Песнь 5-я
Настает утро; Ева рассказывает Адаму свой тревожный сон; сон огорчает его, но он успокаивает ее. Они выходят на свою ежедневную работу; у дверей кущи они воспевают утренний гимн. Бог, желая предупредить всякое оправдание со стороны человека, посылает Рафаила напомнить ему о долге послушания перед Богом и о его свободной воле, и, вместе с тем, предупредить его о близости врага, кто он, почему сделался его врагом, и обо всем, что полезно было знать Адаму. Рафаил спускается в Рай. Адам, сидя у входа своей кущи, издали видит приближение его; он идет навстречу Ангелу, приводит его в свою беседку, угощает его самыми лучшими райскими плодами, сорванными Евою; их разговор за столом. Рафаил исполняет данное поручение, напоминает Адаму о его состоянии и о враге; рассказывает, по просьбе Адама, кто этот враг, что побудило его к вражде, начиная с первого возмущения его в Небе; как мятежный дух увлек свои легионы на северную сторону Неба, как призывал их там вместе с ним восстать против Бога, убедив всех, кроме серафима Авдиила, который не поддался его доводам, оспаривал их и оставил мятежника.
На востоке розовыми стопами приближалось утро, осыпая землю драгоценным жемчугом, когда Адам проснулся в обычный час. Спокойно и ровно текла в нем чистая кровь, потому и сон его был легок как воздух, и незаметно рассеивался от шелеста листьев, от журчанья ручьев, еще окутанных ночными парами, от звонкой ранней песни птичек, порхавших на каждой ветке. Он был удивлен, увидев, что Ева еще спит, с беспорядочно раскинутыми волосами, с лицом, пылающим как бы от тревожного сна. Приблизившись к ней, Адам с любовью склонился над своей женой, восторженно любуясь ее красотой, блиставшей несравненной прелестью и наяву, и во сне. Тихо коснувшись руки ее, он шепчет ей голосом нежным, как дуновение зефира на Флору: «Проснись, прелестная подруга, моя жена, которую я искал так долго, последний и лучший дар Неба, вечный источник новых восторгов, проснись; утро сияет и освеженные росой поля призывают нас к себе; мы теряем лучшую утреннюю пору; мы видели бы теперь рост наших нежных растений, как цветут лимонные рощи, как слезится мирра и бальзамический тростник, как окрашивается вся Природа в ее яркие краски, как пчела извлекает из цветка сладкий, душистый сок».
Нежный шепот будит ее, но она испуганным взором смотрит на Адама; потом, прижав его к сердцу, говорит ему. «О ты, моя слава, мое совершенство, в тебе одном нахожу покой и счастье! Какая отрада для меня видеть твое лицо и светлое утро! Но в эту ночь (о, подобной ночи я до сих пор не знала), я видела сон, – и, не знаю, сон ли то был, потому что я видела в нем не тебя, как бывало, не труды прошедшего дня или планы будущего утра, – нет, я томилась каким-то соблазном, какою-то тревогою, какой не знавало еще мое сердце до этой печальной ночи. Мне снилось, что кто-то так нежно шепчет мне на ухо, зовет на прогулку. Я думала сначала, что слышу твой голос; он говорил: «Зачем спишь ты, Ева, теперь, в чудный час прохлады, тишины, когда ночное безмолвие нарушается лишь трелями соловья, который один не спит и заливается своей сладостной песнью, вдохновенной ему любовью? Полный круг луны сияет на Небе и своим мягким светом возвышает красоту природы, придавая ей мечтательную прелесть. И это напрасно, никто не созерцает этой картины. Небо не спит, все очи его открыты. Кого же хочет оно видеть, как не одну тебя, желание всей Природы? Присутствие твое радует все, что есть живого; твоя красота влечет к тебе неотразимо; увидев тебя раз, хочется вечно смотреть на тебя».
Я встала, я думала, что ты зовешь меня, но тебя не было, я пошла искать тебя, и как будто иду я одна по разным тропинкам и вдруг прихожу к тому запрещенному древу познания. Прекрасно было оно. Теперь моему воображению оно казалось еще красивее, чем при дневном свете. Я с изумлением смотрела на него; вдруг вижу, стоит подле дерева кто-то крылатый, как те посланники Небес, что мы часто видим. Его кудри, влажные от росы, разливали аромат амврозии; он также смотрел на дерево: – «О чудное дерево, – восклицает он, – ты так обременено плодами, неужели никто не удостоит облегчить тебя от этой тягости и отведать твою сладость, ни Бог, ни Человек? Разве все так пренебрегают знанием? Какая причина, кроме зависти, могла запретить вкушать твои плоды? Пусть запрещает, кто хочет; никто не заставит меня дольше отказываться от предлагаемого тобою блага. И с какою же целью тогда было ты посажено здесь?» – Сказал и, не задумываясь, смелой рукой срывает плод, вкушает его! Вся кровь во мне застыла от страха при этих дерзких словах и преступном поступке, но он в восторге восклицает: «О божественный плод, сладок ты сам по себе, но, как плод запрещенный, еще слаще; действительно, тебя вкушать могут лишь боги, однако ты можешь людей превращать в богов. Отчего же людям не сделаться богами? Чем более сообщается благо, тем обильнее плоды его. Творец ничуть не потеряет от этого, напротив, это только возвеличит Его славу. Приблизься сюда, счастливое создание, ангельски прекрасная Ева, раздели со мною этот плод; ты счастлива, но можешь быть еще счастливее, хотя достойнее счастия быть не может. Отведай этот плод и будь богиней среди богов; ты не будешь более ограничиваться одной землею, но – ты будешь парить в воздухе, как мы, ты сможешь возноситься на Небо; по твоему достоинству оно давно должно принадлежать тебе. Ты увидишь, как живут боги, и так будешь жить сама». Сказав это, он подходит ко мне и подносит мне к самым устам половину того самого плода, что он сорвал. Чудесный аромат возбудил во мне такое желание вкусить плода, что я, казалось мне, не могла противиться дольше. Тогда мгновенно я поднялась до облаков; глубоко надо мною расстилалась громадная поверхность земли – величественная, разнообразная картина. Я дивилась своему полету и перемене, вознесшей меня на такую высоту. Вдруг спутник мой исчез, и я как будто бы упала вниз и заснула глубоким сном. О, как я рада была, когда пробудилась, что это был лишь сон!» – так рассказывала Ева про тревожную ночь. Огорченный Адам отвечал ей:
«Совершеннейший мой образ, лучшая моя половина! Твое душевное смятение в эту ночь огорчает меня также; меня беспокоит этот странный сон; боюсь, не таится ли в нем зло. Но откуда же может прийти зло? В тебе оно не может быть, ты создана непорочной! Но знай, в душе нашей хранится много низших способностей духа; они все подчинены Разуму, как главе. Между ними первое место занимает Воображение: из всех внешних предметов, о каких дают ему представление пять бдительных чувств, оно создает видения, легкие образы; Разум дает им смысл, разделяя или связывая их между собою, и отсюда происходит все, что мы принимаем или отрицаем, все, что зовем наукой или мнением. Когда Природа покоится, Разум удаляется в свой глубокий тайник; часто, в его отсутствие, Воображение, любящее играть его роль, бодрствует, чтобы подражать ему; но, неправильно связывая образы, часто, особенно в сновидениях, производит нелепые представления, перепутывая в них слова и дела минувшего дня или времен давно прошедших.
Мне кажется, в этом сне твоем есть некоторое сходство с нашей последней вечернею беседой, только с какими-то странными прибавлениями. Но не печалься. Зло может закрасться в душу Человека и даже богов, без их ведома, и исчезает, не оставляя в ней никакого дурного следа. Надеюсь, что наяву ты никогда не согласишься на поступок, которого ты ужаснулась и во сне. Итак, не падай духом, не омрачай твоих взоров, всегда радостных и ясных, как первая улыбка веселого утра. Встанем, пойдем на нашу приятную работу в тени рощ, у ручьев, среди цветов, благоухающих теперь из полуоткрытых чашечек самыми чудными ароматами, которых они не тратили ночью, чтобы сберечь их для тебя».
Так старался он развеселить свою прекрасную подругу, и она повеселела, но из глаз ее в безмолвии скатились две слезы; она отерла их волосами; еще две драгоценные капли готовы были упасть из их прелестных хрустальных источников, но Адам поцелуем осушил эти нежные знаки кроткого раскаяния и благоговейного страха невинной души, содрогающейся при одной мысли о грехе.
Успокоившись, они спешат в поля; но, выйдя из своего тенистого крова и встретив первый рассвет утра и только что взошедшее Солнце, выплывшее из-за океана и росистыми лучами осветившее весь восток Рая и счастливые равнины Эдема, они прежде всего низко преклоняются перед величием Творца и совершают молитву, каждое утро повторяемую ими, но всегда в новых выражениях. Святой восторг каждый раз внушал им новые слова для восхваления Создателя, и молитва их, пели ли они ее или говорили, всегда красноречиво лилась из их уст, в прозе или в стихах, таких сладкозвучных, что ни лютни, ни арфы ничего не прибавили бы к их чудесной гармонии. Они начали так:
«Все это Твои дивные создания, Отец Всеблагой, Всемогущий! Вся эта чудная красота вселенной – творение Твоей руки! Как же дивен Ты Сам, Неизреченный, восседающий превыше Небес, незримый для нас или слабо лишь видимый в этих малейших Твоих творениях. Но и в них является Твоя несказанная благость и могущество. Поведайте вы о Нем, вам доступнее это, о Ангелы, сыны света: вы созерцаете Его, и с песнопениями и хорами, радостные, окружаете Его трон в вечном сиянии дня без ночи, вы, жители Небес!
Да соединятся на Земле все твари и да прославят Того, Кто есть начало, конец, середина всего, будучи Сам бесконечен.
Ты, прекраснейшая из звезд, последняя спутница ночи и верная предвозвестница дня, когда, перестав принадлежать сумраку, ты венчаешь своей блестящей диадемой улыбающееся утро, прославь Творца в твоей светлой сфере в тот сладкий час, когда загорается первый луч денницы.
Ты, Солнце, око и душа этого пространного мира, познай в Нем твоего Владыку, в вечном течении возвещай Его славу, когда ты восходишь, когда высоко сияешь в полдень и когда угасаешь.
Луна, ты, встречающая восход великого светила и изчезающая вместе с неподвижными звездами, вправленными каждая в свою летящую орбиту, и вы, планеты, блуждающие светила, все пять[113] кружащиеся в таинственном танце под звуки небесных гармоний, возвестите хвалу Того, Кто из мрака вызвал свет.
Воздух и вы, Стихии, первое рождение чрева природы, вы, в четвертом союзе[114] совершающие вечный круговорот, бесконечно разнообразные, всепроникающие и всесозидающие, в постоянных ваших превращениях, воздавайте непрестанные, всегда новые хвалы Великому Творцу.
Вы, Пары и Туманы, восходящие теперь с холмов, с дымящихся вод, сумрачные и серые, пока Солнце не позолотит вашей волнистой пелены, поднимайтесь лишь во славу великого Зиждителя мира-, покрываете ли вы тучами потемневшее небо, поите ли жаждущую землю, падая дождем, в восхождении или падении, превозносите всегда Его славу!
Вы, Ветры, дующие с четырех концов Света, дыханием вашим тихим или бурным, разносите Его хвалу. Вы, Сосны и все деревья, склоняйте ваши вершины в знак поклонения Ему! Источник и вы, ручьи, текущие с тихим журчаньем, хвалите Его вашим нежным шепотом. Да соединятся голоса всякой живой души: вы, Птицы, устремляющие ваш полет к вратам небесным, в ваших крыльях, в песнях ваших возносите Его хвалу!
Вы, скользящие в водах, и вы, живущие на земле, все вы, величественно попирающие ее или смиренно ползающие по ней, свидетельствуйте – храню ли я молчание: утром и вечером воспеваю я Его славу холмам и долинам, ручьям и тенистым рощам, и песнь моя учит их повторять хвалу Его.
Хвала Тебе; Владыка вселенной! Будь милостив к нам. посылай нам всегда одно благо, и если ночь породила или скрыла зло, изгони его, как теперь свет изгоняет тьму!» – Так молились они, и в сердца их снизошел глубокий мир и обычное спокойствие. По росе и цветам спешат они к своим утренним работам; они идут туда, где ряды фруктовых деревьев далеко простирали слишком густые ветви и ждали руки, которая бы остановила их бесплодное сплетение. Потом идут они сочетать виноградную лозу с вязом; и лоза стремится в его супружеские объятия, принося ему в дар свои гроздья, украшающие его бесплодную листву.
Царь Небес с состраданием взирал на занятия наших прародителей; Он призывает Рафаила – Ангела, благосклонного к людям, удостоившего сопутствовать Товию и оказать ему помощь в браке с девицей, семь раз обрученной[115].
«Рафаил, – говорил Он, – тебе известно, что Сатана, бежав из черной бездны, внес уже смятение в Рай; ты знаешь, как он встревожил в эту ночь человеческую чету и намеревается сгубить в ней весь человеческий род. Лети туда, посвяти полдня на беседу с Адамом; говори с ним, как друг говорит с другом. Ты найдешь его в тени его кущи, куда он удаляется от полуденного зноя и вкушает пищу или отдыхает от дневного труда. Веди с ним такую беседу, чтобы напомнить ему о его счастливом состоянии и о том, что это счастье в его власти и зависит от его собственной воли – хоть и свободной, но переменчивой; предостереги его, чтобы он не слишком полагался на свою неприкосновенность; поведай ему, какая ждет его опасность и от кого. Какой враг, сам недавно низверженный с Неба, замышляет теперь падение других, чтобы лишить их такого же блаженства. Не силой намерен он действовать, нет. Она была бы отражена, но хитростью и ложью. Поведай ему все это; пав по своей собственной воле, пусть не оправдывается потом нечаянностью, не ропщет, что не был предостережен, наставлен». Так изрек Предвечный Отец в высшем Своем правосудии.
Крылатый посланник не медлит, получив повеление; он легко отделяется из бесчисленного сонма небесных сил, среди которого он стоял, закрывшись великолепными своими крылами, и летит в небесную даль. По всему небесному пути ангельские хоры расступаются перед ним в обе стороны, пока он не долетел до ворот небесных. Сами собой широко растворились они на своих золотых петлях; так они были устроены Божественным Зодчим. Ничто не препятствовало зрению Ангела; ни тучи, ни звезды; хотя Земля почти ничем не отличалась от других блестящих шаров; но он видит ее, как ни мала она; видит сад Господень, увенчанный кедрами и возвышающийся над всеми холмами. Так, но с меньшей ясностью, наблюдатель ночного неба через зрительную трубу Галилея видит на Луне воображаемые земли, страны; так кормчему, когда он подходит к Цикладским островам, Делос и Самос кажутся издали туманными пятнами. Туда, к этой Земле, направляет Архангел свой быстрый полет. В необозримом воздушном море плывет он среди миров, то на неподвижных крылах несясь течением полярных ветров, то широкими взмахами рассекая упругий воздух. Наконец, он достигает вышины орлиного полета; пернатый мир принимает его за феникса[116] и с изумлением смотрит на него, как на ту единственную птицу, когда она летела в Фивы, в Египте, чтобы сложить свои останки в великолепном храме Солнца.
Вдруг, приняв свой настоящий вид, крылатым серафимом опускается он на вершину утеса с восточной стороны Рая. Шесть крыл осеняют его божественный стан: два первых с широких плеч переходили на грудь, покрывая ее словно царской мантией; два других, сияя небесными цветами, звездным поясом облегали стан, скрывая под своим золотистым пухом чресла и лядвии серафима; третья пара своей блестящей лазурью осеняла его пяты. Подобно сыну Майи[117], стоял Ангел, сотрясая крылами, от которых далеко кругом распространялось небесное благоухание.
Ангельская стража Эдема тотчас же узнала его. Все встают перед ним в знак уважения к его сану, все догадываются, что он несет важное веление. Миновав их блестящие шатры, через благоухающие рощи, наполненные ароматами кассии, нарда[118] и бальзамных деревьев, проходит он в блаженную долину, дикое, но очаровательное место. Здесь природа, резвая, как в пору первой юности, давала полную волю своей девственной фантазии и, роскошно рассыпая всюду свои благодатные дары, дикой красотою затмевала все чудеса искусства. Когда Ангел шел через ароматную рощу, Адам заметил его приближение; он сидел у входа своей прохладной кущи, между тем как Солнце, в это время достигшее полудня, бросало прямо на землю жгучие лучи, проникая теплом в глубочайшие ее недра. Ева, внутри кущи, готовила к обычному часу обед из душистых плодов, приятных для вкуса и способных удовлетворить голод, а для утоления жажды – нектарные напитки из молочных струй и виноградных ягод. Адам зовет Еву:
«Спеши сюда, Ева, взгляни, – это достойно твоего созерцания, – взгляни, там на востоке, между деревьями, какое чудное существо приближается сюда! Как будто среди дня восходит вновь светлое утро. Быть может, этот посланник несет нам важное веление с Неба и удостоит нас быть сегодня нашим гостем. Иди же скорее, приготовь в избытке все, что у тебя есть в запасе, чтобы нам с честью принять небесного странника. Мы предлагаем нашим благодетелям их же собственные дары; щедро наделенные, мы должны сами быть щедры; природа чем больше дает, тем становится плодороднее; это поучает и нас не беречь запасов».
Ева отвечает: «Адам, священный образ, созданный из одушевленного Богом праха[119], зачем делать нам большие запасы? Об этом заботятся для нас все времена года, всякие плоды круглый год созревают для нас на ветвях; оставаться долго не могут лишь те, которые впитывают в себя излишнюю влажность или твердеют от времени. Но я поспешу, и с каждого дерева, с каждой тяжело обремененной ветки сорву лучшие и самые сочные плоды, чтобы угостить небесного гостя, и он увидит, что здесь, на Земле, Бог разливает Свои благодеяния так же щедро, как на Небе». Сказав это, она поспешно уходит, полная гостеприимной заботы: какие плоды выбрать, как красивее разложить их и подать в таком порядке, чтобы не было неприятной смеси вкусов, а, напротив, чтобы каждая перемена возбуждала вкус более и более? Переходя от дерева к дереву, с каждой нежной ветки срывает она все, что плодоносная мать – земля производит лучшего в Индии, Западной и Восточной, на берегах Понта или Африки, или на том острове, где царствовал Алкиной[120]. Щедрой рукою срывает она столь нежнейшие фрукты всевозможных родов; у одних кожица гладкая, у других колючая; одни заключены в тонкую скорлупу, другие покрыты нежным пухом. Из виноградных гроздьев выжимает она невинный напиток, как и сладкий сок из разных ягод; из сладких ядрышек плодов извлекает она густые, душистые сливки. В чистых сосудах для этих напитков у нее нет недостатка. Потом она усыпает пол розами и листьями душистых кустарников.
Между тем Адам пошел навстречу богоподобному гостю. Никакая свита не сопровождала нашего прародителя, кроме его собственных совершенств: этот первый царь сам составлял весь свой двор, и его шествие было торжественнее всех скучных процессий, какие тянутся за монархами, ослепляя толпу богатым убранством коней и множеством золотых позументов на ливреях челяди.
Близость Ангела не пугает Адама, но он покорно и почтительно приближается к посланнику Небес и, низко склонясь перед ним, как перед высшим существом, говорит так: «О, светлый небожитель! Кто же другой может так блистать? Если, сойдя с высших тронов, ты ненадолго покинул твою блаженную обитель, чтобы удостоить твоим присутствием здешние места, то благоволи отдохнуть у нас, – нас здесь только двое, но Господь даровал в наше владение всю эту обширную местность; зайди под тень той беседки и вкуси лучших плодов нашего сада, пока не спадет полуденный зной и не наступит прохлада».
На это кротко отвечает Ангел: «Адам, я для того и пришел сюда. Ты сам так создан и жилище твое так прекрасно, что ты нередко можешь просить нас, Духов небесных, посещать тебя. Веди меня в твою тенистую кущу; до вечера я свободен». Так пошли они к лесному приюту, который, весь в цветах и ароматах, улыбался, словно храм Помоны[121]. А Ева, ничем не украшенная, кроме своей собственной красы, прелестнее, очаровательнее лесной нимфы или самой прекрасной из трех богинь[122], что, обнаженные, на горе Иде оспаривали между собою первенство красоты, – Ева стояла, готовая принять небесного гостя. Сама непорочность, она не нуждалась в покрове; никакая нечистая мысль не вызывала краски на ее лице. Ангел приветствует ее тем самым святым приветом, какой впоследствии услышала благодатная Дева Мария, вторая Ева:
«Радуйся, Матерь человеческого рода, чье плодородное чрево наполнит мир сынами более многочисленными, чем эти разнородные плоды с древес Господних, обременяющие этот стол!» Возвышение из дерна служило им столом; его окружали дерновые сиденья. На обширном его квадрате красовались все дары осени; впрочем, здесь и весна и осень шли всегда рука в руку. Побеседовав некоторое время без опасения, что пища остынет, прародитель наш начал так: «Божественный путник, удостой вкусить благих даров, какие Кормилец наш велит производить земле для нашего питания и удовольствия. Быть может, пища эта не так приятна для бесплотных существ: я не знаю другой; эту лишь дает нам здесь небесный Отец». Ангел отвечал:
«То, что дает Он (хвала Его имени!) Человеку, существу отчасти духовному, может служить приятной пищей и чистейшим Духам. Как ваше разумное, так равно их чистое, духовное существо требует пищи; и те и другие одинаково обладают низшими чувственными способностями: слухом, зрением, обонянием, осязанием, вкусом; вкус очищает пищу, перерабатывает ее, и вещественное превращается в духовное. Знай, что все сотворенное в мире требует питания, чтоб поддерживать жизнь: сами стихии взаимно питают друг друга; грубейшие питают более тонкие. Земля дает пищу морям; земля и море вместе питают воздух, а тот, в свою очередь, питает небесные светила. Луна, как ближайшая к его сфере, первая получает от него питание, избыток которого образует те пятна, что видны на ней в полнолунье. Влажными испарениями Луны питаются высшие планеты, а Солнце, взамен света, изливаемого им на все светила, от всех получает питание в их влажных парах или в испарениях океана, куда оно погружается каждый вечер. Хотя в Небесах на деревах жизни созревают плоды с ароматом амврозии и лоза сочится нектаром; хотя по утрам сбираем мы с листьев медовую росу, и поля усыпаны жемчужными зернами, однако же Создатель наделил и это место такой красотою, такими разнообразными благами, что его можно сравнить с Небом. Не думай, чтобы я неохотно разделил с вами пищу». Так они сели и приступили к трапезе. Ангел вкушал не для вида только, как обыкновенно толкуют теологи, но действительно утолял голод; пища претворялась в его небесное естество. Что же удивительного, если алхимик посредством жара может, или считает возможным, черный уголь превратить в чистое, как из руды, золото? Ева служила им за столом в своей целомудренной наготе и наполняла их чаши приятными напитками. О, невинность, достойная Рая! Если бы когда-нибудь сыны Неба могли почувствовать страсть, то при виде тебя это было бы простительно. Но в их сердцах любовь не знает ни страстных желаний, ни ревности, этого ада оскорбленной любви.
Так, не обременяя себя яствами и напитками, утоляли они голод и жажду. Вдруг Адаму пришла мысль не пропускать благоприятного случая узнать в этой беседе о тайнах высшего мира, о тех небожителях, превосходство которых над собою он видел в их лучезарном божественном образе, могущество которых так далеко превышало человеческую силу. К небесному посланнику так обращает он осторожную речь: «Жилец обители Бога, я вижу теперь всю твою милость к Человеку; ты удостоил его зайти под его скромный кров и вкусить этих земных плодов, ты принимаешь ее так охотно, что, кажется, охотнее ты не мог бы вкушать роскошных яств небесного пира: какое же однако сравнение!»
На это крылатый иерарх[123] отвечает: «О, Адам! Есть Один только Всемогущий Создатель; от Него все происходит, и к Нему же возвращается все, что не совратилось от добра к злу. Все создано Им совершенным, все почерпнуто из одного первоначального источника и одарено различными формами, различными степенями бытия, а все живое – жизненной силой. Но всякое вещество становится утонченнее, духовнее, чище по мере приближения к Всевышнему и по мере усилий, какие употребляет всякое существо, вращаясь в определенной ему сфере, чтобы достигнуть этой близости, пока тело не возвысится до духа в пределах, предназначенных для каждой породы существ. Так, из корня выходит более легкий зеленый стебель; из этого еще тончайшие листья, наконец, развернувшийся роскошный цветок, достигая еще высшей степени совершенства, выдыхает ароматы. Так, цветы и плоды, пища человека, постепенно утончаясь, одухотворяется и преобразуется в жизненную силу, животную и духовную: она дает телу жизнь и чувство, воображение и способность рассуждать; отсюда душа получает разум, в котором и заключается ее сущность, постигает ли она рассуждением или непосредственно вникает в смысл всего созданного. Первое принадлежит по преимуществу вам, второе – нам; твоя и наша душа отличаются лишь разными степенями; сущность их одна и та же: итак, не удивляйся, что я не отказываюсь от того, что создано Богом на ваше благо, но как вы претворяю пищу в мое собственное существо. Настанет, быть может, время, когда человеческая природа получит свойства ангельской и будет питаться небесной пищей, не находя ее слишком воздушной. От этой пищи тела ваши, став со временем более тонкими, более совершенными, могут, наконец, принять чистую духовную сущность. Как мы, вознесетесь вы на крыльях в эфирную сферу, выбирая по воле жилище здесь или в Небесном Раю, если будете хранить послушание и верно, неизменно, всецело любить Того, Кто вас создал. Пока, недоступные высшему блаженству, наслаждайтесь всей полнотой счастья, какое доступно в вашем блаженном состоянии».
На это патриарх человеческого рода возражает: «О, благодетельный Ангел, наш благодатный гость! Как хорошо указал ты нам путь к знанию, ты открыл нам всю лестницу природы, от центра до окружности вселенной. По ней, в созерцании творений Господних, шаг за шагом, можем мы вознестись до Неба. Но скажи, что значит это предостережение: «если вы будете хранить послушание?» Разве мы можем быть непослушны Богу, разве можем перестать любить Того, Кто создал нас из праха и в этом дивном жилище наградил нас высшей мерой блаженства, какое доступно человеческому желанию?»
Ангел отвечает: «Сын Неба и Земли, слушай! Блаженством своим обязан ты Богу, но оставаться блаженным зависит от тебя самого, от твоего послушания: будь тверд в нем. Вот что значило мое предостережение; помни мой совет. Бог создал тебя совершенным. Он сотворил тебя добрым, но оставаться таким или нет предоставил твоей собственной власти. Он дал тебе свободную волю; она не подчинена неотразимой судьбе или неизбежной необходимости. Он хочет от нас добровольного служения, – вынужденное не было бы принято Им и не может быть Ему угодно. Если сердце не свободно, как же убедиться, покоряется ли оно по своему собственному влечению или, не имея выбора, подчиняется лишь неизбежному року? Я сам и все ангельские силы, стоящие перед троном Господним, сохраняем наше блаженство, как вы – ваше, пока мы послушны: это единственный залог нашего счастья. Мы служим свободно, потому что свободно любим; в нашей воле любить или нет: отсюда зависит блаженство или падение. И некоторые пали. Ослушание низвергнуло их с Неба в глубочайшую бездну Ада. О, ужасное падение! С такой высоты блаженства – пасть в такую бездну страданий!».
Наш великий прародитель возражает: «Внимателен был мой слух к твоим словам, божественный Наставник! Он пленен ими более, чем пением херувимов, доносящимся к нам с гор в тишине ночи. Да, я знал, что наша воля и действия наши свободны; но мы никогда не перестанем любить нашего Творца, повиноваться Тому, Чья единственная заповедь так справедлива. Постоянно мои мысли твердо убеждали меня в этом, убеждают и теперь. Однако то, что совершилось на Небе, как ты сказал, рождает во мне беспокойство, но еще более желание услышать, если ты соблаговолишь рассказать подробнее, о случившемся там великом событии. Чудесен должен быть этот рассказ, достойный, чтобы внимать ему в благоговейном молчании. День еще велик, едва половину пути свершило Солнце в небесном круге», – так просил Адам.
Рафаил, после короткого молчания, начинает так: «Высокую задачу возлагаешь ты на меня, о, первенец людского рода! Задачу грустную и трудную: как передам я понятно для человеческих чувств о незримых подвигах ангельских битв? Как рассказать без скорби о падении бесчисленных Духов, некогда столь великих, столь совершенных до их измены? Как разоблачить, наконец, тайны небесного мира, которые, может быть, не позволено открывать? Но для твоего блага это разрешено. То, что выше человеческого ума передам я так, чтобы ты мог меня понять: духовные вещи я представлю в вещественных образах. Но что, если Земля есть тень Неба, и то, что совершается в обоих мирах, имеет между собой гораздо больше сходства, чем думают на земле.
Когда еще не было этого мира и дикий Хаос царствовал там, где ныне движутся небесные светила, где ныне Земля покоится в своем уравновешенном центре, – в один из дней, составляющих великий небесный год (хотя в вечности – время, соединенное с движением, измеряет течение вещей настоящим, прошедшим и будущим), все ангельское воинство, все небесные силы, по высочайшему велению созванные со всех концов Неба, предстали пред троном Всевышнего. Вожди этого бесчисленного воинства блистали во главе своих легионов. Тысячи тысяч знамен, хоругвей высоко развевались в воздухе между передними и задними рядами, служа отличием степеней, чинов, иерархий, или нося на своих блестящих тканях, как священные воспоминания, изображения высоких подвигов рвения и любви. Все легионы, круг в круге, бесчисленными рядами встали в необъятный круг; среди него восседал Предвечный Отец, а в Его лоне был Сын, и как из пылающей горы, вершина которой невидима от сияния, раздался Его голос:
«Внемлите все Ангелы, рождение света, Престолы, Начала, Могущества, Власти и Силы, внемлите Моему велению, непреложному навеки: здесь рожден Мною Тот, Кого Я объявляю единственным Моим Сыном; на этой священной горе помазан мною Тот, Кого вы видите одесную Меня. Да будет Он вам Главою. Своим собственным именем поклялся Я в том, что всякое колено на Небе преклонится перед Ним и всякий язык исповедует в Нем Господа. Под державой великого Наместника Божия, в тесном союзе, как одна нераздельная душа, наслаждайтесь вечным блаженством. Кто ослушается Его, ослушается Меня, нарушит союз. В тот день он будет отвержен от Бога, от блаженства лицезрения, и низринут в кромешную тьму, поглощен бездной, – там назначено ему место, и не будет ни искупления, ни конца его мукам» – так изрек Вседержитель.