Buch lesen: «Клятва Эсклармонды»

Пролог

Солнце не торопясь опускалось за кромку леса и так же, не торопясь, переставляли по дороге копыта три лошади: гнедая, вороная и пегая. На пегой ехал молодой паренек, даже скорее мальчишка лет двенадцати, то и дело опасливо оглядывавшийся по сторонам. Его суконная одежда, весьма практичная и хорошо приспособленная для верховой езды, была выкрашена в темно-коричневый цвет. Сверху на плечи было наброшено что-то вроде куртки без рукавов, из грубой дерюги. Нельзя сказать, что она хорошо защищала от прохлады ясного, довольно ветренного сентябрьского дня, но это было лучше, чем ничего. Петушиное перо, воткнутое в шапку, обвисло и засалилось, а сама шапка была весело заломлена на затылок.

Второй из путешественников, ехавший на вороном коне, выглядел гораздо более сурово. Несмотря на то, что места здесь были мирными, он не поленился надеть кольчугу, которую подпоясал широким кожаным поясом. Шляпу ему заменял капюшон из толстого сукна, его легко можно было прикрыть еще и кольчужным капюшоном для лучшей защиты, вдобавок у седла был приторочен конический шлем с наносником. На левом боку, на перевязи, висел длинный меч. Герба на прикрывавшем доспех сером чехле не было, не было видно и щита, по которому можно было бы определить, кто он и кому служит. Из под капюшона торчала аккуратно подстриженная светлая борода. Опытный глаз мог бы опознать в нем обедневшего рыцаря-майлза, или бастарда, решившего наняться к какому-нибудь сеньору за еду для себя, лошади и оруженосца (именно в таком порядке), но такого глаза поблизости не было.

Впрочем, даже если бы и нашелся рядом кто-то наблюдательный, то спрашивать и проверять свои догадки он вряд-ли рискнул бы. Здесь, на обезлюдевших пустошах Лангедока, от таких людей народ старался держаться подальше. Память о крестоносцах Монфора, не щадивших ни старого, ни малого, была еще жива, а последних катарских проповедников, братьев Отье, сожгли и вовсе недавно. Еретики были разгромлены, Монсегюр снесен до основания, граф Тулузский принес вассальную присягу королю, а потом и все графство перешло к французской короне. Казалось, что теперь начнутся мирные времена, но встреча с вооруженным всадником все равно не сулила ничего хорошего. "Убивайте всех. Господь узнает своих!" – эту фразу помнили многие, хотя ее и произнесли целый век назад.

Ну а третья лошадь шла под вьюками и была самой настоящей клячей. Привязанная за поводья к задней луке седла мальчишки, она топала шагом и выражение ее морды можно было описать фразой: "Ну когда же я сдохну?"

Шел 1322 год. Проклятье сожженного магистра Жака де Молэ пало на род Капетингов. До начала Столетней войны оставалось совсем немного времени. Эпидемия чумы вихрем пронесется по Европе спустя всего одно поколение, но пока о страшном бедствии доходили лишь смутные слухи из дальних земель.

– Зигфрид! – позвал мальчишка.

Наемник чуть повернул голову.

– Солнце садится.

Тот покосился на идущую последней клячу и ответил:

– Если ты готов тащить вьюки, или идти пешком, то я пущу ее на мясо прямо сейчас. Тогда нам не нужно никуда будет ехать. Остановимся здесь, разожжем костер, накоптим конины… Меня уже так задрала овсяная каша, что я сам себя ощущаю лошадью. Согласен?

– Я не о том. Может быть, присмотреть местечко для ночлега? Раз уж мы не успеваем в деревню, то…

– Успеваем. Не бойся, сегодня заночуем в тепле и как следует покормим местных блох.

– Скорей бы! А там будет, что пожрать?

– Для меня – точно будет.

Мальчишка скорчил грустную рожу. Впрочем, грусть была не такой уж глубокой. Обычно наемник все-таки делился с ним едой, что в общем-то было признаком изрядной щедрости. Только что кончился Великий голод и поговаривали, что это сбылось проклятье сожженных инквизицией катаров. Кое-кто ждал и конца света, а известно, что когда ждут смерти, зерна не сеют. Последний раз он ел вчера вечером, когда его спутник броском камня перебил лапу неосторожному зайцу. Заяц был сварен в деревянном котелке с помощью раскаленных на углях камней, которые клались в воду и несоленый бульон показался мальчишке нектаром, а вареная грудка – райским яблоком.

Лошади наконец преодолели довольно крутой подъем и поводя боками остановились на вершине холма. Вороной задвигал ушами и тихо заржал.

– Дым почуял? – спросил мальчишка.

– Да. Нам повезло. До деревни отсюда не больше лье.

– Она что, могла уехать?

– Она могла передохнуть, болван! В этих местах, говорят, год назад людей жрали с голодухи. Но где горит очаг, там найдется и кусок хлеба.

– Или парочка копий.

– Боишься? – наемник повернулся в седле и посмотрел на него. – Не трясись. Народ здесь пуганый. Когда последний раз гоняли по здешним местам катаров, убивали всех, кто имел неосторожность посмотреть косо. Деревне повезло, что она уцелела. Кто-то из де Бри или имел на нее какие-то права, или был родственником местному сеньору. Он поставил сюда на постой своих наемников-норманнов. Те не дали перебить деревенских и сжечь дома, но зато перещупали тут всех баб. Не удивлюсь, если здесь лет сто будут рождаться беловолосые дети. Чувствуешь запах, Жан?

– Ага. Вкусно пахнет.

– Они тут не бедно живут. Смотри! Даже дорогу камнем замостили. Это потому, что рядом каменоломня и со всей округи к ним за известью ездят. Местный сеньор не дурак и понимает, что резать курицу, которая несет золотые яйца, нет смысла. Он даже не особенно обдирает местных. Отсюда ведет две дороги, на всех трех – заставы. С каждого воза камня, или дров – пара монет… Сейчас приедем – прикажу согреть воды и как следует вымоюсь.

– Что, если они не захотят?

– Что? Не захотят? – наемник удивился. – Пусть только попробуют!

Глава первая

Да, деревня и правда была зажиточной. Дома (которых было десятка два-три) были хоть и низенькие, но в основном из камня. Дорога тоже была вымощена обломками серого известняка. С улицы путешественники видели, как в стороне разжигают печь для обжига извести. Людей на единственной деревенской улице не было.

Зигфрид свернул к первому же дому, толкнул дверь и заглянул внутрь. На него уставилась перепуганная женщина в чепце и коричневом платье до пола.

– Pax huic domui, – сказал наемник.

У женщины отвалилась челюсть, а из рук выпала глиняная кружка и упала на пол, не разбившись.

Удовлетворенный эффектом, наемник повторил, уже по-французски:

– Мир этому дому.

Хозяйка мелко-мелко закивала, на лице у нее отразилось огромное облегчение, а глаза перестали напоминать большие пуговицы.

– Нам с пажом нужен ночлег. Мне постелишь здесь, в доме. Он будет спать с лошадьми. Дай ему какую-нибудь дерюгу, постелить на сено и укрыться. У тебя есть еда?

Женщина показала пальцем на висящий над очагом бронзовый котел, от которого шел вкусный запах. Кивнув, наемник ухватил его за ручку рукой в перчатке, поставил на низкий стол и запустил внутрь лежавшую тут же деревянную ложку с длинной ручкой. Взгляд его остановился на большом деревянном корыте, стоящем в углу.

– Эй, ты! Принеси воды, согрей ее и налей туда, – он ткнул в корыто пальцем. – И позови с улицы моего оболтуса.

Когда в дверь заглянул Жан, он сказал:

– Неси свою плошку.

Наложив тому каши, он снова выгнал Жана к лошадям. Вошла женщина с двумя ведрами воды и, испуганно косясь, поставила их у очага.

– Ты что, немая что-ли?

Она помотала головой.

– Нет, господин.

– Не бойся меня. Нам нужно всего лишь переночевать под крышей и немного поесть. Зла мы тебе не причиним. Вот, держи!

Медная монета пролетела через комнату и упала женщине в ладонь.

– Если утром накормишь нас, то получишь еще.

Та поклонилась, опустилась на колени у очага и начала раздувать огонь. Когда вода в ведрах немного нагрелась от брошенных в нее горячих камней, наемник выгнал хозяйку и начал раздеваться. Но не успел он стащить с себя кольчугу и поддоспешник, как с улицы раздались крики.

Щит, который у него конечно же был, но в дороге висел за спиной, под плащом, сейчас стоял у стены, рядом с вынутым на всякий случай из ножен мечом. Подхватив их, голый по пояс Зигфрид вывалился из дверей. Во дворе, под навесом для сена, двое крестьян держали Жана за руки, а третий не торопясь замахивался кулаком. Четвертый уже осматривал лошадей.

Наемник заорал:

– Поубиваю, уроды!!!

Для убедительности он крутанул мечом в воздухе, хотя это уже было излишним. У бородачей и так подогнулись от страха коленки. Мгновение они пялились на черный крест на щите, а потом с криком ломанулись в разные стороны.

– Храмовник!

– Тамплиер!!

– КРЕ-Е-ЕСТОНО-О-ОСЦЫ!!!

Орден рыцарей храма Соломона был разгромлен лет десять тому назад, но здесь об этом по-видимому не слыхали. Последнее слово оказалось страшнее всего. В деревне с грохотом захлопывались двери и ставни. С улиц звали детей. Кто-то в страхе метался посреди улицы, не зная, куда бежать, потом упал и на четвереньках убрался за кусты.

– Ну, чего пялишься!? – Зигфрид, довольный произведенным впечатлением, обратил наконец внимание на остолбеневшую хозяйку. – Мужика голого не видела? А ну стой! Там за плетнем сейчас какая-то девка промелькнула. Сходи, позови ее сюда. Пусть спину мне потрет, может тогда я вас тут и не стану всех убивать. Жан!

– Что?

– Зачем тебе кинжал на поясе? Чтобы всякое мужичье било тебя по морде?

– Они внезапно… Я не успел…

– Напои лошадей, болван.

* * *

Утро выдалось холодным и солнечным. Хозяйка так и не вернулась, видимо предпочтя переночевать у соседей. Выбравшись из под теплой шкуры и почесываясь (блох здесь, как и предполагалось, было немеряно), Зигфрид пинком открыл дверь и вышел наружу с мыслью умыться, но сразу остановился, положив руку на рукоять меча.

Перед ним, держа в руках шапки и склонив головы, стояли трое местных жителей. Вид у них был самый понурый, а из-за плетня торчали еще несколько мужских и женских голов, которые при появлении наемника сразу попрятались.

Подтянув кожаные штаны, он спросил у старика, который стоял ближе всех:

– Ну и чего тебе надо, старче?

Старик, кланяясь, забормотал:

– Вашмилсть, мы того… Мы прощения, значит, просим у вашмилсти… Чтобы, значит, вашмилсть на нас не серчала…

Кланялся он часто и равномерно, как длинная, деревянная жердь, которой скифы достают из колодцев воду. Зигфриду приходилось видеть такие во владениях татар, которые не так давно подмяли под себя всю Азию.. Сходство усиливалось тем, что старик был очень худым. Тот между тем продолжал бормотать:

– Добро, значит, пожаловать к нам, вашмилсть. Здесь какое же жилье? Прошу, значит, ко мне в дом, отдохнуть с дороги. У меня места больше, значит, лошадок поставить есть, где…

На щит с черным крестом, висевший на левой руке Зигфрида, старик старался не смотреть.

– В гости меня зовешь? – спросил наемник, убирая руку с меча.

– В гости вашмилсть, в гости! Мы тут все добрые католики, чтим заповеди Господа нашего и всегда готовы принять странника.

– Хорошо, пусть будет так, in nomine Domini.

Старик дернулся, услышав латынь. Двое, стоявшие за ним, тоже сгорбились, как будто в ожидании удара.

– Чего ты боишься?

– Вашмилсть как инквизитор говорит.

– Это латынь. Я сказал: "Во имя Господа". Где твой дом?

– Недалеко, вашмилсть!

– Тогда иди туда и пусть кто-нибудь ждет меня у ворот.

Селян как ветром сдуло со двора. Зигфрид снова почесался, подошел к навесу и посмотрел на Жана, который безмятежно дрых, накрывшись с головой сеном и высунув наружу босую ногу. Нахмурившись, наемник пнул маленькую пятку сапогом.

– Вставай, бездельник, пока я не подбодрил тебя ножнами меча. Если бы я так заботился о лошадях, как ты, меня еще в детстве вздернули бы на стене Кронберга.

Из под сена высунулась взлохмаченная голова.

– А?

– Готовь лошадей, мы выезжаем.

– Куда?

– Слишком много вопросов задаешь! – Зигфрид сплюнул. – Я буду умываться, потом оденусь и если к тому времени лошади не будут оседланы, то ты полетишь в этот колодец.

Он усмехнулся, глядя, как из под сена, в котором спал паж, выбралась большая трехцветная кошка, пригревшаяся в тепле и с мяуканьем скрылась под плетнем.

– Вот кто тебя грел этой ночью! То-то ты разоспался…

Глава вторая

Зажаренная на вертеле курица не шла ни в какое сравнение со вчерашней кашей. Зигфрид не торопясь отдирал волокна белого, жестковатого мяса и отправлял их в рот, молча слушая болтовню старосты, который явно собрался выложить ему все сплетни округи, а также местные родословные. Что-ж, за такое жаркое можно было и послушать, тем более что дорогу на север этот старик знал отлично, а наемник как раз туда и ехал. Об этом он и сказал, когда его спросили, куда он направляется:

– Я еду в Каркассон, а оттуда к побережью. Там посмотрю, можно ли сесть на корабль, или продолжать путь сушей. Я дал обет посетить Рим, святой город, но почему я его дал – это только мое дело.

– Откуда же вашмилсть путь держит?

– Я был в Испании и в Португалии.

– А крест на щите, вашмилсть, это чей герб? У нас тут таких не видывали.

– Это знак моего ордена. – Зигфрид оглянулся на щит, который он повесил на ближайшую стену. – Наши земли довольно далеко отсюда, на севере. Святым престолом нам дано право владеть ими и вменена обязанность нести свет истинной веры местным язычникам, in nomine patris, et filii, et spiritus Sancti. В Испанию я прибыл по делам ордена, но они тебя не касаются. Расскажи лучше о дороге на север. Там спокойно? Нет ли разбойников?

– Где же их нет, вашмилсть? – сокрушенно развел руками старик, как будто считая себя виновным в этой беде. – Конечно, когда ловили еретиков, их поубавилось. Здесь по всем дорогам носились конные и побили немало невинных христиан, но лихим людям тоже пришлось несладко, так что поменьше их стало. Да… Поменьше… Но все-ж таки есть, никуда не денешься.

Он с совершенно сокрушенным видом вздохнул и снова развел руками. Зигфрид усмехнулся про себя. За свою жизнь он пережил немало и сейчас видел старосту насквозь. Этой старой песочнице явно что-то от него было нужно… Но что с того? Цыпленок был хорош, а внучка старосты уже жарила второго и улыбалась, когда посматривала в его сторону. Он никуда особенно не спешит. Пусть крестьяне кормят его, если им охота, ad gloriam Dei. Выслушаем их просьбу, а дальше решим, что делать.

– Разбойники есть, вашмилсть, да… – снова занудил староста. – Мы, значит, по северной дороге ездим, только собравшись по нескольку возов. Чтобы, значит, не ограбили. Многолюдством-то получается отбиться, а вот кто по одному, да по двое ездят, тех случается, и не видит после никто…

Все было ясно.

– И случайно так совпало, что как раз на днях вы туда и собираетесь. В Каркассоне, я слышал, хорошая ярмарка?

– Хорошая, вашмилсть, а как же? Мы тут не только камень ломим, значит, но и выращиваем кое-что.

– А еще в каменоломнях попадаются камешки, которые можно по хорошей цене сбагрить евреям, если ваш сеньор не наложит на них лапу… Не отпирайся, старик. Я тебя насквозь вижу. Хочешь, чтобы вас сопровождал в пути опоясанный рыцарь?

Не слыша в голосе наемника злости, староста приободрился.

– Бедным людям надо на что-то жить. Камень сам себя не отломит от скалы. Нужны кирки, молоты, клинья, а мои бестолковые сыновья только и умеют, что все ломать. Мы живем, как можем.

Наемник кивнул. Да, каждый живет, как может и этих мужиков вполне можно понять. Наверняка и барон в курсе их приработка, но не мешает. Большая часть самоцветов все равно достанется ему, когда он приедет за оброком.

– Ну и что я с этого буду иметь, кроме хорошего отношения? – спросил он, громко рыгнув.

Снова началась старая песня про бедность, нужду и криворуких сыновей. Наемник, слушая ее с ничего не выражающим выражением лица, прикончил курицу, поковырялся в зубах щепкой и сделал знак внучке старосты, чтобы тащила другую. Вытащив из ножен длинный нож, он отрезал половину грудки и сказал:

– Отнеси это моему пажу!

Девушка выскочила за дверь.

– Старый, – сказал Зигфрид, отдирая куриную ногу. – Выкладывай начистоту! Я никогда не поверю, что два десятка местных бородачей побоятся каких-то бандитов с большой дороги. Да вы сами кого хочешь ограбите, как хотели ограбить моего пажа. Не выскочи я с мечом, он бы точно недосчитался парочки зубов.

Староста замолчал, а потом сказал:

– Ваша правда, вашмилсть… Ваша правда… Простых разбойников мы бы не испугались, дело житейское. Но только нехорошие дела стали твориться в округе. По правде сказать: попахивает самым черным колдовством.

– После трех крестовых походов может попахивать, чем угодно. Но здесь же были и инквизиторы. Неужели "Псы Господни" ничего не заметили?

– Другим они были заняты. Не до нас им было, вашмилсть! Оно и к лучшему, потому что скажи при монахе из ордена Святого Доминика "колдовство" – и ты первый же попадешь в застенок, а там и на костер прямая дорога. На местных дорогах находят обглоданные трупы и в последнее время это происходит очень уж часто.

– Волки?

– Ни один волк не сможет выпустить из мертвеца всю кровь, до капли. Люди говорят, что здесь завелся колдун, который приносит христианские души в жертву князю тьмы.

Последние слова старик произнес шепотом и оглянулся через левое плечо, как бы проверяя, не сидит ли у него за спиной черт.

– Кровь, говоришь?..

– Клянусь, вашмилсть! Я сам видел. Тело было изорвано зубами зверей, но из ран не вытекло ни капельки крови. Они были белыми, как овечья шерсть. Вашмилсть все-таки рыцарь святого ордена. Может быть, нечисть эта вас и испугается?

– А если нет? Что, если я для нее стану только приманкой?

– Тогда мы поможем. Когда есть тот, кто может повести людей за собой – это ведь совсем другое дело!

– Вести в бой крестьян? Да еще и в бой с нечистой силой?

Наемник усмехнулся. И все-же в лице старика было что-то, что заставило усмешку убраться с лица. Он явно был испуган до дрожи в коленках. Может быть, и заснуть этой ночью не сможет. Действительно сам видел что-то ужасное? Похоже на то…

Зигфрид не просто верил в существование нечисти. Он знал, что она существует. Мелких бесов он научился видеть лет через десять после той битвы в 1241 году, когда степная конница разгромила собранную Генрихом Благочестивым армию. Именно тогда он получил в щит (тот самый, что висел сейчас на стене) стрелу от татарской ведьмы и встретился с ней глазами. Вера спасла его. Стрела исчезла в вспышке зеленого пламени, а с ним стало твориться что-то непонятное, как будто то безмерное удивление в глазах лучницы навсегда осталось с ним.. Он вдруг понял, что может вести за собой людей и управлять ими. Перестал болеть. Видел направленные в него удары до того, как оружие врага начинало замах. Мог даже перерубить мечом стрелу на лету и в то же время ни одна стрела не могла проткнуть кольчугу, когда та была на нем. Арбалетный болт, при выстреле в упор способный пробить латы, вяз в кольцах, не в силах поцарапать его. Это бы еще ничего, но бывало, что стрелы отскакивали и от голой кожи.

Он скрывал это от братьев, но нельзя было скрыть, что достигнув возраста Христа он перестал стареть. Примерно в то же время он начал замечать мелких бесов вокруг. Это было хуже всего – знать, что ты окружен нечистью и не иметь возможности ее уничтожить. Человека, способного на такое, точно обвинили бы в колдовстве. Орден пришлось покинуть, подстроив ложное известие о своей гибели и уехать подальше.

Сейчас ему было без малого сто лет, он умел ходить по воде, видеть сквозь стены и сам себя считал колдуном. То, что он мог войти в церковь и подойти к причастию, сбивало с толку, но в конце концов кто знает, как оно должно быть? Осторожные расспросы ни к чему не привели. Кто-то говорил, что колдуны могут ходить в церковь, а кто-то утверждал обратное, но все они врали, что знают это наверняка. Вранье он тоже мог отличить от правды почти так же легко, как пересчитать свои пальцы. Наконец он принял очень трудное решение, дал обет и теперь ехал в Рим, чтобы его исполнить веря, что его ведет Бог.