На что Ева отвечает так: «О ты, от кого и для кого я создана, я – плоть от твоей плоти, ты, без кого существование мое не имело бы цели, мой путеводитель, моя глава; слова твои мудры и справедливы. Да, мы должны восхвалять нашего Создателя, ежедневно воздавать Ему благодарения: тем более я, получившая несравненно большую долю счастья, счастья наслаждаться тобою, как высшим существом, между тем как ты нигде не можешь найти никого равного себе.
Часто вспоминаю я тот день, когда впервые, пробудясь от сна, я увидела себя, покоющуюся на цветах в тени деревьев, и удивлялась: кто я, где я, откуда я взялась? Кто и как принес меня сюда? Неподалеку, из глубины грота, с тихим журчанием струился источник и разливался дальше водяной пеленой, неподвижной и чистой, как небо; я пошла туда и легла на зеленом берегу, чтобы посмотреть на прозрачное, гладкое озеро, казавшееся мне вторым небом. Когда же я наклонилась к нему, вдруг, напротив меня, в этой блестящей влаге, появился образ и, также успокоившись, смотрел на меня. Я, в испуге, быстро отступила назад; видение отступило также; но, прельщенная им, я скоро вернулась; тотчас же вернулось и оно, отвечая мне такими же взглядами сочувствия и любви. И долго не могла я отвести глаз от милого образа, и до сих пор все глядела бы на него, томясь напрасным желанием, если бы какой-то голос не воззвал ко мне: «То, что ты видишь там, чем ты любуешься, прекрасное создание, это ты сама; это твой собственный образ, с тобою он появляется и с тобою исчезает. Но следуй за мною; я поведу тебя туда, где встретишь того, чей образ ты носишь сама; ты будешь им наслаждаться, он будет твой неразлучно, ты даешь ему многих подобных тебе, и назовешься матерью Человеческого Рода.» Что оставалось мне делать, как не следовать за невидимым вождем? И вот, я увидела тебя под платаном; прекрасен был твой стройный образ, хотя он показался мне не так красив, не так привлекательно нежен, как то милое и кроткое видение, представшее мне в воде. Я обернулась и хотела бежать, ты бросился за мной, восклицая: «Вернись, прекрасная Ева, от кого бежишь ты? Ты создана от того, от кого ты удаляешься, ты плоть от его плоти, кость от кости его: чтобы ты получила жизнь, я отдал часть самого себя; ты создана из моего ребра, ближайшего к сердцу, для того, чтобы всегда была ты подле меня, моим утешением и радостью. Тебя ищу я, часть моей души, я требую тебя, как другую мою половину!» При этих словах нежная рука твоя коснулась моей. Я предалась тебе, и с той минуты узнала, как далеко превосходят красоту сила и ум мужа, что одно только и есть истинно прекрасно», – так говорила наша праматерь.
Со взором, полным беспорочной супружеской любви, нежно обняв нашего прародителя, прижимается к нему; ее открытая грудь колышется под золотыми волнами рассыпанных по ней волос и прикасается к его груди. Он, восхищенный ее красотой, ее скромной и покорной прелестью, улыбается ей с величественною нежностью. Так Юпитер улыбался Юноне. С чистейшими поцелуями прижимает он свои уста к устам праматери людского рода. Дьявол от зависти отворачивается от них, но потом опять искоса бросает в их сторону ревнивый, злобный взгляд, и мысленно вырывается у него такой ропот: «О, ненавистное, мучительное зрелище! Эти два существа, в объятиях друг друга, воплощают в себе все райское блаженство Эдема! Неужели они должны пить полную чашу счастья, а я – навеки оставаться брошенным в Аду, куда не заглядывает ни радость, ни любовь, но горят одни бурные желания, желания, всегда раздражаемые без удовлетворения! Однако, чтобы не забыть мне того, что узнал я из их собственных уст! Кажется, не все здесь принадлежит им. Есть здесь какое-то роковое дерево, называемое деревом Познания; им запрещено вкушать его плоды. Познание запрещено? Запрещение подозрительное, лишенное смысла! Почему бы их Творец завидовал им в этом? Может ли быть преступление в знании, может ли быть в нем смерть? И неужели они существуют одним неведением? Неужели блаженное состояние их зависит от доказательства их послушания и веры? О, какое превосходное основание, чтобы устроить их гибель! Хорошо же, я разожгу в них жажду знания, внушу им ослушаться завета, придуманного для того, чтобы держать в вечном унижении тех, кого познание сравняло бы с богами: они захотят этой чести, – вкусят и умрут. Что может быть вероятнее такого исхода? Но прежде я должен внимательно обойти кругом весь этот сад, обыскать каждый утолок. Может быть, случай нечаянно приведет меня навстречу какому-нибудь небесному Духу, бродящему по берегу ручья или скрывающемуся в прохладной тени, и я выведаю от него то, что мне надо еще узнать. Живи пока, счастливая чета! Пользуйся до моего возвращения краткой минутой счастья, – долгие страдания последуют за ними!»
Сказав это, он с презрением гордо отходит, но с хитростью, осторожно идет бродить по лесам и полям, по холмам и долинам. Между тем Солнце медленно клонилось уже к той крайней точке горизонта, где земля и море как бы сливаются с небесным сводом; последние лучи его, простираясь вдоль горизонта, золотили восточные врата Рая. Врата эти были в алебастровой горе; до облаков поднималась ее вершина и виднелась далеко. С земли только одна извилистая тропинка вела на ее крутизну; со всех других сторон ее окружали неприступные, нависшие скалы. Среди их грозных столбов сидел Гавриил, вождь Ангельской стражи. Он ждал ночи. Вокруг него юные воины Неба, сложив с себя оружие, проводили время в геройских играх; однако щиты их, шлемы и копья висели близ них, сияя золотом и алмазами. Вдруг, на солнечном луче, озаряя вечерний сумрак, спускается к ним Уриил. Так быстро падает звезда, катясь по небу осенней ночью, когда воздух наполнен воспламененными парами, указывая мореплавателю ту точку в пространстве, откуда разразится на него грозная буря. Прибывший поспешно говорит Гавриилу: «Тебе, Гавриил, назначено жребием быть строгим и бдительным хранителем этого счастливого места, чтобы никакое зло не проникло в него или не приблизилось к нему. Сегодня, в полуденный час, явился Дух; его привело, как он говорил, пламенное желание узнать новые творения Всевышнего, особенно же Человека – последний образ Божий. Я указал ему путь и следил за его полетом, но когда он опустился на гору, лежащую в северной стороне Эдема, я заметил в нем взоры, чуждые Небу, омраченные страстями. Я долго следил за ним, пока он не скрылся в тени. Меня страшит, не вырвался ли из бездны какой-нибудь из изгнанных Духов, чтобы посеять новые смуты. Ты должен постараться отыскать его».
На это крылатый воин отвечает: «Я не удивлюсь, Уриил, что ты, витающий в блестящей сфере Солнца, можешь своим совершенным взором проникать в беспредельное пространство, но никто не может пройти через эти врата: их охраняет ангельская стража. Она никого не пропустит, в ком бы не была уверена, что он пришелец с Неба. С полуденного часа ни один из небесных Духов не являлся сюда. Если же иной Дух, как ты описываешь, с каким-либо злым намерением проскользнул через эти земные пределы, то сам ты знаешь – трудно вещественными преградами удержать эфирную сущность. Но если тот, про кого ты говоришь, под каким бы ни было видом действительно скрывается в ограде Рая, то завтра, до рассвета, я найду его».
Так обещал Ангел, и Уриил возвратился к своему посту на том же самом блестящем луче; с конца его, поднятого в ту минуту, он опустился прямо к Солнцу, зашедшему за Азорские острова. Или первобытное светило, в неимоверно быстром вращении свершило дневной круг, или менее быстрая земля, в своем кратчайшем пути к востоку оставила там огненный шар, обливавший пурпуром и золотом легкие облака, окружавшие его западный трон[108].
Наконец, тихая ночь сошла на землю, и серый сумрак облек все в свою темную одежду. Ночи сопутствовала тишина: звери и птицы скрывались в ночном убежище; одни покоятся на мягкой траве, другие – в гнездах. Не спит один соловей: всю ночь поет он свою страстную песнь. Тишина восхищалась той песнью. Вот небесный свод засиял живыми сапфирами: Геспер[109], вождь звездного сонма, блестит ярче всех, пока царица ночи, Луна, величественно не взошла из-за облаков и не разлила своего несравненного сияния, набросив на сумрак ночи серебристый покров свой.
Тогда Адам говорит Еве: «Прекрасная подруга, этот ночной час, этот покой, в который погружена вся природа, все призывает нас к такому же отдыху. Как день сменяется ночью, так предназначил Бог человеку, чтобы труд сменялся отдыхом. Вечерняя роса смыкает сладкой дремотой наши отяжелевшие веки. Другие создания целый день бродят праздно, не зная никакой обязанности; они менее нуждаются в отдыхе. Человеку определен ежедневный труд, телесный или духовный, доказательство его достоинства и внимания Небесного Отца ко всем его поступкам. Животным Господь позволяет бродить в бездействии и не спросит отчета в их действиях. Завтра, раньше чем заалеет свежая утренняя заря на востоке, с первым лучом рассвета мы должны встать и снова возвратиться к нашему приятному труду: там надо исправить цветущие беседки, в другом месте прочистить зеленые аллеи, наше убежище во время полуденного зноя; они совсем заросли густо переплетенными ветвями, которые смеются над нашими бессильными стараниями и требуют не одних наших, а многих рук, чтобы справиться с их своевольной роскошью; также осыпавшиеся цветы, капающие из древесных стволов смолы, неприглядно засоряют сад; все это мы должны очистить, если хотим гулять в нем с удовольствием. А теперь, по воле Природы, ночь зовет нас к покою».
Ева, блистая совершенством красоты, так отвечает ему: «Виновник моей жизни и мой повелитель, я беспрекословно повинуюсь тебе; так назначено Богом: Бог есть твой закон, мой закон – ты; не знать ничего более – высшее знание женщины, величайшее ее счастье и слава. Беседуя с тобою, я забываю о времени, с тобою все времена года и перемены их одинаково приятны мне. Сладко мне дыхание Утра, сладок рассвет с его очаровательным пением ранних пташек; приятно мне Солнце, когда в этом чудном саду озаряет оно своими первыми лучами траву, деревья, плоды, цветы, блестящие от росы; ароматна плодородная земля после теплых дождей; сладок тихий вечер с его благодарным отдыхом; чудесна безмолвная Ночь с ее торжественным певцом, и эта прекрасная Луна, и эти небесные жемчужины, звездная ее свита. Но ни дыхание Утра с очаровательным пением ранних птичек, ни восход Солнца, озаряющего этот чудесный сад, ни плоды, ни трава и цветы с блестящей на них росой, ни аромат после дождя, ни нежная прелесть тихого вечера, ни безмолвная Ночь с ее торжественным певцом, ни прогулка при сиянии Луны или при трепетном блеске звезд, – ничто мне не мило без тебя. Но зачем же эти светила сияют всю ночь? Кто видит это чудесное зрелище, когда глаза всех сомкнуты сном?»
Прародитель наш отвечает: «Дочь Бога и Человека, Ева, образец совершенства! Эти светила, обходя каждые сутки вокруг земли, из страны в страну разливают свет, предназначенный нерожденным еще народам. Они заходят и восходят, чтобы ночь, при помощи полного мрака, снова не завладела своим древним царством и не уничтожила всей жизни в природе. Слабый огонь их не только дает свет, но благотворным теплом согревает и питает все произведения земли, готовя их к восприятию могучих лучей Солнца, которое разовьет и усовершенствует их. Светила эти, хотя никто не созерцает их в глубокой ночи, сияют не напрасно. Не думай также, что без существования человека красота Неба осталась бы без зрителей и слава Божия без похвал. И во время нашего сна, и во время нашего бодрствования, по Земле незримо ходят миллионы бесплотных созданий; день и ночь созерцают они творения Всевышнего и неустанно славят Его. Как часто с высоты холмов или из глубины зеленых дубрав, полночным эхом доносятся к нам звуки небесных голосов, воспевающих величие Создателя! То поет один голос, то ему отвечает полный звучный хор. Часто, стоя на страже или обходя ночным дозором, сонмы Ангелов играют на различных инструментах; небесные струны звучат дивными аккордами, которые, сливаясь с ангельскими песнопениями, возносятся к Небу, вознося к нему и наши мысли».
Беседуя так между собою, идут они рука об руку в свою благословенную кущу. Сам Великий Садовник выбрал для нее место, когда устраивал этот Рай для наслаждения Человека. Густолиственный свод ее из твердых душистых листьев перевивался лаврами и миртами; акант и разные благовонные кустарники стояли вокруг зеленой стеной; среди ее зелени самые прелестные цветы: разноцветный ирис, розы, жасмины – чудной мозаикой раскинули свои цветущие головки; под ногами фиалки, крокусы, гиацинты устилали землю роскошными узорами; драгоценнейшие камни не могли бы блистать такими яркими цветами. Ни одно из других созданий: ни зверь, ни птица, ни насекомое, ни пресмыкающееся не смели войти сюда. Так благоговели они перед Человеком! В такой тенистой прохладе, в таком тихом, священном уединении никогда не спали ни Пан, ни Сильван, вымышленные лесные боги, никогда ни Нимфы, ни Фавны[110] не посещали таких приютов.
В этой сокровенной сени Ева впервые украсила свое брачное ложе цветами, гирляндами, усыпала его душистыми травами, а небесные хоры воспели свадебный гимн в тот день, когда Ангел, покровитель браков, привел Еву к нашему прародителю. В нагой красе своей, без украшений, она была милее Пандоры[111], которую боги наделили всеми дарами и которая, увы, причинила столько же несчастий, когда, приведенная Гермесом к безрассудному сыну Иафета, своими чарующими взглядами обворожила человечество из мести тому, кто похитил священный огонь у Зевса.
Подойдя к своему тенистому крову, Адам и его подруга останавливаются; оба оборачиваются и под открытым небом совершают молитву Предвечному Богу, сотворившему облака и воздух, небесную твердь и землю, сияющий шар луны и звездный свод, созерцаемый ими.
«Всемогущий Творец! Ты создал ночь, Ты же сотворил и минувший день. Мы провели его в трудах, назначенных нам Тобою, счастливые нашей взаимной помощью, нашей взаимной любовью, заповеданной Тобою, этим венцом всего нашего благополучия! Ты насадил этот чудесный сад, слишком обширный для нас; нам не с кем разделить Твоих щедрот, и обильные дары Твои падают на землю никем не пожатые. Но Ты обещал, что от нас двоих произойдет потомство, которое населит всю землю и вместе с нами будет прославлять Твою бесконечную благость, как в час пробуждения, так и в тихий час, когда мы призываем сон, один из Твоих драгоценнейших даров».
Так единодушно сотворили они молитву, без всяких обрядов, кроме одного высокого благоговения, самого приятного Богу. Рука в руку вступают они вглубь своей кущи; не надо им снимать стеснительных одежд, какие мы носим; они ложатся рядом друг возле друга. Адам, как я думаю, не отвращал взоров от прекрасной супруги, также и Ева не отказывалась от исполнения таинственных законов святой супружеской любви. Одни лицемеры, надевающие на себя личину чистоты и невинности, строго порицают и называют нечистым то, что освящено Самим Богом, и что некоторым Он повелевает и позволяет всем. Творец наш повелел нам размножаться. Кто же может требовать воздержания любви, как не губитель наш, враг Бога и Человека?
Хвала тебе, супружеская Любовь, таинственный закон природы, истинный источник жизни, единственная собственность в Раю, где все остальные блага были общим достоянием всех! Ты избавила человека от слепой похоти, приличной одним бессловесным скотам. Через тебя впервые были познаны освященные, очищенные и скрепленные тобою дорогие узы крови и святые слова – отец, сын, брат. Прочь от меня самая мысль, о целомудренный брак, чтобы можно было видеть в тебе грех или стыд, или считать тебя недостойным проникать в самое чистое убежище! Ты вечный источник семейных радостей, было и будет непорочно и свято твое ложе, на нем возлегали святые и патриархи. Для тебя Любовь вооружается золотыми стрелами, для тебя зажигает она свой вечный светильник и веет своими пурпурными крылами. В тебе истинное царство любви со всеми ее наслаждениями, каких не дадут притворные улыбки продажной красавицы и купленные восторги без любви, без радости; не найти этих чистых чувств ни в случайных увлечениях, ни в пиршествах и полночных балах с плясками и безумным маскарадом, или серенадах, что влюбленный юноша поет своей гордой красавице, от которой было бы ему лучше отвернуться с презрением.
Под трели соловьиной песни уснули супруги в объятиях друг друга, а с цветущего свода сыпались на них розы, освеженные уже утренней росой. Спи, наслаждайся, счастливая чета! О, как бы счастливее была ты, если бы не искала высшего благополучия и не переступила пределов своего знания.
Ночь объяла уже своей мрачной тенью половину обширного подлунного свода. В обычный час херувимы вышли из алебастровых врат и в полном вооружении выстроились в ряды, приготовляясь к ночному обходу. Тогда Гавриил сказал херувиму, ближайшему к нему по власти:
«Уззиил, возьми с собою половину легиона, отправься на южную сторону Рая и зорко следи за всем; я с другой половиной обойду север, и, заключив круг, мы сойдемся на западе».
Ангельский легион разделяется, словно пламя; одна половина идет туда, куда показывает щит Гавриила, другая – куда смотрит его копье. Потом Гавриил призывает двух сильных и мудрых Ангелов, стоявших вблизи него, и отдает им такое приказание:
«Итуриил и Зефон, со всей быстротой ваших крыльев летите в Эдем; тщательно осмотрите весь сад, ни одного уголка не оставьте не обысканным, а главное, берегите убежище тех двух прекрасных созданий – может быть, они уже спят в эту минуту, не подозревая об опасности. В вечернюю пору, перед самым закатом, явился мне Ангел, чтобы предостеречь меня, что какой-то из адских Духов летел туда (кто бы мог подумать?). Нет сомнения в том, что он проник через преграды Ада с гибельным намерением. Где бы вы ни нашли его, схватите его и приведите ко мне».
Сказав это, он повел стражу, затмевавшую своим блеском сияние луны. Два Ангела направляются искать врага прямо к куще, – и там находят его. Он, в виде жабы, забился под самое ухо Евы, стараясь адской силой проникнуть до органов ее воображения и посредством их отуманить ее мечтами, фантастическими призраками и грезами; или, вдохнув свой яд, он думал отравить им тех чувственных Духов, что поднимаются из самой чистой крови, подобно легким парам, выходящим от дыхания светлого потока. Тогда он надеялся возбудить в душе Евы недовольство, беспокойные мысли, источник тщетных надежд, тщетных целей, необузданных желаний, разжигаемых высокомерными мечтами, рождающими гордость.
В ту минуту, как Сатана приводил в исполнение этот черный умысел, Итуриил слегка прикоснулся к нему своим копьем; притворство не может переносить прикосновения небесного оружия и тотчас же невольно принимает свой настоящий образ. Сатана, открытый Ангелом, содрогается и встает, пораженный удивлением. Так, когда на груду пороха, сложенного в магазине на случай ожидаемой войны, попадет искра, черные зерна мгновенно вспыхивают и взрываются. Так же быстро воспрянул Враг. Оба Ангела невольно отступают, внезапно увидев перед собой ужасного царя, но вскоре приближаются к нему с такою речью:
«Скажи, который ты из мятежных Духов, приговоренных к адским мукам? Как мог ты вырваться из твоей темницы? Зачем, изменив свой вид, как враг в засаде, сидишь ты здесь, у этого изголовья?»
«Так вы не знаете меня? – презрительно отвечает Сатана, – я не известен вам? Однако, некогда вы меня знавали, но не равным себе, тогда я восседал на такой высоте, куда вы не дерзали подняться. Не знать меня значит сознаваться в своей собственной неизвестности, как ничтожнейших из вашей толпы. Если же вы знаете – кто я, то к чему этот вопрос? Начало вашего посольства так же бесполезно, как бесплоден будет и конец его».
На это Зефон, платя за презрение, отвечает так:
«Не думай, мятежник, чтобы тебя можно было узнать, что черты твои сохранили тот лучезарный блеск, каким сиял ты на Небе, светлый и чистый. Когда ты изменил Богу, этот блеск покинул тебя, и стал ты теперь ужасен, как твое преступление, как место проклятия, куда ты низвержен. Но следуй за нами; поверь, ты даешь отчет тому, кто послал нас, чьему охранению вверено это неприкосновенное место и безопасность этой четы».
Слова его, произнесенные с строгой важностью, придавали его юношеской красоте неотразимую прелесть. Дьявол стоял посрамленный; он чувствовал могущественную власть добра, он видел добродетель в самом привлекательном ее образе, видел и горько сожалел о том, что утратил, но более всего скорбел он о том, что блеск его так видимо помрачился; однако он все еще остается неустрашимым, как прежде.
«Если я должен бороться, – говорит он, – то пусть это будет борьба равного с равным, с пославшим вас, но не с посланцем, или я всех вместе вызову на бой – так я более приобрету славы или менее потерплю стыда».
Зефон смело возражает: «Твой страх избавляет нас от труда доказать тебе, что слабейший из нас – сильнее тебя, преступного, следовательно – бессильного».
Враг ничего не отвечал; злоба душила его; но он идет, надменно подняв голову. Сражаться, так же как и бежать, он считал бесполезным; ужас, посланный свыше, укротил его сердце, не ведавшее страха ни перед чем другим. Они приближаются уже к западной стороне, где, обойдя круг, ангельские легионы сходились с обеих сторон и, став вместе, ожидали новых приказаний. Вождь их, Гавриил, стоявший во главе, возвышая голос, говорит:
«О, друзья, я слышу быстрые шаги; они спешат по этой дороге, вот, сквозь сумрак, я различаю Итуриила и Зефона; я вижу их теперь; с ними идет третий, царь по осанке, хотя блеск его померк, но по его поступи и свирепому виду, то должен быть князь Ада. Едва ли уйдет он отсюда без борьбы. Мужайтесь! Взгляд его вызывает на брань».
Едва он окончил, как Итуриил и Зефон подходят к нему и вкратце доносят, кто их пленник, где они нашли его, за каким делом застали и в каком виде.
С грозным взглядом говорит ему Гавриил:
«Сатана, зачем переступил ты предписанные тебе пределы? Зачем пришел ты тревожить тех, кого не увлек твой пример, кому даны право и власть требовать у тебя отчета о твоем дерзком появлении здесь? Зачем хотел ты нарушить сон и покой тех, кого Господь поместил здесь, в жилище блаженства?»
С презренным взглядом Сатана отвечает: «Гавриил! В Небе ты считался мудрым; я сам был того же мнения. Но твой вопрос вводит меня в сомнение. Скажи мне, кто же радуется своим мукам? Кто, найдя к тому средства, не бежал бы из Ада, если бы был низвержен в него? Будь уверен, ты сам поступил бы так же, ты отважился бы на самый дерзкий полет, лишь бы бежать как можно дальше от страданий в такое место, где бы тебе улыбалась надежда, что муки твои сменятся спокойствием и все скорби скоро вознаградятся наслаждением. Вот чего искал я здесь, но ты не можешь понять этого: ты знаешь только одно благо и не испытал несчастия. И что же говоришь ты мне о воле Того, Кто вверг нас в оковы? Зачем же Он не заградил крепче Своих железных врат, если навеки хотел заточить нас в мрачной тюрьме? Вот ответ на твой вопрос. Все остальное тебе передано верно; они точно нашли меня там, где сказали, но в чем же тут насилие или враждебные цели?»
Разгневанный небесный воин полупрезрительно, полунасмешливо возражает: «О, какого премудрого судьи лишилось Небо, потеряв Сатану! Безумие низвергло его с Небес, теперь, столь же полный им, он вырвался из своей темницы и в тяжелом сомнении не знает: считать мудрым или нет того, кто задает ему вопрос: – какая дерзкая отвага привела его сюда, как осмелился он самовольно переступить пределы Ада, назначенного ему жилищем? Он считает разумным бежать от страданий, избавиться от кары! Думай так, высокомерный, до той поры, пока гнев Божий, который ты снова навлек на себя бегством, не падет на тебя в семь раз сильнее, и карающий бич опять не прогонит в Ад эту мудрость, все еще не научившую тебя, что никакие страдания не могут равняться с вечным гневом раздраженного Творца. Но отчего же ты один? Отчего весь Ад не ринулся за тобою? Разве их страдания легче? Разве они не хотят бежать от мук? Или у тебя меньше мужества, чтобы сносить их? О, храбрый вождь, он первый бежит от мучений! Если бы ты открыл своему покинутому воинству причину твоего побега, наверное, ты не был бы здесь единственным беглецом».
На это Враг, грозно нахмурив чело, отвечает: «Нет, я не бегу от страданий и никому не уступлю в мужестве. Ты хорошо знаешь, дерзкий Ангел, уступал ли я тебе тогда в битве, пока не подоспели к тебе на помощь разрушительные громовые залпы – без них твое копье не внушало мне страха. Но слова твои, брошенные наудачу, как и раньше, доказывают только твою неопытность; ты не знаешь, что полководец, верный своему долгу и наученный тяжелым опытом и прошлыми неудачами, никогда не станет подвергать все свое войско случайностям неведомого, опасного пути, прежде чем не расследует его сам. Вот почему я первый, один, предпринял отважный полет через пустыню бездны, чтобы высмотреть этот новосозданный мир, молва о котором дошла до Ада. Я надеюсь найти здесь лучшее пристанище; я помещу мое сокрушенное воинство здесь, в земле, или в воздушном пространстве, хотя бы для завоевания его нами снова пришлось испытать, силу какую противопоставишь нам ты, с твоими блистательными легионами. О, пусть лучше служат они своему Владыке там, на Небесах, пусть воспевают гимны, пресмыкаясь перед Его троном, на отмеренном им расстоянии; раболепствовать их дело, а не сражаться!»
На это небесный воин поспешно отвечает: «То говоришь ты одно, то другое; сначала говорил ты, что находишь разумным бежать от мук, потом явно признал себя лазутчиком, – все это обличает в тебе лгуна, обманщика, а не полководца. И ты, Сатана, осмеливаешься хвалиться верностью долгу? Верность! О святое слово! Как оскверняешь ты его! Ты верен? Кому же? Твоей мятежной шайке, демонскому скопищу, войску, достойному своего вождя? Или в том состоит ваша честь, ваша верность клятве, ваше повиновение долгу воина, чтоб быть клятвопреступниками перед Высшей Властью? Но ты, хитрый лицемер, дерзающий представлять из себя защитника свободы, кто больше тебя унижался и ползал, кто подобострастнее тебя поклонялся грозному Владыке Небес? И ты делал это в надежде низвергуть Его и самому завладеть Его троном! Но вот тебе мой совет. Прочь отсюда! Спеши туда, откуда Ты бежал; если же отныне ты появишься когда-нибудь в этих священных пределах, то я в оковах повлеку тебя назад в адскую пропасть и такой печатью запечатаю адские врата, что впредь ты не станешь издеваться над слабостью их запоров».
Сатана, не внимая угрозам, и еще более разгораясь яростью, вновь возражает: «Когда я буду твоим пленником, тогда говори о цепях, гордый херувим! Но прежде приготовься испытать на себе тяжесть моей мощной руки, тяжесть, какой ты еще никогда не изведал, хотя на твоих крыльях катается Царь Небес, и ты с подобными тебе рабами, как ты, привычными к ярму, возишь Его торжественную колесницу по вымощенному звездами Небу».
Пока он говорил так, светлый ангельский легион запылал багровым пламенем и, полумесяцем сомкнув свои ряды, тесно окружил его, устремив на него копья. Так на поле, когда дары Цереры созреют для жатвы, клонится к земле густой лес колосьев, колеблемых ветром; со страхом смотрит на них озабоченный земледелец, боясь, чтобы на его гумне вся жатва, дававшая так много надежд, не оставила одной мякины.
Сатана, встревоженный грозившей опасностью, напрягая все свои силы, стоял непоколебимо как Тенериф или Атлас. Фигура его стала расти выше и выше; он головой касался облаков; на перьях его шлема сидел Ужас, в руках он сжимал копье и щит. Страшные дела готовы были свершиться! От этого столкновения не только Рай, но, может быть, весь звездный свод Небес и все стихии были бы разрушены, развеяны как прах, если бы Всевышний, в предотвращение губительной битвы, не поднял на Небе своих золотых весов. Мы теперь видим их в звездном пространстве, между Астрею и Скорпионом[112]. На этих весах Бог впервые взвесил все созданное Им и привел в равновесие шар земной с его атмосферой. И теперь еще Всевышний взвешивает на них все мировые события, судьбы царств и сражений. В чаши этих весов Он положил два жребия: в одну – бегство Сатаны, в другую – бой; последняя чаша быстро взлетела наверх и ударилась о перекладину. Гавриил так обращается тогда к Врагу:
«Сатана, я знаю твою силу, ты знаешь мою; не наши эти силы, они даны нам свыше. И разве не безумно с нашей стороны хвалиться могуществом нашего оружия, когда оно сильно настолько лишь, насколько допускает это небесная воля. Моя сила теперь удвоена; я растопчу тебя, как прах, – вот доказательство: взгляни наверх и прочитай твою судьбу в небесном знаке, где взвешена твоя участь; ты видишь, как легок и слаб ты, чтобы сопротивляться».
Сатана глядит на Небо и видит, как высоко поднялась его чаша. Он ничего не сказал, но с ропотом отступил, и с ним отошли ночные тени.