Buch lesen: «Учение дона Хуана»

Дону Хуану и еще двоим, разделяющим со мной его чувство магического времени

Para mi solo reconer los caminos que tienen corazon,cualquier camino que tenga corazon. Por ahi yo recorro, y la unica prueba que vale es atravesar todo su largo. Y por ahi yo recorro mirando, mirando, sin alieno.

Для меня существует только тот путь, которым я странствую, любой путь, который имеет сердце или может иметь сердце. Тогда я следую ему, и единственный достойный вызов – пройти его до последней пяди. И я иду по нему, иду и смотрю – пока я жив.

Дон Хуан

Необходимо лишь установить начало и направление бесконечного пути. Любые попытки систематизации в итоге бесполезны. Достижение совершенства возможно лишь в субъективном смысле непосредственного переживания всего, что окажется способен увидеть ученик.

Георг Зиммель

Carlos Castaneda. The Teachings of Don Juan

Copyright © 1968 by Carlos Castaneda

© ООО Издательство «София», 2014

Введение

Летом 1960 года я, в ту пору еще студент факультета антропологии при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, предпринял несколько поездок на Юго-Запад с целью сбора информации о лекарственных растениях, используемых местными индейцами. Одна из этих поездок и привела к началу описываемых здесь событий.

Я ожидал автобус на станции в приграничном городке, беседуя с приятелем, который сопровождал меня в качестве гида и помощника. Вдруг он наклонился ко мне и прошептал, что вон тот старый седой индеец, который сидит у окна, отлично разбирается в растениях, и в пейоте особенно. Я попросил нас познакомить.

Приятель окликнул старика, потом подошел к нему и пожал руку. Поговорив с минуту, он жестом подозвал меня и исчез, предоставив мне самому выпутываться из ситуации. Старик был невозмутим. Я представился; он сказал, что зовут его Хуан и что он к моим услугам. По-испански это было сказано с отменной учтивостью. По моей инициативе мы обменялись рукопожатиями и оба замолчали. Это молчание, однако, не было натянутым, оно было спокойным и естественным.

Хотя морщины, покрывавшие его смуглое лицо и шею, свидетельствовали о почтенном возрасте, меня поразило его тело – поджарое и мускулистое. Я с важностью сообщил, что собираю сведения о лекарственных растениях. Хотя я почти ничего не знал о пейоте, тем не менее дал понять, что сведущ в этом вопросе и что вообще со мной стоит познакомиться поближе.

Пока я нес эту чушь, он медленно кивнул и пристально взглянул на меня, не говоря ни слова. Я невольно отвел глаза, и сцена закончилась гробовым молчанием. Наконец, после нестерпимо затянувшейся паузы, дон Хуан поднялся и выглянул в окно. Подошел его автобус. Он попрощался и уехал.

Я был раздражен своей дурацкой болтовней под его необычным взглядом, – казалось, он видел меня насквозь. Вернулся приятель и, узнав о моей неудачной попытке выведать что-нибудь от дона Хуана, постарался меня утешить – старик, мол, вообще неразговорчив и замкнут. Однако тягостное впечатление от этой первой встречи было не так-то легко рассеять.

Я приложил усилия, чтобы разузнать, где живет дон Хуан, и после не раз приезжал к нему в гости. При каждой встрече я пытался вывести его на разговор о пейоте, но безуспешно. Мы, тем не менее, стали хорошими друзьями, и со временем мои научные изыскания были позабыты или, во всяком случае, приобрели совершенно новое направление, о котором я вначале не мог и подозревать.

Приятель, который нас познакомил, позже разъяснил, что дон Хуан не был уроженцем Аризоны, где мы встретились; он родился в мексиканском штате Сонора, в племени индейцев яки.

Поначалу дон Хуан был для меня попросту занятным стариком, который очень хорошо говорит по-испански и превосходно разбирается в пейоте. Однако знавшие его утверждали, что он «брухо» – целитель, знахарь, колдун, маг.

Прошел целый год, прежде чем он начал мне доверять. В один прекрасный день он сообщил, что обладает особыми знаниями, которые передал ему «бенефактор»¹ – так он называл своего учителя. Теперь дон Хуан, в свою очередь, избрал меня своим учеником и предупредил, что мне предстоит сделать очень серьезный выбор, так как обучение будет долгим и трудным.

Рассказывая о своем учителе, дон Хуан часто употреблял слово «диаблеро». Этим словом, которым, кстати, пользуются только индейцы из Соноры, называют оборотня, который занимается черной магией и способен превращаться в животных – птицу, собаку, койота или любое другое существо.

Как раз во время очередной поездки в Сонору со мной произошло любопытное приключение, иллюстрирующее отношение индейцев к «диаблеро». Я вел машину ночью, в компании двух друзей-индейцев. Вдруг дорогу пересекло животное, похожее на собаку. Один из моих попутчиков предположил, что это громадный койот. Я притормозил и свернул к обочине, чтобы получше рассмотреть странное существо. Еще несколько секунд оно стояло в лучах фар, а затем скрылось в кустарнике. Это был, без сомнения, койот, только вдвое больше обычного. Под конец возбужденной перепалки мои друзья сошлись в том, что животное было, во всяком случае, очень необычное, а один из них высказал предположение, что это был «диаблеро». Я решил воспользоваться этим случаем и расспросить местных индейцев об их поверьях, связанных с диаблеро. Я рассказывал эту историю многим, выспрашивая, что они об этом думают. Привожу три разговора, которые иллюстрируют их мнения на этот счет.

– Как ты думаешь, Чой, это был койот? – спросил я выслушавшего эту историю молодого индейца.

– Кто его знает. Да нет, собака, конечно. Койот поменьше.

– А может, это был диаблеро?

– Ну вот еще. Такого не бывает.

– А почему ты так считаешь, Чой?

– Люди воображают всякое. Бьюсь об заклад, поймай ты это животное – и оказалась бы простая собака. Были у меня как-то дела в другом городе, встал я до рассвета, оседлал лошадь. Выезжаю – вижу, на дороге черная тень, точно большая зверюга. Лошадь встала на дыбы, выбросила меня из седла, да и сам я порядком струхнул. А оказалось – это соседка, тоже в город направилась.

– Ты хочешь сказать, Чой, что не веришь в существование диаблеро?

– Диаблеро? А что это такое? Скажи-ка мне, что такое диаблеро!

– Да не знаю, Чой. Мануэль, который с нами тогда ехал, сказал, что это мог быть диаблеро, а не койот. Может быть, ты мне скажешь, что такое диаблеро?

– Ну, говорят, что диаблеро – это брухо, который во что захочет, в то и превратится. Так ведь каждый знает, что это враки. Старики здесь напичканы историями про диаблеро. Но от нас, от молодых, ты этих глупостей не услышишь.

– Что это было за животное, как ты думаешь, донья Лус? – спросил я женщину преклонных лет.

– Точно все знает один Господь, но я так думаю, что это был не койот. Бывает такое, что посмотришь – койот, а на самом деле вовсе не койот. Скажи, бежал он просто или что-нибудь нес в зубах?

– По большей части стоял на месте, но в тот момент, когда я его увидел, мне показалось, что он что-то ест.

– А ты уверен, что он ничего не нес в зубах?

– Трудно сказать. А что, тут есть какая-то разница?

– Да, разница есть. Если он что-то нес в зубах, то это был не койот.

– Тогда что же?

– Мужчина или женщина.

– А как они у вас называются, донья Лус?

Она не ответила. Я выспрашивал и так и сяк, но безуспешно. Наконец она сказала: «Не знаю». Я спросил, не их ли называют диаблеро. Да, ответила она, есть и такое название.

– А ты сама не знаешь какого-нибудь диаблеро?

– Знала я одну женщину. Ее убили. Я тогда была еще ребенком. Женщина, говорили, превращалась в суку и как-то ночью забежала в дом белого, хотела стащить сыр. Белый ее застрелил из двустволки, и как раз тогда, когда сука сдохла в доме белого, женщина умерла у себя в хижине. Собрались ее родственники, пришли к белому и потребовали выкуп. За ее убийство белый выложил много денег.

– Как же они могли требовать выкуп, если белый убил всего лишь собаку?

– А они сказали, что белый знал, что это не собака, ведь с ним были еще люди и все они видели, как собака встала на задние лапы и, совсем как человек, потянулась к сыру, который лежал на подносе, а поднос был подвешен к кровле. Они тогда ждали вора, потому что сыр того белого каждую ночь исчезал. Так что белый убил вора, зная, что это не собака.

– А теперь есть диаблеро, донья Лус?

– Такие вещи под большим секретом. Говорят, что их уже нет, но я сомневаюсь, потому что кто-то из семьи диаблеро должен получить его знание. У них свои законы, и один из них в том и состоит, что диаблеро должен кому-то из своего рода передать свои тайны.

– Как ты думаешь, Хенаро, что это было за животное? – задал я вопрос древнему старику.

– Собака с какого-нибудь местного ранчо, что же еще?

– А мог это быть диаблеро?

– Диаблеро? Ты ненормальный. Они не существуют.

– Ты хочешь сказать, что теперь не существуют или вообще не существовали?

– Когда-то существовали, это да. Это всем известно. Кто ж этого не знает. Но люди их очень боялись и всех поубивали.

– Кто же их убил, Хенаро?

– Да все племя. Последний диаблеро, которого я знал, был С. Он своим колдовством извел десятки, если не сотни людей. Терпение наше кончилось, как-то ночью мы собрались все вместе и взяли его врасплох, да и сожгли живьем.

– А давно это было?

– Году в сорок втором.

– Ты что, сам это видел?

– Да нет, но люди до сих пор об этом говорят. Говорят, от него даже золы не осталось, а ведь дрова для костра специально были сырые. Все, что осталось под конец, – так это большая лужа жира.

Хотя дон Хуан сказал, что его учитель был диаблеро, он никогда не говорил, где получил от него знания, и никогда не упоминал его имени. О себе дон Хуан не рассказывал почти ничего. Все, что я смог из него вытянуть, это то, что он родился на Юго-Западе в 1891, почти всю жизнь прожил в Мексике; в 1900 его семью вместе с тысячами других индейцев Соноры мексиканские власти выселили в Центральную Мексику; в общей сложности в Центральной и Южной Мексике он прожил до 1940. Таким образом, поскольку он много путешествовал, его знания, возможно, были продуктом многих влияний. И хотя сам он себя считал яки из Соноры, я сомневаюсь, укладываются ли его познания в круг традиционных представлений сонорских индейцев. Впрочем, здесь я не собираюсь заниматься определением истоков его культуры.

Мое ученичество у дона Хуана началось в июне 1961. До сих пор, как бы ни проходили наши встречи, я неизменно воспринимал его с позиции наблюдателя-антрополога. Во время этих первых бесед я втайне делал заметки, чтобы потом с их помощью восстановить по памяти весь разговор. Но когда началось обучение, этот метод оказался малопродуктивным, поскольку разговор всякий раз касался слишком многих вещей, обычно самых неожиданных. Со временем, после упорных протестов, дон Хуан все же разрешил мне вести записи в открытую. Я хотел вообще все, что можно, фотографировать и записывать на диктофон, но тут он был тверд, и мне пришлось отступиться.

Вначале ученичество проходило в Аризоне, а потом, когда дон Хуан перебрался в Мексику, – у него в Соноре. Распорядок встреч устанавливался сам собой – я попросту приезжал на несколько дней при каждом удобном случае. Летом 1963 и 1964 гг. мои посещения были особенно частыми и продолжительными. Теперь я вынужден признать, что такой режим был малоэффективным, поскольку уводил меня из-под безраздельного контроля со стороны учителя, а ведь в магии это главное условие успеха. С другой стороны, я думаю, в этом было определенное преимущество, поскольку я оставался сравнительно свободным, а это, в свою очередь, стимулировало критичность оценки, что было бы невозможно в случае безусловного и всепоглощающего подчинения. В сентябре 1965 г. от дальнейшего обучения я отказался.

Спустя несколько месяцев я вернулся к своим записям и оказался перед проблемой, как их упорядочить и свести в какое-то связное целое. Поскольку собранный материал был почти необозрим и перегружен всяким хламом, я для начала попытался выработать какую-то систему классификации. Я разделил материал по темам и расположил по иерархии субъективной значимости, а именно по степени воздействия лично на меня. Постепенно вырисовалась следующая структура: использование галлюциногенных растений; используемые в магии рецепты и процедуры; приобретение «предметов силы» и обращение с ними; использование лекарственных растений; песни и легенды (фольклор).

Однако общий критический обзор зафиксированного мной опыта привел меня к выводу, что всякие попытки классификации не дают ничего, кроме изобретения новых категорий, поэтому любые усилия рационализировать эту схему закончатся лишь еще более доморощенным изобретательством. Мне это было совершенно ни к чему. Попытка уяснить все, что я испытал, означала необходимость осмыслить стройную систему подтвержденных опытом конкретных представлений. Уже после первой пейотной церемонии («сессии»), в которой я принимал участие, для меня стало очевидным, что в учении дона Хуана есть внутренняя логика. Решившись однажды меня обучать, он затем передавал мне свои знания в неукоснительном порядке, в строгой последовательности. Именно этот порядок был для меня непостижим.

Этим, по-моему, объясняется то, что даже через четыре года обучения я все еще оставался начинающим. Я понимал только, что знания дона Хуана и его методы передачи этих знаний были те же, что у его «бенефактора», поэтому и трудности в моем понимании учения были, по всей вероятности, аналогичны тем, с которыми в свое время столкнулся дон Хуан. Он сам отметил однажды наше сходство в качестве начинающих и несколько раз проронил, что тоже был не в состоянии понять своего учителя. Поэтому я пришел к выводу, что для любого начинающего, будь он индеец или кто угодно, магическое знание представляется непостижимым из-за необычайного характера испытываемых явлений. Лично для меня, как для человека западной культуры, они были столь ошеломляющими, что истолковать их в привычных терминах повседневной жизни было заведомо невозможно, и это означало, что обреченной будет также любая попытка их классификации.

Так для меня стало очевидным, что знание дона Хуана имеет смысл рассматривать лишь с его собственной точки зрения; лишь в этом случае оно будет достоверным и убедительным. В попытках согласовать наши представления я пришел к выводу, что всякий раз, пытаясь разъяснить мне свое знание, он с необходимостью использовал собственные понятия. Поскольку для меня эти понятия и концепции были изначально чуждыми, усилия увидеть его мир его глазами ставили меня в нелепое положение. Поэтому первой задачей было определить его систему концептуализации. Работая в этом направлении, я заметил, что сам дон Хуан особую роль отводил использованию галлюциногенных растений. Именно это я положил в основание собственной систематизации магического опыта.

Дон Хуан использовал три вида галлюциногенных растений, каждый в отдельности и в зависимости от обстоятельств: пейот (lophophora williamsii), дурман (datura inoxia или d. meteloides) и гриб (по всей вероятности, psilocybe mexiсana). Галлюциногенные свойства этих растений были известны индейцам задолго до появления европейцев. У индейцев они находят, сообразно свойствам, различное применение: их используют при лечении, при колдовстве, для достижения экстатических состояний или, скажем, просто ради удовольствия. В контексте же учения дона Хуана употребление дурмана и гриба связывается с приобретением особой силы, мудрости или, иначе говоря, знания того, как «правильно» жить.

Для дона Хуана ценность растений определяется их способностью вызывать поток необычного восприятия. С их помощью он вводил меня в переживание этого потока с целью раскрытия мира магии, удостоверения его реальности и адекватной оценки. Я назвал этот поток переживаний «состоянием необычной реальности», то есть такой реальности, которая отличается от повседневной. Их различие определяется самой природой этих состояний, которые в контексте учения дона Хуана расцениваются как совершенно реальные, хотя их реальность крайне далека от обычной.

Дон Хуан считал, что переживание необычной реальности – единственный способ практического освоения магии и приобретения силы². По его убеждению, именно этой главной цели подчинены все прочие компоненты учения. Этим, казалось, определялось его отношение ко всему, что не было с нею непосредственно связано. В моих записях полно его замечаний по самому разному поводу. К примеру, как-то он заметил, что некоторые предметы несут в себе определенное количество «силы». Сам он не испытывал к предметам силы особого почтения, но сказал, что к их помощи нередко прибегают слабые брухо. Я то и дело выспрашивал его о таких вещах, но его они, казалось, совершенно не интересовали. Однако на этот раз он неожиданно заговорил.

– Существуют определенные предметы, которые наделены силой, – сказал он. – Таких предметов, которыми с помощью дружественных духов пользуются маги, множество. Эти предметы – орудия, и не просто орудия, а орудия смерти. И все же это только орудия. У них нет силы учить. Строго говоря, они относятся к разряду предметов войны и предназначены для нанесения удара. Они созданы для того, чтобы убивать.

– Что это за предметы, дон Хуан?

– Это не обычные предметы, скорее, это – разновидности силы.

– Как можно получить эти разновидности силы?

– Все зависит от того, какого рода предмет тебе нужен.

– А какие существуют?

– Я уже сказал – множество. Предметом силы может быть что угодно.

– Какие же тогда имеют наибольшую силу?

– Сила предмета зависит от его владельца, от того, какого сорта человеком он является. Предмет силы, которым пользуется слабый брухо, – почти шутка; и наоборот, орудия сильного брухо получают от него свою силу.

– Какие предметы силы наиболее обычны? Что из них предпочитает большинство брухо?

– Тут не может быть «предпочтения». Все они предметы силы, все до единого.

– Есть ли у тебя самого какие-нибудь, дон Хуан?

Он не ответил, только взглянул на меня и рассмеялся. Потом надолго замолчал, и я подумал, что мои вопросы раздражают его.

– Для этих разновидностей силы существуют ограничения, – продолжал он. – Но этот момент, я уверен, непонятен для тебя. У меня самого чуть ли не вся жизнь ушла на то, чтобы понять, что один «союзник»³ стоит всех предметов силы с их детскими тайнами. Такие штуки я имел, когда был мальчишкой.

– Что они из себя представляли?

– «Маис-пинто», кристаллы и перья.

– Что такое «маис-пинто», дон Хуан?

– Это росток маиса с красной прожилкой посередине.

– Всего лишь один росток?

– Нет, у брухо их сорок восемь.

– Как они действуют, дон Хуан?

– Каждый может убить человека, войдя в его тело.

– Как росток попадает в тело человека?

– Это предмет силы, и его сила заключается, помимо всего прочего, в том, что он входит в тело.

– И что тогда?

– Росток проникает в тело, а потом оседает в груди или в кишках. Человек заболевает и, если только брухо, который взялся его лечить, не окажется сильней его врага, – через три месяца умрет.

– А можно его как-нибудь вылечить?

– Единственный способ – высосать росток, но немногие брухо отважатся на это. Конечно, брухо может в конце концов высосать росток, но, если у него не хватит силы его извергнуть, тот убьет его самого.

– Но каким вообще образом росток умудряется проникнуть в тело?

– Ты не поймешь этого, если не знаешь колдовства с маисом, которое является одним из самых сильных, какие я знаю. Оно делается при помощи двух ростков. Сначала росток прячут в бутоне только что срезанного желтого цветка, затем, чтобы он вошел в контакт с врагом, нужно спрятать его где-нибудь, где тот обычно бывает, – скажем, на тропинке, где он ходит каждый день. Как только жертва наступит на бутон или как-нибудь его коснется – колдовство совершилось. Росток погружается в тело.

– А что с этим ростком потом происходит?

– Вся его сила уходит в человека, и росток свободен. Теперь это совсем другой росток. Он может остаться там же, где произошло колдовство, или попасть куда угодно, – это уже не имеет значения. Лучше замести его под кусты, где его склюет какая-нибудь птица.

– А может птица склевать росток прежде, чем его коснется человек?

– Таких глупых птиц нет, уверяю тебя. Птицы держатся от него подальше.

Затем дон Хуан описал довольно сложную процедуру, посредством которой такие ростки силы могут быть получены.

– Запомни одно: «маис-пинто» – это всего лишь орудие, это не союзник, – сказал он. – Стоит тебе понять эту разницу – и твои проблемы исчезнут. Но если ты думаешь, что с помощью этих штуковин можно достичь мастерства, то ты просто дурак.

– Что, союзник такой же сильный, как предметы силы?

Он презрительно фыркнул. Я видел, что испытываю его терпение.

– «Маис-пинто», кристаллы, перья – все это игрушки по сравнению с союзником, – сказал он. – Они нужны лишь тогда, когда нет союзника. Искать их – пустая трата времени, особенно для тебя. Что для тебя действительно необходимо – это постараться получить союзника. Если тебе это удастся, ты поймешь то, о чем я сейчас говорю. Предметы силы – это детские забавы.

– Пойми меня правильно, дон Хуан, – запротестовал я. – Конечно, я хочу иметь союзника, но я также хочу узнать все, что смогу. Ты ведь сам говорил, что знание – это сила.

– Нет, – сказал он с чувством. – Сила зависит лишь от того, какого рода знанием ты владеешь. Какой смысл в знании вещей, которые бесполезны?

В системе верований дона Хуана процесс приобретения «союзника» основывался главным образом на использовании состояний необычной реальности, которые он во мне вызывал с помощью галлюциногенных растений. Он считал, что, фокусируя внимание на этих состояниях с учетом прочих аспектов знания, которому он меня учил, я приду к адекватному восприятию магической реальности.

Книга, таким образом, содержит наиболее важные фрагменты моих полевых записей, где речь идет об испытываемых мною в процессе обучения состояниях необычной реальности. Порядок подачи фрагментов не всегда хронологический, поскольку я следовал логике развертывания учения. Я никогда не записывал свои впечатления прежде, чем они улягутся и я смогу осмыслить их сравнительно беспристрастно. Однако комментарии дона Хуана к испытанному мною в очередной раз я записывал немедленно, поэтому подчас они опережают описание самого опыта.

Мои полевые записи представляют субъективную интерпретацию того, что я испытывал непосредственно во время опыта. Эта интерпретация воспроизводится здесь в точном соответствии с моим изложением испытанного дону Хуану, который требовал исчерпывающего и точного воспроизведения каждой детали и подробнейшего пересказа каждого переживания.

Для полноты картины я добавлял некоторые бытовые детали, и, кроме того, записи включают также мои попытки анализа мировоззрения дона Хуана.

Чтобы избежать повторений, я упростил наши диалоги и убрал все второстепенное. Однако, чтобы передать все же общую атмосферу, мои правки коснулись лишь тех диалогов, в которых не содержалось ничего нового, что способствовало бы моему постижению этого пути. Информация от дона Хуана обычно была как бы случайной, и подчас малейшее его замечание вызывало целую лавину расспросов, которые длились часами. С другой стороны, было множество случаев, когда он все рассказывал сам.