Buch lesen: «Сам ты девчонка!»

Ложь, мальчишки и комары

Интересно, а у всех детей брови срастаются в одну и выпадают молочные зубы? Потому что у меня одна тонкая светлая бровь, и всё время шатаются зубы. А моя мама говорит, что такое часто случается с детьми. Хотелось бы верить, но взрослые часто врут.

Вот одна история для примера. Однажды учительница Фи-Фи (а она считается взрослой) заявила, что любовь окрыляет. Я тут же представила как огромная Мадам Сижу порхает над Чувствиллем. Ну, уж нет! И вообще, интересно, тогда куда же подевались крылья родителей? В общем, верить я не спешила. Дети совсем не так наивны и просты, какими могут казаться.

В нашем городе мало в кого можно влюбиться. Но, когда речь идет о правде, я готова на всё. Поэтому на уроке, тщательно выбирая возлюбленного, я остановилась на Троппи. Пусть он задира и к тому же мальчишка… Зато он не любит географию, а это делает нас гораздо ближе.

– Троппи… – прошипела я. – Троппи!

Он сидел, согнувшись над книгой, и болтал тоненькими ножками в разные стороны. Это так сердило, что язык даже принялся расшатывать зуб.

«Может надо как-то особенно это делать?» – подумала я и тут же вспомнила, как мой папа подмигивает маме. Я не умею подмигивать одним глазом, поэтому подмигивала двумя сразу. Троппи очень старательно избегал меня, словно нарочно. Но, как только началась перемена, он как ужаленный вскочил и, нахмурив брови (или бровь, если верить маме), завопил:

– Что ты жмуришься, как виноград на солнце? Что тебе надо, Ия?!

– Влюбиться! – гордо отвечала я.

Сперва Троппи долго смеялся, потом обозвал глупой, а после разрешил влюбиться. Но только из-за страха, потому что увидеть Мадам Сижу, порхающую в облаках, всё равно, что съесть варёный лук.

 В центре нашего города стоит гигантский уродец – высокое заброшенное здание, которое начинали строить много раз и много раз завершали, потому что Мадам Сижу никак не могла определиться, нужно оно или нет. По итогу это место назвали Признательной, и ходят туда, чтобы признаваться в самых разных вещах. Например, все влюбленные оставляют свои имена на стенах Признательной. Это означает, что теперь они очень любят друг друга, а не просто любят. Очень – это тоже важно.

Сразу после занятий мы потащились в Признательную. Троппи всю дорогу рассказывал, какой он умный и ничего не боится. А я думала, что будет просто ужасно, если учительница Фи-Фи соврала. Любить Троппи было всё сложнее и сложнее…

Наконец мы стояли в Признательной, стены пестрили, как небо во время салюта. Пришлось взобраться почти на последний этаж, чтобы отыскать место, куда помещалось бы пара имён. А потом ещё долго спорить, чьё имя будет первым.

– Ты что-нибудь чувствуешь? Может боль в спине или… – спрашивал Троппи, когда мы оба косились на жутко кривую надпись «Ия и Троппи». Я покачала головой и предложила обвести надпись в сердечко, чтобы сработало наверняка.

– У меня не выросли. – шмыгнул он носом.

– Может они вырастают в ответственный момент? Это надо как-то проверить. – говорила я скорее сама с собой, чем с Троппи.

– А как? – спросил он, лениво тыча сухой веткой в признание в любви.

Я думала и продолжала расшатывать передний зуб, который очень мешал весь день. В этот момент прямо на лоб Троппи приземлился ужасного размера комар. В самом деле не могла же я упустить момент, чтобы как следует треснуть Троппи по лбу? Я встала напротив него и уверенно сказала:

– Замри-ка… – смотря прямо в его малюсенькие глаза, я продолжила расшатывать зуб и хмурить свою единственную бровь. Я медленно тянулась к Троппи, представляя, как вот-вот тресну по его огромному лбу! Троппи не двигался, но лицо у него скривилось. И в самый ответственный момент он увернулся, а я упала с верхнего этажа.

Пролетев несколько лестниц, пару птиц и густое дерево, я в конце концов приземлилась на траву.

«Как больно любить, как паршиво и больно… очень больно, особенно ногам и спине…» – думала я, глядя в светлое, почти стеклянное небо.

Если быть честной, я очень хотела крепко полюбить Троппи, когда падала. Тогда бы у меня выросли крылья, и я не потеряла свой зуб, и не слегла бы в больницу с переломом всего.

Итак, взрослые – сплошное разочарование. А я застряла в гипсе на долгое-долгое время! Вот до чего доводят ложь, мальчишки и комары.

Страна Стеклянного шара

Шел Бог знает какой день постельного режима: я уже полностью разрисовала гипс, меня навестили все, кто только мог, и даже Троппи. Моя тоска доросла до учебников истории и разговоров с папой Снобом о нашей маленькой стране.

– Страна Стеклянного шара… Ты хоть задумывалась, почему мы так названы?

Когда взрослые задают такие вопросы, всегда страшно отвечать. И вроде промолчать – плохо, но ответить ещё хуже. Поэтому я промолчала, а папа Сноб продолжил.

– Правильно! Потому что мы живём в стеклянном шаре! – и он засмеялся. Это было совсем жутко. Иногда взрослые смеются над обычными вещами, таким странным смехом. Как бы сказать, чтобы не обидеть взрослых? Наверное, так не получится, поэтому я лучше не буду это описывать.

– Такие шары обычно дарят как сувенир, внутри целые улицы и города, а ещё идет снег из блесток! – продолжал папа. А я покосилась на него, ощущая, как вот-вот начнется рассказ про всю историю нашей небольшой страны.

«Интересно, все папы такие умные или только Снобы?» –  подумала я.

– Время течет иначе, дети говорят сразу, как только рождаются… – папа высоко задрал нос и закрыл глаза. – А гражданская война! У нас богатая история! Раньше странной правили сестры Мадам Сижу и Мадам Бегу. Но они очень разные, – его палец резко поднялся в небо и тут же упал вниз, —постоянно ссорились, и в конце концов, разошлись! Страну разделили на два города.

Папа Сноб больше всего в жизни любит две вещи: маму и историю. Мне кажется, он целый день готов говорить о стране Стеклянного шара, глядя на маму Бонс. Но правда в том, что мне история совсем не нравится, мне не нравится Чувствилль, мне не нравятся его глупые законы, и мне не нравится, что я не могу обнимать родителей или хотя бы говорить об этом. А ещё мне не нравится теплое молоко с пенкой.

Вся беда в том, что за

По правде, у меня есть мечта, но я о ней никому не рассказываю, иначе нас оштрафуют. Я мечтаю побывать в Бегундии. Она находится на противоположном конце Стеклянного шара. Там бывали единицы, и все они после возвращения ведут себя как-то странно… Машут руками при встрече, считают ворон, обнимаются! На уроках нам говорили, что жители Бегундии только и делают, что носятся с делами, а правит там тощая Мадам Бегу. Она настолько любит двигаться, что предпочитает не спать вовсе, из-за этого у нее огромный синяк под левым глазом и чуть меньше под правым. Вот бы побывать там хотя бы однажды!

Папа Сноб все ещё говорил, а я уже начинала засыпать. Когда кто-то умничает, всегда хочется спать.

«Господи, пусть у меня вырастет новый зуб, и пусть моя бровь станет двумя бровями. И пошли мне друга, с которым я отправлюсь в Бегундию! Я обещаю Тебе учить географию и больше никогда не влюбляться. Аминь» – сказала я про себя и уснула.

 Последние дни в гипсе оказались самыми забавными. Я постоянно говорила со стеной-болтушкой в своей комнате, а она очень несерьёзная, так говорит папа. Вообще, дома в Чувствилле ужасные сплетники! Потому что все стены без исключения имеют уши и рты, да и к тому же не по одной паре. По правде говоря, в Чувствилле все только и делают, что говорят и слушают.

Мне сняли гипс через несколько дней. Пришло время возвращаться в школу. Мама Бонс даже подарила мне новое платье: красивое, светло-голубое с рукавами-буфами и узорчатым воротником. Надеть мне его, конечно, не разрешили, повесили красиво в шкаф «на особый случай».

– Мама! Я чуть не умерла, что ещё должно случиться, чтобы я смогла надеть это платье? – бунтовала я.

В школе всё было как прежде, мне даже стало грустно. Я нафантазировала себе поздравления, открытки и стихотворения в честь того, что я поправилась… Но ничего такого не случилось. Вообще, в жизни часто что-то не случается.

Когда я вернулась домой стена-болтушка рассказала, что у нашей соседки, тёти Мо, появился сын. Первое, что он сказал: «Сила действия равна силе противодействия». Это был какой-то физический закон. Тётя Мо наверняка страшно испугалась, что её теперь оштрафуют на дорогие воспоминания. Воспоминания – это наша местная валюта. Мама говорит, что платить ими гораздо дороже, чем какими-то деньгами.

«У меня появился новый сосед…» – я не могла нарадоваться, даже аппетит пропал от волнения. Из болтовни стен удалось выяснить, что малыша назвали Тире и что тётя Мо работает переводчицей с бегундинского, поэтому она читала все эти жуткие вещи про цифры, а Тире просто запоминал. Так что штраф ей не выпишут.

Тем же вечером мне официально запретили общаться с «физиком, математиком и Минусом!», то есть моим новым соседом Тире. Не знаю почему, но меня это очень обидело.

– Но он же не виноват, что тетя Мо переводчица! – взывала я.

– Милая, а что скажут стены-болтушки о том, что ты хочешь дружить с математиком? – почти шепотом сказал папа, чтобы стены не услышали, а уже следом громко добавил, чтобы слышали все, даже сама Мадам Сижу. – Это же позор! Никаких математиков в нашем обществе быть не должно! –  стены-болтушки тут же начали повторять фразу папы Сноба и разносить её по всему городу.

В любом случае настроение упало куда-то в живот. Мне хотелось налопаться чего-то вкусного, но мама Бонс вкусное готовит только на выходных и по праздникам. Поэтому я просто легла на кровать и уставилась на стену-болтушку. Мне повезло с ней, она очень дружелюбная и безумная хохотушка. Стена рассказала мне несмешную шутку и так громко засмеялась, что другие стены в нашем доме тоже затряслись. Всё это напоминало землетрясение, словно Стеклянный шар попал в лапы кота! И я даже немного испугалась, потому что книги на моей полке начали бегать по шкафу. Вскоре я услышала вопль папы Сноба. Когда я выглянула из комнаты, то увидела, что он держится за голову, а возле него, на полу, лежит томик Толстого. По правде говоря, это тяжелый удар. А правда – это ведь самое важное.

***

Есть один секрет, который не знают взрослые: в школу ходят не за знаниями, а за друзьями. Занятия в школе всегда кажутся скучными, а особенно когда ты сидишь один. А я сижу одна и к тому же за первой партой, несмотря на мой высокий рост. Это делает школу просто невыносимой! Даже представить страшно моё положение. Я обречена на одинокое существование отличницы. Мне даже списывать не у кого, а давать списывать самой не нравится.

Одним утром всё изменилось: мой новый сосед Тире пошёл в школу! Он очень умный, почти как я, так что его взяли сразу в мой класс. Тире невысокого роста, худой, с растрепанными черными волосами и глазами бусинами – в общем, очень напоминает воробья.

Никто не хотел с ним сидеть, потому что он был самым младшим, и все знали, что он сказал в первый раз. По правде говоря, а я очень люблю правду, все его боялись. Люди всегда боятся того, чего не знают. Никто не хотел быть другом и даже соседом «математика». А я уже была его соседом по дому, поэтому мне ужасно хотелось стать его другом! Предел мечтаний – чтобы Тире стал моим соседом по парте! Уж очень мне хотелось иметь в друзьях кого-то непохожего на папу Сноба или Троппи.

– Тире, садись со мной! Вот, можешь даже сесть у окна, если хочешь!

Я позвала его рукой и очень широко улыбнулась, наверное, даже слишком широко, потому что у меня стянуло рот. Тире как-то сомнительно взглянул на меня и потом оглядел класс. Идти ему было некуда: либо ко мне за парту, либо за дверь. Тире уже тогда был очень смелым, поэтому он медленно пошел навстречу ко мне и моей первой парте напротив учителя. Я очень переживала, что кто-то из ребят скажет гадость про Тире, например, ужасный задира Троппи.

– Ап-х-чи… Минус! – будто чихая, сказал Троппи.

Все застыли. Я так испугалась, что сейчас что-то будет. Учительница Фи-Фи, как назло, куда-то пропала. Все не сводили глаз с Тире. Он медленно повернулся к Троппи, засунув руки в карман брюк, и как настоящий гангстер сказал:

– Ты заболел? Тебе нужно подлечиться, хочешь в больницу отправлю?

У класса рты пооткрывались, а Троппи весь покраснел и вмялся в стул. Это было ужасно, стены начали дребезжать. А Тире так и продолжал угрожающе нависать над Троппи. Казалось, что ещё секунда и он заплачет. Но тут уже вбежала учительница Фи-Фи.

– Тире Мо! Немедленно прекрати задирать своего одноклассника и займи свободное место! – запищала учительница, голос у нее был пренеприятный: высокий, визгливый, словно кто-то мелом по доске скрипит.

– Но это Троппи первый начал! – неожиданно сказала я и тут же пожалела об этом.

Одноклассники опять пораскрывали рты. Я даже заметила, что у Лили нет заднего зуба, а она сидит через парту от меня. Может, мама была права насчет зубов? Тире тоже заметил, что у Лили нет зуба, об этом он мне рассказал по дороге к директору. Но это уже было неважно, потому что теперь все знали, что мы с Тире соседи и друзья!

Как я и мама стали преступниками

Вечером мне знатно досталось от папы Сноба – запретили читать и велели держаться подальше от Тире. Допустим, если первое я охотно выполняла, то со вторым была в корне не согласна.

Вот Тире повезло больше! Я лежала на кровати, а стена-болтушка передавала мне разговор Тире и его мамы на левое ухо та-а-ак тихо, что даже я едва слышала. Мама Мо сказала: «Надо было треснуть этому Троппи как следует!», а потом она прибавила: «Лучше бы я выбрала другую профессию, тогда бы тебя никто не обижал…».

Я представляла, как было бы здорово, если бы они крепко друг друга обнимали и, даже возможно, Тире сидел бы у мамы Мо на коленках. Не знаю, почему мне так представлялось. Иногда хочется, чтобы мамы брали детей на колени и обнимали. Несмотря на то, что в городе есть глупый запрет на любое объятие, бег или прыг. В общем-то, здесь даже руку при встречи жать не принято, потому что слишком активно для такого душевного города. Но, думаю, что нарушить глупый закон ради любви вовсе не так страшно.

Той ночью мне приснился сон, что мы с мамой были настоящими преступниками – обнимались, а ещё она угощала меня любимым молочным коктейлем. Но нас сдал Троппи, потому что его мама никогда не нарушала закон ради любви, вот он и взбесился. Нас оштрафовали за превышение физического контакта, папа Сноб заплатил очень дорогими воспоминаниями и Мадам Сижу запретила мне подходить к маме. Так себе сон, если быть честной.

Утром я выглянула на кухню, за столом сидел папа Сноб, он читал газету и что-то жевал.

– Пап, а у нас много воспоминаний есть? – я хотела узнать на случай, если мы всё-таки будем обниматься с мамой.

Папа посмотрел на меня исподлобья и коротко ответил: «Достаточно». Интересно, а достаточно – это много или мало? Но у папы был вид такой, как бы сказать, суровый что ли. Я решила сама выяснить, сколько это – «достаточно». Пришлось прокрасться в комнату родителей и аккуратно залезть под стол, где живет коробка памяти.

Коробка памяти есть у каждого жителя Чувствилля. Это похоже на кошелёк или копилку, только в ней хранятся воспоминания. Папа говорит, что коробка памяти «вообще вещь поганая, хоть и дорогая». Однажды он отдал важные воспоминания и теперь уже ничего не помнит о своей школьной любви. А мама и рада! Я слышала, что мамам не нравится, когда папы вспоминают о своей прежней любви.

«Достаточно» – это жуть как много! Мне это стало ясно, как только я открыла коробку. Ведь воспоминаний у нас было очень-очень много.

– Па-а-ап! Па-па! Пап! – я шла с коробкой в руках на кухню. – Пап… А ты меня сильно любишь?

Он, не глядя на меня, грозно ответил: «Достаточно». Будь я глупой и маленькой, я бы решила, что «достаточно» – это непонятно сколько. Но я-то знаю правду, «достаточно» – это очень много.

– Пап, а спроси у меня, как сильно я тебя люблю.

– Ия, что тебе нужно? – обычно папа не жалуется на память, но я всё же повторила просьбу. – Хорошо, и как сильно ты меня любишь? – он задал вопрос, не отрываясь от чтения.

– Вот так! – я выставила руки и громко тряхнула содержимым коробки, чтобы папа Сноб посмотрел на меня. Небольшая стеклянная бутылка зеленого цвета выпала и с шумом превратилась в маленькие зеленые стекляшки. Папа Сноб медленно опустил книгу и устало глянул на осколки, которые превращались в пыль.

– Ты что? Ты что сделала?! – вдруг начал повторять он. – Ты всё… Бонс! Бонс! Она всё…

Откуда не возьмись появилась мама. У мам есть такой талант – вдруг появляться, если что-то идет не так. Мама взяла меня за плечи и тряхнула, что было очень странно, ведь она обычно даже рукой при встречи не машет. Перед отправлением в комнату я успела стащить изумрудный осколок, который удалось сохранить до того, как воспоминание превратилось в пыль.

Спустя несколько страниц книги, в комнату вошла мама Бонс.  Она аккуратно села на кровать и улыбнулась уголком рта.

– Мама, клянусь, я только хотела узнать, сколько значит «достаточно»! – я старалась не тараторить, но это всегда случается, когда нервничаешь. – Прости, мам. – я чувствовала себя виноватой и мне хотелось подарить папе новое воспоминание, гораздо лучше забытого.

– Ия, не бери больше коробку памяти. Воспоминания – очень дорогая вещь. Люди их берегут, чтобы случайно не забыть что-то важное. – голос у нее был ласковый и добрый.

– Сноб забыл наше знакомство… – она сжала рот в тонкую полоску, потом взглянула на мое кривое от страха лицо и сразу принялась объяснять.

– Нет! Он меня помнит! Помнит! Забыл только первую встречу. – я подавилась лимонадом, и он полился через нос. Мама засмеялась негромко.

– Сноб тогда сказал: «Вода всегда найдет выход!», – она улыбнулась очень широко и шепотом продолжила, – и влюбился…

Мне было жаль маму. Папа спокойно пил чай на кухне, потому что ничего уже не помнил, а она помнила всё. Взрослые говорят: «Не дай Бог забыть», а я думала тогда, как удобно ничего не помнить. Ведь папе сейчас гораздо лучше, чем маме.

– Но у вас есть много других воспоминаний! – возразила я, а когда поняла, что мама совсем никак не реагирует на меня, добавила – Как думаешь, папа теперь разлюбил меня?

– А почему он должен разлюбить тебя? – она забавно глянула на меня, так глядят на что-то глупое, но милое.

– Я ведь… и теперь у нас недостаточно… – отвечала я, ощущая щекочущие слезы на глазах.

«Нет, я не буду плакать. Я не буду плакать… Я не буду…» – повторяла я и внезапно заплакала.

Мама ничего не ответила, а только слегка обняла меня одной рукой. От этого сердце у меня чуть остановилось и потом начало работать как что-то сломанное, но живое. Мы нарушаем закон! Мы. Нарушаем. Закон. Взрослые бы сказали: «Этого было более чем достаточно для поддержки». А мне хотелось ещё! И это натолкнуло меня на мысль – может, детское «достаточно» отличается от взрослого?