Под сенью наших берёз

Моей дорогой маме и всем женщинам, пережившим домашнее насилие, посвящается

© Герцог И.И., 2021

Часть первая

В самолете Кира сразу же забылась чутким, тревожным сном. Быстро сменяя друг друга, ей снились бабушка, мама, он, сестра, братья и еще много-много разных людей – знакомых и посторонних. Эти краткие вспышки встреч во сне были и радостными, и невыносимыми. Болезненные испытания, через которые ей пришлось пройти в ее еще короткой жизни, со скоростью проносились в сонном полусознании.

«Правильно ли я поступаю сейчас? Что дальше?» – безотчетно пульсируют мысли в ее голове. Все люди, громоздящиеся в потоке сна, – что они хотят? Их не счесть. С некоторыми жизнь уже развела, с другими – она их пока не знает – еще предстоит встретиться. Какую роль они будут играть в ее жизни, как повлияют на нее? Все они силятся сказать ей что-то. Но что? Она не разбирает слов, не понимает их многозначительных жестов.

Вот она сидит на деревянном бортике песочницы, берет в руки застывшую башенку из песка. Песочный конус тотчас же рассыпается мягким шелком, стремительно стекая струйками с ладоней. Как ни старается она сжать пальцы плотно-плотно, изо всех сил пытаясь удержать песок, он все равно ускользает, оставляя лишь несколько песчинок на пальцах.

Как резко, круто изменилась их жизнь. Из трудной, но спокойной и радостной превратилась в хаотичную, разорвавшуюся на тяжелые, страшные бетонные куски, грозящие вот-вот пришибить к земле. Разбилась на огромные неравнозначные острые глыбы, между которых приходилось лавировать, чтобы не изрезаться в кровь. Когда он появился, зачем? Как получилось, что он превратил их жизнь в кромешный ад, и им то и дело приходилось прятаться у знакомых, соседей, чтобы он снова не избил маму. Чтобы не загонял детей за печь дрожать там от ужаса, не слышать звон бьющейся посуды, металлическое эхо сброшенных на пол кастрюль, расходящееся невидимыми кругами по всей комнате еще долго после удара о тугие доски. Не слышать глухие страшные звуки, душераздирающие крики. Не трястись от испуга и не молить Бога в очередной раз, чтобы он забрал его, чтобы он умер прямо сейчас. Приходилось скрываться в пахнущем сырой землей, низком подполье. Прятались в самом дальнем закутке, за мешками с картошкой и капустой. Выворачивали лампочку в свисающем посередине потолка электрическом патроне, на случай если он вдруг вздумает включить свет и спуститься. Жались друг к другу, как замерзшие котята. Только зубы стучали не от холода, а от страха. Мама закрывала детей собой, согнувшись и обнимая их, раскинув руки, как большая птица. Ее спина напрягалась и содрогалась, когда стук его тяжелых ботинок под скрипом половиц приближался к крышке подполья. Потом его шаги замирали, он шарил своими безумными глазами по комнате и двигался дальше. Пытался сообразить пропитанными водкой мозгами, куда это все они могли подеваться. Если бы он задержал дыхание на миг, прислушался, то наверняка бы услышал громкий стук пяти запуганных сердец под своими ногами. В конце концов он раскрыл и их последнее убежище. Нельзя было злоупотреблять и добротой неравнодушных людей, маминой сослуживицы – одинокой женщины, размещающей их на ночлег на полу своей маленькой однушки. Что с ними будет? Зачем он вторгся в их жизнь, руша ее жестоко, планомерно, ежедневно? Как хорошо было жить без него…

* * *

Под нежным майским солнцем кучерявая, с крупными кольцами волос головка пятилетней девочки склонилась над фигурками, башенками из песка. Малышка внимательно, задумчиво рассматривала творение своих крошечных рук, укрепляла фигурки, хлопая по ним ладошками, и ничто не могло отвлечь ее от этого увлекательного занятия: ни оклик из окна мамы, зовущей домой на обед, ни грохот самодельных мальчишечьих самокатов, дребезжащих рядом скрипучими подшипниками, ни пронизывающий звук бензопилы соседа, распиливающей старое, сухое дерево, – все обычные шумы субботнего дня на узкой улице частных домов в провинциальном городе. О чем думала, мечтала Кира, не сводя глаз с песочных построек, то кивая головой, то разводя руки в стороны? Может быть, о дальних странах из сказок, которые читала уже сама? Или о новом, дружном доме, где все счастливы, где мама отдыхает и не работает до самого позднего вечера, когда уже нет сил ждать ее и слипаются глаза? А может быть, о новых, верных друзьях…

Она бы еще копалась в песке, но неожиданно из-за угла вырулила огромная грузовая машина, подъехала почти вплотную к ее песочнице и противно, громко-прегромко фыркая, наконец, захлебнулась и заглохла. Запахло бензином и перегревшимся мотором – нередкий, привычный запах в среде их обитания. Летом обычно такие самосвалы привозили дрова и уголь для заготовок на зиму к каждому дому.

При виде самосвала первая пронесшаяся в голове мысль была о приехавшем на своем огромном, с широкими, на всю железную морду фарами-ноздрями ЗИЛе дяде Феде – родственнике из села, однажды сыгравшем с Кирой глупую, злую, непонятно для чего вообще придуманную шутку. Он заехал к маме, привез что-то, вроде картошку, и когда пошел мыть руки, спросил:

– Кирка, а чего это у тебя глаза такие черные? Не моешь их, что ли? Посмотри, у меня – светлые глаза, у мамы твоей тоже, а у тебя как угли черные.

– Я всегда мою лицо, а глаза-то как мыть? – ответила озадаченная Кира.

– Как-как, бери мыло, намыливай как следует руки и потом натирай глаза тщательнее, вот и будут они чистые.

Кира сделала все в точности так, как ей советовал дядя Федор, и через секунду дом наполнился отчаянными воплями. На них примчалась мама, отмыла от мыльной пены лицо своей маленькой, доверчивой, несмышленой дочки, поругав для порядка по пути дядю Федю, на что тот только беззлобно ржал в ответ.

– Ладно, не злись. Иди сюда, покачаю тебя на ноге, – позвал он девочку.

Кира подулась, конечно, но быстро простила его, потому что любила, когда он приезжал. От него пахло табаком, кожаной курткой и бензином. Кира забралась к нему на колени, и инцидент был исчерпан.

Нет, сейчас это был не дядя Федор. В кабине сидели совершенно незнакомые, чужие люди. Это было еще интереснее. Кира сделала вид, что продолжает играть своими формочками для песка, при этом с любопытством, пытаясь не выдать себя, поглядывала на происходящее.

Первым с подножки кабины спрыгнул большой, красивый дядька, снял маленького черноволосого мальчишку, салагу лет трех. Потом спустил другого, постарше, примерно Кириного возраста, с выгоревшими на солнце желтоватыми вихрами. Последней из кабины выбралась, надо полагать, их мама, худенькая женщина с ввалившимися щеками, острым носом, с косынкой на голове – не такая красивая, как отец.

Мальчишки замялись невдалеке, отец и шофер пошли открывать горбатый фургон, в котором семья перевозила свой скарб. Они не спеша начали переносить вещи из крытого кузова в соседний дом. Мальчишки ушли в палисадник с огромными желтыми цветами, торчавшими через щели в заборе из штакетника. Теперь это был их дом. Прежние соседи продали его и уехали недели две назад, так сказала мама.

А сейчас они, мальчишки, наблюдали за Кирой из-за палисадничных зарослей. Она видела их глаза и челки сквозь скрестившиеся стебли золотых шаров, подошла к палисаднику и, уткнув руки в бока, сказала:

– Если сломаете мои башенки, получите!

Кира умела за себя постоять, была бойкой. Да и кто же посмеет обидеть девчонку, у которой есть два старших брата и сестра? Один брат старше на девять лет, сестра – на восемь, второй брат – на четыре. Какое богатство!

Сделав внушительное, как ей казалось, предупреждение новым соседям, Кира побежала домой обедать, мама звала уже в третий раз.

Взбудораженная, с горящими глазами Кира сообщила с порога, что в соседний дом заезжают новые жильцы, и изложила все, что видела. Прикончив свой обед быстрее обычного, она заторопилась обратно к своему наблюдательному пункту. Картина происходящего изменилась: маленький мальчишка возился в ее песочнице, старший колдовал над новеньким, блестящим двухколесным велосипедом – о таком мечтал каждый на их улице. Взрослых прибавилось, появились грузчики, наверное, выбрались из фургона, когда Кира ушла домой. Мелкий в песочнице не только ничего не разрушил, но еще и пристроил что-то. Кира не была жадной, так что, увидев свои совки в руках мальчишки, подумала: пусть играет, жалко, что ли… Ее-то, конечно, в данную минуту занимало совсем другое – велосипед, щитки которого щедро отражали солнечные блики, осыпая ими девочку с головы до ног. Кира направилась к вихрастому мальчишке.

– Твой? – Как будто рядом находился еще кто-то, кому мог принадлежать этот замечательный велик.

– Мой.

– И кататься умеешь? Дурацкие вопросы, но надо же как-то наладить диалог.

– Недавно научился, – не стал выпендриваться мальчишка. – Хочешь, и тебя научу?

Кира не могла поверить своим ушам, она не ослышалась? Промелькнула стрелой мысль: а вдруг даст попробовать прокатиться? Ну, может, не сразу, не сейчас, потом.

– Только давай не сегодня, – сказал мальчишка, будто услышав ее рассуждения, – в другой день. Сегодня мы заняты, переезжаем.

Познакомились, старшего звали Ромка, младшего Юрка, отца Иван, мать Вера.

– Ладно.

Ромка укатил свое сокровище в сарай во дворе и принялся помогать носить в дом легкие кульки и свертки, подаваемые отцом. Кира поиграла еще немного с Юркой в песочнице и пошла домой, по телевизору начинались мультики, сестра сообщила ей в открытое окно. Складывалось все неплохо, Кире не пришлось отстаивать право на свою территорию. Ей не жалко было делиться ею вместе с входящими сюда владениями – личной песочницей, сложенной дядей Федором и завезшим в нее песок. Ведь и Ромка не оказался жмотом, как, например, Петька, живущий через дом. Ромка даже обещал научить ее кататься на его двухколесном! У старшего брата Толи тоже имелся велосипед, но большой, с высокой рамой и рулем, как рога барана, загнутые вниз, назывался «спортивный». Кира крутилась возле него, примеряясь. Но он был для нее такой огромный, что она потеряла всякую надежду освоить его. Пока. Но она с удовольствием помогала брату мыть блестящие спицы. Не каждый мальчишка и уж тем более девчонка обладала такой нужной вещью. Во-первых, это дефицитный товар, во-вторых, в большинстве семей просто не водились свободные деньги, чтобы тратить их на такую ерунду.

* * *

Кирина семья тоже жила от маминой зарплаты до зарплаты, помогать было некому, отец умер рано, Кира его даже никогда не видела, он скончался до ее рождения. Мама забрала к себе бабушку, которой стало совсем одиноко в опустевшей, почерневшей, покосившейся домами деревне. Да и трудновато ей уже было справляться с огородом, носить воду из колодца и делать все то, что делают деревенские жители круглый год.

Вшестером они ютились в одной, узкой как пенал комнате с пятью окнами и широкой печкой посередине, отделяющей кухню от жилого пространства. Топили дровами, которые надо было заказывать, пилить в конце весны или в начале лета, чтобы они, уложенные в поленницы в сарае, продуваемом всеми ветрами, просохли к осени.

Сначала мама должна была их «выписать», оплатить, найти машину. В назначенный день дрова привозили и сваливали в большом дворе напротив окон или перед домом, в зависимости от настроения шофера. Какое-то время длинные доски или бревна лежали грудой, торчали в разные стороны, как огромный свернувшийся в клубок дикобраз. Дровяная гора становилась объектом притяжения для мальчишек и девчонок. Детвора с удовольствием лазила по ним, даже не задумываясь о возможных неприятных последствиях забав: падениях, царапинах, синяках и занозах. И не так-то просто было покорить растопырившуюся вершину, но очень заманчиво оказаться на самой верхотуре и поглядывать вокруг свысока. Спускаться было еще труднее и опаснее. Надо было выбрать на ощупь ногой то бревно или доску, которые не прогнутся, не покатятся внезапно, а те, что прочно застряли в глубине хаотичной кучи и не елозили под хоть и не большим, но все же весом ребятни. Реально существующая опасность ни в коей мере не останавливала ни Киру, ни ее друзей.

В их семье в заготовке дров принимали участие все, от мала до велика, по возможностям. Мама и Толя пилили дрова, кололи огромным тупым топором, сестра и бабушка носили полные охапки вкусно пахнущих смолой и невероятной свежестью поленьев, сбрасывали их возле начатой поленницы в сарае. Кира и Володя носили по два-три колотых полешка в сарай – кто сколько мог, как муравьишки, которые идут друг за другом по проторенной дорожке, неся терпеливо свою ношу. Бабушка и Наташа ловко и умело, плотно и аккуратно укладывали полешки в поленницы.

Маленькая Кира терпеть не могла эти дурацкие заготовки дров, они лишали возможности носиться по улице, играть в «штандер-стоп», в «казаки-разбойники», в «замри», в прятки, в войнушку, где она была ловкой бегуньей, быстрым и смекалистым «казаком», бесстрашной медсестрой, да мало ли игр? Она то и дело засматривалась на орущих и визжащих от задора друзей за штакетником.

– Иди побегай немного с ребятами, отдохни, – говорила мама с улыбкой.

– Ну, я… а вы… ладно, я ненадолго, – кричала Кира, уже прикрывая за собой калитку.

Спустя какое-то время радость улетучивалась, когда она вспоминала про своих.

– Все, я пошла, мне надо помогать маме, – объявляла друзьям.

– Да давай еще поиграем, большой как будто от тебя толк, – убеждал Ромка.

– Мне как-то не по себе, все работают, а я ношусь. Можно подумать, им не хочется отдыхать и делать что нравится… – Я уже при-ишла-а-а-а, – оповещала Кира, снова открывая калитку.

Зато как весело, искристо потрескивали те дрова в печи зимой! Кире ужасно нравились зимние вечера, особенно в выходные, когда затапливали второй раз печь. После ужина всей семьей садились около этой самой печи, выключали свет, раздвигали шторы на окне, чтобы был виден заснеженный двор, горбатый неровными сугробами, и пели песни под треск горящих поленьев, под пляшущие блики огня на стене и на сгрудившихся в углах карниза занавесках. Густой, прохладный древесный дух поленьев, принесенных из сарая с холода и лежащих возле печи наготове быть отправленными к прогорающим головням, жар прогорающего дерева, запах дымка, горячей золы, слегка проникающий в комнату, приятно дурманили голову, щекотали в носу – вкусный запах детства. Кира присаживалась рядом с мамой, прижималась к ней. Мама и Наташа пели старые русские песни – так хорошо, так слаженно, так проникновенно. Подпевала и Кира, как могла, укрытая теплой маминой рукой. Если не помнила слова, слушала их, подмурлыкивая себе под нос мелодию, вглядываясь то в прыгающие в узких щелях железной дверцы языки огня, бушующего в печкином нутре, то в голубой, бугристый снег за окном. Радостно, тихо!

Страшим детям доставалось больше работы всегда и во всем. Кроме нудной заготовки дров, приходилось и воду таскать в ведрах с колонки на соседней улице. А когда в субботу затевалась стирка, нужно было наносить целую бочку воды. Кира носила в бидончике, Володя в среднем ведерке, Наташа и Толя брали по большому ведру, мама два больших, и так они курсировали между домом и колонкой не сосчитать сколько раз в день. Вода для мытья, вода для стирки, вода для уборки, вода для питья, вода для приготовления еды – кубометры воды перетаскивали на своих плечах.

Время от времени чем мог помогал дедушка по отцовской линии, пока бабушка не запиливала его вусмерть. Злая была бабка. Она и сама никогда не ходила к ним, и деда не пускала. Жили они недалеко, в десяти минутах ходьбы, через две улицы. Дед тайком, окольными путями все же забегал. Потом кто-то из соседей от доброты душевной докладывал старухе о его появлении у невестки и внуков, и тогда деда не было видно недели две-три. Но он правдами и неправдами вырывался на свободу снова.

Не любила бабка Киру. Старшие иногда ходили к ней на пироги в праздники Пасхи, Рождества, Троицы. Маленькая Кира, естественно, увязывалась за братьями и сестрой. Но придя в многолюдный дом, где еще жила сестра отца со своей семьей, Кира неизменно ловила ненавидящие бабкины взгляды. Когда Толя, Наташа и Володя усаживались за стол, бабка своим сухим, колючим корпусом оттирала Киру к самому краю или вообще за его пределы. Крупная, выпуклая, волосатая бородавка на ее подбородке указывала на дверь, или же она вовсе открыто говорила:

– Вишь, нету места за столом, иди давай домой.

Вслед Кире она шипела какие-то не хорошие обзывательства, ругательства. Кира не знала, что они означают, но чуяла всеми фибрами своей неокрепшей души, что сморщенная костлявая старуха имела в виду что-то очень, очень дурное и обидное. Она не понимала, что сделала плохого этой бабке, размазывала горькие слезы по лицу, пятилась к ступенькам от колючих глаз и устрашающего натиска. Сбегала с крыльца, шагала быстро, быстрее, еще быстрее, переходила на бег и мчалась домой, задыхаясь от обиды, от слез так, что едва хватало воздуха в груди.

Дома, захлебываясь все еще не иссякшим потоком слез и икая от рыданий и горя, она рассказывала маме, как обошлась с ней Феня, как все сели за стол, а ее не пустили. И тут горемыка уже не могла членораздельно выговаривать слова, только отдельные слоги, перемешанные с глубокими всхлипами, вырывались наружу.

– За-а что-о-о она та-ак со мной? Ну что-о я е-ей сде-е-ла-а-ла? Все-е та-ам, а мне-е не-ельзя-яа-а-а-а…

Мама жалела свою бедную девочку, сердце разрывалось от боли за нее.

– Кирочка моя, я тоже собиралась заводить пироги, давай-ка мы вместе сейчас умоемся – и за дело! Затеем пир с тобой и бабушкой Пашей.

Кира любила тереться возле матери, помогать, подавать, и ей даже доверяли защипывать края кружочка из теста, упаковывая начинку. И вот уже снова все хорошо, и злющая бабка напрочь вытеснена из ее мыслей.

Наступала Кира на одни и те же грабли раза три. Ну вдруг у бабки Фени было плохое настроение, может быть, она уже пожалела, что так поступила с нею? Кира даже жалела ее, воображая, как та переживает и, может даже, плачет. Плелась туда снова как слепой котенок, но каждый раз прибегала домой в слезах, пока однажды твердо не решила больше никогда, никогда туда не ходить. Из солидарности перестали навещать бабку и братья, и сестра, они поддержали малявку. Для нее это было важно. Признаться, Кира не понимала, почему они еще продолжали ходить в тот дом, когда ее – их родную сестру – туда не пускают. Постепенно горечь ушла, забылась, все было хорошо, все были вместе. Дед продолжал делать свои нечастые вылазки вопреки запретам и скандалам. Приносил то кулек карамелек, то яблоки из своего огорода, а однажды на Пасху подарил ситцевые рубашки мальчишкам и платьица девчонкам. Кира навсегда запомнила узор того единственного платья, подаренного дедом.

* * *

Кира и Ромка подружились сразу. Из сверстников на улице были противный нытик и ябеда Петька, еще старше года на три Людка, она не часто возилась с малышней. Остальные дети были либо значительно старше и малышню не жаловали, либо совсем маленькие, подходящие в компаньоны только Юрику.

У братьев тоже находились свои дела и свои друзья по возрасту и интересам. Киру они с собой гулять брали редко, неохотно, хотя она то и дело норовила увязаться за ними.

– Кирка, ты можешь около дома погулять? Не возьму я тебя сегодня, у меня свои дела, нечего за мной бегать, там мальчишки одни взрослые, – примерно так отшивали ее братья. Ну и ладно, у нее теперь есть свой друг! Так что уже через несколько дней после знакомства Ромка кричал возле ее дома:

– Кира, выходи гулять!

Дважды звать не приходилось, она сразу же бежала на улицу. Иногда ему приходилось брать с собой младшего брата, если оставить было совсем не с кем. Они придумывали, чем бы им вместе заняться. В ход шли все игрушки: Кирины, ее брата и мальчишек. Играли в машинки, в прятки, в мяч, во все привычные уличные и домашние игры, возились в песочнице. В выходные дни, если Кирина мама не работала и первая звала обедать, все втроем бежали есть к ней. Если тетя Вера опережала, Кира обедала у них. Если убегали играть на соседнюю улицу, могли про обед забыть напрочь и только поддавшись громкому урчанию в желудках неслись домой на минуточку схватить кусок хлеба, намазать его вареньем или просто посыпать сахарным песком и скорее бежать обратно. Быстрее! Нельзя пропустить ничего важного!

Отец Ромки привез подарок для Юрика – огромную синюю машину, нет, не такую, которую катают, держа рукой за кабину или за веревку, привязанную к бамперу. Другую. Большую, как будто миниатюру настоящей взрослой машины – открытую, блестящую, с кожаным сиденьем для водителя, педалями, рулем, лобовым стеклом, передними и задними фарами, которые зажигались по желанию водителя. Он поднял Юрку с земли, посадил его на сиденье, объяснил, как привести машину в движение. Принцип почти такой же, как у велосипеда, только здесь педали не вращались вокруг оси, а шли поочередно вверх-вниз, вверх-вниз – и машина ехала. Чем быстрее нажимаешь на педали, тем с большей скоростью едешь. Это был мини-автомобиль для маленького человека! Еще никто никогда на улице не видел такого чуда! Юрик стал в одночасье сумасшедше популярным, вся мелкота округи толпилась несколько дней возле его дома.

Ромка, как и обещал, научил Киру кататься на велосипеде. Кира мало чего боялась. Не боялась ни мышей, ни ужей, ни ящериц, от чего там еще девчонки визжат и падают в обморок, а уж тем более не боялась получить ссадины и шишки от падения с велосипеда. Ромка удерживал велик сзади за сиденье, пока Кира устраивалась на нем, ставила ноги на педали. Потом другой рукой Ромка брался за руль, катил велосипед с Кирой, откуда столько сил у него, удивлялась она. Рассказывал, как держать равновесие, крутить педали, а главное – тормозить. Говорил, наверное, теми же словами, которыми наставлял его отец, когда учил управляться с двухколесным. После Ромка переходил на бег, толкал велик и, максимально разогнавшись, убирал руки с сидения и руля, подтолкнув слегка вперед. Кира подхватывала скорость, крутя педали и выравнивая руль. Она на удивление быстро освоила эту науку, хотя без пары падений и ссадин до крови не обошлось. Да кто бы на них обращал внимание! Надо ли говорить, что Ромка стал ее героем?

Кому из них пришла мысль посадить березки напротив Кириного палисадника, прямо напротив ее окна, уже никто не помнил. Просто однажды они увидели кучу мелких саженцев, сваленных для облагораживания соседней улицы, которая по меркам их округи могла сойти за бульвар. Они взяли два мелких, неказистых, чахлых деревца. Куча от этого меньше не стала, и почему бы не посадить несколько саженцев и на их улице, почему только на большой? Оба деревца – одно повыше, другое пониже – посадили в одну лунку, вырытую Ромкой. Друзья каждый день поливали своих подопечных, ухаживали как могли. Но деревце, что было повыше, чахло и не хотело ни в какую приживаться, оно склонялось к маленькому, более крепкому, как оказалось, оперлось на него, чтобы совсем не упасть. Ромка, родившийся в деревне и видевший, как отец с матерью подвязывали плодовые саженцы в огороде, притащил палку и подвязал к ней березки. Так они росли, переплетясь корнями и стволами, поддерживая друг друга, тянулись ввысь, к небу, к солнцу. Кира с Ромкой возились с ними каждый день, пока деревца не окрепли настолько, что стало ясно – они прижились, теперь точно не погибнут. Когда березы и дети подрастут, Ромка будет ждать Киру возле них, они станут местом их встреч. Шершавые, белобокие друзья будут свидетелями их дружбы, разных значимых и не очень событий в жизни. Кира была счастлива, что у нее есть такой замечательный друг, с которым они практически все делали вместе.

Чего не скажешь о Петечке, живущем в соседнем с Ромкой доме. Никогда не думала Кира, что мальчишки могут быть такими плаксивыми ябедниками, не способными за себя постоять, дать сдачи, когда нужно, вместо того чтобы бежать к мамочке жаловаться, что отняли мяч, толкнули, обозвали, например, Жиртрестом. В таких случаях вся округа оглашалась басовитым воем, и Петька орал что есть мочи, заходясь до красноты:

– Зойка, Зо-о-ой-ка-а-а-а!!!!

Зойка с бешеной скоростью, так что пыль клубилась под ногами, выносилась из калитки, растрепанные волосы торчали во все стороны. Кире она представлялась настоящей Бабой-ягой, вылетающей со двора на сверхзвуковой метле. Кидалась к своему драгоценному мальчику и, выпучив глаза и брызгая слюной, вопила:

– Кто? Кто-о-о-о??

Драгоценный Петечка выкрикивал имя обидчика или просто орал наобум чье-то имя на требование обезумевшей от гнева мамаши назвать подлеца. Их новому врагу нужно было, желательно очень быстро, убежать домой, потому что большая, надвигающаяся на маленького человечка Зоя была по-настоящему устрашающим зрелищем. Сердце громко падало в пятки, во рту пересыхало, ноги становились ватными. Но нужно было отодрать себя от места и бежать, бежать…

Натерпевшись жуткого страха от вида лютой тетки, бегущей прямо на них, дети по понятным причинам после не хотели водиться с этим плаксой и доносчиком. Но как так? Петечке скучно, ему хочется играть вместе с другими детьми:

– Вы, дети, должны принять его в свои игры. Ну пусть он побегает с вами, – говорила успокоившаяся через несколько дней сотрудница республиканской библиотеки.

Если детвора наотрез отказывалась общаться с нюней, Зойка частенько прибегала к такой уловке: заманивала детей к себе на чай. Покупала печенье, конфеты и зазывала их к себе. В дом идти боялись, но сладкого урвать хотелось. Далеко не во всех домах и далеко не каждый день раздавали конфеты. Так они угощались около забора со стороны улицы или, в лучшем для Зои случае, в их дворе. Подходили с опаской, как испуганные щенки, которых хотят забрать у матери, брали конфету-другую и быстренько отходили в сторону. Ссора считалась исчерпанной, маманя выторговывала место для сыночка, и Петечка был снова вхож в их игры. Какое-то время все шло более-менее ничего. До следующего происшествия.

Весь ужас Зойкиного безрассудства, само собой, испытала на себе и Кира. Однажды, когда все разбегались от подкинутого вверх мяча, неповоротливый Петька запнулся о чью-то ногу, а может быть, о корень дерева и плашмя растянулся в пыли, содрав кожу на коленке. Ничего нового не случилось, вой, крик, Зойка – все как всегда. Этот болван, ничего не разобрав, выпалил имя Киры, разглядывающей рану на его колене. Красное орущее, брызжущее возмущением и слюной лицо уже нависло над девочкой: Кира видела, как в замедленной съемке кино, – этот отдельно живущий огромный рот с расползающимися в гримасе в разные стороны толстыми губами, пломбами в пожелтевших зубах, того и гляди готовый проглотить ее всю целиком. Когда Кира, наконец, очнулась и смогла пошевелить пальцами ног, оторвать их от земли и рвануть прочь, Зойка ринулась за ней. Улица была разделена переулками. Кира выбежала по переулку на параллельную улицу и что было сил припустила. Она, слыша близкие шаги за собой, частое, хрипловатое дыхание где-то возле правого уха, хотела обернуться, чтобы оценить ситуацию, но боковым зрением увидела огромную протянутую руку, норовящую сию минуту схватить ее за шиворот.

– Сто-о-ой, я кому говорю! Сто-о-ой, дрянная девчонка!

Сердчишко билось так, что готово было выпрыгнуть через горло и поскакать впереди нее по асфальту, как мяч. Кира снова свернула в переулок, ведущий обратно к ее улице. Силы совершенно заканчивались, она подумала: «Только бы добежать до дома, там мама». Зойка, видимо, тоже подустала от такого марш-броска, отстала. Кира поравнялась со своим палисадником, нырнула в калитку, хорошо, что дверь в дом была приоткрыта, мама варила варенье. Мама… мама…

Возникнув резко, неожиданно для мамы на пороге, на вопрос, что случилось Кира не смогла вымолвить ни слова, глаза были наполнены жутким ужасом и страхом, она смогла только показать рукой на входную дверь и юркнула под стол. В мгновение ока на пороге возникла запыхавшаяся Зойка. Уставилась, свистя горлом, пытаясь отдышаться, на маму. Хрипы из не привыкших к таким забегам легких чередовались с быстрым морганием белесых глаз за толстыми, плюсовыми стеклами очков, съехавших набок. Ангелина смотрела в упор, прямо в глаза бегуньи на короткие и длинные дистанции, и, надо полагать, мамин взгляд сказал ей многое, она смогла выдавить только:

– Ваша Кира моего Петечку…

– Иди, Зоя, – твердо сказала мама, – я разберусь. И больше сюда не приходи, и попробуй только тронуть мою дочь хоть пальцем, будешь дело иметь со мной, а не с беззащитным ребенком.

Кира вылезла из укрытия, ткнулась маме в ноги, обняла их и расплакалась, а плакала она не часто. Мама увела ее на диван, сели. Кира рассказала все как на духу, мама посадила ее на колени, обняла, поцеловала в соленую щеку и сказала, чтобы она не боялась.

– Тетя Зоя больше не придет и не будет за тобой гоняться.

Мама разговаривала с ней еще долго, пока Кира не успокоилась совсем. Все, страх прошел, мама рядом, и бабушка Паша дома. Кира пошла к бабушке, примостилась возле нее, пригрелась и уснула. И, действительно, бешеные забеги – преследования детей Зойкой – на этом прекратились навсегда, все, что осталось из ее запугивающего арсенала, – это орать, орошая близстоящих слюной, и грозить кулаком.

* * *

Любимая бабушка Паша была уже старенькой, ей исполнилось 85 лет. Она была очень набожной, воцерковленной, и, сколько Кира помнила себя к своему невеликому возрасту, бабушка всегда брала ее в церковь по выходным, а иногда и по будням на утреннюю или вечернюю службу. Они добирались до церкви на автобусе, что само по себе уже становилось приятным приключением. Каждый раз было волнительно и любопытно оказаться за пределами их деревянного района, усыпанного низкими домами, вросшими в землю, словно грибы, с крышами из серого, волнистого шифера или коричневых квадратов жести. Прислонившись лбом к прохладному стеклу автобуса, Кира с интересом разглядывала плывущие мимо кирпичные красные и белые многоэтажки, выстроившиеся ровными рядами вдоль проспекта, как солдаты по стойке «смирно». Наблюдала за людьми на тротуарах и остановках, снующими в разные стороны или ожидающими транспорт, нетерпеливо вытягивающими шеи, будто это могло ускорить приближение автобуса с нужным на лбу номером.

И в церкви Кире все нравилось. Торжественный, завораживающий вид: снаружи белая, огромная, с толстенными стенами, с блестящими куполами-луковками, внушающая благоговение. Приблизившись к ней вплотную, Кира ощущала себя такой крохотной, когда поднимала глаза вверх, – теперь не было видно куполов, только высоченная стена с нанизанным на нее небом. Образа, как говорила бабушка, внутри на стенах в золоченых, резных рамах, таинственные лики в полумраке притягивали. Их очи пристально, неотрывно смотрят прямо в твои глаза, как будто вопрошают: «Хорошо ли ты себя ведешь?» – и от взглядов этих невозможно оторваться, увернуться, даже если ты уходишь от них в сторону. Большие, яркие глаза со всех сторон все равно внимательно наблюдают за тобой. И хоть Кира не понимала всего смысла изображенного, она точно знала, что эти величественные иконы святых очень важные, недаром люди становятся перед ними на колени, молятся, просят, кто что. Бабушка, конечно, объяснила, что красивый длинноволосый человек на образах – это Боженька. Кира внимательно, завороженно смотрела на иконы своими огромными черными глазищами, как будто вбирая в себя все это великолепие. Все скачущие мысли, вопросы, громоздившиеся в ее голове и требующие немедленных ответов, улетучивались мгновенно, радостное спокойствие и трепет заполняли ее всю. Не хотелось дурачиться, разговаривать, а только смотреть и слушать батюшку, псалмы церковного хора, в котором пела и бабушка. Нравилось, когда шел священник с кадилом, расплескивая сизый дым на склонившихся людей. Нравился насыщенный горько-сладкий, теплый запах ладана.