Buch lesen: «Отбрось всё, что не ты»
Автор обложки Светлана Митина
© Ирина Захарьина, 2019
ISBN 978-5-0050-5502-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1. Черные кляксы
«Эх, как же хочется любви и заботы», – сонно подумала Лёлька, кутаясь в теплое одеяло. Она только что выключила будильник и смотрела в окно на предрассветное небо.
Все рассчитано по минутам. Встала, потрепала кота Василия по загривку, потянулась. Приняла душ. Включила чайник, засыпала кофе в термо-кружку, залила кипятком. Бросила бутерброд в сумку. Натянула приготовленную с вечера одежду. Зашнуровала кроссовки. Осталось проверить паспорт и билет.
Ах, да, билет же теперь не нужен, «пройдена электронная регистрация».
Лёлька никак не могла привыкнуть к современным технологиям, но такси вызвала через приложение.
Поглядела оценивающе на себя в зеркало.
«Так, что тут у нас сегодня? Новый прыщик не вылез – хорошо. Глаза серые, сонные и опухшие, зато оба на месте – жить можно. Краситься не буду – и так сойдет. Волосы… Эх, были бы кудрявые, но увы. Зато густые. В хвост их, чтоб не мешались. Ну а в целом – все путем».
Приподняла кофту, пощупала выпирающие бока, похлопала по пухлому животику. Вздохнула, вернула кофту на место. Под одеждой не видно, не тощая, но и не толстая. Середнячок, обычная, неприметная.
Кот смотрел на нее печальным взглядом.
– Ничего, вечером придет Олеся и накормит тебя!
Лёлька обычно просила подругу присмотреть за котом на время поездок. График у Олеси был плотный, но она всегда соглашалась, слегка меняла свой маршрут и по пути на тренировку или на очередной тренинг забегала на десять минут. По возвращению Лёлька непременно обнаруживала пачку какого-нибудь «правильного» корма для Василия и для себя. А также график пробежек для начинающих на дверце холодильника или телефон ближайшего спортзала с расписанием занятий, якобы случайно забытый на кухонном столе.
На экране телефона появилось сообщение: «Водитель прибыл на место посадки».
Потискав недовольного кота, Лёлька повесила на плечо безразмерную сумку, закрыла дверь и сбежала по лестнице.
Удивилась, что за рулем такси женщина. Доехали быстро и в тишине, все как она любит. Вышла из машины. Зажужжал телефон: приложение просит оценить поездку. Вот это да! Водителя зовут Любовь!
Так причудливо вселенная исполняет желания. Хотела любви – получай.
Лёлька давно уже заметила, что стоит ей чего-то пожелать, это тут же исполняется, так или иначе. Надо бы поработать над формулировками.
Быстро прошла проверку, спустилась в тоннель, бодрой походкой дошла до нужной платформы, нашла свой вагон и удобно устроилась в мягком кресле.
Поезд тронулся.
Лёлька смотрела в окно и размышляла. Представила перед собой Олесю – высокую стройную блондинку с модной стрижкой, ухоженную и стильную. У нее всегда все получалось. Не как у Лёльки: вроде бы желание исполнилось, но не совсем так, как хотелось. Или совсем не так, или не вовремя. Нет, Олеся умела совершать невозможное, делала сто дел одновременно, успевала и работать, и заниматься спортом, и постоянно учиться. А внутреннее чутье помогало ей избегать опасностей и быстро принимать верные решения.
Над Лёлькой же вселенная как будто насмехалась.
Пожелает она пропустить урок в школе – и сляжет с температурой сорок. Один раз даже ногу сломала на ровном месте. Пожалуется на одиночество – подсядет к ней в поезде словоохотливый попутчик, не отвяжешься. Решит всерьез похудеть – получит расстройство желудка, прямо посреди рабочего дня.
Хотела, чтобы мужчина, наконец, появился в ее жизни, – и вдруг старый и страшный Никанор Иванович, ее начальник, стал как-то странно на нее поглядывать и приглашать на совещания с глазу на глаз. Теперь она старалась как можно чаще бывать в командировках и не попадаться на глаза воспылавшему нежными чувствами начальству.
Очень хотелось, чтобы дома кто-то ждал, – и пару месяцев назад наткнулась в подъезде на крошечный пушистый комок, который жалобно пищал и не выжил бы, если бы она его не приютила.
Сейчас комок превратился в шаловливого котенка по имени Васька. Он, действительно, ждал ее дома. И частенько с каким-нибудь сюрпризом. То вытащит единственный дорогой комплект белья из комода. То раскидает виноградины по кухне. К ним у Василия была особая слабость: есть не ел, но охотился, а потом умело прятал по всей квартире.
Да, над формулировками определенно стоило поразмышлять. Только почему-то эта мысль приходила уже после исполнения желаемого.
Лёлька, которую на самом деле звали Алевтина Маратовна Бродская, работала в журнале «Искусство жить», где освещали мероприятия и выставки неизвестных и знаменитых художников, архитекторов, писателей, непризнанных гениев и любимцев богемы.
Она очень удивилась приглашению работать в редакции журнала. Тогда она еще трудилась в должности офис-менеджера – скучнейшее занятие. Не иначе, как ее мама, знаменитая художница, подсуетилась. Или просто издатель благоразумно решил, что известная родственница откроет перед скромным журналом новые двери и горизонты.
Лёльку всегда привлекали творческие люди. Ей казалось, что они чувствуют и замечают гораздо больше, чем остальные, и выражают через искусство целые вселенные, видимые только им одним.
Благодаря своей восприимчивости, Лёльке удавалось заглянуть чуть глубже в их внутренний мир, погрузиться в их ощущения, понять, что ими движет. Например, когда она настраивалась на волну художника, сама становилась художником: видела то, чего раньше не замечала, выхватывала детали, появлялся зуд в руках, хотелось ловить прекрасные мгновения и переносить их на холст.
Еще Лёлька обожала путешествовать. И теперь постоянно ездила в командировки, колесила по стране, заезжая на самые окраины. С собой всегда был верный старенький фотоаппарат Никон и пара блокнотов.
Эта работа была как будто создана специально для нее. Только вот в богему она никак не вписывалась. И каждый раз удивлялась, насколько не соответствовала обстановке. Не было у нее лоска и шика, уверенности в себе и ощущения, что она хозяйка жизни.
Вот Олеся была бы как рыба в воде! Как вошла бы уверенной походкой, в мини-юбке и красных туфельках на высоких каблуках, кокетливо поправляя прическу и обворожительно улыбаясь…
А Лёльке оставалось лишь вздыхать, наблюдая за высшим обществом разных городов и стран.
Она работала в журнале «Искусство жить» уже год, но все еще была девочкой на побегушках. В ее обязанности входило собирать материал, фотографировать, брать интервью, находить и проверять интересные факты о творческих личностях. А потом сдавать все это копирайтерам, которые готовили статьи для журнала.
А перед этой поездкой Никанор Иванович намекнул, что пора бы уже писать самой! Лёлька сделала вид, что не расслышала и побыстрее ретировалась.
В глубине души ей страстно хотелось попробовать! Иногда прямо руки чесались поправить готовый материал, настолько он не соответствовал ее личным ощущениям – но нельзя, это ж профессионалы написали.
Но разве она сможет? Ничему такому не обучалась. Ей казалось, что она ни на что не способна, каждый день боялась, что ее разоблачат, признают бездарностью и выгонят с позором. Зажмурившись, отдавала очередной материал, готовая к худшему. Но ничего не происходило, ее даже хвалили.
А потом копирайтер Жанна наманикюренными пальчиками ловко оборачивала сухие факты в красивые метафоры. Лёлька завидовала ей. Как бы научиться также? Если бы можно было украсть способности, она непременно пробралась бы темной ночью в голову красотки Жанны и сгребла бы в чемодан все красивые буковки.
В этот раз задание было простым и приятным.
Она ехала в небольшой городок В., там проходила выставка молодой художницы Станиславы Мореходовой. Ее работы Лёльке нравились, в них была жизнь и уют. По крайней мере, на первых полотнах.
В сумке лежало несколько журналов со статьями про Станиславу.
Впервые она попала в глянцевые издания год назад. Карьеру начала ярко, многие ценители искусства заинтересовались молодой талантливой художницей.
Простая, открытая. Нос не задирала, сразу сказала: «Понимаю, что неидеальна, готова к критике и обратной связи, хочу расти и развиваться».
Лёлька помнила свой восторг, когда попала на первую выставку, она тогда еще только начала работать в журнале. Там юное дарование представили жестокой общественности.
От каждой картины трепетала душа и оставалось едва уловимое послевкусие.
Станислава скромно стояла у столика с напитками.
В ее образе, одежде, прическе, кольцах, сережках и браслетах чувствовался тот же стиль, что и в картинах: легкость, смелость, открытость, многогранность, экспрессия…
Поначалу она с надеждой и предвкушением смотрела на происходящее.
– Что ж, деточка, неплохо для первого раза. Но я бы тебе советовала линии делать четче. И что это за странное сочетание цветов?! Сейчас, конечно, модно быть экстравагантным и не похожим на других, но не до такой же степени. Яркие пятна слепят глаза. Но в целом неплохо, неплохо, поздравляю, ты далеко пойдешь!
Ох уж этот снисходительный тон! Лёлька кипела от негодования!
А Станислава ничего, держалась стойко, благодарила, кое-что даже записывала.
Сколько этих богемных крокодилиц подошло к ней в тот вечер?! Под конец на девушку жалко было смотреть.
Она силилась улыбаться, но в глазах стояли слезы. Когда Лёлька попыталась ее утешить во время интервью, та дрожащим голосом заявила:
– Ничего, ничего, расти всегда приходится через боль. И мне надо прислушиваться к мнению знающих людей, чтобы чего-то добиться. Я же только начинаю. Все правильно, в принципе, я согласна. Я не задумывалась даже о таких вещах, когда предавалась вдохновению. А ведь, наверное, стоило бы. Есть ведь каноны и правила, вкус, в конце концов, и предпочтения публики. И кто я такая, чтобы идти против них?! Так и напишите! Что я благодарна добрым людям, которые указали мне на мои недостатки.
– Но это не ваши недостатки! Это же просто их личное мнение о ваших картинах! Это же все так субъективно! Я вот без ума от ваших работ! Они такие… такие эмоциональные, живые, светлые! – возмутилась Лёлька.
– Спасибо, но не пытайтесь меня утешить. Я обязательно все исправлю к следующему разу.
И она исправила.
Лёлька просматривала журналы с репродукциями картин, и у нее сжималось сердце.
Исчезли яркие краски, появилась четкость линий. Картины были, по-прежнему, красивы, но в них чего-то не хватало. Как родинки или случайно упавшей на лоб пряди волос на идеально правильном личике красавицы.
В последнем журнале на развороте фото Станиславы. Строгий костюм, серьезный взгляд, никаких украшений.
«Я готова прислушиваться, учиться, самосовершенствоваться». Статья была не про искусство, а про саморазвитие, новое модное веяние.
Художница рассказывала про свою систему обучения. Сколько она посетила курсов и тренингов, сколько прочитала учебников, – не счесть! И все ради того, чтобы улучшить мастерство.
В ее внешности, как и в картинах, чего-то мучительно не хватало. Блеска в глазах, пятна краски на лацкане пиджака, кольца в форме бабочки.
Какую бы статью написала об этом Лёлька? Какую идею захотела бы передать? Даже при мысли о том, что придется писать самой, у нее похолодели ладони, а сердце забилось быстрее.
«Поезд прибывает на станцию город В.. Не забывайте свои вещи в вагоне».
Со смутным чувством тревоги и беспокойства Лёлька сошла с поезда.
Город встретил дружелюбно.
Погода стояла замечательная. Солнце слепило глаза и ласково гладило по щекам. Кругом обилие цвета, кроны деревьев кое-где уже украшали желто-оранжевые пятна, коричневатые листья покрывали дорожки и шуршали под ногами, из последних сил зеленела трава.
Людей вокруг было немного. Создавалось ощущение, что время замедлилось. Из привокзального кафе тянуло ароматом кофе и булочек с корицей. Откуда-то пахло яблоками и рекой.
Изучив распечатанную карту, Лёлька решила пойти пешком.
Она любила незнакомые города, каждый со своими загадками и недосказанностями. Они открывали ей свои истории. Среди современных построек то тут, то там проглядывали элементы старины, намекая, волнуя, будоража воображение.
Воображение у нее было богатое. Каждый потертый стальной завиток рождал смутные образы, а иногда и целые сцены. Здесь кавалер делал предложение даме сердца. Здесь одинокий старик просил милостыню, в то время как богатые горожане проходили мимо, будто сквозь него. Здесь молодая актриса выслеживала своего женатого возлюбленного, который умудрялся встречать еще с тремя дамами.
Картины проносились в голове, и она на время выпадала из реальности. Вот и сейчас: вынырнув из своих грез, Лёлька обнаружила, что заблудилась.
Поскольку с современными технологиями она была не в ладах, а на распечатанной карте этот район не поместился, самое время было обратиться за помощью к прохожим.
Район оказался пустынным. Солнце уже клонилось за горизонт, смывая краски дня.
«Вот еще не хватало», – подумала Лёлька.
А богатое воображение уже рисовало темные подворотни, устрашающие фигуры в темных плащах, испуганные вскрики женщин, стук каблучков.
Вздрогнула, стряхнула наваждение и вдруг заметила мужчину, быстро шагающего к проулку между домами. Как назло, в темном плаще с капюшоном.
Она разрывалась между двумя мыслями: не ее ли это герой, только и ожидающий возможности спасти свою принцессу, – и не маньяк ли это, выслеживающий очередную жертву.
Все же поспешила за ним, готовая принять судьбу, какой бы та ни оказалась.
– Простите, молодой человек! Подскажите, пожалуйста, как пройти к художественной галерее на улице Пушкина?
Незнакомец пошел быстрее, не оборачиваясь. Лёлька тоже прибавила шагу. Вдруг мужчина резко остановился и развернулся.
Он растерялся не меньше Лёльки, когда она налетела на него на всех парах. Капюшон слетел с головы, в ушах – наушники. Понятно, почему не отвечал.
Он был молод и хорош собой, совсем не похож на маньяка.
Как оказалось, на героя тоже не тянул. Пробормотал: «Смотри, куда прешь», отвернулся и зашагал прочь.
Не успела несостоявшаяся принцесса предаться унынию, как ее взгляд упал на табличку со стертыми буквами прямо над головой: «Ул. Пушкина, д.». Номера дома видно не было, но название улицы обнадеживало.
Вынырнув из подворотни, Лёлька сверилась с картой и уверенно зашагала в нужном направлении, пока последние закатные лучи не спрятались за крышами домов.
Вот она, галерея. Ажиотажа не было, всего несколько припаркованных автомобилей.
Зашла внутрь.
Редкие посетители скромно и тихо бродили вдоль стен, время от времени останавливаясь у какой-нибудь картины. На лицах – скучающее выражение.
Где же Станислава?
Лёлька побродила по комнатам. Подошла к буфету, положила на бумажную тарелочку несколько канапе. Одно сразу в рот, после блужданий по городу здорово проголодалась. Нацедила чашечку кофе из автомата.
И вдруг заметила ее.
Вернее, Лёльке показалось, что это была лишь тень прежней жизнерадостной, подающей надежды художницы.
Она серой мышкой сидела в углу, сливаясь со стеной. Бесцветная, безжизненная. У жалостливой Лёльки защемило сердце и даже показалось, что есть расхотелось. Но, все же, она, для верности, запихала в себя крошечные кусочки хлеба с лососем и икрой.
Налила вторую чашку кофе и направилась к девушке, на ходу планируя спасательную операцию.
Что Станиславу надо спасать, она даже не сомневалась.
– Здравствуйте! Вы, наверное, меня не помните… – начала Лёлька, протягивая одну чашку девушке.
– Что вы, у меня прекрасная память на лица. А еще… наверное, вы сочтете это странным, но я вижу что-то вроде ауры, некое свечение от каждого человека. У вас оно было совершенно особенное, и я вас прекрасно запомнила. Мы виделись на моей первой выставке. И вам понравились мои картины. Что вы думаете о них сейчас?
Лёлька отвела взгляд и огляделась. Она не знала, что сказать, обижать собеседницу не хотелось. Все было нарисовано как по учебнику. Вроде бы правильно, но впечатление производило удручающее, не цепляло глаз и, уж тем более, душу.
– Ну… вполне соответствует стандартам… Яркие цвета, четкие линии…
– Не стесняйтесь в высказываниях, я же не дурочка, понимаю, что момент славы прошел. И это моя последняя выставка…
– Ну что вы! Нельзя вот так сдаваться! Вы не можете!
– Я-то, может, и попыталась бы еще. Да вот агенты и владельцы галерей больше не хотят со мной сотрудничать. Так что…
И так Лёльке стало жалко ее, так невыносимо от несправедливости мира! Так захотелось помочь этой хрупкой девушке, обнять, защитить. Но она заколебалась: «Со своей-то жизнью не могу разобраться… Может, оставить все как есть, вернуться обратно, сдать материал…»
Она еще раз посмотрела Стасе в глаза. И сама удивилась, услышав свой голос:
– Знаете что? А давайте рванем отсюда? Вам же не обязательно тут торчать до конца? По пути я видела симпатичную кофейню, посидим, поболтаем. Я, конечно, понимаю, что это очень самонадеянно с моей стороны – так предлагать свое общество…
– Нет-нет, это как нельзя кстати. Я уже и сама подумывала сбежать. Тошно от того, как посетители пытаются изображать заинтересованность. И от самой себя… Да и вообще. Все лучше, чем пить мартини и курить в одиночестве, жалея себя и свою несостоявшуюся карьеру… и жизнь…
Лёлька вздрогнула. Но сделала вид, что не расслышала последнюю фразу.
Пока Станислава вежливо раскланивалась с посетителями, Лёлька набрала номер редактора и предупредила, что задержится в городе В., материал отдаст в работу на день позже. Пришлось пустить в ход женское обаяние, чтобы Никанор Иванович не возражал против произвола сотрудницы. И он не возражал. Но добавил:
– Лёлечка, может, вы сами и подготовите тогда черновичок? Горю нетерпением вчитаться в прелестнейшее повествование нашей лучшей сотрудницы!
«Полный форзац», – подумала Лёлька. Промычала что-то нечленораздельное в ответ, повесила трубку и направилась к выходу.
В кафе они выбрали столик в углу у окна. Чувствуя неловкость, молча дождались, когда им подадут меню.
Заказали. Лёлька – черный кофе и сэндвич с тунцом, гулять так гулять. А Станислава – капучино и фруктовый салат. Как-то не вязалось это с ее словами об одиноком запое и сигаретах. Правда, сигарету она, все же, закурила.
Лёлька не переносила запах табака. Но сейчас запах был скорее приятным, вишневым.
Задумчиво выпустив дым из полуоткрытых губ, Станислава предложила:
– Давай на ты? Меня можешь звать Стасей, так меня мама зовет.
– А меня можешь звать Лёлькой. Меня так окрестила подружка в детстве, до сих пор с ней дружим. Вместе в школу ходили, одних мальчиков любили. Сейчас, правда, редко видимся, к сожалению, но стараемся хотя бы несколько раз в год встречаться…
«Что я несу?», – одернула себя Лёлька. Когда нервничала, она начинала много болтать. Но Стася, казалось, не заметила словоохотливости собеседницы. Похоже, ей и самой хотелось выговориться.
– Печально, конечно, что все так закончилось. Нет-нет, не перебивай. Дай договорить. Я понимаю, что закончилось. У меня уже нет никаких сил барахтаться. А главное, не понимаю, что я делала не так?! Так сталась все сделать правильно. Так надеялась. Столько училась. Очень хотела, чтобы родители мной гордились! А сейчас… Боже, что угодно, только не возвращаться туда…
Голос дрогнул на последнем слове. Лёлька не знала, что предпринять, не была она специалистом по задушевным беседам. То ли кидаться расспрашивать и жалеть, то ли тактично отвести взгляд и сделать вид, что все в порядке.
Стася прикрыла глаза. Потом взяла себя в руки. Затушила сигарету, отхлебнула кофе, насадила на вилку кусок ананаса. И продолжила:
– Помнишь ту первую выставку? Не представляешь, как я к ней стремилась. И думала, что вот, наконец-то! Наконец-то все будет по-другому, хотела порадовать родителей. Я у них была единственным ребенком. У тебя есть братья-сестры? Нет? Ну тогда ты, возможно, сможешь меня понять. Мама с трудом забеременела, у нее было несколько выкидышей и вдруг – я, долгожданный ребенок. Родители носились со мной, оберегали, баловали, задаривали подарками. Я ни в чем не нуждалась. С самого детства водили на разные кружки: танцы, музыка, пение, рисование. Да… рисование. Это была любовь с первого взгляда. Однажды учительница сказала маме, что единственная, у кого есть талант в группе – это я. И мама расцвела: «Я знала, что моя дочь особенная!». Тогда все и началось.
Стася грустно улыбнулась, покачала головой и снова заговорила:
– Мне очень хотелось оправдать мамины ожидания! Я много училась, рисовала с утра до ночи, как заведенная, отрабатывала разные приемы. Обожала импрессионистов, мне нравилась их смелось пойти против всех правил. Я хотела поймать нечто ускользающее, показать обыденное в другом свете, как бы двойное дно. Даже не так, – многослойность реальности. Часто ведь мы видим только один слой. Ты слышала про концепцию «всёчества»?
Лёлька помотала головой, и Станислава продекламировала:
– «Все стили мы признаём годными для выражения нашего творчества, прежде и сейчас существующие». Мне это очень откликалось. Я считала, что творчество – это свобода самовыражения. Изучала и смешивала разные техники и стили. Преподавательница иногда приходила в ужас, но все равно говорила, что в моих картинах что-то есть.
Лёлька смотрела во все глаза и кивала – да-да, конечно, что-то есть! Не что-то, а очень многое, целый мир!
Станислава горько вздохнула, усмехнулась одним уголком губ и покачала головой. Только что, когда она говорила о творчестве, глаза ее светились, а теперь – будто захлопнулась шкатулка, свет погас. Девушка продолжила свой рассказ:
– Потом отец поспособствовал тому, чтобы мои работы показали в местной галерее. Ну и пошло-поехало. Галеристы смотрели, кивали, говорили: «в этом что-то есть, но не формат». И отказывали. Советовали обратиться в другой салон. Бесконечное хождение по мукам, то есть, по салонам. Мне поначалу это было непонятно, как это – «не формат», какой формат?! Кто его устанавливает? И какие у него на это права? Но потом поняла, что если не подгоню свои работы под этот формат, меня никогда не примут. И все бы ничего, но отказы ужасно расстраивали родителей. Не сказать, чтобы они понимали в искусстве, но в моем таланте не сомневались. И это разрывало мне сердце… Я перестала спать и почти перестала есть. Рисовала, рисовала и рисовала, искала способ попасть в чертов формат… В конце концов перестала понимать, что происходит, что я делаю и зачем. Тогда… тогда я попала… я оказалась…
Станислава тряхнула головой:
– Неважно. В общем, плохо было дело.
Лёлька слушала, затаив дыхание. Так и не донесла до рта чашку с уже остывшим кофе. Она не посмела расспрашивать, а услужливое воображение рисовало картины, одна страшнее другой. Большие печальные глаза художницы, лишенные радости, света и тепла… Ее сердце сжималось, на душе было муторно. Она постаралась не погружаться в чувства художницы, боялась в них утонуть. Ведь надо было, наоборот, вытащить утопающую.
Станислава снова достала сигарету, рука с зажигалкой чуть дрожала. Ананас так и остался насаженным на вилку и не тронутым. Сделала затяжку, потом долго медленно выпускала дым. Посмотрела на Лёльку.
– Я тебе еще не надоела? Захотелось выговориться. В последнее время почти ни с кем не разговаривала. Отдалилась от родителей. Ушла, как говорится, в себя.
Лёлька затрясла головой, продолжай, мол.
– Что ж, дальше, можно сказать, был хэппи энд. Только, как оказалось, вовсе это был не энд. И, как показывает практика, совсем не хэппи… Когда я оправилась от… потрясения, стала ходить по выставкам. Тайком от родителей. Мама очень переживала, боялась, что любое напоминание о живописи может снова меня подкосить. Изучала, исследовала, наблюдала. Ходила на мастер-классы к художникам. Пыталась понять, что же такое формат, что нужно делать, чтобы публика приняла. Потом, тоже тайком, ночами, при свете луны или со свечой, рисовала, отрабатывала разные техники. И когда несколько работ были готовы, отнесла в одну из небольших галерей. Работы одобрили. И предложили поучаствовать в выездной выставке. Где мы с тобой и встретились, в вашем городе Н. Родители были в восторге! А я – ужасно боялась сделать что-то не так и разочаровать их. Поэтому и стала внимать критике и всем замечаниям, старалась сделать все правильно. Только теперь я, по-моему, перестала понимать, для чего вообще это делаю. Линии выходят правильные, техники безупречны. Но видеть эту мазню мне и самой тошно. Ничего не говори, я же видела, как ты на нее смотрела. И ты, и другие…
Она замолчала. Подняла вилку и положила кусочек ананаса в рот. Посмотрела на Лёльку и выдавила из себя слабую улыбку:
– Спасибо тебе. Хоть я и не понимаю пока, как мне жить дальше, но стало легче. Действительно, намного легче, даже удивительно! Как-нибудь выкручусь. Могу, например, сама мастер-классы проводить. По-моему, я теперь эти техники знаю лучше, чем те, кто их изобрел!
Лёльке часто такое говорили – после общения с ней людям становилось лучше, как будто, погружаясь в их ощущения, она брала часть страданий на себя. Некоторые пользовались этим, поэтому со временем она начала сторониться людей, избегала шумных компаний. И вообще предпочитала проводить время в одиночестве.
Они еще посидели в кафе, преимущественно молча. Потом Лёлька сказала:
– А что ты там говорила про мартини? Может, напьемся? Ну раз уж все пропало, и если это энд, какой-никакой, хоть и не хэппи, – все равно его надо отметить. А?
На душе было неспокойно, она чувствовала, что Стасю нельзя оставлять в таком состоянии одну.
«Что ты вмешиваешься? Вдруг сделаешь только хуже?» – корила она себя, – «Это не твое дело, ты ж не психолог! Езжай домой, пиши статью, корми Василия».
Но она знала, что уехать не сможет, чувствовала, что ее место сейчас здесь. Пусть она и не мастер утешать больные души, но попытаться стоило.
Идти оказалось недалеко. Станислава снимала небольшую студию, по совместительству квартиру, на первом этаже трехэтажного кирпичного дома.
В просторной студии с большими окнами и высокими потолками вдоль стен располагались картины. Холсты с незаконченными работами валялись повсюду – на полу, на кресле, на большом деревянном столе. По углам притаились краски и банки с кисточками.
Лёлька ступала осторожно, перешагивая через творческий беспорядок. Жилище художницы состояло из маленькой кухоньки и просторной комнаты-спальни.
На кухне посуды и техники почти не было: маленький холодильник, микроволновка, турка, пара сковородок, небольшая кастрюля. Из шкафчика ярко-зеленого цвета Станислава извлекла два пузатых бокала на тонкой ножке.
– Не совсем подходят под мартини, но больше ничего нет. И лимона, кажется, тоже нет.
Она озадаченно разглядывала полупустые полки холодильника. Вынырнула оттуда с добычей – багетом, пачкой тофу и помидором.
– Зато закуска есть, не пропадем! Можно еще фрукты намыть. Если хочешь, еду закажем.
Но Лёльку такая закуска вполне устроила.
Приготовив бутерброды, девушки отправились в студию. Соорудили гнездышко из пледов и подушек, в качестве подноса использовали табуретку.
Выпили «за искусство». Алкоголь побежал по венам, слегка закружив голову. Лёлька поднялась и направилась к картинам.
Издалека она видела прекрасные работы, некоторые из них – те самые, с первой выставки. Но на всех какие-то черные пятна, так и хотелось смахнуть их, как грязь.
Лёлька пригляделась и обмерла!
Пятна оказались чернильными надписями: «слишком ярко», «меньше абстракции», «линии четче», «непонятен замысел художника», «слишком сложно», «слишком просто», «немодный аквамарин», «смешение техник»…
Она глазам не верила, чуть не расплескала мартини. Переходила от картины к картине, поднимала с пола, рассматривала. Не сразу смогла выговорить:
– Но как? Зачем? Вот, что надо выставлять и показывать! Это прекрасно и трогает душу! Эти картины… Они полны жизни! Они… живые, они дышат!
Но художница лишь безнадежно махнула рукой:
– Эти? Да, я раньше тоже так думала… Пока мне не объяснили. Не вписываются они в формат. А мне так хотелось все сделать правильно, понимаешь? Я каждый раз вспоминала печальные мамины глаза и твердила себе: «Ты должна, ты не имеешь права облажаться». И вот, пожалуйста.
Размахивая бокалом, положив руку Лёльке на плечо и заглядывая в глаза, Стася говорила заплетающимся языком:
– Но я ведь так старалась, понимаешь? Это несправедливо! Я же все техники изучила. И что же?! Теперь уже и формат их не устроил! Я не понимаю. А ты понимаешь?
Лёлька только качала головой. Она не знала, что сказать, ей было безумно жаль художницу. Ей хотелось закричать: «Да раскрой же ты глаза! Ты же талантливее, чем все эти критиканы и учителя вместе взятые! Они тебе в подметки не годятся!».
Но она понимала, что Стася не услышит. Той хотелось выговориться.
– А ты знаешь, что меня назвали в честь актрисы, Станиславы Целиньской? «Девочка Никто» – мамин любимый фильм. Не то чтобы ей нравилась эта пышная дама. Быть может, она завидовала, что у той получилось обзавестись большим потомством, в отличие от нее.
Она неестественно громко рассмеялась.
– Нет, ты понимаешь всю иронию?! Девочка Никто! Это же про меня! Просекаешь фишку? Я помню этот вопрос в конце фильма: «Девочка никто – это я?». Постоянно спрашивала себя: «Девочка никто – это я?». Думала, как же ответит героиня. И как мне ответить? Стать никем или… попробовать быть собой. До сих пор иногда слышу этот вопрос у себя в голове… И еще помню фразу странной музыкантши из этого фильма: «Это страшно – иметь талант. Талант как живая рана, которую надо постоянно расцарапывать, а то загноится». Когда я оказалась на грани…
Она осеклась, а Лёлька ощутила тяжесть и холод в груди.
– Когда мои работы не принимали, я думала о том, чтобы бросить все и стать обычной, найти нормальную работу, но чувствовала нечто похожее, – такой нестерпимый внутренний зуд. И поняла, что не получится бросить.
Длинно вздохнув и сделав большой глоток, от которого захлебнулась и закашлялась, она продолжила:
– В детстве я всем говорила, что меня назвали в честь Станиславы Валасевич. Не слышала? Олимпийская чемпионка! Побила несколько мировых рекордов. Да вот оказалось, что она была не совсем женщиной, а гермафродитом.
Снова громко рассмеялась, закашлялась, Лёлька похлопала ее по спине, потом погладила теплой ладошкой.
– Да, я всем рассказывала про нее и загадочно задирала нос. В школе меня называли ненормальной, обходили стороной, предпочитали не связываться, мало ли, что там скрывается у меня под одеждами. Одевалась я как парень, носила джинсы-бойфренды и широкие кофты. Обижать – не обижали, но и дружить никто не спешил. А я и рада была. Не могу я с людьми. Тогда я начала видеть свет. И иногда он просто ослеплял. Люди такие странные, переменчивые, почти никогда не находятся в спокойном состоянии, их эмоции меняются мгновенно. Я купила темные очки и старалась смотреть только в книги. И на холсты. А теперь всему конец. И я не знаю, как быть дальше… Но не будем больше о грустном.
