоит такой в тусклой комнате, достаточно большой, где-то в тени и сам отбрасывает тень. Каждый раз, пытаясь определить, понять влияние скульптуры на меня, я в ужасе отворачиваюсь от неё. Она не ужасная, не отвратительная. Силуэты картин остались на стенах блеклыми отпечатками, но он остался. Почему? Смуглые прогалины козлиномородого, пустой взгляд полых глаз, кто-то пытался сделать зрачки, но остановился так и не решившись расцарапать эбонитовый чернозём его глазниц, взращивающий странное чувство ностальгии по тем временам, которых не было.

Немного поболтал с Дункелем. Он был как обычно не очень общителен и сидел за столом, точно статуя в зале – в вуали теней. Только большие линзы очков блестели. Обсудили происходящее. Он считает, что люди слишком бурно реагируют, что всё не так плохо, но когда я сказал, что видел мёртвых, он как-то окончательно притих, будто я слил из него топливо, как масло из лампы – не знаю, почему я тогда придумал это аналогию. И да, я видел, как увозили тела. Пустили чёрный трамвай. Я знал, что когда-то он здесь ходил, но затем, по каким-то причинам, его убрали, теперь он снова ходит. Не знаю, мне кажется легче увозить грузовиками, о чём я сказал Дункелю. Он предположил, что нужно экономить топливо. Логично, странно, что я сам об этом не подумал. После мы молчали, и я рассматривал его плачевного вида кабинет. Кроме маленького черно-белого телевизора, отбрасывающего паршу света, пары шкафов, уставленных книгами и кровати в углу – он живёт в своём кабинете – ничего больше и нет. Даже окон. Почему-то решили, что в кабинете не должно быть окон. А после мы сухо, то есть, как обычно, попрощались, и вот я дома. Про усики я ничего ему не говорил.

30 Апреля

Да, я нигде не указывал год. Ну, тут такое дело – всё пишется по памяти, таким, каким я это запомнил. Потому и дни так скачут. Что-то помню, что-то не помню, что-то думаю, что помню. А год, увы, я не помню. Знаю, что всё происходило недавно, но вот когда – нет. Что-то я переписывал из обрывков записок, которые, иногда делал, чтобы чего-то не забыть. Они выделяются среди остальных записей. Но их так мало, что даже не стоило упоминать об этом. Просто хочу быть честным.

В некотором роде, это неправильно, ведь теперь, «читатель», ты будешь сомневаться в подлинности моих слов, но, к моим качествам относится отличная память. Да, писалось, что помню не всё, но то, что нужно – помню. Я пытаюсь всё это пережить сызнова. А так как я не писатель, всё получается сумбурно. Мне следовало написать об этом ранее, ещё перед самой первой записью, но пускай будет так. Я хочу быть честным, потому пускай будет так, как написал.