Евреи-партизаны СССР во время Второй мировой войны

Большинство евреев, ставших партизанами, сделали это в 1942 году и в первой половине 1943 года. Хотя немцы все еще были очень сильны, а партизаны все еще прилагали усилия к тому, чтобы закрепиться, моральный дух был высок. Партизанское движение ожило. Приток офицеров Красной армии и отставших красноармейцев (некоторые из которых сражались небольшими группами с июля и августа 1941 года) в значительной степени повысил профессионализм партизан. Призыв в партизанские отряды набирал обороты и продолжался до 1944 года. Наиболее решительный и заметный сдвиг последовал за большими потерями, которые немцы понесли в ходе первой встречи с печально известной русской зимой в декабре 1941-го и январе

1942 года. Она ослабила легко одетых немцев, и немецкая армия, подобно гигантскому слону, на которого напали шакалы, застряла в ожидании весеннего тепла.

Последний этап партизанского движения совпал с поворотным пунктом войны, который произошел после Курской битвы в июле

1943 года. С этого момента советские войска перешли в наступление, а немцы после двух лет жестоких боев стали отступать. В августе и сентябре 1943 года, после провала попытки вермахта возобновить наступление в ходе неудачной операции «Цитадель», Красная армия начала общее полномасштабное наступление, и одновременно партизаны провели первые крупномасштабные атаки в тылу врага. В целом, по существующим оценкам, роль партизан в этих действиях не была в полной мере эффективной, но фактически она оказалась весьма успешной [Howell 1956: 205]. Более 20 000 подрывных устройств было установлено на железнодорожных путях в тылу немецкой группы армий «Центр», которая приняла на себя основную тяжесть советского наступления. Кроме того, проводились масштабные диверсии на железнодорожных объектах, шоссе, складах боеприпасов и газохранилищах, сигнальных сооружениях, а также интенсивная пропаганда и террор, которые привели к широкомасштабному дезертирству среди немецких вспомогательных войск и полиции.

С конца 1943 года и до конца войны, в результате побед Красной армии и массовых поставок оружия белорусскими и украинскими партизанскими штабами, вступить в ряды партизан стало относительно легко, но к тому времени почти не осталось евреев, которые могли бы воспользоваться изменившимися обстоятельствами [Ainsztein 1974: 394]. Кроме того, изменился состав партизан. В 1943 году возникла новая волна добровольцев. Многие из них вызывали сомнения: военные и политические коллаборационисты, управленцы и специалисты, которые пытались продолжить свою деятельность в условиях немецкой оккупации. Были и такие, которые решились вступить в ряды партизан, потому что жизнь между партизанами и немцами оказалась для них невыносимой. Точное число таких людей назвать невозможно, но вполне вероятно, что оно было довольно велико, особенно в Украине и Литве. В сочетании с крестьянами, которые присоединились ранее, весной 1942 года, эти новые люди в еще большей степени затрудняли сохранение дисциплины. К счастью, к этому времени советская армия перешла в наступление, отбросив немцев. Таким образом, неэффективность партизан на этом этапе не оказала решающего воздействия на исход войны.

Состав советского партизанского движения

Наиболее значительными группами в партизанском движении были крестьяне, отставшие красноармейцы и бежавшие военнопленные, которые составляли большинство; за ними следовали городской контингент, интеллигенция, члены компартии, коллаборационисты и, наконец, женщины [Ziemke 1964: 141–146]. Евреи относились к категориям городского контингента и интеллигенции, меньшее число составляли красноармейцы.

Крестьяне

Крестьяне, вероятнее всего, составляли от 40 до 60 % партизан, многие из них оказались в партизанском движении против своей воли. Поскольку партизаны могли свободно перемещаться по большинству сельских районов, им было относительно легко заходить в деревни, отбирать мужчин и отправлять их к партизанам. Хотя крестьяне стремились оставаться нейтральными, они не видели другого выбора, кроме как присоединиться к партизанам, особенно после того, как власть немцев на оккупированных территориях начала слабеть. Крестьяне были отдельной группой – пассивной, лишенной энтузиазма и не заслуживающей доверия. Это были практичные оппортунисты с одним непреодолимым желанием – отменить колхозы. Поэтому в начале войны они были готовы терпеть немецкий режим, если могли извлечь из него экономическую выгоду. Им не нравилось сдавать свою продукцию немцам, но еще меньше им нравилось сдавать ее и немцам, и партизанам. Они оказались перед выбором между немецкой жестокостью, с одной стороны, и советской коллективизацией, с другой.

Городской контингент

Если среди крестьян было очень мало убежденных коммунистов, то городское рабочее население, напротив, находилось под сильным влиянием коммунистической идеологии. Советская программа индустриализации впечатлила рабочих. Тем не менее были определенные городские классы, такие как бывшие богачи и другие представители déclassé bourgeoise, которые скрыто симпатизировали нацистам.

Невозможно оценить число тех, кто покинул городские районы, чтобы присоединиться к партизанам. Их количество было небольшим по сравнению с крестьянами и бывшими красноармейцами. В целом, однако, городские жители партизанам симпатизировали.

Интеллигенция

Используемый здесь термин относится не столько к верхним слоям интеллигенции (профессора, писатели, редакторы, журналисты), большинство из которых были эвакуированы и которые в любом случае были немногочисленны, сколько к широким низшим слоям (местные врачи, учителя, администраторы и специалисты со средним образованием – клерки, бухгалтеры и пр.). Эти мужчины и женщины, поскольку они рассуждали исходя из своей профессиональной деятельности, скорее всего, считали, что им придется выбирать ту или иную сторону. С точки зрения партизан они были ценным пополнением отрядов. Их навыки были полезны; они были людьми, чье отношение в целом влияло на других; и немцы, в свою очередь, лишались возможности использовать их таланты и навыки. В их ряды вошло много евреев, особенно врачей.

На ранних стадиях партизанского движения интеллигенция составляла значительную группу, в которую входила бо́льшая часть офицерского состава и часть рядового состава. По мере роста партизанского движения численность этой группы уменьшалась, хотя она оставалась важным элементом партизанского движения на протяжении всей войны.

Бойцы Красной армии и советские военнопленные

За первые шесть месяцев войны немецкая армия взяла в плен более трех миллионов солдат; к концу войны эта цифра выросла до пяти миллионов. Из них около двух миллионов умерли в лагерях для военнопленных. Если, как можно предположить, поимки избежал каждый десятый, то общее число оказавшихся на захваченной территории составит более чем 300 000 человек. К этому следует добавить еще тысячи освобожденных немцами – главным образом украинцев и других, которых они считали антикоммунистами. Ужасные условия содержания военнопленных вынудили многие тысячи людей попытаться спасти свою жизнь, совершив побег. К январю 1942 года количество этих бывших советских солдат на свободе на оккупированной территории, вероятно, составляло от 300 000 до 400 000 человек.

Массовый подъем партизанского движения, последовавший за успешным наступлением советских войск зимой 1941–1942 годов, привлек туда тысячи бывших военнослужащих, и к лету 1942 года произошло самое большое пополнение рядов партизан из их числа. В июле 1942 года, в начале второго этапа, по оценкам немцев, они составляли 60 % от общего числа партизан. Эти люди стали костяком партизанского движения. Они имели военную подготовку и опыт; в большинстве своем они не имели ни семейных, ни имущественных связей на оккупированной территории; у них были определенные моральные и правовые обязательства перед Советским Союзом; их предыдущий опыт пребывания в лагерях для военнопленных заставил их предпочесть партизанскую деятельность жизни под немецкой оккупацией.

Партийцы

Как уже упоминалось ранее, на первом этапе борьбы партизаны в подавляющем большинстве состояли из членов компартии. После весны 1942 года, когда начался массовый призыв новобранцев, партийный контингент в относительном отношении резко сократился. Однако партийцы оставались элитной группой в партизанском движении на протяжении всей войны и были наиболее влиятельны. В то же время партийный элемент был важен главным образом как инструмент государственного контроля, особенно в качестве политруков и пропагандистов. Ничто не указывает на то, что партийцы действовали самостоятельно как независимая, спонтанная, творческая, направляющая сила. В силу жесткой партийной дисциплины о таких самостоятельных действиях не могло быть и речи.

Коллаборанты

Клеймо предателей пало на очень многих людей на оккупированных территориях. По определению, любого, кто не вел активной борьбы с немцами, можно было заподозрить как минимум в пассивном коллаборационизме. Поэтому почти для всех участие в партизанском движении было ценным алиби, средством избежать преследования как коллаборанта. Это давало соответствующие возможности, но также способствовало убеждению, что, по крайней мере в последние годы войны, все партизанские отряды представляли собой команду бывших коллаборантов, которые прятались в лесах, чтобы спасти свои шкуры, и оказывали слабое сопротивление.

Наиболее значительную группу коллаборационистов составляли бывшие полицейские, солдаты вспомогательных армейских частей и члены местных воинских формирований, организованных немцами. Эти люди в прошлом действовали как основные антипартизанские силы. По разным оценкам, их численность составляла от 1 800 000 до 2 000 000 человек. Когда стало ясно, что СССР выигрывает войну, положение этих людей стало отчаянным. Партизаны, чтобы окончательно их деморализовать, обещали амнистию всем, кто дезертирует и присоединится к ним. Эти усилия оказались крайне успешными. Бывали случаи массового дезертирства целыми подразделениями коллаборантов. Каждое немецкое поражение, каждое немецкое отступление приводило к усилению дезертирства. И в целом обещанная амнистия соблюдалась. Из коллаборантов получались полезные новобранцы: у них был военный опыт, они хорошо знали местность, у них была важная стратегическая и военная информация. К середине 1943 года, когда коллаборанты были готовы дезертировать в значительном количестве, людские ресурсы перестали быть для партизан проблемой. В последний год войны бывшие коллаборанты составляли от 10 до 20 % партизанского движения.

Партизанки

Вклад женщин был значителен во всех областях противостояния нацистам – в гетто, концентрационных лагерях и лесах, а также в качестве вспомогательного персонала в регулярных армиях. Для немцев, которые сводили свое представление о роли женщины в обществе лозунгом Kirche, Küche, und Kinder (церковь, кухня и дети), призыв женщин на боевую службу выглядел откровенным кощунством (хотя их использовали для сбора разведданных в оккупированных зонах). Однако советское правительство, как и многие другие европейские государства, довольно активно привлекало женщин к службе в различных видах вооруженных сил. Более того, СССР рекламировал участие своих женщин в партизанских действиях как свидетельство высокой самоотверженности и решимости. Кроме того, в условиях потери большого числа мужчин женщины играли решающую роль во многих областях обороны.

Почти в каждом партизанском отряде в Советском Союзе было несколько женщин, хотя обычно они составляли не более 2–3 % от общей численности отряда и редко более 5 %. Они использовались в основном в качестве агентов разведки. Советская разведка, как правило, в значительной степени полагалась на женщин-агентов, особенно на территории, охваченной партизанским движением, где женщины оказывались лучшими агентами, поскольку мужчин призывного возраста могли арестовать на месте.

Некоторые из женщин обучались на радисток и медсестер; среди врачей, направленных в партизанские отряды, также было много женщин. Врачи имели офицерское звание. Иногда женщин направляли на боевые задания вместе с мужчинами, но, судя по всему, помимо разведывательных заданий их чаще всего использовали в качестве медицинского персонала, поваров и прачек.

Сексизм в рядах партизан наблюдался повсеместно. В большинстве случаев женщины служили в качестве обслуги, и не раз бывало, что женщин, которые отправлялись на задания по борьбе с врагом, взрывали мосты, минировали железнодорожные пути или собирали еду и одежду у местных крестьян, после возвращения на базу партизаны просили помыть посуду или заштопать носки! Тогда, как и сейчас, у женщин были «двойные задачи», и в первую очередь на них смотрели именно как на женщин, а не как на солдат.

Призыв затрагивал лишь небольшое число женщин. В основном они были добровольцами, движимыми либо политическими убеждениями (некоторые были верными коммунистками), либо жаждой приключений, либо желанием добиться для себя чего-то в обществе, где удовлетворение личных амбиций вне роли матери и жены было ограничено. Некоторые женщины-«призывницы» обучались шпионажу или радиосвязи на советской стороне фронта, но они, как правило, были комсомолками и поэтому были политически надежны.

Как утверждает Эрл Зимке в своей статье «Composition and Morale of the Partisan Movement» («Состав и моральный дух партизанского движения») в книге под редакцией Джона А. Армстронга «Soviet Partisans in World War II» («Советские партизаны во Второй мировой войне»), основной причиной включения женщин почти в каждый партизанский отряд было то, что «женщина стала одним из обязательных атрибутов каждого высокого по званию партизанского офицера… наряду с наганом и кожаной курткой!» [Ziemke 1964: 147–148]. Нередко офицеры, от командира бригады до командира батальонов, «женились» на партизанках, зачисленных в их отряд. Само собой разумеется, их жены – а у большинства из них были жены, которые сильно переживали за них, – редко знали об этих романах. «Простым» рядовым партизанам приходилось довольствоваться менее удобными решениями.

Это приводило к циничному отношению к женщинам в партизанском отряде. Ревность была обычным явлением. Из-за обладания женщиной часто вспыхивали драки, иногда даже со смертельным исходом. Женщины становились собственностью командиров, что подразумевал их офицерский статус, и поэтому «жена» командира часто властвовала над другими женщинами и мужчинами, более низкими по званию. Это приводило к неприятностям.

Например, если жена командира хотела взять одеяло, принадлежавшее женщине другого мужчины, она могла спровоцировать драку, и если мужчина бросался на защиту своей возлюбленной, это могло привести к нарушению субординации и расстрелу – особенно если командир в это время был сильно пьян.

В заключение следует отметить, что нельзя преуменьшать героические усилия многих женщин во время войны. Немцы, хотя и были в высшей степени сексистами, тем не менее считали удачей захватить партизанку, потому что те часто были исключительно хорошо информированы и обладали ценной военной информацией. Многие женщины выбирали мужественную и мучительную смерть, но не выдавали свои секреты.

Организация партизанского отряда

Привычный образ партизанского отряда – это небольшая изолированная группа, скрывающаяся в лесу или в джунглях. На самом деле партизанское движение имело очень сложную структуру. Во главе ее находился Центральный штаб партизанского движения в Москве с офицером связи при верховном командовании Красной армии. Этот штаб включал подразделения политической безопасности, пропаганды, шифрования, связи, картографии, финансов и транспорта. Он был связан с различными территориальными командными пунктами и далее с оперативными группами в тылу врага.

Эти оперативные группы также состояли из различных подразделений: охраны, связи, медицинского корпуса, отделов пропаганды и финансов. У оперативных групп были и воинские подразделения, о которых я расскажу вкратце, но был у них и политический аналог – районный или партийный центр, в котором коммунистическая партийная работа велась под эгидой наркома. В его ведении находилась партийная «пропагандистская» работа, нелегальная пресса, распространение слухов и различные связи с партизанами. При каждом партийном или районном центре существовал один или несколько районных комитетов, которые, в свою очередь, включали одну или несколько партийных ячеек и блоков. Замполит иногда обладал бо́льшим влиянием, чем начальник военного штаба. Иногда один человек занимал обе должности (см. приложение).

Основной боевой единицей партизан был отряд, состоявший из 50-400 человек (включая собственно бойцов и вспомогательный персонал). Отряд делился на более мелкие подразделения – взводы и роты, в зависимости от численности отряда. Весной 1942 года партизан стало так много, что отряды стали объединяться в бригады, то есть три, четыре или более отрядов составляли одну бригаду, а в каждом отряде могло быть от двух до восьми взводов. Позже по ходу войны, в 1943 году, бригады обычно объединялись в соединения – бригадные группы, близкие по размерам к дивизиям (не равным, но близким к американским дивизиям) [Ainsztein 1974: 280]. Некоторые из этих партизанских отрядов состояли из большого количества гражданских лиц. Это часто становилось предметом разногласий между партизанскими командирами – следует ли заботиться о таких гражданских лицах или нет; еврейские командиры, конечно, считали своим долгом спасти как можно больше жизней, даже если большое число гражданских лиц увеличивало опасность обнаружения. Кроме того, советский Центральный штаб не одобрял существование отдельных еврейских партизанских отрядов и обязывал евреев и их командиров интегрироваться в многонациональную партизанскую структуру. Таким образом, такие известные еврейские группы, как группы Миши (Моше) Гильденмана, братьев Бельских, Иехезкеля Атласа, Иехиэля Грыншпана, Берла Лорбера и Николая Конищука, должны были в конечном итоге слиться с более крупным общепартизанским центральным командованием и потерять свою самобытность как еврейские боевые силы.

Антисемитизм в партизанском движении

Антисемитизм живуч. Его уродливая голова поднималась даже тогда, когда евреи были уже не «овцами на заклание», а доблестными бойцами. Немецкая пропаганда последовала за евреями в леса и горы. Эта пропаганда оказывала значительное влияние; она была направлена на партизанские отряды в целом и на то, что нацисты называли группами еврейских «бандитов, стоящих во главе партизанского руководства, направляющих его действия и оставляющих свой еврейский след во всех его делах»^[18]. Немцы, конечно, преувеличивали роль еврейского руководства в движении, но ненамного – евреи стояли во главе примерно 200 партизанских групп и участвовали во всех подпольных русских организациях, хотя не всегда как евреи. Довольно часто они скрывали свое еврейство^[19].

Одним из последствий немецкой пропаганды против еврейских партизан было то, что советское центральное партизанское командование приняло решение о скорейшем смешении национальностей, опасаясь, что антисемитски настроенные крестьяне, проживающие вблизи партизанских баз, не согласятся поставлять продовольствие и одежду боевым группам, состоящим полностью из евреев или возглавляемым евреями. Но так бывало не всегда. Население иногда вставало на сторону еврейских партизанских отрядов, но на всякий случай вскоре большинство этих еврейских отрядов по требованию центрального командования прекратило свое существование в качестве отдельных групп.

Хорошим примером является отряд Крука, упоминаемый в этой книге, который сражался на Западной Украине, в районе Волыни, с конца 1942-го по конец 1944 года. Этот отряд состоял из более чем 200 бойцов-евреев, но его возглавлял украинский коммунист Николай Конищук. Ему позволили руководить не только потому, что он был уважаемым командиром и хорошо знал территорию, но и потому, что для «связей с общественностью» было лучше иметь во главе нееврея, хотя все его адъютанты командиров были евреями. (К этой истории есть печальное дополнение: Конищук, действовавший под псевдонимом Крук, после войны был убит украинскими националистами.)

Антисемитизм среди партизан тоже существовал, но его не следует преувеличивать. Филосемитов было гораздо больше, особенно среди левых партизанских групп. Израильский исследователь Исраэль Гутман так высказался по этому поводу:

Партизанское движение не было свободно от антисемитизма. Крайне правые фракции польского подполья рассматривали евреев как «бандитов», рыскающих по лесам. Они разоружали евреев и даже убивали многих из них. Левые группы занимали менее враждебную позицию по отношению к евреям. В Литве, Белоруссии и Украине антисемитизм стал сдержанней после установления постоянного контакта между партизанскими районами и советским верховным командованием [Gutman 1974: 109]^[20].

Для еврея не существовало безопасного места, но леса были безопаснее, чем гетто и лагеря смерти. Тем не менее покинуть гетто, особенно с семьей или остатками семьи, было непросто. Окружающая среда была враждебной, и евреев часто ловили или доносили на них и выдавали немцам за вознаграждение. Были единицы, кто рисковал своей жизнью, спасая жизни евреев, но такие люди составляли незначительное и храброе меньшинство.

Не все евреи и не все неевреи сразу принимались партизанами. Женщины, дети, пожилые люди, инвалиды и больные часто получали отказ. Принятие в партизанское движение зависело, прежде всего, от физической силы и военного опыта, но если чего-то не хватало, то достаточно было иметь пистолет или винтовку.

Однако и в этом случае евреям было трудно приобрести оружие; им приходилось прибегать к незаконной покупке, грабежу или добыче в бою. Многие неевреи не продавали оружие еврею, а если и продавали, то за непомерно высокую сумму. Ситуация была особенно тяжелой в тех гетто, обитатели которых поднимали восстание и пытались найти оружие.

Одной из самых больших опасностей для партизан, как для евреев, так и для неевреев, были бродячие группы крайне правых украинских националистов. Во главе этих групп стояли безымянные «атаманы», которые воевали против поляков и евреев, а также против партизан. Более политизированной группой были бандеровцы, украинские фашисты, взявшие себе имя лидера украинских националистов Степана Бандеры. Действуя под лозунгом «Самостійна Україна!», они привлекли многих украинцев в свои ряды. Немцы в начале войны пообещали независимость «свободному» украинскому народу, но вскоре, после первых побед над советскими войсками, отказались от этого обещания.

Бандеровцы, отличавшиеся крайне антикоммунистическими и антисемитскими взглядами, убивали своих жертв с чудовищной жестокостью – не с помощью винтовки или пистолета, а топорами и ножами. Их девизом было: «Против поляков! Против евреев! И красных партизан!» Неудивительно, что они вызывали ужас у населения Белоруссии и Украины и порой становились врагом номер один для партизан. На самом деле меньше людей стало жертвами немцев по сравнению с числом жертв украинских националистов. Безоружные семьи были особенно уязвимы для этих банд, и немцы платили за голову каждого убитого еврея большую премию: пуд (русская мера, равная 16 килограммам) соли, литр керосина и 20 коробков спичек. Многие евреи, бежавшие из городских гетто или от деревенских облав, попадали в руки бандеровцев [West 1968: 11–12].

Таким образом, между еврейскими и нееврейскими партизанами и их командирами (а иногда и между двумя нееврейскими лидерами) часто возникали серьезные разногласия по поводу того, стоит ли предлагать помощь (еду, одежду и/или защиту) еврейским семьям. Это одна из печальных и полных иронии страниц войны – даже в разгар борьбы с общим врагом имели место такие разногласия и проявления ненависти среди партизан и к партизанам. От еврейского партизана требовались величайшее терпение, самообладание и выдержка, чтобы успешно выполнить свою миссию.

Препятствия на пути сопротивления

Основные сферы сопротивления, а также социальная структура советского партизанского движения были описаны выше, и теперь мы переходим к вопросу, который до сих пор занимает умы многих читателей: почему не сопротивлялось большее число евреев? Почему они не оказали физического и военного сопротивления?

Читателю необходимо в данный момент отбросить эмоциональное и интеллектуальное высокомерие и задать этот вопрос с почтением как к живым, так и к мертвым. Те, кто не был там, никогда не смогут полностью понять, что произошло, а у тех, кто был, нет ответов. Как красноречиво сказал еврейский писатель Эли Визель: «Те, кто знает, не говорят, а те, кто говорит, не знают».

Каковы были препятствия на пути к сопротивлению? Их было много, и эти препятствия касались как неевреев, так и евреев. В некоторых случаях они касались как целых семей, так и целых народов. Во-первых, очевидно, что сопротивление – это вариант, доступный не каждому. Физическое сопротивление, в силу его природы, оказывает лишь незначительное меньшинство. Другие формы сопротивления открыты для гораздо большей части населения, но, опять же, как быть с очень молодыми, очень старыми, хромыми, больными и теми, кого казнили так быстро, что у них не было времени на сопротивление? Их тоже можно назвать трусами?

Главным препятствием для сопротивления была невероятность и чудовищность преступлений как таковая. Масштабы и дерзость убийств психологически ошеломили весь мир, не говоря уже о самих евреях. Кто бы мог поверить, что культура, породившая Моцарта, Бетховена и Гёте, способна на такие деяния? Первой реакцией было отбросить саму возможность происходящего как жестокую шутку. Большинство союзных армий и их правительств также на первых порах отвергали подобные сообщения как чистой воды пропаганду.

Greuelpropaganda

Бруно Беттельгейм дает описание трех независимых психологических механизмов, которые наиболее часто использовались для борьбы с ужасами геноцида [Bettelheim 1960: 252–254]. Они основаны на убеждении, что якобы цивилизованная нация на якобы цивилизо ванной планете не могла опуститься до таких бесчеловечных действий. Само предположение, что современный человек так плохо контролирует свою жестокость, воспринималось как угроза индивидуальной психике.

Здесь использовались следующие защитные механизмы. Во-первых, отрицалась применимость подобного предположения к человечеству в целом путем утверждения, что столь ужасные действия (если они действительно имели место) были совершены небольшой группой безумцев или извращенцев. Суд над Эйхманом в 1961 году ясно показал прямо противоположное: эти действия были совершены с научной и бюрократической точностью тысячами вполне обычных людей. Социальный психолог Стэнли Милгрэм подтвердил этот феномен в своих исследованиях: большинство людей скорее причинят вред своим собратьям, чем не подчинятся властям [Milgram 1973a; Milgram 1973b].

Во-вторых, правдивость сообщений отрицалась путем приписывания их сознат ельной пропаганде; по сути дела сами немцы, мастера этого искусства, называли его Greuelpropaganda (пропаганда ужаса) и прекрасно понимали, что чем более вопиющим является зверство, тем труднее в него поверить, и чем больше ложь, тем больше вероятность, что в нее поверят. При этом такая ложь должна существовать в сфере возможного и основываться на уже проявившихся мифах и предрассудках.

В-третьих, сообщениям верили, но об этом старались забыть как можно скорее. Помимо психологических механизмов человека, немцы были мастерами в том, как третировать своих жертв, сбивать их с толку и срывать любые планы побега. Уловки, которые они использовали, хорошо известны: они использовали кодовые слова, которые маскировали их истинные намерения: «переселение», «еврейский вопрос», «окончательное решение»; они заставляли людей верить, что лагеря смерти были рабочими лагерями; жертв на вокзале встречал оркестр; им давали бруски «мыла», когда они входили в газовые камеры; и кроме того, нацисты посылали открытки друзьям и родственникам жертв, описывая, как «замечательно» у них обстоят дела и как хорошо они себя чувствуют. Короче говоря, это было время, когда мораль была поставлена с ног на голову: правильное было неправильным, неправильное было правильным, истинное было ложным, а ложное было истинным. Эту же мысль повторил лидер французских партизан Доминик Поншардье:

Это была по определению эпоха ложного: ложного бойца, ложного порядочного человека, ложного патриота, ложного любовника, ложного брата, ложного лжеца. В мире ложных носов я был из тех, у кого нос был настоящим, и мне казалось, как и всем «настоящим», что на самом деле все мы настоящие жулики^[21].

Это чувство экзистенциальной нереальности и сомнительной подлинности преследует нас до сих пор.

Коллективное возмездие

Принцип коллективной ответственности сбивал евреев с толку, препятствовал их побегу из гетто и помогал подавлять сопротивление. Например, во многих гетто при поимке бежавшего бойца убивали не только его, но и всю его семью, соседей и даже рабочую группу. Когда мужчина или женщина решались на сопротивление, они знали, что это поставит под угрозу не только их жизнь, но и жизнь родителей, детей, супругов, братьев, сестер, знакомых. Сопротивление, конечно, могло включать и побег – из гетто или концентрационного лагеря. Леон Уэллс в своих воспоминаниях «The Janowska Road» («Яновская дорога») делится следующей историей:

Теперь унтерштурмфюрер (офицер СС) начинает свою речь, обращая ее к нам: «Один из вас сбежал. Из-за него эти люди будут расстреляны. Отныне за каждого, кто попытается сделать то же самое, я расстреляю 20 из вас. Если я узнаю, что вы планируете побег, вы все будете расстреляны». После своей речи он повернулся к выбранным шести и расстрелял одного за другим. ‹…› Когда он закончил, он позвал четверых из нас, чтобы мы подобрали трупы и бросили их в огонь [Wells 1963: 190]^[22].

Перед евреями в гетто стояла сложная дилемма. Если они покинут гетто, чтобы сражатьс я, они смогут спастись, но оставят свои семьи. Если многие бойцы покинут гетто, они ставят под угрозу жизни оставшегося населения. Но если они не окажут какого-либо сопротивления, они будут лишены привилегии отомстить за себя. Покойный историк холокоста Филипп Фридман вкратце описал эту дилемму в следующем пассаже: