Изерга. Железо, ясень, малахит

Сехия задумалась. Поглядела на золотой образ Панкрата Яблочника, что висел в углу над печью. Старец с короткой бородой и распростертыми объятиями взирал на нее со строгим укором. Будто знал наперед, что она отречется от всех его заповедей.

– А раз Панкрат все видит, все слышит, все знает, все может… – нахмурилась Сехия. – И наказывает всех. Почему он нас не защитит? Почему хотя бы не исцелит тебя от умертвия?

Старуха устало махнула на образ Панкрата. Мол, на этого-то, недалекого, нечего и надеяться.

– А, у него все от любви! Глупой да отеческой. Все ждет, когда заграбцы полюбят его, когда раскаются. А они что? Терзают только. Ни гнева его, ни света белого не страшатся. Выучили, что свет милосерден и всегда отступает от тьмы.

Бабушка Дагархат не любила говорить о Панкрате Яблочнике, громовержце и вседержателе Яловежья. Не хотела его прощать. Серчала, что он забрал у нее так много и так многих. Сехия от деревенского старосты тоже ничего хорошего не видала. Так что они с Дагархат не бывали на Белой горе и Сехия никогда не видела ее света. И все же иногда, тайком, она просила Панкрата о помощи. Просила, чтоб исцелил Дагархат. Чтобы отогнал от их каменного домика охотников, час прихода которых неумолимо приближался, ибо Дагархат холодела все чаще и спала все дольше. Но до сих пор деревенский староста Промыслы был глух к ее молитвам. Разве что взирал с еще более строгим – ей даже казалось с жестоким – укором.