Император-гоблин

Глава 8
Коронация Эдрехасивара VII

Будущий император Эдрехасивар VII начал готовиться к коронации в шесть часов утра двадцать третьего числа.

Он не завтракал, поскольку перед церемонией полагалось соблюдать пост. Ему приготовили горячую ванну с душистыми травами. От их резкого запаха щипало глаза, а во рту еще долго чувствовался странный привкус. Даджис караулил у дверей, а Эша и Немер помогли Майе облачиться в длинное, бесформенное белое одеяние без рукавов под названием «кеб». Этот старинный предмет одежды теперь использовался только в обрядах посвящения магов и церковнослужителей, а также во время коронации. Майя, привыкший носить облегающие штаны и стеганые куртки, чувствовал себя неловко. Обычай запрещал надевать что бы то ни было под эту мантию, и ему было неприятно показываться перед посторонними в таком виде – как если бы ему пришлось ходить по дворцу в ночной рубахе.

Аврис долго и тщательно расчесывал непокорные кудри Майи, распутал и распрямил локоны. Результатом его работы стали прямые влажные пряди, спадавшие на спину. Эша нащупал что-то в стене гардеробной, панель отъехала в сторону, и открылось потайное отделение. Слуга извлек из тайника тяжелый дубовый ларец, в котором хранились императорские драгоценности. Он с грустью заметил, что некоторые предметы были утеряны во время катастрофы воздушного корабля, и что придется заказывать новые украшения, а это всего лишь Малые Драгоценности, Мичен Мура. Большие Драгоценности, или Дачен Мура, никогда не покидали Унтэйлейанского Двора.

Майе пришлось смириться и терпеть, пока на него надевали украшения: множество серебряных колец с нефритами и лунными камнями; серебряные браслеты с темными изумрудами-кабошонами, похожие на наручники; серьги с бледно-зелеными нефритами; ожерелье из лунных камней и овальных гладких изумрудов, которое плотно обхватывало шею; и, наконец, серебряную диадему с лунными камнями. Он отказался от предложенного Немером зеркала, потому что боялся не узнать самого себя, не хотел смотреть на чужое лицо. И еще он опасался, что увидит в зеркале своего отца.

В соседней комнате ждали Кала, Бешелар, Телимедж, Ксевет и Чавар, а также архиепископ города Кето, Адремаза и капитан Унтэйлейанской Гвардии. При виде Майи все преклонили колени. Даджис занял место рядом с Телимеджем, все поднялись, и Чавар с Майей взялись за руки так, что один держал в правой руке правую руку другого, а в левой – левую. Чавар задал Майе три ритуальных вопроса, на которые Майе следовало ответить правду. Адремаза и капитан должны были засвидетельствовать его ответы.

Вопросы касались даты рождения, имени отца и почитаемого божества. Майя ответил: день зимнего солнцестояния; Немера Драджар, Кстейо Кайрейджасан – Госпожа Звезд. Он чувствовал себя принцем из волшебной сказки. Майя помнил множество рассказов матери, в которых главному герою приходилось отвечать на такие же вопросы. Только в сказках вопрос о божестве звучал иначе. Ему казалось, что он слышит голос матери с мягким бариджанским акцентом:

– Чей ты сын?

И свой собственный детский голос, с восторгом отвечающий:

– Сын звезды.

Очередной вопрос Чавара вернул его к действительности. В сказках такого вопроса не задавали.

– Под каким именем вы намерены вступить на престол?

– Эдрехасивар Седьмой, – ответил Майя.

Чавар до сих пор не спрашивал его о новом имени, и хотя Майя не делал из этого тайны, лорд-канцлер, видимо, просто не счел нужным поинтересоваться. Возможно, он не до конца верил в то, что коронация все-таки состоится. Церемония приостановилась, и Чавар уставился на Майю, беззвучно шевеля губами:

– Вы уверены?

Майя твердо встретил взгляд лорд-канцлера и повторил громче, как будто Чавар его просто не расслышал:

– Эдрехасивар Седьмой.

На этот раз Чавар выдавил положенный ответ, после чего Адремаза и капитан Унтэйлейанской Гвардии засвидетельствовали слова будущего императора. Чавар выпустил руки Майи.

Ведущая роль в церемонии перешла к архиепископу. Священнослужитель, который проводил службу на похоронах Ченело, скончался два года назад, суровой зимой, каких не помнили даже старожилы. Нового архиепископа звали Теру Тетимар. Сейчас на нем не было маски в знак того, что прелат и император равны. У священника было лицо аскета и упрямый подбородок. Майя подумал, что он довольно молод для такого высокого сана. У него был красивый тенор, мелодичный, как журчание весеннего ручья, и он говорил об очищении и отречении от прошлого так, словно действительно верил собственным словам.

Ритуал должен был снять с Майи груз прошлого и сделать его свободным, чтобы он мог беспрепятственно вступить в новую жизнь. Сейчас он не принадлежал ни миру простых смертных, ни миру императора. Архиепископ сказал, что во время бдения ему надлежит очистить душу и обрести спокойствие, и сурово спросил, кто будет сопровождать его до дверей часовни, где он должен будет избавиться от оков своего прежнего «я» и подготовиться к превращению в новую личность.

Майя ответил без колебаний.

– Кала Атмаза и Дерет Бешелар.

Архиепископ застыл с приоткрытым ртом. На этот раз Чавар не выдержал:

– Ваша светлость, это недопустимо!..

Майя возразил:

– Вы считаете, что можете указывать мне, что допустимо, а что – нет, Чавар?

Стало очень тихо. Присутствующие оцепенели от страха, никто не смел пошевелиться. Майя спокойно, но твердо произнес:

– Я им доверяю.

Они ездили с ним в Улимейре, поэтому ему казалось, что они должны присоединиться к нему и сейчас, во время этого символического «путешествия».

Чавар брызгал слюной, но Тетимар, который, очевидно, соображал быстрее, взял себя в руки и кивнул в знак согласия. Кала и Бешелар приблизились к Майе и остановились по обе стороны от него, почти как обычно, с той лишь разницей, что раньше они следовали за императором на шаг позади, а сейчас стояли плечом к плечу. Тетимар спокойно сказал:

– Следуйте за мною.

Майя, Кала и Бешелар вышли вместе со священником из комнаты, оставив придворных в такой растерянности, что они сделались похожими на актеров, которые вдруг забыли слова пьесы.

Архиепископ молча спустился по главной лестнице Алкетмерета в большой круглый зал с полом, выложенным разноцветными мраморными плитами. Он пересек зал и приблизился к двум пилястрам, находившимся напротив дверей, которые соединяли Алкетмерет с общественными помещениями Унтэйлейанского Двора. На полу между пилястрами стоял ничем не примечательный подсвечник с горящей свечой. Майя не заметил, что именно сделал Тетимар и на что он нажал, но внезапно одна пилястра опустилась назад, и в стене образовался узкий проход. Пилястра превратилась в мост, ведущий во тьму. Тетимар ступил на мост первым, за ним последовали Бешелар и Майя, а Кала замыкал цепочку. Крашеное дерево под босыми ногами Майи было прохладным и слегка шероховатым, а когда он случайно прикоснулся к каменной стене коридора, то почувствовал ледяной холод.

Они несколько раз повернули направо, потом налево. Майя решил, что за стенами коридора находятся дворцовые помещения. Однако идти пришлось недолго, и вскоре коридор вывел их к винтовой лестнице. Лестница оказалась очень крутой и такой узкой, что Майя мог бы при желании обхватить руками центральную колонну. Перил у лестницы не было. Свеча архиепископа освещала лишь несколько ступеней. Майя осторожно начал спускаться, опираясь одной рукой о стену, а второй – о колонну. Почти сразу у него закружилась голова. Непривычные тяжелые украшения раздражали, оттягивали руки. Ему хотелось снять все эти драгоценности и оставить их прямо здесь, на ступеньках. Пусть их забирают пауки или призраки, думал он. Кроме колец и браслетов, его раздражало отсутствие обуви, и еще он ежеминутно боялся поскользнуться на влажных ступенях. Ни архиепископ, ни телохранители как будто бы не испытывали никаких неудобств, и он разозлился на них за это как ребенок.

Спустившись по лестнице, они прошли через вестибюль размером с кладовку и очутились в часовне для бдений. В отличие от привычных Майе храмов с куполами, у этой часовни был сводчатый потолок. Стены были расписаны символическими изображениями богов. Семь божеств были известны Майе, остальных он не знал.

Холодный каменный пол, судя по всему, недавно вымыли, и кое-где он еще был влажным. В нише у входа журчал источник, струйка воды стекала в природное углубление в полу. Откуда-то снизу доносился глухой шум – это ручей превращался в подземную реку.

Под высокой аркой, служившей входом в храм, висел фонарь. Тетимар зажег его от своей свечи и торжественно произнес:

– Это освященная вода. Вы можете пить ее. Мы вернемся на закате.

Священник и телохранители отошли к лестнице и начали подниматься обратно, в мир живых. Майя стиснул зубы. Ему хотелось кричать, умолять их остаться, не бросать его одного в темноте. Оставленный ими фонарь, жестокое напоминание о том, что где-то там, наверху, светит солнце, лишь усугублял его отчаяние. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как удаляется огонек свечи, и медленно сосчитал до ста. Открыв глаза, он оглядел темную сырую нору, скрытую под тоннами камня, прислушался к абсолютной тишине и подумал: «Вот что значит быть императором».

Он попил, главным образом для того, чтобы успокоиться, и сел в центре часовни, скрестив ноги. Майя постарался отключиться от окружающей обстановки и принялся терпеливо ждать.

Когда умерла мать, Майя был слишком мал, чтобы перенять ее склонность к мистицизму, присущую жителям Бариджана. Однако она научила его некоторым простым упражнениям, которые могли бы служить опорой живому беспокойному ребенку. Сетерис был последователем модного агностицизма и терпеть не мог «всякого вздора». Так что Майя цеплялся за учение матери в основном из упрямства. Сетерис часто запирал его в комнате в наказание за нарушение строгих правил, и со временем Майя обнаружил, что дыхательные упражнения помогают успокоиться и справиться со скукой. В последние два дня он не делал упражнений, но ведь у него не было…

Майя сбился с ритма и закашлялся. Ему показалось, что в часовне не хватает воздуха. В этот момент он окончательно понял, что навсегда лишился свободы, что он не сможет побыть в одиночестве больше ни минуты до конца жизни. Он предполагал, точнее, отчаянно надеялся на то, что император все же имеет право остаться в спальне наедине с женщиной… Но он знал, что в остальное время его будут постоянно окружать посторонние. Даже за решетками Алкетмерета повсюду сновали слуги, а если слуги уходили, оставались ноэчарей. Несмотря на то что обязанности телохранителей в современном мире были чисто символическими, император не мог от них избавиться. Он представил себе, как теряет девственность под критическим взором Бешелара, и его охватил приступ истерического смеха. Через некоторое время он успокоился, но тяжесть на сердце осталась. Он не сможет остаться один, не потребовав, чтобы его оставили в покое. Не сможет приказать охране и слугам оставить его в покое, не объяснив причины. Придворным и чиновникам не понравится император, склонный к мистицизму. Возможно, они сочтут клеветнические измышления Варенечибеля справедливыми.

«А может, у тебя получится медитировать при телохранителях? – предположил он неуверенно, как нянька, предлагающая конфету бьющемуся в истерике ребенку. – Кала не будет смеяться над тобой, не проникнется к тебе презрением и никому ничего не расскажет». Но он понимал, что это невозможно.

Он устроился поудобнее, сделал глубокий вдох, снова постарался забыть о мирской суете и изгнать из головы посторонние мысли. Мать научила его молитве, которую можно было повторять как мантру:

– Кстейо Кайрейджасан, услышь меня. Кстейо Кайрейджасан, посмотри на меня. Кстейо Кайрейджасан, загляни в мою душу.

Смертные не могли просить у Госпожи Звезд большего. Она дарила тем, кто почитал ее, ясность мысли и способность проникать в суть вещей. Но к ней не обращались с молитвами о милосердии и защите от бед.

Он повторял молитву в определенном ритме. В детстве он проговаривал ее очень быстро, так что, в конце концов, она превращалась в бессмыслицу. Ченело смеялась вместе с ним, потом ласково говорила, что смысл молитвы состоит не в том, чтобы проговорить ее как можно быстрее, и не в том, чтобы произнести ее как можно большее количество раз за пять минут.

– Смысл в том, чтобы быть в ней, – говорила матушка. Тогда эти слова казались Майе бессмысленными, но теперь он понял. В целом мире существовали только он сам, мантра и холодная безмолвная подземная часовня. Время от времени он поднимался и обходил комнату, осторожно прикасался к стене рядом с изображениями богов, выпивал пригоршню воды. Вода была холодной, у нее был слабый металлический привкус, но для Майи она имела вкус спокойствия, к которому, по словам архиепископа, он должен был стремиться.

Прошло несколько часов, и Майя услышал какие-то ритмичные звуки. Это были не слова молитвы, не биение его сердца, это были голоса воды и камня. Он прислушался к ним и услышал новую мантру, мантру без слов, которая звучала то громче, то тише, поднималась и опадала, как морская волна. Он слышал шепот звезд, луны и облаков, реки и солнца, песнь, которую пела сама земля, слышал сердцебиение мира. Он прижал ладони к каменному полу и с молчаливым восторгом внимал мантре вселенной.

Постепенно чудесная песнь стихла, и Майя вернулся к реальности, почувствовал боль во всем теле, холод, голод и жажду. Он хотел подняться с пола и едва не упал – ноги затекли от долгого сидения в одной позе. Он снова сел, выпрямил ноги, подождал немного, осторожно поднялся и медленно подошел к нише у выхода. Майя набрал пригоршню воды, напился, сунул обе руки в каменную чашу и ахнул – вода была ледяной. Но это помогло ему прийти в себя. В голове прояснилось. Он медленно обошел часовню, пошевелил пальцами ног, ощутил холод каменных плит.

На третьем круге Майя заметил, что в часовне стало немного светлее. Сначала это привело его в замешательство, словно он увидел в небе второе солнце, но вскоре он понял, что это свеча архиепископа. Он вспомнил о бремени долга, которое ему предстояло отныне нести, и у него подогнулись ноги. Ему показалось, что его придавила гигантская каменная плита. По крайней мере, он заранее узнал о приближении придворных. Он расправил плечи, заставил себя поднять уши, придал лицу невозмутимое выражение. Когда архиепископ появился под аркой, Майя стоял в центре часовни с прямой спиной, надменно подняв подбородок, и бешеный стук его сердца был слышен лишь ему самому.

Священнослужитель поклонился, и Майя ответил поклоном. За спиной Тетимара он увидел Бешелара и Калу, и присутствие телохранителей напомнило ему, что в будущем его ждут не только трудности и опасности. Майя воспрянул духом и сказал себе, что это было верное решение, выбрать Первых Ноэчарей в качестве сопровождающих. Они вернулись во дворец в молчании; на этот раз за Тетимаром следовал Кала, а Бешелар замыкал цепочку. На одной из верхних ступеней Майя споткнулся, но Бешелар подхватил господина под локоть и не дал ему упасть.

Закрыв потайной ход, Тетимар поклонился и ушел готовиться к церемонии. Кала и Бешелар проводили Майю наверх, в его покои, и передали личным слугам, которые принялись за дело под наблюдением Телимеджа.

Кала и Бешелар поклонились и отошли к дверям, но Майя даже не заметил этого – эдочарей суетились вокруг него, словно огромные бабочки в черных ливреях. Они избавили его от украшений и белого одеяния и снова усадили в ванну – на этот раз обычную, без травяного настоя. Майя позволил себе расслабиться в горячей воде, которая размыла воспоминания о встрече с «живой скалой» в подземной часовне и в то же время, как ни странно, сделала их более яркими. Он утратил чувство времени, словно больной, три дня пролежавший в лихорадке, но почувствовав, что вода остыла, и открыв глаза, он увидел перед собой Немера. Камердинер извиняющимся тоном произнес:

– Ваша светлость, пора.

Они вытерли его и помогли одеться во все белое: белоснежное белье; белые чулки и белые туфли, белые бархатные штаны; белую шелковую рубашку. Поверх рубашки надели не обычный стеганый жакет, а длинную белую парчовую мантию с подкладкой – самое роскошное одеяние, виденное Майей за всю его жизнь.

«Скоро я возненавижу белый цвет», – с горечью сказал он себе.

Но пока что он был околдован красотой этих одежд.

Аврис заново расчесал и распрямил его волосы, стянул их в «хвост» на затылке, потом соорудил из этого «хвоста» множество тонких косичек, вплел в них белые ленты и нити жемчуга. Вновь достали шкатулку с Малыми Драгоценностями, но на этот раз Майю украсили только опалами и жемчужинами: они были вправлены в кольца, браслеты, серьги, ожерелье. К счастью, обошлось без диадемы, потому что Этувераджид Мура, императорская корона, ждала его в тронном зале, словно чудовищная невеста.

Эдочарей не спешили. Когда они закончили свою работу, и Майя вышел из гардеробной, часы на каминной полке показывали девять вечера.

«Осталось три часа», – подумал Майя, но не успел решить, много это или мало, потому что Чавар потребовал его внимания.

Началась следующая часть ритуала – принесение обетов. Первыми давали клятвы его ноэчарей – Кала, Бешелар, Даджис и Телимедж. Теперь они были связаны с ним до конца жизни, а после смерти их должны были похоронить вместе с ним, точно так же, как ноэчарей его отца, которым предстояло лечь в могилу рядом с погибшим императором.

Затем настала очередь членов Кораджас, или Свидетелей. Майя понимал, что ему досталась относительно простая роль: ему нужно было всего лишь сидеть в массивном неудобном кресле в огромном зале для аудиенций на первом этаже Алкетмерета и принимать руки, которые ему протягивали. Свидетелям же пришлось освежить в памяти древние клятвы и вышедшие из употребления слова и выражения и без запинки повторять их. Поскольку Варенечибель правил довольно долго, Майя решил, что никому из них до сегодняшнего дня не приходилось приносить эти обеты дважды.

Кораджас состоял из девяти Свидетелей, каждый из которых управлял собственной маленькой империей. Свидетели опускались на колени, и Майя слушал их клятвы, размышляя о том, кто из них искренне обещал преданно служить ему, а кто, подобно Чавару, был предан лишь памяти Варенечибеля. После советников клятву верности будущему императору принесли Адремаза и капитан Унтэйлейанской Гвардии. Капитан являлся одновременно священником и рыцарем Анмуры, поэтому он был облачен в мантию, маску и доспехи. Он немного напугал Майю своим свирепым видом и голосом.

После него в зал вошли пять принцев. Майя, у которого кружилась голова от голода и волнения, запомнил лишь безумные глаза принца Ту-Атамара. Когда принц произнес слова клятвы, Майя наклонился вперед и очень тихо сказал:

– Вы ни в чем не виноваты, и никто не возлагает вину на вас; вы не должны брать на себя это бремя.

Принца, казалось, не успокоили, а скорее встревожили эти слова, но в следующую секунду его лицо приняло задумчивое выражение. Направляясь к выходу, он все еще слегка хмурился и смотрел перед собой отсутствующим взглядом.

Майя страшился встречи с представителями клана Драджада лишь немного меньше, чем самой коронации. Первой подошла вдовствующая императрица, за ней последовали его сводные сестры Немри’ан и Вэдеро, вдова и трое детей его сводного брата Немолиса, невеста его сводного брата Кириса. Наконец, к нему приблизилась Арбелан Драджаран, первая жена Варенечибеля. Император разошелся с ней по причине ее бесплодия тридцать лет назад, но не освободил ее от родственных связей с домом Драджада. Ксору и Шеве’ан, принцесса Унтэйлейанского Двора, приняли вид оскорбленного достоинства и исподтишка бросали на нее презрительные взгляды. Бывшая жена императора делала вид, что не замечает этого.

Арбелан было за шестьдесят. Это была высокая женщина с сияющими синими глазами, державшаяся очень прямо. Рядом с ней Ксору еще больше напоминала куклу, а Немри’ан и Шеве’ан казались капризными девчонками. Стэно Баджевин, невеста Кириса, ничем не выделялась среди смертельно бледных женщин в черных платьях. И только Вэдеро обратила на себя внимание Майи.

Эрцгерцогиня Вэдеро Драджин была высокой женщиной, на два дюйма выше Майи, с широкими плечами, широкими бедрами, но, несмотря на это, она держалась с большим достоинством. У нее были прямые белые шелковистые волосы и серые глаза, как у всех эльфов из рода Драджада. Крупные черты лица отнюдь не портили ее, наоборот, делали ее более привлекательной. Она была одета без всякого кокетства и не сочла нужным скрывать следы слез. Из-за этого она понравилась Майе еще больше. Однако, перехватив ее взгляд, он понял, что сам он ей не нравится. И что ей совершенно безразлично, какое впечатление она производит на него.

Родственники дали положенные клятвы, и Майя испытал небольшое облегчение. Конечно, это была чистая формальность, но все же лучше было получить хотя бы формальное обещание не идти против императора, чем не получить вообще никаких обещаний. Ему показалось, что четырнадцатилетний Идра, новый принц Унтэйлейанского Двора и наследник Майи, говорил искренне, и Майя осмелился улыбнуться ему. Идра не улыбнулся в ответ, но его лицо просветлело, и глаза заблестели. Его сестры, Ино и Мире’ан, были слишком юными и не вполне понимали смысл ритуала, но они уверенно и без колебаний вложили свои маленькие ручки в руки Майи.

Со взрослыми женщинами все было иначе. Немри’ан, Ксору и Шеве’ан даже не пытались скрыть пренебрежительное отношение к новому императору, Стэно явно боялась его. Лицо Вэдеро было непроницаемым, как маска, и он не мог разгадать ее мыслей. Арбелан словно бы забавляло происходящее. Возможно, подумал Майя, она посмеивалась не столько над Майей, сколько над Ксору, недовольной вторжением в ее владения.

Чавар последним приносил личную клятву верности новому императору; до этого момента он выполнял функцию представителя погибших. Сунув Майе широкие горячие ладони, он пробормотал положенную формулу с таким видом, словно не испытывал уважения к древним клятвам и не вкладывал в них никакого смысла.

«Мы с вами это еще обсудим», – подумал Майя, зная, что сейчас не время и не место говорить такое лорд-канцлеру. Он хмуро наблюдал за тем, как Чавар организует процессию перед отправлением в Унтэйлейанский Двор. За Майей и его ноэчарей, Первыми и Вторыми, шли принцы, Свидетели, отпрыски Варенечибеля и другие члены семьи Драджада; далее следовали капитан Унтэйлейанской Гвардии и Адремаза, а возглавил процессию Чавар.

«Мне это не нравится, – думал Майя, шагая по коридорам в окружении четырех телохранителей. – Создается впечатление, будто император следует указаниям лорд-канцлера. Я не подчиняюсь ему и не намерен подчиняться». Он понимал, что на самом деле Чавар играет роль императора, который ведет своего наследника к короне и престолу…

«Ну и что, тенью отца я тоже не собираюсь становиться», – сказал он себе, пряча улыбку.

Процессия аристократов медленно двигалась по залам и галереям Унтэйлейанского Двора. Придворные уже собрались в Унтэйлейане – так назывался тронный зал эльфийского императора. Слуги и секретари выстроились вдоль стен коридоров, а когда придворные вышли во внутренний двор, доступный для публики, оказалось, что огромная площадь забита народом. Жители Кето, пригородов и близлежащих деревень пришли сюда в надежде хотя бы одним глазком взглянуть на нового императора.

Сильно похолодало. Сначала Майя подумал, что белые точки перед глазами означают скорый обморок, но потом понял, что это снежинки. Он вытянул шею и прошептал на ухо Телимеджу:

– По-моему, для снега еще рано.

Телохранитель так же шепотом ответил:

– Да, ваша светлость.

Они снова вошли в здание и приблизились к дверям Унтэйлейана. Наступила полночь.

Унтэйлейан представлял собою длинный зал с высокими окнами, украшенными великолепными витражами. Сейчас, в полумраке, витражи нельзя было рассмотреть, и Майя видел лишь тусклые цветные пятна. Придворные выстроились рядами вдоль стен; все они были в полном придворном трауре, на бледных лицах поблескивали светлые глаза. Майе пришло на ум неприятное сравнение со стаей волков. Казалось, они вот-вот набросятся на него и растерзают в клочья. Но они лишь смотрели.

Он заметил среди моря белых лиц два темных пятна и догадался, что это посол Горнемед – его так называемый родственник – с супругой. Он не мог повернуть голову, чтобы рассмотреть их как следует, но ему стало немного спокойнее при мысли о том, что они присутствуют на коронации. Не потому, что он доверял послу, и не потому, что в его жилах тоже текла кровь гоблинов. Просто Майя сейчас отчаянно нуждался в напоминании о том, что за пределами Унтэйлейанского Двора существует другой, большой мир. Он уверенно шагнул вперед, и принцы, принцессы, Свидетели, Адремаза и капитан тоже прошли на свои места. Архиепископ ждал Майю на возвышении перед массивным троном из слоновой кости. В руках он держал императорскую корону – Этувераджид Мура. Ноэчарей остановились подле двух высоких светильников, установленных по обе стороны от возвышения, и Майя последние десять футов прошел один. Он вдруг забыл о том, что он – император, и снова почувствовал себя неуклюжим костлявым восемнадцатилетним юношей с серой кожей, который не годится в наследники Варенечибелю.

Поднявшись на пять ступеней, он поклонился архиепископу. Священнослужитель ответил на поклон. Майя не мог видеть его лица из-за маски, но ему показалось, что архиепископ смотрит на него благожелательно. Он задал несколько формальных вопросов, и Майя ответил, поклявшись, что говорит правду.

– Преклоните колени в последний раз, Эдрехасивар Драджар, – провозгласил архиепископ, повысив голос, – и примите корону Эльфийских Земель!

Майя опустился на колени. Этувераджид Мура, старинная серебряная диадема, украшенная опалами, оказалась очень тяжелой. Он поднялся, стараясь не показывать, что у него подгибаются колени, и повернулся лицом к залу.

Придворные одновременно поклонились – как обычно, с большим изяществом. Некоторые женщины присели, и ему захотелось увидеть их лица. Судя по тому, что они предпочли поклону реверанс, они недолюбливали Ксору Джасанай, и он желал узнать их поближе. Но лица присутствующих сливались в безликую массу, и первые полчаса царствования Эдрехасивар VII потратил на то, чтобы постараться не упасть в обморок.

Потом ноэчарей окружили его, и он уже более коротким путем вернулся в Алкетмерет. Камердинеры настояли на том, чтобы он поел немного супа, и лишь после этого позволили ему лечь.

Майя лежал на гигантской кровати императоров Эльфийских Земель, глядя вверх, на полог, скрытый во мраке. Он знал, что ткань расшита изображениями кошек клана Драджада, хотя и не мог различить их. Он знал, что Кала тихо сидит в углу и охраняет его. Он смертельно устал, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, и все же сон почему-то не шел к нему. Он пытался уснуть, но события прошедшего дня проносились перед его мысленным взором, и он вынужден был открывать глаза, чтобы прогнать их. Он попытался вернуть спокойствие, обретенное в подземной часовне, но оно ускользало от него.

Так он лежал и смотрел в темноту, и когда он, наконец, погрузился в сон, то даже не понял этого, потому что сны были такими же мрачными и безмолвными, как его спальня.