Buch lesen: «Однажды в Карабахе»

Вступление

Автор приносит извинение читателям за ненормативную лексику, так как старался передать все выдуманное строго по теме.

– Балабеков, я слышал, ты у нас герой, в Карабахе воевал… – потянувшись и зевнув, как персидский кот после спячки у камина, довольно крякнул директор. – Как бы, родину нашу… великую защищал.

“Зато ты, гад, ее хорошо поимел”, – подумал я и мило улыбнулся.

– Да, Шамси Гезалович, было дело, так сказать, долг свой Отчизне отдавал.

– Что ты хочешь этим сказать, Балабеков, – грозно насупил толстые брови, совсем как товарищ Сталин, директор, – выходит, ты отдавал долг Родине, а я нет? Я, допустим, не воевал. Ну и что? – с ходу завелся он.

Рык у него был спокойный и ленивый, как у льва, после сытного обеда. Но я-то знал, что может последовать за этим, и тяжело проглотил слюну.

– Что вы, Шамси Гезалович. Вы, это… само олицетворение патриотизма. Каждый ваш взгляд – это пуля в сердце врагу. Столько пользы принесли обществу, находясь на своем посту. Стольких, таких как я, направили на путь праведный…

“Столько нахапал, пока мы воевали, Шамси Гезалович… Я тебя ненавижу, Балабеков, лебезишь перед этим жирным боровом, как дворняжка перед хозяином.”

Ответ не заставил себя ждать, где-то из глубины подсознания.

“Кушать надо. Мясо вон, опять подорожало. На целый манат…”

– Да-а, это ты хорошо заметил, Балабеков, – сладко захрустев костяшками волосатых пальцев, промурлыкал он, – только вот не все это понимают… Молодежь нынче неблагодарная пошла. Думают, если пару выстрелов пукнули в воздух, то чего-то добились. Вот как надо воевать, – раскрыв руку жестом генералиссимуса, он “охватил” свой просторный кабинет – этакий бункер, нашпигованный кондиционером, новейшей компьютерной системой, разноцветными телефонами, телевизором, сейфом, холодильником и еще черт знает, чем. Все вокруг блестело, как в тронном зале Эрмитажа.

– Так вот, дорогой мой Балабеков, – степенно встал и начал важно расхаживать по кабинету Шамси Гезалович, – как представителю сознательной части общества, я хочу тебе сделать вот такое предложение. Ты собираешь нескольких матерых ветеранов войны, таких вот настоящих волков, и вы за круглым столом вспоминаете ваше героическое прошлое, в смысле, как заставляли рвать когти подлого врага и как вы грудью защищали каждую пядь нашей великой Родины! – величественно прогремел он голосом Левитана и стукнул по столу кулаком викинга.

Но мое подлое подсознание продолжало вершить правосудие.

“В результате мы потеряли почти 20 % своих земель…” – непатриотично подумал я и горячо похлопал в ладоши:

– Браво, Шамси Гезалович, браво! Если армяне услышали бы вас сейчас, то непременно наложили в штаны. Браво!

Директор, подозрительно посмотрев в мои честные и преданные глаза, ворчливо продолжил:

– Короче, вы будете трепаться, а мы снимать и записывать. Заказали громкую передачу на тему патриотизма. Оттуда… – Шамси Гезалович многозначительно указал пальцем в потолок. – И справиться с этим для нас вопрос чести! – прогремел он на меня, брызгая слюной, как водометная машина.

– В смысле… Как это снимать и записывать? – осторожно спросил я. – Будете редактировать?

– Да! Черт бы вас побрал! Мало что там ляпните! А мне потом расхлебывать… Каждую букву проверю, Балабеков, каждую запятую! – грозно погрозил мне пальцем директор и выложил, что в душе накипело. – Я бы тебя, прохвоста и подлюгу, близко не подпустил бы к этой затее. Помню твою последнюю статью, чуть всех не подставил! Но что поделать, в нашей кухне, выходит, кроме тебя, все тыловые крысы…

Он явно забыл, что и сам принадлежит к этому распространенному виду.

– И чтоб никакой самодеятельности! Вас будет снимать телевидение для архива – типа для будущих поколений. Понятно?! – опять заорал он на меня.

Я осторожно подался к двери.

– Конечно, Шамси Гезалович. Как скажете, Шамси Гезалович. Будет сделано, Шамси Гезалович…

В назначенный день ветераны мои собрались, как на парад в актовом зале. Круглый стол был накрыт красным сукном. Посередине стоял маленький трехцветный флажок и перед каждым пара бутылок минеральной. Ребят этих собрал мой закадычный друг Арзуман. Мы вместе прошли весь Карабах и, слава Аллаху, остались почти целы. У Арзумана была простреляна нога, поэтому мы заботливо подложили под нее табуретку, а у меня всего лишь кусочек уха – на пару граммов, почти незаметно.

Да, чуть было не забыл. Встречу нашу контролировали и записывали: начальник отдела работы с общественностью Кахраман Зопаев – сухощавый дядька с неприлично торчащими усами, кстати, бывший мент; личнейшая секретарша, глаза и уши нашего непотопляемого босса всезнающая Гюлечка; и какой-то скользкий, прилизанный гладенький субъект, явно откуда-то… оттуда. Они как три барбоса сидели за соседним столом, буравя нас недобрыми глазами.

Рядом гремели аппаратурой телевизионщики: толстый режиссер с небритой физиономией и, как положено, в помятой кепочке; неопределенного возраста и пола оператор – довольно отвратительный для рядового обывателя субъект; рыжеволосая, коротко остриженная деваха с выдающейся грудью и невинно хлопающими глазами Барби; и тощий мальчишка, явно на побегушках.

Мы, конечно, волновались перед столь торжественным мероприятием. Успокаивало лишь то, что одна из бутылей перед нами была заполнена… водкой, так сказать, для храбрости. Это была идея Арзумана, бывшего войскового разведчика и диверсанта. Он с волшебством фокусника провернул это дело и теперь, растянувшись в кресле, довольно и беззвучно ржал. “Барбосы”, естественно, были не в курсе.

Беседу, само собой, должен был вести я – ваш покорный слуга. Но троица за соседним столиком, в самый последний момент, подсунула мне в помощницы рыжеволосую. Она с радостью метнулась к моему столику и села рядом, профессионально оголив ножки. Я, растерявшись, неуверенно продвинул свою минералку в ее сторону.

С подачи режиссера мальчишка хлопнул перед нашим носом какой-то деревяшкой. Мы вздрогнули. Я понял, что надо начать нашу бравую миссию и глотнул из стакана взбадривающую жидкость:

– Благодарю вас, мои дорогие товарищи, за то, что согласились и приняли наше с ханум… – я вопросительно посмотрел на деваху…

– Сева Аталай. Я Сева Аталай! – представилась соведущая, радостно сверкнув белоснежными зубами и стрельнув в меня окосевшими от хитрости глазами.

“Черт… Она наверно думает, что это Евровидение.”

– Да-ас… с Севой ханум приглашение. Сегодня, в преддверии очередного заседания Минской группы по Карабахскому вопросу…

“Которому пора круглый юбилей справлять”, – подсознание заворчало.

– …хочется услышать воспоминания вашего, несомненно, героического прошлого…

– И ваш прогноз на развитие событий в будущем. А именно, как вы поступите, если опять начнется война! – воскликнула Аталай, похлопав в ладоши.

Эта, видимо, была ее первая телепередача и она, как ребенок, от души радовалась. Невольно глянул на ее вздутую, явно недевичью грудь с глубоким вырезом и покраснел. Только после я узнал, что вторым ведущим должен был быть сам режиссер, но он был небрит и отвратительно вонял вчерашним перегаром. Поэтому в самый последний момент его забраковал “прилизанный” товарищ.

– М-да… – осушив стакан, неопределенно промычал я и краешком глаза заметил, что треть содержимого “левой” бутыли на столе уже испарилась. – Нам очень хотелось бы услышать самое яркое ваше фронтовое приключение. Вот вы, например, – я с трудом прочитал непростое имя сидевшего перед собой верзилы, чем-то напоминающего древнего огуза¹, – Ганмуратбек Хаджи Абдурахманбек оглы. Давайте начнем с вас.

Верзила осторожно поставил опустевший стакан на стол и прочистил глотку. Кресло под его тяжестью жалобно простонало.

– Значит, зовут меня… ну, вы слышали, как. Родом я из Армении, с Басар-Кечарского магала. Теперь его переименовали в какой-то Варденис… Что мне рассказать о войне? Даже не знаю… Давайте просто начну.

– Да-да, расскажите. Я люблю страшные истории, – вновь сконфузила публику чрезмерной эмоциональностью эта неугомонная Аталай. Но, встретив свирепый взгляд режиссера и вспомнив скорбный сюжет передачи, заткнулась. Верзила, посмотрев на нее, как на полоумную, продолжил…

История первая. Берегите свои уши и не посягайте на чужие

И однажды наступит тьма…

– Я из знаменитого охотничьего рода. Охотой в наших горах и долинах промышлял еще мой прадед. Итак, с незапамятных времен это ремесло переходило от отца к сыну. Слава Аллаху, мужчины в нашем роду еще не перевелись…

Был у меня друг детства – армянин Ашот. Когда-то наши отцы дружили. Мой отец однажды вырвал дядю Гургена из лап медведя на охотничьей тропе. И с того времени наши семьи подружились. Дядя Гурген и тетя Сирануш были трудолюбивые, честные, совестливые люди, и наше сближение произошло как-то, само собой. Когда мне, извините… – смущенно прокашлял верзила, – делали обрезание…

– О-о! Какая прелесть! – не выдержала опять Аталай и заблестела глазами. – Представляю вас в таком необычном ракурсе…

– Ганмурат бек, пожалуйста, пропустите интимные сцены, среди нас дамы… – я покосился на Гюлю, которая, не удержавшись, начала хихикать, грозя сорвать передачу.

– Да-а… – поерзал на месте вмиг покрасневший “обрезанный”. – Ну, как бы в тот момент держал меня на руках дядя Гурген. Значит, мы с того времени стали еще и родственниками…

– Какая трогательная сцена! – тут бросил реплику другой ветеран, кажется, бакинец. Он был маленького роста, с колючими, беспокойными глазами и тонкими усами. – Я не понял, мы сюда побрататься с армянами пришли, что ли? Может еще и выпьем за дружбу народов? – огрызнулся и агрессивно постучал пустым стаканом по столу он. – Всегда так. Начинаем с обрезания, кончаем международным браком.

– Ты это мне сказал, щенок! – грозно начал привставать с места “Древний Огуз”, – да я тебя, как котенка, придушу!

Тот моментально ощетинился:

– Конечно, прибежали сюда, загадили город… Лучше бы ты своих “родственников” в Армении придушил и землю отцовскую отстоял!

– Да вы что, дяденьки, успокойтесь, – растерянно пролепетала Аталай и встала между ними. – Ганмурад бек, нас снимают. Пожалуйста!..

– Хорошо! – зарычал верзила, позеленев от ярости. – С тобой, щенок, после потолкуем. У меня полрода полегло на войне. Сам я десятки врагов истребил вот этими руками, – показал он свои мозолистые грабли размером с лопату, – нужен был мне ваш клоповник Баку! У меня в своих горах двухэтажный дом остался. Столько баранов имел, у тебя волос на голове столько нет. Чистый воздух, ледяные родники, орлы летали над головой…

А наши земли в Армении профукали вот с этого города. И сто лет назад, и сейчас. Если бы за нами постояли, никакой враг не смог бы одолеть.

– Что тут происходит? – вскочил с места “прилизанный” товарищ. – Что вы тут несете? Я вас спрашиваю, – повернулся он к Кахраману Зопаеву, – кого вы тут собрали?

Тот растерянно привстал и проблеял:

– У-у-спокойтесь, сейчас разберемся… – после, кинулся ко мне и пригрозил. – За все нам ответишь! Хорошо, что не прямой эфир. Быстро наведи порядок!

Честно говоря, сначала я сам растерялся. Но после очередной порции водки события, происходящие здесь, начали восприниматься мною уже в другом измерении.

– Ребята, – спокойно обратился я к ветеранам, – не за тем мы сражались с врагом, чтобы здесь вот так ссориться. Нас так мало осталось…

– И все мы в тельняшках! – пристукнул кулаком по столу очередной ветеран – худощавый, мускулистый тип с сединой, до того спокойно сидевший. Он действительно был в тельняшке, как в старые добрые времена. Обстановка и градусы, видимо, и на него повлияли:

– Я всегда говорил, армянина и азербайджанца мог бы объединить только товарищ Сталин! Выслал бы всех в Сибирь с узкоглазыми воевать, сразу бы помирились.

– Молчать! – завизжал Кахраман Зопаев. – По вас всем тюрьма плачет. Остановите съемку! Надо заново начинать…

– Стоп! – зевнул сонный Режиссер, но вдруг оживился, понюхав воздух. После засеменил к столу и схватил бутылку Арзумана. У того от страха аж глаза округлились.

– Какой аромат! Я тоже хочу такую… минеральную. Моя, как будто туалетная вода из биде.

– Бери, дорогой, – пролепетал Арзуман, – чувствую, ты наш человек. Пей на здоровье, у нас еще есть.

Тот радостно схватил бутылку и побежал обратно.

– Фу… – послышался писклявый голос Оператора. – Как вы можете пить эту гадость с конфеткой? Вы извращенец!

– Нас с тобой жизнь извратила, – запыхтел Режиссер, пробульбулькав через горлышко. – Каждого по-своему…

– Продолжайте, Ганмурат бек, с последней мысли, – обратился я к надувшемуся и пыхтящему Огузу.

Мальчик, уловив кивок Режиссера, хлопнул хлопушкой…

– Щенок… – подытожил свою мысль к недавнему оппоненту Огуз. – Короче, когда начались погромы со стороны армянских националистов в 1988-ом году, мы, хоть и были безоружные и неподготовленные, но, как могли, отвечали этим подонкам, кто двустволками, кто дедовскими берданками… Но силы были неравны. Им помогала русская армия, вооружала их. Баку нас не поддержал, там только могли митинги проводить, и мы поняли, что пора отчаливать, чтобы спасти семьи.

Все имущество мы, естественно, доверили Степанянам, такая была фамилия наших соседей-друзей. Мы все-таки надеялись, что армяне опомнятся, этот кошмар закончится, и люди смогут вернуться в родные места. Дядя Гурген и тетя Сирануш со слезами на глазах проводили нас до границы. С Ашотом мы обнялись, как братья, поклялись еще раз в вечной дружбе и договорились, что если не вернемся, то он продаст наш дом и скот и перешлет деньги, чтобы мы могли в Азербайджане приобрести приличное жилье…

Рассказчик тяжело вздохнул и на миг призадумался, вспомнив, наверное, то нерадостное время.

– Ну что, родной? Вернул Ашот твои коровы?

Это спросил тощий и длинный ветеран, сидевший с краю. До сих пор он молчал и спокойно выпивал.

– Нет, не вернул, – опять вздохнул Ганмурат бек. – Более того, женился на соседке Карине и поселился в нашем доме. Продал скот курдам, купил себе ферму.

– Так тебе и надо, – злорадно прошипел ветеран с тонкими усами. – Нечего было брататься с врагом.

– Не перебивайте… – с укором посмотрела на него Аталай. – Вы извините, Ганмурат бек… Все это печально, нам жаль ваших… – запнулась она, – …коров. Но мы бы хотели услышать рассказ о Карабахской войне.

– Да причем тут коровы? – огрызнулся Древний Огуз. – Что вы понимаете в этом, живя в своем клоповнике в Баку? У нас в горах если дружат, то дружат до могилы… И это все имеет отношение к Карабаху. Не могу же я сразу вцепиться зубами в сырое мясо! Надо предварительно сделать бастурму, подсолить, поперчить…

– Как поэтично, – запела Аталай. – Ганмурат бек, вы, оказывается, романтик.

– Лучше бы его отец не мешал тогда медведям лакомиться армянами, – не выдержал опять Бакинец. – Романтику там надо было разводить, а не здесь!

– Дядя Гурген оказался порядочным человеком. Он проклял сына за вероломство и, по слухам, даже, умирая, не простил. А ты, гаденыш, если еще раз пикнешь, я из тебя самого бастурму сделаю, – угрожающе привстал опять Огуз.

– Только попробуй! – прихватил паленую бутылку со стола Бакинец. Но поняв, что она не совсем пустая, бережно поставил обратно.

– Да что вы, в конце концов, вцепились как два барана. Скажите этому шпиндику, чтобы не приставал к этой горилле! – возмутился опять Прилизанный.

– Молчать! – пролаял, как по команде Кахраман Зопаев. – Остановите съемку!

– Это вовсе не обязательно, – промямлил Режиссер, на секунду отрываясь от бутылки и монитора, – все равно будем монтировать.

– Вы гений, дорогой мэтр, я вас обожаю, – промяукал Оператор, собирая кудри в хвостик. – Получится что-то сюрное.

– Да-а, вроде тебя, моя дорогая, – пробубнил под нос Режиссер.

–Что такое горилла? – осторожно наклонившись, спросил у меня Древний Огуз.

– Ну-у… – замешкался я, вспомнив, что это как-никак моя передача и эксцессы тут нежелательны. – Это типа… дитя гор, джигит. Гор-ил-ла! Вы же дитя гор, Ганмурат бек, сами сказали.

– Аа-а… В этом смысле…

Заметив тревожное подпрыгивание Гюлечки и нетерпеливые жесты Прилизанного, мы с Аталай невольно переглянулись и почти в унисон воскликнули:

– Продолжайте, Ганмурат бек, с последней мысли…

– Тьфу!.. Мерзость!.. – опрокинув емкость с огненной жидкостью, проворчал Древний Огуз. – Как вы эту гадость… эту минеральную пьете?.. Короче, те, кто воевал, наверное, помнят, что первые годы в Карабахе воевало много еразов², горевших желанием мстить врагу за свои поруганные очаги. Я вам одно скажу – если нас тогда, когда выгоняли из Армении, впустили бы в Карабах, мы тамошних армян-предателей лопатами и вилами вытурили бы оттуда. И не было бы никакой Карабахской проблемы. Они бы поселились в Армении, а мы в Карабахе. В Армении боялись такого поворота событий, как огня. Но тогдашнее наше беззубое правительство в угоду кремлевским негодяям, повернуло беженцев в Баку. И началась очередная трагедия в нашей истории…

– Поменьше политики, товарищ, – предупредил Прилизанный.

– А гусь свинье не товарищ… – тихо заворчал Арзуман. Кажется, все услышали.

– Эта не политика, это опять бастурма, – констатировал Бакинец. Но, заметив гневный взгляд Древнего Огуза, второпях затараторил:

– Молчу, молчу, молчу…

Ганмурат пофыркав, продолжил:

– Я, как и многие мои родичи, добровольно записался на фронт. И мы били врага по всем позициям, пока не вмешалась в события опять подлая политика, – тяжело вздохнул Огуз. – Но это уже другая история…

Однажды, когда мы дислоцировались в Кельбаджарах, высоко в горах, я ночью со своими родичами – а мы служили в одном батальоне – пошли на разведку в стан противника… Вы же знаете, что каждый ераз знал армянский не хуже самого армянина и был сыном гор, как мудро отметил этот начальник, который, почему-то очень нервный, – кивнул он в сторону Прилизанного. Тот недоуменно пожал плечами.

– Тебе надобно бы за коровами побегать, братец, научиться со скотом общаться и, глядишь, тоже бы стал гориллой, – назидательно обратился Дитя гор к нему.

Гюля хихикнула, прикрыв ротик, а Зопаев от страха поджал уши. Прилизанный, побагровев, в досаде огрызнулся на Зопаева:

– Что он говорит? Собрали сюда каких-то психов…

Тот беспомощно развел руки.

– Это он меня обзывает? – Прилизанный насупился.

– Нет, меня… – жалостно простонал секретарь.

– Не отвлекайтесь от темы, Ганмурат бек, – торопливо попросил я.

– А я и не отвлекаюсь, – покосился на почти пустой стакан Древний Огуз. Арзуман благоразумно наполнил емкость…

– Так вот… До этого пропали в ночной вылазке три моих родственника, в том числе и двоюродный брат Хамзат. Мы очень переживали по этому поводу, но утешали себя мыслью, что ребята где-то окопались и следят за позицией врага. Такое уже было.

Вдруг я с удивлением заметил на деревьях какие-то свежие зарубки. Не было сомнения, что со стороны противника здесь орудовал разведчик, которому было знакомо мое ремесло. Так охотники помечают деревья, когда забираются слишком далеко, чтобы не заблудиться. И когда внимательно присмотрелся к меткам, то почувствовал, что волосы у меня подымаются дыбом. Это был почерк моего покойного отца. Такие зарубки, кроме него могли сделать только два человека на всем белом свете, которых он долго учил своему ремеслу. Это был я, его родной сын, и сын его друга Гургена Ашот. Я не поверил глазам! Не было сомнения, что этот ловкий разведчик, который так близко пробрался к нашим позициям, был не кто иной, как мой вероломный друг Ашот.

Я был вне себя от гнева, но сдержался и о своем открытии никому не рассказал. Даже родичам, которые также увидели зарубки, но, естественно, не додумались, кто их оставил.

Утром я доложил комбату о ночных вылазках вражеской разведки и посоветовал укрепить передние посты. Командир был карабахский – седоватый мужик с прокуренными усами. Когда-то бывший тракторист, потеряв родных и близких в Ходжалы³ и увидев их обезображенные трупы, как говорят очевидцы, поседел в один миг. Сам он, весь израненный, чудом остался живым…

Теперь он старался пленных не брать…

Комбат внимательно выслушал меня и тяжело вздохнул:

– Я сам хотел об этом с тобой посоветоваться, Ганмурат, – прикурил он от ночного костра трубку, – ребята из верхнего села, из батальона Кара Керима, сообщили, что тут появился какой-то новый отряд, одетый в масхалаты, банданы, и наносит нам немалый урон в живой силе. Обстреляли позицию спецназа из города. Атаковали нижний пост – тот, который контролируют ребята из местного батальона. Кроме того, появились снайперы. Подбираются ночью, по возможности ближе и снимают зазевавшихся. Ты знаешь, двоим бойцам Кара Керима попали прямо в лоб… Нагло действуют. Появляются и исчезают, как привидения. Ребята уже называют их “духами” …

Я был в растерянности. Не знал, говорить об Ашоте или нет. Неприятна была мне эта тема… Короче, решил пока молчать и ждать, что будет.

Командир после некоторой паузы как бы неуверенно продолжил:

– Тебе-то я смогу довериться, Ганмурад. Есть у меня среди местных армян свой человек. Когда-то в райцентре вместе работали. Помнишь, где-то около месяца назад я молодого армянина отпустил. Того, который от страха чуть не умер, когда попал в плен.

– Да, помню, – ответил я, припоминая, – совсем безусый был, молодой…

Он молчаливо кивнул.

– Мы, конечно, сначала тебя не поняли, командир. Ведь ты среди нас самый злой на них… – я прикусил губу. Но было поздно. Намек он понял и помрачнел. Я нехотя продолжил. – Спорить мы с тобой не привыкли, кто-то сказал, что он тебе напоминает погибшего сына…

– Он мне напомнил попавшего в капкан трусливого шакала!.. – гневно произнес он, но после усилием воли взял себя в руки, тихо прошептал. – Хотя, внешне был такой же, как мой Орхан. Светленький, худенький… Я тогда послал его отцу весточку. Когда мы встретились с Нерсесом в лесу, он обнял мои ноги, бился головой об землю и рыдал как сумасшедший. Умолял, чтобы я отпустил его Карена, что он единственный сын. Говорил, парня принудительно забрали на фронт, не успели его вывести за пределы, денег не хватило. Мать сойдет с ума, если с ним что-то случится. Себя предлагал в обмен…

Я ответил, что благодаря его соплеменникам, вообще один остался на всем белом свете. И где-то час слушал, как он в отчаянии выл…

Короче, он мне все рассказал, после поклялся своим Аствацом⁴ и могилами усопших, что и впредь будет предупреждать меня о передвижении армянских частей и о прочем. Продаст последнюю корову, но сумеет отправить сына в Армавир, к его дяде. Мне тогда показалось, что он где-то с удовольствием закладывает своих. И это понятно. До войны он, будучи прекрасным каменщиком, неплохо зарабатывал, в том числе и в азербайджанских селах. Мы друг к другу в гости ходили. А теперь превратился в нищего.

Я планирую тебя свести с ним, сам не всегда располагаю временем для встреч. Последние наши удачные вылазки – результат его информаций. И я дал деньги, чтобы он отправил Карена в Россию…

Ганмурат налил себе остаток водки и выпил одним залпом. Надо сказать, мужик он был крепкий. В отличие от нас, выпитая водка не была у него ни в одном глазу.

– А как вы обращались с пленными? – спросила вдруг Аталай.

Девка она была с закидонами и, видимо, воображала себя этакой неподкупной журналисткой, борющейся со всяким злом, начиная с несовершенной правовой системы Соединенных Штатов, заканчивая колумбийской и азербайджанской мафиями.

– Вежливо, как с женщинами, – мерзко хихикнул Бакинец.

– То есть как? Я серьезно… – невинно захлопала накладными ресницами Аталай.

– Ну, вам же сказали, вежливо, – невозмутимо добавил Арзуман, смакуя остатки жидкости в стакане. – Мы их кормили, поили, одевали, обували, иногда даже отмечали их дни рождения… Всем коллэктивом…

– И обязательно проводили воспитательную работу! – агрессивно заорал Ветеран в тельняшке. Видимо, он дошел уже до кондиции и дико таращился на пустую бутылку на столе.

– В смысле, учтиво просили, чтобы они с радостью, с проснувшимся самосознанием признали Нагорный Карабах суверенной территорией Азербайджанской республики, – подытожил его мысль политически подкованный Бакинец.

Я усмехнулся, пожав плечами. Аталай обиженно надула чувственные губки и отвернулась.

– Однако, у нас лимит времени, – заворчал Прилизанный, протирая салфеткой стекла очков. – А вы, товарищ… как вас там? – обратился он к рассказчику.

– Ганмуратбек Хаджи Абдуррахманбек оглы, – услужливо подсказал Кахраман Зопаев, как профессиональная секретарша.

– Не надо так много беков, это не политкорректно, – блеснув сверкающими стеклами очков, в упор посмотрел на него Прилизанный.

– Да-а… – проблеял Зопаев.

– И действия вашего командира-тракториста, позвольте заметить, были неправомерными, – обратился он вновь к Ганмурату. – Надо было разработать совместно с разведывательной службой вашего подразделения оперативный план мероприятий, аргументировать их, отослать к вышестоящей инстанции и дождаться ответа. А пленного надобно было отправить в штаб специальных служб военного ведомства, чтобы они подробно и, в отличие от вас, профессионально допросили в соответствующих целях. Так что поступки вашего командира, я считаю, должны быть предметом основательных разбирательств правоохранительных органов, – страшно закончил речь Прилизанный, как мне показалось, упиваясь своей компетентностью.

– Что он сказал? – озадаченно обратился Древний Огуз к аудитории.

– Сказал, что сдаст тебя и твоего командира ментам. Его за то, что отпустил хачика, а тебя – что знал и не донес, – “перевел” Бакинец.

После некоторой паузы зловещую тишину нарушил рык Ганмурата:

– Пусть только попробует! Я его дохлую городскую шею откупорю как бутылку!

– А ведь сделает!.. – зловеще прошипел Бакинец- провокатор.

– Да как вы смеете! – закричал в бешенстве Прилизанный. – Я вас арестую! Вы слышали, мне угрожали! – обратился он к своей свите.

Бывший полицейский угрюмо молчал, пряча бегающие глаза, а Гюлечка нервно затараторила:

– Что вы говорите? Я не могу слышать такое! И перестаньте их провоцировать. Сначала понюхайте воздух.

– У них у всех карабахский синдром, – с испугом прошептал ему в ухо Зопаев, – они все чокнутые, контуженные, – жалобно простонал он.

– Черт, действительно, спиртом воняет! Как я не догадался… – прошептал Прилизанный. – Мне надо… Короче, прекратите съемки, – обратился он к телевизионщикам, суетливо собирая бумаги.

– Сядь на место, сучонок! – вдруг заорал на него Ветеран в тельняшке и начал поигрывать жилистыми бицепсами. – Пусть снимают! Я тоже хочу излить душу и никакие решетки мне не страшны!

– Он уже сидел до войны. У него на груди наколка – “Не забуду мать родную”, а на спине – “Не буди спящего зверя”, – доверительно сообщил Бакинец.

– Неправда! – опять заревел Ветеран в тельняшке. – Ты меня с кем-то спутал, гаденыш. На спине – “Уважаю порядок, но ненавижу ментов”!

– Это же одно и то же, дорогой, – вежливо возразил Бакинец. – Все мы знаем, что ты отлупил до кондиции участкового, который в твой дом без стука ворвался.

– И меня сажали… – печально произнес Длинный ветеран. – Но это моя история…

– Несомненно, тоже очень кровавая, – страшно прошипел Бакинец, выпучив глаза.

– Господи, что здесь происходит? – со страхом воскликнул Прилизанный. – Кто эти люди? Я вас спрашиваю!.. – взяв за воротник и так доходягу Зопаева, он начал трясти его. – Это же сплошной криминал! Неужели и другие ветераны такие же?

– А ты думал, на войне воюют одни благородные девицы из гимназий, еще не успевшие потерять невинность и откормленные дети высокопоставленных родителей? – с сарказмом спросил Арзуман Алиев. – Товарищи ветераны, вы встречали среди нас хоть одного сына министра или его зама, или сыновей олигархов, глав законодательных и исполнительных органов?

– Да, конечно, – хихикнул Бакинец. – Я лично начинал службу в батальоне благородных девиц и закончил его в батальоне благородных мальчиков.

– Во всех освободительных войнах воюет простой народ, – вздохнул Длинный ветеран. – По-вашему бандиты, деревенщина и беженцы, но любящие свою отчизну и нередко жертвующие жизнями ради победы.

– Как он сказал! – восхитился знакомый голос. – Я прям прослезился… – вытер сухие глаза и неприлично высморкался Бакинец.

– Балабеков, – обратился ко мне Арзуман, – ты, вроде, командиром был. Так бери инициативу в руки. Эти голуби хотят выпорхнуть и неизвестно куда полетят, – показал он в сторону “святой троицы”. – Или ты с ними заодно?

– Да что ты такое говоришь, дорогой, – cпокойно возразил я. От водки меня уже мутило. Давно так много и без закуски не пил. Но в остальном чувствовал себя превосходно, а главное, без страха и суеты перед вышестоящей инстанцией.

– Слушай мою команду, – обратился я к ветеранам. – Закройте двери на замок!

Проворный Бакинец раньше всех оказался у дверей и выполнил команду.

– Ганмурат бек, перестаньте сжимать бутылку и готовиться к прыжку. Тут вам не горы, а вы не пума… А ты, братец, – обратился я к товарищу в тельняшке, – собери у аудитории все имеющиеся мобильные телефоны…

– Не надо… – вдруг устало произнес Прилизанный, – не глупите. Не предпринимайте шаги, за которые после придется отвечать. Ваше командование смешно и нелепо. Я обещаю до конца выслушать эти страшилки и не мешать съемкам. В конце концов, мне самому стало интересно, чем закончится этот балаган… И перестаньте дрожать! – заорал он вдруг на Кахрамана Зопаева. – Возьмите себя, черт возьми, в руки!

– Слушаюсь! – пискляво запищал тот.

– Какие мальчики! – вожделенно промурлыкал Оператор. – Я сам с удовольствием пошел бы с ними воевать. Мне даже в плен попасть не страшно.

– Конечно, дорогая, тебе уже нечего терять, – противно забубнил Режиссер.

– Фу, грубиян… – фыркнул духовное и физическое воплощение Содома и Гоморры.

– Балабеков, умоляю, послушайте его, – прижалась ко мне Аталай. – Он очень большой начальник, и это моя первая передача. Лично прошу… – опалила меня пламенным дыханием и заставила покраснеть эта рыжеволосая бестия.

– Та-ак, вечер, кажется, перестает быть томным, – ухмыльнулся я и предложил Древнему Огузу:

– Продолжайте, Ганмурат бек, с последней мысли.

– Собака!.. – зарычал тот вновь на Прилизанного. – Убью!

Я загородил от него побледневшего чиновника.

– Мы все поняли, уважаемый, что вы пылко любите своего комбата. Но что все-таки он еще сказал у костра? -попытался отвлечь его я.

Мальчик опять привычно щелкнул перед озверевшим лицом Огуза хлопушкой. Он зло фыркнул, но в итоге продолжил…

– Он ничего не успел сказать, потому что вдруг поднялся страшный шум. Орали и матерились наши ополченцы. Мы, заподозрив вылазку противника, быстро метнулись на ближайшую позицию, откуда доносились вопли. Когда дошли, было уже тихо. Ребята молча стояли, понурив головы. На поляне в лунном свете просвечивался чей-то темный силуэт, прислонившийся к одинокому дереву. Я еле узнал Хамзата, двоюродного брата. Он был босиком, в рваном камуфляже и тяжело стонал. Голова его была забинтована грязной белой тряпкой. Там, где должны были быть ушные раковины, зияли темные пятна.