Buch lesen: «Беззвездный Венец»

Schriftart:

Посвящается Терри Бруксу, чье творчество вдохновило меня и чья душевная щедрость – это единственная причина, по которой вы читаете эту книгу.

Жизнь полна дыр.

Даже в лучшие времена прожитые человеком годы никогда не образуют идеальный ковер, сотканный из сменяющихся дней, месяцев и лет, переплетенных друг с другом в безупречный узор, где все краски такие же яркие, как и в тот момент, когда нить только добавлялась к общему рисунку. Нет, с течением времени отдельные участки этого ковра изнашиваются от старости. Другие вытягиваются, теряя форму, поскольку человек, охваченный тревогой, снова и снова возвращается к ним и дергает за какие-то нити. Самое страшное, что большие части протираются настолько, что узор становится уже неразличимым. Но тем не менее память оказывается изворотливой мошенницей – раскрашивает заново потертости, латает разорванные места, штопает прорехи, нередко историями, не имеющими никакого отношения к правде, обусловленными лишь необходимостью. Эта починка нужна для создания единого целого, с чем уже можно жить.

В своем преклонном возрасте я далеко не в лучшей форме. Мой ковер изрядно подпорчен молью. Я приближаюсь к сотому году жизни. Посему, если я вас не помню, из этого не следует, что вы мне не дороги. Если я не могу вспомнить все подробности этого долгого повествования, это не делает его менее правдивым. Здесь, в закутке на чердаке, где я пишу, со мной мои заметки и рисунки, которые удерживают мое прошлое, не позволяют мне забыть, напоминают о том, кем я когда-то был.

Начиная свое повествование, я оставляю последний из многих своих дневников раскрытым на самой последней странице. Ее образ, выведенный чернилами, смотрит на меня, оценивая, бросая дерзкий вызов. Я использовал пепел, чтобы передать ее волнистые волосы, использовал растолченную небесно-голубую ракушку, смешанную с маслом, для ее сияющих глаз и свою собственную кровь для ее губ. Улыбка ее печальна, словно она разочарована во мне. Взгляд жесткий и неумолимый. Щеки пылают едва сдерживаемым гневом.

Давным-давно я нарисовал этот образ по памяти – тогда я видел ее в последний раз.

Пророчество возгласило, что ей суждено уничтожить мир.

И она его уничтожила.

До

Роды проходят посреди болотной слякоти.

Она напрягается, сидя под окутанной туманом кроной узловатой водяной ниссы. Лианы душат огромное дерево, притягивая его ветви вниз, к мшистым склонам невысокого холма, окуная листья в затхлые воды медленно текущего ручья. Рядом с ней ствол толщиной с лошадь извит и закручен, словно дерево тщетно пыталось вырваться из этой затопленной низины.

Она потеет и учащенно дышит, широко раздвинув ноги. Поднятые высоко над головой руки крепко вцепились в лиану. Она висит, острые колючки впиваются ей в ладони, однако эта боль – ничто по сравнению с последними схватками, раздирающими тело и выталкивающими младенца из чрева. Из последних сил она сдерживается, чтобы не закричать, иначе могут услышать охотники.

И все же у нее вырывается стон, без слов из-за отсутствия языка. Как это принято в Азантийе, наложнице, доставляющей наслаждение своему повелителю, никогда не доступна такая роскошь, как речь.

Она делает последнее усилие и чувствует облегчение. Ребенок выскальзывает из нее и падает в грязь под ногами. Она сползает по лиане. Вонзившиеся в ладони колючки раздирают плоть. Она бессильно опускается в липкую жижу, новорожденный младенец лежит между бедрами. Он все еще привязан к матери перекрученной окровавленной пуповиной.

Судорожно всхлипывая, она берет охотничий нож, лежащий на земле у ствола. Этот нож принадлежит не ей, как и кровь, запятнавшая его лезвие. Нож вложил ей в руки ее спаситель, человек, нарушивший обет, чтобы помочь ей бежать из гарема. Переплыв под сияющим глазом зимнего солнца Бухту Обещаний, преследуемые рыцарями из королевского легиона, они высадились на землю на предательском побережье, где располагается Миррская трясина. Береговая линия представляла собой лишь размытую полосу, где голубые воды моря встречались с полупресными водами мангровых зарослей. Когда челнок уже не мог продвигаться дальше вглубь болот, спаситель отправил ее пешком, а сам, усердно работая шестом, повел челнок прочь, чтобы сбить с толку преследователей.

Оставшись одна, она перерезает ножом толстую пуповину, освобождая младенца от своего тела и от своего прошлого. Она полагала, что ее чрево опустело, однако живот у нее снова судорожно содрогается. Она ахает, исторгая из себя детское место и кровь, обливающую новорожденного. Испугавшись, что ребенок захлебнется с первым же вдохом, она насухо вытирает ему лицо. Его глазки остаются закрытыми, словно не желая видеть этот суровый мир. Истерзанные ладони матери оставляют на сморщенном личике новые кровавые подтеки. И все-таки младенец открывает крошечные поджатые губки – в полумраке синие, почти черные.

«Дыши, малыш…»

Она растирает маленькую грудку и молится.

Первая молитва получает ответ, когда ребенок шевелится, совсем чуть-чуть, и делает первый вдох. Вторая остается неуслышанной, когда она обнаруживает, что ребенок – девочка.

«Нет!..»

Она снова берет нож и приставляет острие к горлу новорожденной.

«Уж лучше так…»

У нее дрожит рука. Она наклоняется и целует лобик, сморщившийся в первом крике в этом суровом мире. Она молится, прося прощения и стремясь объяснить. «Будь свободна от меня. От моего прошлого. От моего позора. От тех, кто хотел тебя забрать».

Однако прежде чем она успевает что-либо сделать, Матерь Снизу наказывает ее за то, что она осмелилась отказаться от дара, ниспосланного ее чреву. Новые судороги сжимают ей живот. Между бедрами вытекает кровь. Боль, сперва обжигающая, затем превращается в жуткий холод. И все равно поток не утихает, выливая из нее на землю ее жизнь.

Она читает правду в расползающемся пятне.

Выросшая среди наложниц, она помогала повитухам, ухаживающим за другими девушками, которые обнаружили у себя в чреве ребенка, несмотря на отвары травы бесплодия. За два десятка лет ей довелось насмотреться на роды во всех их бесчисленных формах: одни радовались, другие испытывали страх, большинство принимали это с обреченным равнодушием. И везде были слезы. Были кровь, испражнения, разорванная плоть, младенцы, рождавшиеся задом наперед, и другие, изуродованные отварами, были крохотные тельца, сломанные матерями в попытке оборвать жизнь ребенка до рождения. В юности она проклинала последнее. Понятия не имея о том, каково быть ребенком, рожденным в неволе только для того, чтобы рано или поздно погибнуть в страшных мучениях от руки хозяина.

Однако со временем она усвоила все жестокие уроки.

Она смотрит на нож, приставленный к горлу новорожденной дочери.

К этому времени под младенцем уже натекла целая лужа крови. Ее запах привлекает мух и кровососов. Она смотрит в маленькие глазки, только-только открывшиеся, а в лесу наступает благоговейная тишина. Птицы умолкают, остается лишь жужжание насекомых. Справа раздается громкий всплеск.

Она напрягает свою остывающую плоть и поворачивает голову. Даже это малейшее движение плотнее смыкает вокруг нее мрак. Из лениво текущего ручья выползает здоровенное пресмыкающееся. Когтистые лапы цепляются за раскисшую землю, подтягивая длинное тело, ведомое пастью с острыми зубами. Хотя и не имеющая глаз, рептилия безошибочно направляется прямиком через траву и мох, как и мухи, ориентируясь на запах крови.

«Нет!..»

Инстинкт защитить ребенка сметает прочь горькие уроки прошлого. Она отнимает лезвие от горла дочери и угрожающе направляет его на приближающееся чудовище. Однако понимает, что сможет нанести лишь неглубокий порез – и то лишь в лучшем случае. Хищное пресмыкающееся размерами вдвое превышаете ее и весит вдесятеро больше. Она чувствует его возраст, читает прожитые столетия в толстом слое изумрудно-зеленого мха, покрывающего черную чешую.

Несмотря на возраст, рептилия убыстряет бег, приближаясь и не обращая внимания на бесполезный нож. Она несет с собой запах сырого мяса и затхлой воды. Мох на боках и спине тускло сияет в полумраке леса.

Тем не менее мать поднимается на колени, закрывая собой младенца. У нее нет сил, чтобы встать. Рука, сжимающая нож, трясется. Боль продолжает все плотнее сжимать мрак вокруг.

Она готовится ощутить сильный удар, как это столько раз бывало на благоухающем ложе ее господина. Собственное тело никогда ей не принадлежало.

У нее в груди вспыхивает ярость. Даже этот огонь в прошлом был ей запрещен. В это последнее мгновение она согревается этим пламенем и кричит, давая выход остаткам сил. Она закрывает глаза и кричит небесам, кричит на чудовище, на себя саму, на ребенка, который не должен был появляться на свет.

И впервые в жизни ее по-настоящему слышат.

Пронзительный крик отражается от неба. Она слышит его не столько ушами, сколько всем своим телом. Крик вспарывает ей плоть, настолько острый, что проникает до самых костей. От этого усилия у нее на теле волосы встают дыбом. Она открывает глаза и видит, как пресмыкающееся останавливается, замирает в грязи не далее чем на расстоянии вытянутой руки от нее. Охваченное страхом, чудовище выкручивается, разворачивая свое огромное тело, и спешит вернуться под защиту черной воды.

Однако, прежде чем оно успевает скрыться, разрывается полог ветвей над головой. Громадная тень ныряет сквозь листву и падает на рептилию. Похожие на серпы когти вспарывают твердую чешую. Под натиском могучих лап этого существа размером с тележку для сена крушатся кости. Кожистые крылья взметаются вверх, задевая женщину, отбрасывая ее от младенца.

Она далеко отлетает и ударяется об узловатый ствол дерева. Лежа на боку среди переплетающихся корней, она смотрит, как огромные крылья делают взмах, поднимая существо обратно в воздух. Оно уносит прочь хищную рептилию. Острые когти разрывают ее пополам и швыряют древнее тело обратно в черные воды.

После чего крылатое создание садится на землю.

Оно поворачивается к женщине, представая перед ней во всем своем зловещем великолепии. Существо высоко поднимает здоровенные кожистые крылья, настолько тонкие по краям, что сквозь них пробиваются полоски солнечного света. Голову оно держит низко, у самой земли. Покрытые пушком большие уши направляются на женщину. Длинные щели ноздрей раскрываются шире, морщатся, втягивая воздух. Существо шипит, поднимает дыбом шерсть на короткой шее и запрокидывает голову назад.

Женщине знакомо это существо – его знает вся Азантийя: гроза болот, внушающая ужас летучая мышь Миррской трясины, ядовитая обитательница окутанного туманом вулкана Кулак, расположенного в самом сердце затопленных земель. Об этом животном ходят легенды, хотя мало кто после встречи с ним остался в живых, чтобы поведать об этом. Ни один охотник никогда не возвращался с такой неуловимой и опасной добычей. Даже костей гигантской летучей мыши нет в зверинце зáмка.

С застрявшим в горле сердцем женщина изучает сидящее перед ней чудовище.

В ответ на нее смотрят безжалостные немигающие глаза, холодные, словно черные алмазы. Из горла вырывается непрерывное шипение. От этого звука, выходящего за пределы слышимости, у женщины пробегает дрожь. Она чувствует его своими зубами, своим черепом, этот звук разливается по ее мозгу подобно горящему маслу на поверхности воды. От проникающего насквозь взгляда ей становится не по себе.

Чудовище угрожающе растягивает губы, обнажая длинные клыки, на которых блестит тонкая пленка смертельного яда. Опираясь на руки-крылья, оно ковыляет к женщине.

Нет, не к ней – к лежащему на земле младенцу.

Новорожденная машет в воздухе ручонками и ножками, словно подзывая огромное животное.

Женщина хочет встать на защиту своей дочери, однако она потеряла нож. Впрочем, это все равно не имело бы значения. У нее не осталось сил даже ползти. Тело ее такое же холодное, как земля под ним. Теплыми остаются только слезы, неудержимо текущие по щекам. Признавая то, что она больше ничего не может сделать, женщина бессильно опускается на корни дерева.

Ее поглощает мрак.

Но в самое последнее мгновение она еще раз смотрит на своего ребенка. Хотя ей не удалось дать малышке жизнь, она преподнесла ей почти такой же бесценный дар.

Свободу – пусть и такую недолгую.

Женщина находит в этом утешение, чувствуя, как тени стирают окружающий мир.

Однако удовлетворить новорожденную не так-то просто.

Проваливаясь в небытие, женщина слышит первый крик младенца, жадный и гневный. Она ничем не может унять этот голос жизни, обрывающейся до того, как начаться. Она лишь дает на прощание совет, урок, полученный собственным горьким опытом.

«Лучше умереть свободной, доченька!»

Часть первая
Окутанная туманом

Проклятие неизменно произрастает из желания.
Пословица из «Книги Эйля»

Глава 1

Никс пыталась понять звезды пальцами.

Почти полностью слепая, она была вынуждена склониться над низким столиком, чтобы дотянуться до сердца механической модели солнечной системы, до тепла бронзового солнца в самом центре сложного астрономического прибора. Она знала, что перед утренним занятием сферу размером с котел наполнили горячими углями, призванными изображать животворное тепло Отца Сверху, что избрал солнце Своим домом. Никс приложила ладонь к теплу, затем осторожно отсчитала в обратном порядке медленно вращающиеся кольца, обозначающие пути внутренних планет вокруг Отца. Ее пальцы остановились на третьем. Прижав палец к кольцу, Никс ощутила вибрацию шестеренок, приводивших его в движение, услышала пощелкивание колеса на противоположном конце модели, которое вращала учительница, подводя их мир к ее ждущей руке.

– Осторожнее, дитя мое, – предупредила учительница.

Механическая модель, насчитывающая четыреста лет, была одним из самых ценных приборов в школе. Поговаривали, что мать-настоятельница, основательница Обители Брайк, похитила ее у короля Азантийи. Другие возражали, что прибор не был украден: мать-настоятельница лично изготовила его, опираясь на знания, которые были давным-давно утеряны живущими на земле и теперь преподавались здесь.

В любом случае…

– Постарайся ничего не сломать, недотепа, – выпалил Бэрд. Его замечание вызвало смешки у других учеников, сидевших вдоль стен куполообразного зала астроникума.

Учительница сестра Рид, молодая послушница обители, заворчала, призывая всех к тишине.

У Никс загорелись щеки. В то время как остальные ученики могли без труда наблюдать сложный танец сфер вокруг бронзового солнца, она была лишена такой возможности. Для нее окружающий мир был постоянно окутан туманной дымкой, где движение определялось лишь по перемещению теней, а предметы вырисовывались нечеткими силуэтами только в самых ярких лучах солнечного света. Даже краски для ее пораженных глаз были приглушенными и размытыми. Что самое худшее, когда Никс находилась в помещении, как сейчас, все вокруг погружалось в полный мрак.

Чтобы понять, ей требовалось прикосновение.

Собравшись с духом, Никс сделала над собой усилие, унимая дрожь в пальцах. Маленькая сфера, обозначающая их мир, плавно легла ей на ладонь. Бронзовое кольцо, на котором она была закреплена, продолжало вращаться, подчиняясь движению шестеренок. Чтобы удерживать пальцы на поверхности шара размером с кулак, Никс пришлось идти вокруг стола. К этому времени бронзовое солнце уже слегка нагрело одну сторону сферы, в то время как напротив оставался холодный металл, навечно отвернувшийся от Отца.

– Теперь ты лучше понимаешь, как Матерь Снизу всегда подставляет лицо Отцу Сверху? – спросила сестра Рид. – И эта сторона постоянно горит под Его строгим, но любящим вниманием.

Никс кивнула, продолжая идти вдоль стола, отслеживая путь сферы вокруг солнца.

– И в то же время, – продолжала сестра Рид, обращаясь теперь уже ко всем ученикам, – другая сторона нашего мира навечно лишена палящего взгляда Отца и остается заморожена в вечной темноте, где, говорят, даже воздух превращается в лед.

Никс даже не потрудилась признать очевидное; все ее внимание оставалось приковано к Урту, завершающему оборот вокруг солнца.

– Вот почему мы живем на Венце, – закончила свой рассказ сестра, – на узкой полоске мира, лежащей между выжженными землями одной половины Урта и вечными льдами другой.

Никс провела пальцем по сфере с севера на юг и обратно. Венец Урта обозначал единственную гостеприимную территорию, где могли существовать люди, растения и животные. Конечно, ходили слухи о том, что лежало за пределами Венца, жуткие легенды, по большей части кощунственные, передаваемые шепотом, об этих пустынных мертвых землях, замороженных с одной стороны, выжженных с другой.

Сестра Рид перестала вращать колесо, остановив танец планет.

– А теперь, когда Никс получила возможность ознакомиться с моделью солнечной системы, кто-нибудь ответит, почему Матерь Снизу навечно устремила свой взор на Отца Сверху, никогда не отворачиваясь от него?

Никс не двигалась с места, не отнимая ладонь от наполовину нагретой сферы.

На вопрос учительницы ответила Кайнджел, процитировав наизусть текст, который им дали учить на прошлой неделе.

– Она и наш мир навечно застыли в затвердевшей смоле пустоты и никогда не смогут отвернуться.

– Очень хорошо, – похвалила ее сестра Рид.

Никс буквально ощутила исходящее от Кайнджел удовлетворение. Двойняшки Кайнджел и Бэрд были детьми верховного градоначальника Фискура, самого большого города на северном побережье Мирра. Хотя от Обители до Фискура нужно было плыть целый день, близнецы постоянно подчеркивали свое высокое положение, одаривая подарками тех, кто лебезил перед ними, и подвергая насмешкам остальных, нередко прибегая для пущего унижения к рукоприкладству.

Вероятно, в первую очередь именно по этой причине Никс подала голос, возражая Кайнджел.

– Но Урт не застыл в затвердевшей смоле, – пробормотала она, уставившись на модель, не отрывая ладони от наполовину нагретой сферы. Девочка терпеть не могла привлекать к себе внимание, ей хотелось поскорее снова стать незаметной, вернуться на свое место в самом конце класса, однако она отказывалась отрицать то, что обнаружили ее пальцы. – Он тоже вращается в пустоте.

– Даже слепому дураку должно быть ясно, что Матерь всегда обращена к Отцу лицом, – презрительно фыркнул Бэрд, приходя на выручку своей сестре. – Урт никогда не поворачивается.

– Воистину это непреложно и неизменно, – заключила сестра Рид. – Отец испокон веку пылает в небе, а Матерь всегда взирает на Его величие с любовью и признательностью.

– Но Урт вращается, – стояла на своем Никс; отчаяние придало ее голосу твердости.

Хотя и почти полностью слепая, девушка закрыла глаза, мысленно смотря сверху на механическую модель. Она представила себе путь сферы, обращающейся вокруг бронзового солнца. Вспомнила ее едва заметное перемещение под ее пальцами, когда она следовала за ее движением. В тот момент Никс почувствовала, как сфера повернулась у нее в руке, сделав полный оборот вокруг солнца.

– Он должен вращаться, – попыталась объяснить она. – Чтобы Матерь была постоянно обращена лицом к Отцу, Урт поворачивается вокруг себя, делает полный оборот, пока сменяются времена года. Один медленный оборот каждый год. Только так одна сторона Урта может все время находиться под палящим взором солнца.

– Неудивительно, что мать ее бросила, – насмешливо заметила Кайнджел. – Она настолько глупа, что не может понять прописные истины.

– Но она права, – произнес голос у них за спиной, в открытых дверях купола астроникума.

Застыв, Никс перевела свой затуманенный взгляд к светлому пятну, обозначающему открытую дверь. На пороге темнела тень. Девочке не нужно было зрение, чтобы понять, кто там: она узнала эти резкие интонации, в настоящий момент слегка приправленные весельем.

– Настоятельница Гайл!.. – растерянно пробормотала сестра Рид. – Какая честь! Пожалуйста, присоединяйтесь к нам.

Тень в светлом пятне дверного проема исчезла: настоятельница закрытой школы вошла в астроникум.

– Похоже, самая юная из вас только что доказала, что способность зреть в корень необязательно равняется способности видеть.

– Но ведь, несомненно… – начала было сестра Рид.

– Да, несомненно, – перебила ее настоятельница Гайл. – Эту тонкую астрономическую истину обыкновенно припасают для тех, кто приступает к изучению алхимии. А никак не для семилеток. Но даже так многие студенты-алхимики с трудом видят то, что у них прямо перед глазами.

Шуршание кожи по камню сообщило о том, что настоятельница приблизилась к механической модели.

Наконец отпустив сферу, изображающую мир, Никс выпрямилась и склонила голову.

– Давайте узнаем, что еще усвоила из сегодняшнего урока эта молодая женщина, прожившая на свете всего четырнадцать зим. – Настоятельница пальцем подняла подбородок Никс. – Ты можешь рассказать нам, почему те, кто живет в северной части Венца, наблюдают смену времен года – от ледяной зимней стужи до летнего тепла, даже несмотря на то, что одна сторона Урта всегда обращена к солнцу?

Никс пришлось дважды сглотнуть комок в горле, чтобы освободить свой язык.

– Это должно… это должно напоминать нам о том даре, который Отец преподнес Матери, чтобы мы больше ценили Его доброту, проявляющуюся в том, что нам позволено жить в Венце, на безопасных землях между палящим зноем и ледяной смертью. Каждый год Он позволяет нам вкусить и жар, и холод.

– Да, очень хорошо, – вздохнула настоятельница. – Слово в слово то, что вдолбил вам в голову иеромонах Плакк. – Она подняла подбородок Никс выше, вглядываясь ей в лицо. – Но что говорит тебе модель солнечной системы?

Никс отступила назад. Даже несмотря на туман перед глазами, она больше не могла выносить гнетущее внимание настоятельницы. Вернувшись к механической модели, она снова мысленно представила путь Урта вокруг подогреваемого углем солнца. В свое время девочка почувствовала, как во время полного оборота прибывает и убывает тепло.

– Путь Урта вокруг солнца не является правильной окружностью, – заметила Никс вслух. – Это скорее овал.

– Правильнее назвать его эллипсом.

Кивнув, Никс вопросительно посмотрела на настоятельницу.

– Быть может, когда Урт на своем пути наиболее удаляется от солнца, от тепла, у нас наступает зима?

– Догадка неплохая. Возможно, то же самое скажет и кое-кто из наших досточтимых алхимиков. Однако они так же далеки от истины, как и иеромонах Плакк.

– Тогда почему? – спросила девочка, охваченная любопытством.

– Ну а если я скажу, что когда у нас здесь, на северной половине Венца, темная зима, земли далеко на юге наслаждаются светлым летом?

– Правда? – удивленно спросила Никс. – В одно и то же время?

– Совершенно верно.

Никс наморщила лоб, задумавшись над этим противоречием. И все-таки она почувствовала, что настоятельница, сделав ударение на этих словах, тем самым намекнула на что-то.

Темная зима и светлое лето.

– Ты никогда не задумывалась над тем, – продолжала Гайл, – что зимой Отец восседает на небе ниже, а летом снова поднимается вверх? Что хотя солнце никогда не заходит, на протяжении года оно описывает в небе маленькую окружность?

Никс покачала головой, указав на свои глаза. Не могло быть и речи о том, чтобы она заметила подобный нюанс.

Ей к плечу прикоснулась рука.

– Ну конечно. Прости. Но позволь заверить тебя в том, что это действительно так. Ну а теперь, после знакомства с моделью солнечной системы, ты можешь предположить, как такое может быть?

Никс снова повернулась к столу, к бронзовым кольцам на одной оси. Девушка чувствовала, что это испытание. Она буквально ощущала на себе обжигающий пристальный взгляд настоятельницы. Никс глубоко вздохнула, полная решимости не разочаровать главу школы. Она протянула руку к модели.

– Можно?

– Конечно.

Никс снова осторожно нащупала теплое солнце в центре и переместила ладонь на третье кольцо. Отыскав закрепленную на нем сферу, она более внимательно изучила ее форму, отметив крохотную бусинку луны, вращающейся на своем собственном кольце вокруг Урта. Особое внимание девушка обратила на то, как сфера, изображающая Урт, закреплена на кольце.

– Сестра Рид, – предложила Гайл, – нашей юной ученице будет проще, если ты снова приведешь всё в движение.

Послышался шелест рясы, затем сложный механизм шестеренок снова защелкал и кольца начали вращаться. Никс полностью сосредоточилась на том, как Урт медленно вращается на месте, делая полный оборот вокруг солнца. Она попыталась понять, как на южной половине может быть светлее, в то время как на северной стороне будет темнее. Понимание пришло от кончиков пальцев. Тонкая игла, вокруг которой вращался Урт, не была закреплена строго снизу вверх. Она была установлена под небольшим углом к солнцу.

«Не в этом ли кроется ответ?»

Уверенность нарастала.

Никс заговорила, продолжая свой собственный путь вокруг солнца.

– Урт оборачивается вокруг Отца, а его ось находится под небольшим углом, а не строго прямо. Вследствие этого верхняя половина мира на какое-то время наклоняется к солнцу.

– Создавая наше светлое северное лето, – подтвердила настоятельница.

– А когда это происходит, нижняя половина, наоборот, отклоняется от солнца.

– И на юге Венца наступает унылая зима.

– Значит, – повернулась к настоятельнице потрясенная Никс, – смена времен года происходит потому, что Урт вращается вокруг своей оси криво, больше подставляя солнцу то одну свою сторону, то другую.

Ученики зашептались. Одни выражали смущение, другие высказывали недоверие. Но, по крайней мере, Бэрд в присутствии настоятельницы побоялся сделать язвительное замечание.

И тем не менее Никс почувствовала, что у нее снова вспыхнуло лицо.

Но тут рука потрепала ее по плечу, выражая поддержку.

Испуганная неожиданным прикосновением, девушка вздрогнула. Она терпеть не могла, когда ее трогают. В последнее время многие мальчишки – и даже девочки – стали тискать ее, нередко грубо, хватая за самые нежные и сокровенные места. А Никс не могла даже никого обвинить, указать пальцем. И не то чтобы она не знала, кто это был. В первую очередь она безошибочно узнавала Бэрда, от которого всегда пахло по`том и кислыми дрожжами. Это пахучее облако он постоянно носил с собой благодаря запасам эля, который ему тайком присылал из Фискура отец.

– Прости… – тихо промолвила настоятельница, заметив реакцию Никс.

Девушка попыталась отступить назад, однако один ее палец застрял в кольце Урта. Смущение переросло в панику. Никс попыталась высвободить руку, но выкрутила палец не в ту сторону. Раздался металлический хлопок, при звуках которого сестра Рид ахнула. Освободившись, Никс отдернула руку от модели и прижала кулак к груди.

Что-то со звоном упало на каменные плиты пола ей под ноги.

– Она ее сломала! – воскликнул Бэрд, но в его голосе прозвучала не насмешка, а потрясение.

Другая рука схватила Никс за локоть, отдергивая назад. Застигнутая врасплох, девушка не удержалась на ногах и упала на колени.

– Что ты наделала, мерзкая девчонка! – Сестра Рид по-прежнему крепко держала ее за руку. – За это я тебя хорошенько выдеру!

– Нет, не надо, – остановила ее настоятельница Гайл. – Это произошло случайно. И тут есть и моя вина: я напугала ребенка. Меня ты тоже привяжешь к шесту и высечешь, сестра Рид?

– Что вы…

– В таком случае и ребенок также не должен страдать. Оставь ее в покое.

Никс почувствовала, как ей освободили локоть, но только после того как те же самые пальцы больно сдавили его, впиваясь до самой кости. Послание не вызывало сомнений. Вопрос еще не был закрыт. Это болезненное предостережение возвещало о том, что сестра Рид потребует заплатить за свое унижение перед учениками, перед настоятельницей.

Зашуршала ряса Гайл, ее голос опустился ближе к полу.

– Видишь, это просто оторвался спутник Урта. – Никс мысленно представила себе, как настоятельница поднимает с пола бронзовый шарик. – Его легко закрепить обратно на прежнем месте.

Никс поднялась на ноги. Лицо у нее горело, как солнце, слезы были готовы хлынуть в любую секунду.

– Сестра Рид, наверное, тебе следует завершить сегодняшний урок. На мой взгляд, твои семилетки для одного дня получили достаточно небесных развлечений.

Никс пришла в движение еще до того, как сестра Рид отпустила учеников на полуденную трапезу. Она поспешила унести свои слезы к яркому пятну дверного проема. Никто не преградил ей путь, вероятно, опасаясь увидеть ее стыд и унижение. В своем поспешном бегстве девушка забыла трость, толстую полированную палку из вяза, с помощью которой она направляла свои шаги. Спохватившись, Никс не пожелала вернуться и выбежала в солнечный свет и тени летнего дня.