Моя жизнь и стремление. Автобиография

Переводчик Ольга Карклин

© Карл Май, 2022

© Ольга Карклин, перевод, 2022

ISBN 978-5-0056-4217-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие от переводчика

Карл Май, известный как автор историй о путешествиях, приключенческих романах об индейцах, философских аутентичных работ, в 1910 году издал автобиографическую книгу о своей жизни.

Хотя в мире, и в частности, в России, больше знают Карла Мая по романам о Виннету, а еще больше, наверное, по множеству фильмов, снимаемых и до наших дней, о самом авторе по-настоящему знают не так уж много.

Карл Май уже на закате своей жизни написал книгу «Mein Leben und Streben», опубликованную издательством Фезенфельда в Германии: «Моя жизнь и стремление».

Именно в таком переводе русскоязычному читателю известно название этой книги, впрочем, никогда еще не переведенной на русский язык до этого момента.

Это первый перевод книги на русский язык со времени ее первой публикации в 1910 году.

Перевод художественный, потому что язык Карла Мая отличается от обычного немецкого языка, имеет свои авторские особенности, своеобразие: ведь это язык большого и уникального художника.

Немного о названии.

Если с «Жизнью» понятно, то слово «Стремление» переводится все-таки не очень точно – это и мечта, направленность, и устремление, и усилия; нечто от слова «волить», «воля», не результат, но процесс, устремленный куда-то в высокую бесконечность.

Может быть даже и «стезя» было бы в некотором отношении наиболее точным переводом, хотя слово «стезя» и лишено динамики.

В итоге я все-таки остановилась на «Стремлении», как синтезирующем все смыслы.

Эта книга вряд ли адресована людям, кто не читали вообще книг Карла Мая, хотя и – как знать? И здесь речь вовсе не о фильмах по его книгам: там все чистые интерпретации и, в основном, следование внешней канве историй.

Так что, скорее всего, эта книга будет в большей степени интересна все-таки тем, кто уже знаком хотя бы в общих чертах с произведениями Карла Мая и личностью писателя. А также тем, кому интересен правдивый, а не карикатурный образ, правда об этом писателе. Или хотя бы отблески правды.

В этой книге Карл Май объясняет себя, свою жизнь и смысл своей жизни, с самого начала подчиненной великой цели.

Что касается графического дизайна текста книги.

В основном весь текст каждой главы книги Карла Мая «Моя жизнь и стремление» за небольшим исключением печатался в авторском оригинале с красной строки одним сплошным абзацем на одну главу.

Была ли это дань тому времени, было ли это в целях экономии или еще по каким-то причинам, в любом случае, для сегодняшнего процесса чтения – такой формат довольно трудоемок.

И если я разбиваю текст на короткие предложения внутри одной главы, то поступаю так лишь для того, чтобы яснее и точнее донести до читателя мысль автора.

Также, если я изредка перевожу некоторые слова очень близко к сегодняшним понятиям и речи, например, слово «файл» – «папка», «дело», «содержание дела», порой так и оставляя слово «файл» как есть, то ведь на то и перевод, чтобы сохраняя основной смысл, перевести на современный понятийный язык.

Что касается самой биографии Карла Мая.

На сегодняшний день существует в пересказах его биографии очень много неточностей, и даже прямой лжи и клеветы, неуважения, а даже и насмешки, некоторого высокомерия, что и в самой интерпретации его биографии. По умолчанию, его, как правило, считают лжецом, а вот самих себя, пишущие о Мае, позиционируют как правдивых и знающих. Что вряд ли всегда верно. Но и не все, конечно, так поступают.

Поэтому автобиография, написанная самим Карлом Маем и подтвержденная также документами того времени, представляет отдельный и особый интерес.

Плюс ко всему – до сих пор весёлый, карикатурный, и в отношении троллинга очень профессионально созданный (вряд ли его друзьями) образ самого Карла Мая, что никак не объясняет ни его литературные работы, ни его успех, ни любовь читателей вот уже как второй век, ни его феномен, ни то, что называют «Проблемой Карла Мая».

«Мы почитаем Гете, но читаем Карла Мая» – это стало давно уже поговоркой, особенно в Германии.

Отдельная тема – юмор Карла Мая, часто, совсем неожиданный, со множеством оттенков, но всегда светлый и обращенный к доброму человеку.

Вообще, ясность и умение прояснять – особенное качество писателя даже в очень сложных ситуациях, как в его произведениях, так и в жизни.

Проблема Карла Мая

Здесь – вообще белое пятно.

Карл Май: «Проблема Карла Мая – это общечеловеческая проблема – перенесенная из огромного всеохватывающего множественного числа в единственное число, в персонализированную индивидуальность».

Книга как раз и восполняет этот пробел. Потому что, можно сказать, то, что открывается за ее текстом – это и есть проблема Карла Мая. И, соответственно, метафорически – проблема всего человечества.

С другой стороны, как это ни чудовищно, хотя и не странно, весь этот старый троллинг, травля, направленная на уничтожение личности и самой жизни Карла Мая, на понижение значимости его книг, отказ в уникальности, стремление отказать ему вообще в праве быть частью немецкой и мировой литературы, вся эта травля оказалась во времени таким «черным пиаром», такой рекламой-антирекламой, что на самом деле поддерживает интерес публики всегда. И, безусловно, на сегодняшний день является отличным маркетинговым ходом для его книг. За что следовало бы сказать «большое спасибо» его личным и литературным врагам.

И это я еще ничего не говорю про индейцев, кому Карл Май уделил огромное внимание, народу, чья судьба занимала его с момента становления как писателя и до самого конца его жизни. Тех, кто почтили его память при его уходе, и до сих пор чтят его как «белого брата» всего индейского народа.

Художественный перевод Ольги Карклин (с)

Моя жизнь и стремление
Автобиография Карла Мая

Когда мир выбрасывает тебя прочь,

Уходи спокойно и больше не жалуйся.

Он откупился от тебя отказом.

И теперь верни свой долг себе самому.

Карл Май «В царстве серебряного льва»

I. Сказка о Ситаре

Если двигаться строго по прямой от Земли к Солнцу три месяца, а затем прямо за Солнцем в том же направлении в течение еще трех месяцев, то прибудешь к звезде, которая называется Ситара. Ситара в переводе с персидского означает «звезда».

У этой звезды очень много общего с нашей Землей. Ее диаметр составляет 1700 миль, а окружность экватора – 5400 миль. Она вращается вокруг себя и одновременно вокруг Солнца. Движение вокруг себя длится ровно один день, движение вокруг Солнца – ровно один год, не больше, ни меньше ни на секунду. Ее поверхность состоит из одной части суши и двух частей воды. Но в то время как Земля, как известно, насчитывает пять континентов или частей света, материк Ситары устроен намного проще. Здесь все взаимосвязано. Он не образует несколько континентов, но всего лишь один, который делится на очень низкую болотистую Низину и Высокогорье, смело устремляющееся к Солнцу, соединенных несколько более узкой, круто поднимающейся полосой Джунглей.

Низина плоская, нездоровая, богата ядовитыми растениями и дикими животными и подвержена всем штормам, несущимися с моря на море. Она называется Ардистан. Ард означает землю, ком, низкую материю, а в переносном смысле – благополучие в бездумной грязи и пыли, безжалостное стремление к материи, жестокую разрушительную битву против всего, что не принадлежит лично себе или не желает служить эго. Таким образом, Ардистан является домом для низших эгоистичных форм существования, и это напрямую связано с его влиятельными обитателями в Земле Жестокости и эгоизма.

С другой стороны – возвышенное Высокогорье, здоровое, вечно молодое и прекрасное в лучах солнца, богатое дарами природы и плодами человеческого труда подобно райскому саду. Оно называется Джиннистан. Джинни означает гений, доброжелательный дух, доброжелательное неземное существо, а образно – означает врожденное сердечное стремление к чему-то более высокому, восхождение, духовную радость, а также духовное воспарение, усердное стремление ко всему, что хорошо и благородно, и прежде всего, сорадование счастью ближнего, на благо всех тех, кто нуждается в любви и помощи. Джиннистан – территория человечности и милосердия, стремящийся вверх словно горы, некогда обетованная Земля Благородных людей.

Далеко внизу Ардистаном правит раса мрачно мыслящих эгоистичных тиранов, чей высший закон в двух словах таков: вы должны быть дьяволом своему ближнему, чтобы вы могли стать ангелом самому себе!

Высоко наверху с незапамятных времен существовала династия щедрых, поистине царственно мыслящих королей Джиннистана, чей высший закон в восхитительной краткости звучит так: «Ты должен быть ангелом своему ближнему, чтобы ты не стал для себя дьяволом!»

И пока существует этот Джиннистан, эта страна благородных людей, каждый ее гражданин обязан жить в тишине, не предавая ни своего ангела-хранителя, ни другого, быть кому-то кем-то еще.

Итак, в Джиннистане счастье и солнечный свет, с другой стороны, в Ардистане повсюду кругом глубокая духовная тьма и секретность, потому что сострадание к стремящимся освободиться от несчастья этого ада – табу!

Стоит ли удивляться тому, что внизу, в Низине, возникло все возрастающее стремление к Высокогорью? Что наиболее продвинутые души стремятся освободиться от тьмы и искупить грехи?

Миллионы и миллионы чувствуют себя как дома в болотах Ардистана. Они привыкли к миазмам. Они не хотят другого пути. Они не смогли бы существовать в чистом воздухе Джиннистана. Это не только самые бедные и наименьшие, но и самые могущественные, самые богатые и знатные в стране: фарисеи, которым нужны грешники, чтобы казаться праведными; богатые, которым нужны бедные люди, чтобы они служили им верой и правдой; знатные – у них должны быть работники, чтобы кто-то заботился бы о них самих и, прежде всего, – хитрые, для которых глупые, доверчивые и честные необходимы, чтобы их использовать.

Что стало бы со всеми этими избранными, если бы других больше не существовало? Поэтому всё предельно жестко.

Стоит ли удивляться, что здесь строго-настрого запрещено покидать Ардистан, во избежание кары местного законодательства? Все самые суровые наказания обрушиваются на того, кто осмеливается бежать в страну милосердия и человечности, в Джиннистан. Граница закрыта накрепко. Ее не перейти.

Нарушителя хватали и доставляли в «Кузницу призраков», где истязали и мучили до тех пор, пока он не чувствовал, что из-за боли он вынужден вернуться к ненавистному игу, да еще и с признанием вины.

Поскольку между Ардистаном и Джиннистаном лежит Мардистан, лесная полоса, поднимающаяся вверх через лабиринты деревьев и скал, то здесь и проходит бесконечно опасный и трудный путь. Мард – это персидское слово, оно означает «храбрость». Мардистан – промежуточная страна, в которую разрешено входить только «храбрецам»; все остальные обречены на гибель.

Самая опасная часть этой практически неизвестной местности – это «Кулубский лес». Кулуб – арабское слово; оно означает множественное число немецкого слова «Herz» (сердце, середина).

Итак, в глубине души таятся враги, которых нужно победить одного за другим, если вы хотите сбежать из Ардистана в Джиннистан.

А посреди этого леса Кулуб следует искать то место мучений, о котором говорится в «Вавилоне и Библии» стр. 78:

«В Мардистане, в лесу Кулуб.

Одинокая, глубоко спрятанная Призрачная кузница.

«Там призраков выковывают?»

«Нет, это лживые фэйки!

Буря приносит их с собою в полночь,

Когда в сумраке сверкают слезы осени.

Ненависть наполняет их мрачным желанием.

Зависть вонзает когти глубоко в плоть.

Потное раскаяние плачет о любящем.

Боль сжимает руку с молотом,

Недвижно глядя на закопченное лицо.

Да, вот, о, шейх, и тебя ухватили клещи.

В огне; шумят меха.

Пламя до крыши трепещет,

И все, что у тебя есть и что ты есть —

Тело, дух, душа, все кости,

Сухожилия, жилы, волокна, плоть и кровь,

Мысли и чувства, все, все

Будет сожжено, мучимо и испытано,

До белых углей…»

«Аллах, Аллах!»

«Не кричи, шейх! Говорят тебе, не кричи!

Потому что тот, кто кричит, не стоит этих мучений,

Выброшен в брак вместе с хламом,

А потом снова переплавлять.

Но ты же хочешь стать сталью, клинком,

Что сверкает в кулаке Параклета.

Так что молчи!

Вызволенного из огня —

Они бросают тебя на наковальню – и крепко держат.

Каждая пора трещит.

Боль начинает свою работу в кузнице мастера.

Плюнув на кулаки, ухватывает его.

Поднимает гигантский молот двумя руками —

Падают удары. Каждый – убийство,

Убийство тебя. Тебя собираются .

Искры летят во все стороны.

Твое я становится все тоньше, все меньше и меньше.

И все же ты должен вернуться в огонь —

И снова – снова и снова, пока кузнец

Распознает дух, выходящий из адских мучений,

Из дымной копоти и ударов молота,

Улыбающийся ему спокойно, благодарно и радостно.

Он выкручивает его и забирает суть.

Он визжит, хрустит и разъедает

Что еще…»

«Стоп! Довольно!»

«Это длится, потому что приближается бор,

Он глубоко ввинчивается…»

«Молчи! Ради Бога!»

и т. д. и т. п.

Так вот как это выглядит в Мардистане, и вот как это внутри «кулубской кузницы призраков»!

Каждый житель звезды Ситары знает легенду о том, что души всех великих людей, которым предстоит родиться, спускаются с небес. Их ждут ангелы и демоны.

Душа, которой посчастливилось встретить ангела, рождается в Джиннистане, и все ее пути выпрямлены.

Однако бедная душа, попавшая в руки демона, увлекается им в Ардистан и ввергается в тем более глубокие страдания, чем возвышеннее задача, которая была дана ей Свыше.

Дьявол хочет, чтобы она погибла, и не отдыхает ни днем, ни ночью, чтобы превратить то, что было определено как талант или даже гений, в развращенного и заблудшего человека. Никакое сопротивление и бунт не помогают; бедняги обречены. И даже если кому-то и удастся сбежать из Ардистана, то все равно схватят в Мардистане и утащат в кузницу-призрак, где будут пытать и мучить, пока он не потеряет последнюю каплю мужества к сопротивлению.

Лишь изредка Небесная сила, дарованная такой душе, брошенной в Ардистан, настолько велика и неисчерпаема, что переносит даже величайшие мучения от кузнецов-призраков и благодарно улыбается кузнецу и его товарищам из-за дымной завесы сажи и ударов молота. Даже эта величайшая боль не может повредить такой Небесной дочери, она в безопасности. Она спасена. Она не будет уничтожена огнем, но очищена и закалена.

И когда с нее сходит весь шлак, кузнецу приходится ее отпустить, потому что у нее уже не осталось ничего, что принадлежит Ардистану.

Поэтому ни человек, ни бес не могут помешать ей подняться в Джиннистан под гневные крики всей Низины туда, где каждый человек – ангел своего ближнего.

II. Мое детство

Я родился в самом низу в самой глубине Ардистана, любимое дитя нужды, тревог и печали.

Мой отец был бедным ткачом.

Мои дедушки погибли в результате несчастных случаев. Отец моей матери – дома, а отец моего отца – в лесу. Он уехал в соседнюю деревню на Рождество за хлебом. Ночью случилось ужасное. Он сбился с дороги во время сильной метели и сорвался в пропасть крутого ущелья Крахенхольц, из которого уже не смог выбраться. Ветер замел все следы. Его долго и тщетно искали. И только когда сошел снег, было найдено его тело и хлеб.

Вообще, Рождество очень часто бывало не счастливым, но роковым для меня и моей семьи.

Я родился 25 февраля 1842 года в тогда еще очень бедном и маленьком ткацком городке Эрнстталь, который теперь связан с несколько большим Хоэнштайном.

Нас было девять человек: мой отец, моя мама, две бабушки, четыре сестры и я, единственный мальчик.

Мать моей матери работала у людей по найму, а еще пряла. Иногда она зарабатывала больше 25 пфеннигов в день. Тогда она становилась величественно щедрой и раздавала нам, пятерым детям, по две булочки или даже по три, стоимостью по четыре пфеннига, потому что они были очень твердыми, несвежими, а бывало, что и заплесневелыми.

Она была хорошей, трудолюбивой, молчаливой женщиной, кто никогда не жаловалась. Говорили, что она умерла от старости. Однако истинной причиной ее смерти, вероятно, было то, что в настоящее время сдержанно именуется «недоеданием».

Мне нужно немного больше сказать о другой моей бабушке, матери моего отца, но не здесь.

Моя мать была мученицей, святой, всегда тихой, бесконечно трудолюбивой и, несмотря на нашу бедность, всегда готовой жертвовать ради других, возможно, даже еще беднейших. Никогда, никогда я не слышал плохого слова из ее уст. Она была благословением для всех окружающих, и особенно благословением для нас, ее детей. Как бы сильно она ни страдала, об этом никто не знал. Но вечером, когда она сидела возле маленькой коптящей масляной лампы, деловито касаясь вязальных спиц и воображая, что ее не замечают, случалось так, что слеза выступала у нее на глазах, и, чтобы она исчезла быстрее, чем появилась, она пробегала по щеке одним движением кончика пальца, мгновенно стирая след страдания.

Мой отец был человеком с двумя душами. Одна душа бесконечно мягкая, другая тираническая, переполняющаяся в гневе, неспособная контролировать себя. У него были прекрасные разносторонние таланты, но все они остались неразвитыми из-за большой бедности. Он никогда не ходил в школу, но сам свободно по собственному желанию научился читать и писал очень хорошо. Он был одаренным практически во всем. То, что видели его глаза, делали его руки. Хотя он был всего лишь ткачом, он умел сшить себе пальто, тужурку и брюки, а также сапоги с подошвой. Он любил вырезать из дерева и лепить, и то, что он мог сделать сам, было совсем неплохо и даже замечательно. Когда у меня появилась скрипка, а у него не случилось денег на смычок, он быстро сделал его сам. Ему, возможно, не хватало изящества и элегантности, но для выполнения его задач было вполне достаточно. Отец любил труд, но его трудолюбие всегда спешило. То, на что у другого ткача уходило четырнадцать часов, у него занимало десять; затем он использовал оставшиеся четыре для вещей, которые ему нравились. В течение этих десяти напряженных часов ему не приходилось отвлекаться, все должно были соблюдать тишину, никому не разрешалось двигаться. Мы всегда боялись рассердить его. Или горе нам! На ткацком станке висела плеть с тройной веревкой, оставлявшая после себя синие рубцы, а за печью стоял всем известный «Березовый Ганс», которого мы, дети, особенно боялись, потому что прежде отец любил замочить это в большом «печном котле» для наказания, чтобы сделать вицы эластичнее, и, следовательно, хлеще.

Затем, когда эти десять часов проходили, нам уже нечего было больше бояться, мы все вздыхали с облегчением, и другая душа отца улыбалась нам.

Он мог завоевывать сердца, но все-таки даже в самые счастливые и умиротворенные моменты мы чувствовали, что находимся на вулканической почве, время от времени ожидая вспышки. К тому же для тебя есть плеть или «Ганс», если не что-то похуже. Нашей старшей сестре, одаренной, милой, веселой, трудолюбивой девушке, он даже дал пощечину, хотя она была уже невестой, потому что пришла домой после прогулки с женихом несколько позже, чем ей было дозволено.

Здесь я должен сделать паузу, чтобы позволить себе серьезное, более важное замечание.

Я пишу эту книгу совсем не ради своих противников, например, чтобы ответить им или защитить себя от них, поскольку считаю, что способ, которым меня атакуют, исключает любой ответ или защиту.

Я пишу эту книгу также и не для своих друзей, поскольку они и так знают, понимают и принимают меня, так что мне не нужно снова объяснять им себя.

Скорее, я пишу это только для себя, чтобы прояснить себя и дать отчет в том, что я сделал к этому моменту и что я еще только собираюсь сделать. Поэтому я пишу исповедь.

Но я не исповедуюсь перед людьми, которые даже не думают признаваться в своих грехах передо мной, а скорее исповедуюсь перед моим Господом Богом и самим собой, и то, что эти двое скажут, когда я закончу, станет для меня решающим.

Так что часы, когда я пишу эти страницы, для меня не обычные, а священные.

Я говорю не только об этой жизни, но и о той жизни, в которую я верю и к которой устремлен.

Признаваясь здесь – я придаю себе форму и сущность, в которых однажды буду существовать после смерти.

Я действительно могу быть по-настоящему равнодушным к тому, что говорят об этой моей книге в том или ином лагере. Я передал это совсем в другие руки, а именно, в руки судьбы, всезнающего Провидения, в ком нет ни благосклонности, ни неблагосклонности, а есть только справедливость и истина.

Ничего нельзя скрыть, и ничего нельзя приукрасить.

Придется говорить как на духу и честно рассказать, как все было и как есть, даже если это будет выглядеть не слишком респектабельно, или даже как бы больно ни было.

Было изобретено выражение «проблема Карла Мая». Что ж, я принимаю это и понимаю.

Никто из тех, кто не читал и не понимал мои книги, но до сих пор их осуждает, не разрешит эту проблему за меня.

Проблема Карла Мая – это человеческая проблема – перенесенная из большого всеохватывающего множественного числа в единственное число, в персонализированную индивидуальность.

И точно так же, как эта человеческая проблема должна быть решена, проблема Карла Мая также должна быть решена, и никак иначе!

Тот, кто не может разрешить загадку Карла Мая удовлетворительным, гуманным способом, ради Бога, может оставить свои попытки и придержать свои неадекватные домыслы при себе в решении сложных человеческих проблем!

Ключ ко всем этим головоломкам уже давно существует. Христианская церковь называет это «первородным грехом».

Знать праотцов и праматерей означает понимать детей и внуков, и только человечному, истинно благородному человеческому характеру дано быть правдивым и честным по отношению к предкам затем, чтобы стать правдивым и честным также и по отношению к потомкам.

Прояснить при свете дня влияние умерших на живых – это блаженство справа и искупление слева для обеих сторон, и поэтому я должен отразить именно так, как это и было на самом деле, независимо от того, покажется ли это ребячеством кому-то или нет. Я должен быть верным не только им и себе, но и своим собратьям. Возможно, кто-то сумеет извлечь уроки из нашего примера, как поступать правильно и в их случае…

Совершенно неожиданно мать унаследовала дом от дальнего родственника и несколько небольших льняных кошельков.

В одном из этих кошельков было только два пенни, в другом целых три пенни, а в третьем – звонкие гроши. В четвертом было целых пятьдесят пфеннигов, а в пятом и последнем было десять старых монет по восемь грошей, пять гульденов и четыре талера.

Это была удача! Казалось, что для бедняков это миллион!

Правда, дом был всего в три окна, довольно узких, и построен из дерева, но зато он был трехэтажным и имел голубятню наверху под коньком, что, как известно, не часто бывает в других домах.

Бабушка, мама моего отца поселилась на первом этаже, в комнате с двумя окнами у входной двери.

Дальше находилась комната для мытья и прачечная, которую сдавали в аренду другим людям за два пфеннига в час. Были счастливые субботы, когда эта аренда приносила десять, двенадцать, а то и четырнадцать пфеннигов. Это значительно укрепляло достаток.

Родители наши жили на первом этаже. Имелся механический ткацкий станок с заводным колесом.

На втором этаже спали мы с колонией мышей и некоторыми более крупными грызунами, вообще-то обитавшими в голубятне и приходящими к нам в гости лишь ночью.

Еще был подвал, но он всегда пустовал. Когда-то в нем стояли мешки с картошкой, но они принадлежали не нам, а соседу, не имевшего подвала. Бабушка говорила, что было бы лучше, если бы погреб принадлежал ему, а картошка – нам.

Двор был достаточно вместительным, чтобы мы пятеро могли выстроиться в очередь, не задевая друг на друга.

Рядом был сад, в котором росли старые деревья: куст бузины, яблоня, слива, и там же был бассейн с водой, который мы назвали «пруд».

Если мы простужались, нам подавали чай из бузины, чтобы мы хорошо пропотели, как это делается при обычной простуде, но это длилось недолго, потому что, если простужался кто-то один, все остальные начинали кашлять и тоже хотели пропотеть.

Яблоня всегда цвела очень красиво и очень обильно; но так как мы слишком хорошо знали, что яблоки вкуснее всего сразу после цветения, то их обычно собирали в начале июня.

Но вот сливы были для нас священными. Бабушка их очень любила. Их пересчитывали каждый день, и никто не осмеливался их трогать. Мы, дети, получали больше, намного больше, чем было положено.

Что же до «пруда», то он был очень богат, но, к сожалению, не рыбой, а лягушками. Мы все знали их лично даже по голосу. Всегда их было от десяти до пятнадцати. Мы кормили их дождевыми червями, мухами, жуками и множеством других замечательных вещей, которыми мы сами не могли наслаждаться по гастрономическим или эстетическим причинам, и лягушки также были нам очень благодарны. Они знали нас. Они выходили на берег, когда мы приближались к ним. Некоторые даже позволяли поймать и погладить себя.

Но настоящая благодарность звучала вечером, когда мы засыпали. Никакая сельская цитра не могла доставить больше радости, чем наши лягушки.

Мы точно знали, кого из них слышим, будь то Артур, Пол или Фриц, когда же они начинали петь дуэтом или же хором, мы вскакивали с постели и открывали окна, чтобы квакать, пока мама или бабушка не приходили и не возвращали нас обратно.

К сожалению, однажды в город приехал так называемый окружной врач для проведения так называемого медицинского осмотра. Все было не по нему. Этот странный и черствый человек, увидев наш сад и наш прекрасный пруд, схватился за голову и заявил, что эти чума и холера должны немедленно исчезнуть.

На следующий день полицейский Эберхард принес бумагу от городского судьи Лайрица, в которой говорилось, что пруд должен быть засыпан в течение трех дней, а колония лягушек должна быть уничтожена – плюс штраф на пятнадцать «добрых грошей».

Мы, дети, возмутились. От мысли о гибели лягушек нас бросило в жар! Мы посоветовались, нашли решение и выполнили его. Пруд был настолько мелок, что мы сумели выловить лягушек. Мы их положили в большую корзину с крышкой и отнесли за стрельбище к большому глубокому пруду – впереди шла бабушка, за ней мы. Там каждого по одному вынимали, ласкали, гладили и отпускали в воду.

Сколько было горьких вздохов, сколько пролилось слез и сколько сокрушительных приговоров было вынесено в отношении так называемого окружного врача, сейчас уже трудно установить – более, чем через шестьдесят лет. Но я до сих пор точно знаю: чтобы положить конец нашей ужасной душевной боли, бабушка заверила нас, что каждый из нас может вернуться домой ровно к десяти.

В тот год, когда мы унаследовали дом в три раза больше, с садом в пять раз больше, в котором имелся пруд в десять раз больше, с лягушками в двадцатикратном количестве. Это вызвало внезапную и приятную перемену в нашем настроении. Мы с радостью поехали домой вместе с бабушкой и пустой корзиной с крышкой.

Это произошло в то время, когда я уже не был слепым и уже мог выходить.

Я не родился слепым и не имел наследственных физических недостатков. Отец и мать, определенно, были сильными, здоровыми натурами. Они никогда не болели вплоть до самой смерти. Утверждение о врожденном изъяне – несправедливо, и я абсолютно не могу с этим согласиться.

Тот факт, что вскоре после рождения я настолько серьезно заболел, что потерял зрение и томился целых четыре года, был результатом не наследственности, а чисто бытовых условий, бедности, незнания и пагубных лекарств, жертвой которых я стал.

Но как только я попал в руки компетентного врача, мое зрение вернулось, и я стал очень сильным и выносливым мальчиком, достаточно сильным, чтобы бороться с кем и с чем угодно.

Но прежде чем начать рассказ о себе, я должен какое-то время побыть в той среде, в которой прожил свое первое детство.

Мать унаследовала еще и долги за дом. Взыскивались проценты. В результате мы только жили почти бесплатно, да и то не совсем. Мать была бережливой, и отец был по-своему бережлив. Но поскольку он был неумерен во всем – в своей любви, в гневе, в прилежании, в похвале, в упреках, таким же был и в своей рассудительности.

Разумно было бы рассудить, что небольшое наследство может стать только стимулом для сохранения сбережений и освобождения дома от долгов. Но даже если он действительно не мог поверить, что внезапно стал богатым, то все-таки мог предполагать, что теперь может перейти к другому образу жизни.

Он всю жизнь воздерживался за ткацким станком от всякой внешней борьбы. Теперь у него был дом и у него были деньги, много денег. Он мог достичь чего-то другого, лучшего, чего-то более удобного и более полезного, чем ткачество. Перед сном в своей постели он погружался в мечты. Пока он лежал в постели, не в силах заснуть и размышлял, что же предпринять, он слышал, как крысы грохочут над ним в пустой голубятне. Это грохотание повторялось изо дня в день, и поэтому, как это хорошо понятно любому психологу, он решил прогнать крыс и завести голубей. Он захотел стать торговцем голубями, хотя мало что понимал в этом деле. Он слышал, что здесь можно заработать много денег, и считал, что даже без необходимых специальных знаний у него достаточно ума, чтобы стать более ловким, чем любой торговец. Крыс прогнали и завели голубей.

К сожалению, без денег это приобретение не обошлось. Маме пришлось пожертвовать одним из своих мешочков, может быть, двумя. Она сделала это неохотно.

Она не радовалась голубям так как мы, дети. Больше всего нам нравилось наблюдать, как менялись милые существа, покрываясь нежным пухом и оперяясь.

Он купил две пары очень дорогих «синих» голубей. Принес их домой и показал нам. Он надеялся заработать на них как минимум три талера.

Через несколько дней синие перья оказались на земле: они были ненастоящими, просто приклеенными.

Драгоценные «синие» оказались не слишком ценными полевыми белыми голубями.

Отец купил очень красивого молодого серого голубя за талер и пятнадцать добрых грошей. Спустя короткое время выяснилось, что голубь слепой по возрасту. Он не вылетал из чердака, его стоимость была равна нулю.

Такие и подобные им случаи умножились. В результате маме пришлось пожертвовать третьим мешочком для развития торговли голубями.

Конечно, отец тоже очень старался. Он не бездействовал в праздности. Он обошел все рынки, все гостиницы и таверны, чтобы купить или найти покупателей.