Buch lesen: «Ведьмин рассвет»

Глава 1

Дом еще стоял.

Странно.

Я не думала, что все будет так… нет, я вообще не думала. Только робко надеялась, что не осталось уже этого дома, и двора тоже, и что я просто приеду. И уеду, убедившись, что искать что-либо поздно.

А он стоял.

Лютобор появился в шесть утра. Снова джинсы, майка и рюкзак через плечо. Причем рюкзак старый, выцветший на швах добела, покрытый россыпью мелких пятен и даже заштопанный.

– Купил как-то в первую поездку, – сказал княжич, видя мое недоумение. – Третий курс. И волонтером. Экспедиция бюджетная, а потому только волонтеров и набирали. Ну и мне предложили. А я с радостью. Я… тогда только-только историей по-настоящему увлекся.

– А до того?

– До того что-то было интересно, но ведь готовили меня не в историки.

Документы.

Мобильник. Зарядка. Что еще взять-то? Воду? Мы ведь не на неделю едем. Так. Пару часов туда. Час или два на месте и обратно. Я повертела бутылку в руках.

– А куда готовили?

– В управленцы. К счастью, я еще подростком показал полную неспособность к юридическим наукам. А вот бухгалтерия там, экономика… дополнительно со мной тетка Люци занималась. Правда, как-то сказала, что таланта у меня нет. И даже способностей.

– Тебе сказала?

– Нет, конечно. Отцу моему. И что толку с меня будет немного. Я потом уже, когда документы нес, и вспомнил её слова. В общем, на экономический конкурс был, в отличие от исторического, ну и подумал, что какая разница? Зачем, если таланта нет. И даже способностей?

Действительно.

Дом я погладила.

Я уезжаю, но ненадолго. Вернусь. И мы вместе будем думать, как дальше жить, раз уж дом этот мне теперь принадлежит. А решать надо, потому что… потому что одно дело – вот так, в гостях, и совсем другое, когда отвечаешь тут за все.

Надо будет осмотреть все толком.

И с вещами Наины определиться. Ладно, зелья там или… но ведь спальня. И тапочки. И шаль, халат, да и в остальном. Любой человек со временем обрастает всякого рода мелочами, которые сердцу дороги. Куда их? Выбросить? Если Афанасьев не забрал, то не нужны, выходит?

Жаль.

Какая бы ни была Наина, но все равно жаль. Иррационально.

Оставить?

Это чужие вещи.

Отдать? Кому? Наверняка есть какая-то организация, которая примет… или… подумаю. Когда вернусь.

В машине княжича пахло выпечкой, а на заднем сиденье виднелась корзинка для пикника. Даже не корзинка, а корзина. Корзинища. Вот я бы в такую, пожалуй, влезла.

– На самом деле я даже рад, – княжичу то ли надоело мое молчание, то ли просто тишина тяготила, но он заговорил, когда мы выехали за пределы Упыревки.

– Чему?

– Всему. Не случись то, что случилось, что бы меня ждало? Какой-нибудь факультет экономики и управления, на котором я был бы где-нибудь в числе таких же, не особо способных и совершенно бесталанных.

Надо же, как он это близко к сердцу принял.

Даже утешить тянет.

– А так?

– А так… мне нравится история. Действительно нравится. И раскопки… на самом деле собственно раскопки – это заключительный этап. До него еще куча работы. Скажем, определить место, хотя бы примерный район раскопок. Это не так и просто, особенно, когда речь идет о регионах отдаленных. А такие сейчас и интересны. Москва там, Новгород и прочие исторические области – это одно. Там копано и перекопано все, хотя тоже может свезти на неожиданные находки. А вот взять пару сотен километров севернее… восточнее.

– Курганы?

– Курганы известные тоже или вскрыты, или как раз закрыты для раскопок, если есть подозрение на аномальную активность. И чтобы там копать, нужно получить высочайшее дозволение. А чтобы его получить нужно предоставить обоснование. Четкое и внятное. И тут уже общие фразы а-ля «поспособствует развитию отечественной археологии» не прокатят. Нет… так что все начинается в архивах. Поиск документов, желательно не слишком известных. Определение каких-нибудь событий, которые имели место быть и представляют интерес. Сопоставление карт. Местность ведь меняется. Поиск ориентиров. Затем снова те же обоснования, разрешения на предварительную разведку…

Надо же, никогда не думала, что так все сложно. Но слушаю. Интересно. Да и отвлекает от собственных суетливых мыслей.

– Я разведку люблю едва ли не больше, чем сами раскопки. Это… своего рода экспедиция, но малыми силами. Я и пара еще или студентов, или коллег. Выезжаем на место. Снова ищем, снова сопоставляем… местных вот опрашиваем. Архивы опять же потрошим местечковые. Ну и потом сканируем.

– Силой?

И на кладбище нужно будет заехать. Только сперва, наверное, в магазин. Ту же лопату купить. Или тяпку. Там я тысячу лет не была, все наверняка заросло. Полоть… краску? Оградку покрасить. Что еще?

– Когда я есть, то да, силой… тут своя сложность. Слишком слабый дар возьмет только верхние слои почвы. Там пару монет можно найти, подковы или что-то вроде. Дальше размывается. А вот если дар сильный, то можно войти в своего рода резонанс. Глубокое исследование провести. Почва и предметы в ней накапливают силу с разной скоростью, особенно, если рядом где-то поля или линии, или хоть какой-никакой источник. Вот и дают артефакты отклик.

– Тогда почему…

Я запнулась, так и не озвучив вопроса.

Потому.

Потому что не так много одаренных с приличным запасом силы, готовых потратить этот запас и свое время на ковыряние в земле.

– Все правильно, – Лют понял по выражению лица. – Мои… знакомые как раз предпочитают проводить время с большей пользой. Для себя ли, для рода. Сильный маг может многого добиться, хоть так, хоть на государевой службе. Даже из нашей группы парень один, толковый очень, талантливый… не сирота, но с семьей там было сложно, поэтому его не обучали. Я ему помог кое с чем разобраться… в общем, прогресс у него случился. Качественный скачок силы. А следом и предложение поступило, которое он принял. Сейчас служит Императору и неплохо себя чувствует.

– А…

– К тому же все, что найдено, это собственность Императора. Выплачиваются, конечно, какие-то деньги… но не скажу, что на многое их хватит. Так что это я могу себе позволить развлекаться, как братец выразился.

И кажется, эта фраза тоже задела Люта до глубины души.

– Это ведь не только развлечение.

– Не только, – согласился он. – Но… со стороны, пожалуй, так и выглядит. Нет, семья не в обиде… к счастью, я довольно известен уже. Статьи вон вышли. Да и есть пара интересных находок за мною числится, которые род может поставить себе в заслугу. И награды есть… не то, чтобы я хвастаюсь.

– Хвастаешься, – заверила я.

– Хвастаюсь. Немного… хоть чем-то, – Лют не обиделся, но улыбнулся. – Одно время я пытался приносить роду пользу.

– Но?

– Меня попросили не мешать людям работать. И вернуться к историческим изысканиям. Хотя я искренне старался!

– Верю.

Просто… бывает так. Вот со всеми бывает. Почему людей не удивляет, если кому-то боги не дали слуха там или голоса. Или таланта к живописи. И удивляет, что кому-то не дали таланта быть управленцем.

– Не подумай, что я совсем беспомощный. Все-таки учили меня с детства и неплохо. Только… я могу оценить работу управляющих. Бухгалтерию там проверить. Ну и в целом присмотреть. Но когда доходит дело до развития там, расширения… лучше мне не вмешиваться. Так что… следует признать, что я на редкость бестолков.

– Расслабься. Я и собственной жизнью не управляю, – я откинулась на сиденье.

А ведь могла бы и отказаться.

У меня машина имеется. Служебная формально, но по сути даденая мне в личное пользование. И никто бы не стал возражать, воспользуйся я ею. Поехала бы одна.

Справилась.

Я всегда справляюсь одна.

Но почему-то больше не хочется. Устала? От одиночества? Проблем? Понятия не имею.

– А что за медаль?

– В смысле?

– Ты сказал, что у тебя награда имеется…

– Орден, – поправил Лют. – Орден Белого пламени.

Даже так?

Это же… за что историку могут дать Орден Белого пламени?

– Довелось… выкопать одну вещь… довольно опасную. Честно говоря, предполагай кто, что она в том могильнике будет, нас бы и близко не подпустили, – Лют смотрел на дорогу. И лицо изменилось. И мелькнуло на нем что-то. – Главное, что я, когда сканировал, всплеск ощутил, но такой, слабый… истолковал… в общем, там вроде как поселение было. Довольно крупное, торговое. А в таких местах всегда артефакты остаются, ну а они всплески и дают. Мы еще, помню, обрадовались. Значит, не впустую, значит, с находками пойдем… а находки – это статьи. И информация. О том, что было тогда. Как оно было тогда… это, пожалуй, даже важнее, чем сами находки и статьи.

– И что…

– Было поселение. Не сказать, чтобы огромное, городом не назовешь, но вполне себе приличное. Тын там, ров. И терем имелся не только княжеский. Дома… люди… нам бы сообразить, что… люди эти в один день жизни лишились. Только… раскопки – это порой на гадание похоже. Тем более, когда почвы и климат такие, что органика за пару десятков лет разлагается. Вот и остается… тут вроде дом стоял. Там еще один. Кости? Людей и скотьи, но вперемешку. Иные тоже растворились, находишь там, скажем, нижнюю челюсть и по ней предполагаешь, кто это был и как помер. Там… там изначально костей было больше, чем должно бы. И лежали так… есть разница, и можно сказать, допустим, что вот тут кладбище, потому что кости в одних позах. Или вот, что мор был, кости в домах и позы другие. Или нападение… по следам на этих костях, повреждениям и прочему, есть признаки… мы решили, что мор случился.

Слушаю.

И отвлекаюсь. Потому что на кладбище стыдно появляться. Там… что там от могилы осталось вовсе?

– Кстати, мор и был, если технически сугубо. Но не естественной природы. Не болезнь.

– А что?

– Всплеск темной силы. Там… в общем, там умерли все и в один миг. Артефакт, который пытались подчинить, вышел из-под контроля.

Такое случается. Не то, чтобы нам рассказывали… достоверных случаев всего-то пару, и те благообразно именуются «происшествиями». Причем информация о таких происшествиях как правило закрыта. Но случается, да.

Да.

– И что это было?

– Темный венец. Его нашли на местном владетеле… кстати, тот вот отлично сохранился. Мы, как до терема добрались, то… все и понятно стало. Терем сам неплохо сохранился. Тоже вот… голову бы включить, что ненормально это. Но нет, мы уже учуяли… находка, открытие… и Гришка все подбивал меня силу использовать. Мол, копать обыкновенным образом – долго, муторно. Этак и год провозиться можно, а вот чтобы аккуратно и верхний слой убрать. Я сперва отнекивался, но… я моложе был. Дурнее. Да и не думалось тогда о плохом. Вот и взялся помочь рабочим. Расчистил… там стены остались. Крыша… осела большей частью, но с крыльца пройти можно. А внутри – ни крупицы земли. Зато костьми пол выстлан. Люди иссохли… а он остался. Ни одежды не истлели, ни сам мертвец. Сидел в резном кресле и улыбался. А потом… потом верно, артефакт почуял присутствие живых.

Лют выдохнул.

И потер лоб.

– Или еще раньше… скорее всего раньше, когда я рабочим помогал. Или вовсе на разведке. Я почти успел… понять. Старые вещи опасны. А тот венец, он не просто старый, в нем была иная сила. Понимаешь?

Не та ли, что сокрыта в Источнике?

И не та ли, к которой стремилась ведьма Наина, то ли жизнь себе продляя, то ли посмертие откладывая? Не та ли, что Источник изменила.

– Гришка… Григорий Аленьев. Мой старый приятель. Он хорошим был ученым. Перспективным. И куда более талантливым, чем я.

Был.

– Мы тогда вошли и… и я сказал, что нельзя трогать. Надо особистов звать. Штука опасная. Только связи нет. Связь не слишком с этими вот дружит… Гришка и сказал, что, мол, иди. А я тут. Покараулю, чтоб из рабочих никто не сунулся. Что… мне бы сообразить… увидеть, учуять след… но там такая аура смерти висела, дышать тяжко было… я и вышел.

А Гришка остался.

И не устоял.

– Я только и успел, что деда набрать… на его звонок быстрее ответят, как почуял, что он ожил.

– Гришка…

– Гришку он подмял. И еще двоих выпил… к счастью, мы только двоих вниз взяли.

– А дальше?

– Дальше я… блок поставил. Как учили. И Гришку вытащить попытался. Эта тварь… я даже не уверен, что оно когда-нибудь человеком было. Навалилось тогда на блок… ему ведь сила нужна, чтобы восстать. А у Гришки силы – пара капель.

То ли дело княжич, может, не больно талантливый в том, что экономики касается, но родовою силой сполна одаренный.

– Тогда… щит затрещал. И я понял, что если не удержу, что… плохо помню. Только что я против… немертвого? Неживого? Смешно еще стало. Мол, история – наука тихая, спокойная… и деда жаль. Он бы расстроился. А потом провал. У нас случается… родовая особенность. Когда перед глазами марево и все такое… раньше вроде как полезное качество. Боевое безумие.

Не вяжется.

Лют и боевое безумие. Это что-то из древних сказаний или любовных романов, где это самое безумие приходит в очень нужный и важный момент. А чтобы вот так по-настоящему…

– Я в больничке уже в себя пришел. Сказали, что сумел тварь накрыть. Удержать… удерживать почти десять часов, пока подмога прибыла. Если бы она на свободу вырвалась, было бы тяжко. Жертвы были бы… тем более, что копали мы рядом с городком одним… а она после сна голодная.

Княжич вздохнул.

– Гришка вот…

– Умер?

– Откачали, но… разум человеческий – хрупкая вещь. Я… семью его не бросил, но все равно чувствую себя виноватым.

От совести не откупишься. Мне ли не знать.

– Он в хорошем заведении. И за ним смотрят. Сейчас вот тихий, спокойный. Спит. Мультики вот любит. Раскраски еще. Рисует иногда… лепит. Венец тот. Подробно так. Его произведения изымают, да и сам он под особым надзором. Даже если очнется, вряд ли выпустят. Потому что…

Потому что опасное это дело, древние неушедшие за грань твари.

Я знаю.

Я тоже… столкнулась вот.

И Лютобор понял.

– Так что раскопки… дело такое… можно и откопать чего-нибудь этакого. Из прошлых времен. Поэтому любые мало-мальски серьезные раскопки требуют высочайшего дозволения. И согласований. И к группе приставляется наблюдатель от особого отдела.

– А у вас…

– Наш был стар и полагал, что ничего-то серьезного мы не откопаем. Если бы там курганы или место древних сражений, или погосты какие, или старое капище, хотя их вообще копать запрещено.

И правильно.

Всецело поддерживаю.

– А тут… вот… потом тоже разбирательство долго тянулось. Он обязан был фон замерять, колебания… да и я сам тоже… но я списывал все на мощный слой, культурный, высокую энергоемкость… тем более тварь эта пряталась. Они хорошо скрываться умеют.

Знаю.

Теперь на личном опыте.

– Вот по итогу мне орден и всучили. Заодно уж пришлось подписать кое-какие бумаги…

Я поглядела на княжича искоса.

– Особому отделу всякие люди нужны. Если… тебя это смущает.

– Нисколько.

Правду сказала. Хотя понимаю. К Особому отделу и отношение в обществе, мягко говоря, неоднозначное. Опасаются их, чего уж там говорить. Крепко опасаются.

И слухи…

Про исчезнувших в застенках граждан, которые однажды неосторожно высказались. Про эксперименты над людьми, надо полагать, теми, исчезнувшими и высказавшимися неосторожно. Про эксперименты не над людьми.

И в общем…

Неоднозначное.

Наши их тоже не любят. Честно говоря, даже сложно сказать, почему. Не по причине слухов, точно… не потому ли, что и внутренними расследованиями отдел порой занимается? А еще имеет обыкновение просто появляться и забирать дела, без особых объяснений?

– Дед посоветовал не распространяться в обществе… там не поймут. И брат сказал так же. Одно дело орден, это… достойно.

И можно записать в заслуги рода. А вот связаться себя со службой в столь специфической конторе.

– А другое дело…

– Именно. Тут, скажем так, память родовая сказывается. В свое время Особый отдел сделал многое для укрепления власти Императора. И сама понимаешь, далеко не все этому обрадовались…

Потому что, если где-то власти прибыло, то где-то её и убыло.

– Да и сейчас порой приходится заниматься делами, которые многие полагают… личными. Семейными даже.

Вроде тех книг в серебре? Даже думать не хочу, что станет с тем, кто эти книги взял да и отдал студентке Яне Ласточкиной для написания реферата.

– Поэтому я пойму, если вдруг ты сочтешь… что продолжать общение со мной… тебе теперь неприятно.

– С чего бы?

Княжич пожал плечами.

– Мало ли…

Мало ли.

Много ли.

– А зачем им историк? – я решаю сменить тему.

– Я консультирую… так уж вышло, что талант у меня все же обнаружился, – Лют, кажется, выдохнул и с облегчением. Неужели и вправду полагал, что я гордо прикажу остановиться и выйду из машины, чтобы не терпеть рядом с собой такого… какого?

Отложившего свои дела по-за сомнительной поездки на край мира? Ладно, в соседнюю область. Но эта поездка ему лично не нужна.

А дела у него наверняка есть.

И…

И вообще.

– И какой?

– Выяснилось, что я неплохо слышу старые артефакты. Более того, умею находить с ними общий язык. Я еще в университете работы писал по исторической артефакторике. Период, правда, брал узкий… но читал много. Интересная тема, на самом-то деле. С нею мне и помогли… книги там, рукописи… еще вот… Особый отдел – сложная структура. И я работаю в той его части, которая опасным наследием занимается. Скажем так. Не свечами на бабкином чердаке, но… чем-то посерьезней. Посложнее…

Да и со свечами тут, как выяснилось, многое наворотить можно. Что уж говорить о том, что посерьезней.

И выходит, что моим делом… то есть, делом Розалии, они заняться должны?

– На самом деле такие вот штуки – редкость несказанная. Так что нам повезло… не повезло тогда. Просто не повезло.

И княжич получил орден с предложением. А тот, другой, уютную палату в психиатрической лечебнице.

Да уж…

Я хотела что-то сказать. Честно. Но… ничего не сказала.

А потом мы приехали.

И я увидела дом.

Глава 2

Старый забор накренился, а в одном месте и вовсе лег, придавив сочные жирные стебли крапивы. Та, изогнувшись, поднялась меж штакетин, растопырила колючие ладони, словно предупреждая, что гостям тут не рады.

Но дом еще стоял.

И дорожка.

Помню эти плоские камни, врытые в землю. В дождь они блестели, и я порой сама лила воду, чтобы увидеть этот блеск. Желтый. Красный. В том, черном, будто серебряная пыль проступает. И я присаживаюсь, касаясь её.

У самого дома зеленой стеной поднимается сныть. Над нею, покачиваясь под собственной тяжестью, возвышаются огромные шары пионов. Надо же… и его помню. Как мешали в ведре куриный навоз и лили под корни, подкармливая. И мне еще обидно было, как это, пион ест такую гадость?

А мама смеялась.

Вот… вот лицо её, сколь ни пытаюсь, вспомнить не получается, а смех и сейчас как наяву.

Я протянула руку. И не коснулась.

Оглянулась.

Машину княжич отогнал чуть в сторону. И сам в ней остался. Спасибо. Он… хороший. Очень. Слишком даже. И пельмени лепит вкусные. И…

Выбрось из головы, Ласточкина.

Вы не пара.

И близко.

Шаг.

Старая дверь. Замок… я словно во сне наклоняюсь. Порог сложен из тех же крупных гладких камней, что и дорожка, но один – с секретом. И ключ нашелся. Старый, покрытый черной пленкой то ли земли, то ли плесени, но… пальцы стирают её.

А металл поблескивает.

Как?

И замок цел. Причем я знаю, что замок этот тот самый, который мама повесила, в больницу уезжая. Почему его не сняли? Почему он не проржавел, как должен был бы? Почему он вовсе выглядит так, будто… будто его вчера повесили?

Ключ проворачивается не сразу.

Но я стараюсь. И замок с хрустом – время все-таки сказалось – раскрывается. Я дрожащими пальцами пытаюсь вытащить его из дужек, но не выходит. И в какой-то момент палец застревает между дужкой и замком. И обидно. До слез обидно.

– Погоди, – княжич перехватил руку. – Не спеши. Давай я. Вот так.

И замок приподнял.

Палец мой злосчастный вытащил. Да и дверь открыл.

– Помощь нужна?

– Не знаю, – честно сказала я.

Изнутри пахнуло… да всем и сразу. Подгнивающим деревом. Затхлым воздухом, который случается в запертых домах. Травами. Лекарствами.

Страхом моим.

Чего я боюсь-то? Это же просто дом. Старый. Заброшенный. И не уверена, что он вообще мне принадлежит. Там, в детдоме, я как-то не думала о возвращении.

– Давай тогда я? – княжич смотрел спокойно и серьезно. – Иногда в них может прятаться… всякое.

– Венец мертвеца?

– И это тоже. Кстати, он теперь под таким именем и значится.

Не было у нас венцов.

И даже серег.

То есть одно время были, я помню, красные камушки и гнутые дужки-замочки, левый из которых обломался. Куда подевались? Еще при маминой жизни… продала?

Наверное.

Княжич присел у порога.

Провел ладонью.

Хмыкнул.

– Заговор, – сказал он. – От незваных гостей. Причем сильный, старый и на крови. Поэтому и работает.

– Как?

– Посмотри, – Лют взял меня за руку. Пальцы у него теплые, а я понимаю, что замерзла. – Вот так… не спеши. Чувствуешь?

Разве что прикосновение его.

Или… да.

Тепло, исходящее от порога. И заклятье не на нем. В нем. Заговор? Из тех самых, старых, которые наука не то, чтобы отрицает, скорее уж осторожненько так, с оглядкою, сомнением, упоминает, что есть они. Но с недоказанной эффективностью.

И в исполнении сложны.

А зачем сложно, когда можно проще и эффективней? По этой самой науке.

– Мы пройдем, – я первой перешагнула через этот порог, держа княжича за руку. Званый он гость. Званый и нужный. В сенях темно. Оконце давно заросло пылью, и свет почти не пробивается, но его хватает, чтобы увидеть стену. Да, на ней когда-то висели грабли, и лопата, и еще там, дальше, ведра стояли. А веник из березовых прутьев до сих пор жмется в углу.

И я касаюсь стены.

А под пальцами оживает сложная вязь заговоров. Они отличны от заклятий, в них нет четкой структуры, скорее уж заговоры похожи на сложные узоры из тех, что вышивают по сей день на рушниках и сорочках.

– Это… – княжич тоже видит. И руку мою не отпускает. – Надо же… я прежде только читал… твоя мать была ведьмой?

– Нет.

Я помню. Я ведь довольно большой была, когда она заболела. И будь она ведьмой… ведьмы, даже необученные, нужны, особенно в селе. Их уважают.

Им кланяются.

К ним идут с нуждой ли, с бедой ли.

А мы… к нам редко кто заглядывал. И теперь мне кажется, что матушку в селе вовсе сторонились. Не могу вспомнить, чтобы кто-нибудь к ней в гости приходил. Или чтобы она останавливалась с кем-то поболтать. Мы и в магазин-то выбирались не на привоз, а ближе к вечеру.

Почему?

Кухня.

Земляной пол. Печь… мама её белила каждую весну. А к осени та все одно становилась темною. Однажды я нарисовала на печи цветы, мелками…

Вот они, до сих пор.

– И тут, – княжич касается бока. – Твое творчество?

– Это в тот год, когда мама…

Я не смогла сказать это вслух. А он понял. Кивнул. И уточнять не стал.

– Если не она, то та, что до нее точно была ведьмой. Взгляни.

Снова вязь.

– Я не все понять могу, но вот эта часть, – палец Люта очерчивает круг, – встречается во многих мотивах украшений. Считается, что для крепости. Но зачем на печи?

– Для сохранения жара, – я вдруг поняла. – А это… это чтобы огонь не выбрался. И в стенах тоже, от огня.

Нет, узоры не стали понятны, просто… просто я вдруг почувствовала, какой из них и для чего надобен. И пожалуй, я бы смогла повторить.

Или создать свой?

Правильный.

Поэтому и ненаучные они, что нет правил, как и нет вовсе одинаковых. У каждой ведьмы своим выходит.

Комната одна. И две кровати. С высокими спинками да на пружинах. Они еще скрипели жутко, помню, когда ворочаешься. И провисали в центре. Мама под свой потом доски подкладывала. А мне на них было жестко.

Мне нравился скрип.

И что провисала эта сетка, особенно, если в кровать кирпич положить. Зачем? Понятия не имею. Но я одно время так, с кирпичом, обернутым в полотенце, и спала.

– Знаешь… я приезжала на кладбище, а не сюда… то есть после детдома как бы поехала, но… почему-то не вошла. Дом снаружи выглядел так, будто вот-вот развалится. А тут на самом деле и жить можно.

Вполне.

Пусть пол в кухне земляной и неровный, я помню, как мела его, пытаясь выцарапать из яминок мелкий сор. А здесь, в единственной комнате, одну стену которой занимает печь, пол дощатый и досочки скрипят. Туалета нет.

Ванны тоже.

Мама мыла меня в тазу, поливая сверху прохладной водой.

Воды тоже нет.

Мы ходили к колодцу, который там, во дворе.

Я огляделась.

– И пыли почти нет… немного паутины. За годы все должно было бы разрушиться.

– Не всегда, – Лют не спешил заходить, так и остался в дверях. – Раньше тоже умели использовать силу, пусть иначе, чем сейчас. Но бывает, что старые вещи выглядят так, будто их вчера сотворили.

– И почему… почему здесь ничего не тронули?

Подушки вот осели. Пуховые некогда, они были тяжелыми и огромными, но пух давно превратился в прах. Однако… здесь, в деревне, подушки – ценность, как и одеяла. Их должны были бы забрать из опустевшего дома. Но не тронули.

Из жалости к сироте? Что-то крепко сомневаюсь.

Одеяло… пуховое и большое. Мама принесла его откуда-то и, помню, это одеяло было легким, а еще невероятно жарким. За годы оно слежалось, превратилось в тонкую тряпочку. И ситец пододеяльника пожелтел. Но опять же, оно есть.

Как и покрывало.

И полка с книгами… да, не читать, но на растопку сгодились бы. Мебель старая, но добротная. А скатерть расшита васильками. Мамина работа. Я погладила эти цветы, мысленно попросив прощения за то, что так долго ехала.

– Возможно, войти не смогли? – предположил Лют. – Тут же заговор…

От гостей незваных.

Надо… закрыть глаза. Вспомнить. Больницу вот помню распрекрасно. Ту женщину в темном костюме с юбкой, которая еще норовила перекрутиться, тоже помню. Социальный работник. Она говорила тихо и как-то виновато, хотя уж точно в моих бедах её вины не было.

Запах её духов.

Поминки…

Похороны. Гроб. Могила. И не здесь, не на деревенском кладбище, что логично было бы, а там, в райцентре. Доктор сумел получить место на муниципальном кладбище. И многое другое…

Надо бы его найти.

Спасибо сказать.

И не только ему… в детский дом тоже. Можно ведь и не просто заглянуть. У меня деньги есть, с которыми я понятия не имею, что делать. А там постоянно что-то да нужно было. И в больнице тоже наверняка найдется что-то, на что бюджета не хватает.

Они ведь не обязаны были со мной возиться. Ни доктор тот, ни… другие.

Я провела пальцами по старенькому комоду с зеркалом. Стекло помутнело, как и полировка комода.

– Хотя будь что-то и вправду ценное, это бы не остановило, – произнес Лют.

Нет ничего ценного. В старом шкафу, двери которого запираются на ключ, хранится белье. Белые простыни. Наволочки. И пододеяльника два, самых простых, ситцевых. Ниже – мамина одежда. И моя тоже. Юбки. Пара блузок… а ведь не помню, чтобы я в школу ходила.

Странно.

Я должна была бы, ведь возраст… но в упор не помню. И одежды школьной нет. А вот учебники на столе лежат, стопочкой. Тетради опять же. Я пролистываю. Надо же, какой аккуратный у меня был почерк.

Неграмотной я не была. Читать и писать умела. И что-то знала, если в детдоме в школу как раз-то пошла и со всеми… четвертый класс, кажется?

Или третий?

Главное, что тогда мне было неуютно. Хотя… это детдом, мне там в принципе было не слишком уютно, да и мамину смерть я переживала. Первый год вообще как в тумане.

Не понимаю.

Газеты какие-то. Да, мама выписывала. И снова книги. Пушкин. Толстой почти полное собрание. Потрепанные обложки, и значит, читали их… точно, читали. Помню, как мама сидела у окна с книгой. И я еще крутилась, что-то спрашивала, а она вздыхала и отвечала.

Ни на одной нет библиотечного штампа.

Я потрясла головой и вернула книгу на место.

Документы…

Нет ничего. А я ведь знала, где папка лежит. Мама уже потом, как заболела, не раз и не два показывала мне её. И все повторяла, что там документы. Но в больницу она поехала сама и уже с этой папкой. Значит, забрала с собой?

Вот все-таки что я хочу найти?

Свое прошлое?

Себя, настоящую?

Я закрыла глаза и потянулась. Дом… тут моя память. Родовая? Матушка не рассказывала ничего… а и вправду. У меня ведь должны были быть родственники. Или она тоже сирота и о своих родителях ничего не знала? А родители отца? Две сироты? В деревенском доме… нет. Откуда же этот дом взялся…

Помню.

Вдох.

Солнце помню, что пробивается сквозь трещину в стекле. И бумагу эту. И еще ту, что клеили по осени, пытаясь хоть как-то утеплиться. Я и мама.

Всегда вдвоем.

И когда она уходила, мне… мне становилось одиноко. Это тоже помню. Пол. Пылинки, что танцуют в свете. И тени под кроватью. Вообще-то там стояла коробка, куда мама складывала куриные яйца. И еще простынь лежала, старая, на которой сушилась мать-и-мачеха.

Другие травы.

От трав вкусно пахло…

Кошка на подоконнике, трехцветная и с глазами странными. Один голубой, второй желтый. Сидит, щурится, смотрит на меня. А когда я начинаю хныкать, не от страха, почему-то одиночество нисколько не пугало, она лениво спрыгивает и идет. Кошачий хвост вьется лентой, и касается ладоней. И я начинаю ловить его, но ухватить не получается.

Обидно.

И смешно еще.

И я смеюсь, громко…

Сколько мне? Разве дети помнят себя в таком возрасте?

А вот уже старше, да… я разглядываю картинки. И еще мама принесла карандаши. Они далеко не все новые, некоторые вообще сточены наполовину, но зато рисуют. И листики. Не альбом, но старые обои, которые мама нарезала квадратами. Я ложусь на пол и тоже пытаюсь рисовать.

Кошку.

Та привычно лежит на подоконнике, снисходительно наблюдая за моими попытками.

Кошка…

В деревне кошки – это же нормально. Они в любом доме были, а то и не по одной. Они выходили гулять и возвращались, когда им вздумается. Они ловили мышей, а порой и крыс. Они… куда подевалась наша после маминой смерти?

Или… еще раньше?

Почему память такая странная? Нет бы сразу и все выдала, желательно в хронологическом порядке, а она тут подсовывает картинки-ребусы. Разгадывай, как хочешь.

Мама плачет.

У нее на платье грязь. А платье новое, я помню, как мы его вместе выбирали. В город ездили. А это событие. И в магазин зашли, он еще мне огромным показался. А там платья. Мне тоже купили, и еще курточку удивительной красоты. А маме вот это, бледно-голубое с вышивкой по подолу. А теперь на нем расплывались уродливые пятна.

И я не знаю.

Мне страшно. Я спешу обнять её, успокаиваю, шепчу, что отстираю, обязательно…

Откуда пятна?

Нет, она могла бы вымазаться случайно, наверное, но… точно. Пятна были на спине, и такие… округлые? Будто… будто кто-то бросил в нее чем-то… грязным.

А она гладит меня по волосам.

И кошка, та самая, трехцветная с глазами, который один желтый, один голубой, втискивается на руки. Она мурлычет, громко, как трактор. И боль отступает.

Наша боль.

Я выдыхаю.

И руки убираю. В этом доме нет ничего. Ни тайников, ни погреба. Точнее погреб как раз имеется, я в него загляну, просто, для порядка, раз уж вернулась.