Buch lesen: «Любовь да будет непритворна»

Автор рисунка обложки Геннадий Доминяк

Автор песен Геннадий Галкин

Автор двойного фотопортрета Марина Стребкова

Автор фотографии с веломобилем Зигрит Штайнау

© Игорь Михайлович Арсеньев, 2020

ISBN 978-5-0051-0119-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рецензенты: Виктор Розов, Александр Володин, Олег Табаков, Игорь Владимиров, Донатас Банионис, Михаил Морейдо, Александр Демьяненко, Андрей Краско, Зинаида Шарко, Лев Лемке, Валентина Дроздовская, Юрий Томашевский (ЦН); Людмила Разумовская, Адольф Шапиро, Вениамин Фильштинский, Олег Басилашвили, Татьяна Пилецкая, Ольга Волкова, Валентина Панина, Сергей Мигицко, Леонид Алимов, Владас Богдонас, Сергей Дрейден, Ефим Каменецкий, Иван Краско, Алиса Иванова, Анна Алексахина, Галина Гудова, Ирина Конопацкая, Наталья Нестерова, Игорь Тихоненко, Ирина Основина, Татьяна Батова, Марина Стребкова, Нина Арцибашева, Дмитрий Лебедев, Дмитрий Гоголин, Юлия Рудина, Светлана Дмитри, Олег Котиков, Катя Зорина, Людмила Большунова, Ирина Саликова, Юлия Серёгина, Валерий Полетаев, Людмила Вагнер, Максим Якубсон, Михаил Бондарчик, протоиерей Михаил (священник храма преподобного Серафима Саровского пос. Песочный).

Настоящий сборник охраняется Законом Российской Федерации об авторских и смежных правах глава II статьи 5,6,7,9, а также договором между Арсеньевым И. М. и Российским авторским обществом (РАО). Перепечатка и ссылки без письменного разрешения автора преследуются по закону. Театрам и творческим коллективам, желающим получить разрешение на постановку пьесы и, желающим отправить отзывы: planetnik1@gmail.com – Игорю Арсеньеву (лично).

Операция «Веломобиль»
Приключения русских в Германии —
путевые заметки

Тридцатого апреля 1945-го года сержант Красной Армии Николай Масалов, рискуя жизнью, спас немецкую девочку из огня в Берлине. Он стал прототипом воина, увековеченного в берлинском Трептов-парке.

«К убитой матери припала девочка трех лет, привязанная веревкой к поясу, – вспоминал Николай Масалов. – Только и запомнилось, что ее белое платьице в горошек. А еще она не могла уняться от плача: „Мутти, мутти!“ Как взял я ее на руки – тут же умолкла…».

Когда, спустя годы, попытались найти ту самую девочку, откликнулись 198 взрослых немок. Каждую из них ребенком спас советский солдат.

Часть первая
«Путешествие»

1. Необычная история

Необычная история приключилась со мной и моей женой Людмилой в одна тысяча девятьсот девяносто первом году в родном Санкт-Петербурге. Хотя я родился-то в Ленинграде, пусть для кого-то в Питере.

Северную столицу превозносили. Ей восхищались многие поколения живописцев, зодчих, писателей и поэтов. Жителей Ленинграда, как правило, повсеместно встречали с уважением: «А-а, ленинградец!» Восторженно: «Из Ленинграда?!» Удивлённо: «Неужели из Ленинграда?» Возможно, с грустью и даже с некоторой завистью: «Ну, если уж из самого Ленинграда!..» Словом, именно ленинградцев встречали так, будто только в Ленинграде могли жить мужественные, трудолюбивые, сердечные люди, то есть самые-самые что ни на есть настоящие, подлинные строители коммунизма! Однако (прошу заметить) куда бы «строители» не приезжали, их действительно отличали, и скромность, и вежливость, и миролюбие. Спросите, если не верите, тех, кто постарше, в особенности послевоенное поколение.

Итак!

Ленинград – Санкт-Петербург – Питер – северный, крупнейший промышленный и культурный центр России, город-герой, не какая-нибудь литературная фикция, а настоящий, живой, фронтовой – для всех и в себе – развернулся в поразительный рассказ, в поразительное событие – мировой факт, непреложный, незыблемый как Медный всадник или как пушечный выстрел в полдень на Флажной башне Нарышкина бастиона Петропавловской крепости!

2. А пока – СССР

А пока – СССР (Союз Советских Социалистических Республик) перестраивался и окончательно внутри себя перессорился, мне и моей жене Людмиле, вероятно, захотелось что-то изменить, а, лучше сказать, выстоять в недружественной среде коммунальной анархии незатихающей политической нервотрёпки. Ведь на наших глазах распалась Империя, которой не было равных. И нам, поневоле, пришлось вдыхать запахи ее разложения.

Я – актёр, Людмила – заведующая театральной труппой довольно известного и даже Академического театра. И, само собой, гастролей и прочей маяты с разъездами по нашей самой-самой-самой стране было в избытке. А мечталось, хоть иногда освободиться от расписаний и обязаловки. Автомобиля тогда у нас быть не могло. Благосостояние, сами понимаете, как у всех: «от заплаты до заплаты». Следовательно, мы, как нормальные, советские правдорубы – вечно в долгах как в шелках щемящей не развеянной грусти и тоски почему-то… неправдоподобно высокому. Велосипеды, правда, имелись, и даю слово, они никогда не пылились на антресолях.

«Быстрые ноги», именно так переводится с французского слово велосипед, без сомнения революционное средство передвижения. Но, как правило, одноместное. А лакомство, а гибкость мимолётных впечатлений? Ведь согласитесь, несправедливо и не рачительно пренебрегать тем наслаждением, тем риском, что дарит нам Роза ветров. Ибо, как предвещал оракул и древнейший наставник царей товарищ Сенека: «Желающего идти судьба ведёт, не желающего – влачит».

Вот так – из социального переутомления, всеобщей гражданской панихиды и чего-то ещё – родилась чудная идея гибрида – велика и авто, в котором, и сидения рядом, и педали вместо мотора, а всякого рода мечтания, романтика плюс поэзия, как паруса зыбкой надежды страстной и неразрывной любви!

3. Мы, кстати…

Мы, кстати, возникло не сразу. Поначалу (я) был один-одинёшенек. Людмила и сотоварищи по искусству приняли затею с веломобилем тускло, неровно, где-то даже с опаской, как дурное предчувствие, как нечто угрожающее нашему гуманному братству. Но скорей всего, они просто-напросто не поверили, что такое вообще допустимо в обществе вроде бы взрослых и адекватных людей.

Однако, на мой взгляд, друзья и приятели не смогли прочувствовать до конца в затее с веломобилем, скажем так, никакого что ли… бурлеска или шарма, ну то есть… совсем – совсем ничего … «кроме дури». Некоторые из них шершаво, по-стариковски вертляво шутили, иные иронизировали, иные демонстративно и глубокомысленно перемигивались, пожимая плечами, словом, все они… усомнились. Но зато я понял, что заблуждался в себе, и бесповоротно решил, что пришло время подвижного – парадоксального поступка. Я вышел из игры, сбежал из актерской профессии!

А что, заманчиво хлопнуть дверью, ломая пушистые ветки актёрского самолюбия. В театре я, как все, крепостной – без малого двадцать лет, и постоянно – спектакли, репетиции, и не то, что бы времени, воздуху, воздуху-с не хватало на пустяки. А мой пустяк – мой конёк-горбунок, моя таратайка, божия коровка, прихоть, вымысел, бред, химера, мои «быстрые ноги» в моем воображении, словно роковая любовь, решительно не имела заднего хода. И где-то уже напропалую, вовсю молотились его пустяковые, смешные педальки, сокрушая душевные переживания жены и всех маловеров притом, что я пока решительно не понимал, и даже не представлял с чего начать строительство своего детища.

Завиральные мысли, вздорная забава ни при каких обстоятельствах не хочет и не может быть полуправдой. А значит, я должен, направить, наполнить свою пока полуправду, всамделишным то бишь личностным – сугубо своим индивидуальным содержанием.

Многие предрекали провал. Порой, мне казалось, что я сам себя затравил, сознательно загнал себя в угол. Хотя, разумеется, я понимал, что неплохо бы составить первоначальный проект. Я помню рисунки, эскизы, клочки, странного вида наброски. Идея «фикс» таилась, осторожно перебирая лапками, выдвигалась на меня из сумятицы образов – мутных понятий о таинственной ходовой части, трансмиссии, миделе, развале-схождении, обгонной муфте, туклипсах, переключателях скоростей… Представьте мои походы на велосипедные толкучки, лазанье по городским и заводским свалкам, ползанье под автомобилями в густом, липком тумане петербургских трущоб. Представьте бесчисленные расспросы с пристрастием; штудирование журналов, профессиональных брошюр; возобновление школьных навыков чертёжника, токаря, слесаря, фрезеровщика… И поначалу (не стану лукавить) всё прямо-таки валилось из рук и куда-то стремилось – совсем не туда. Но! Отступать, было поздно. Да и не хотелось сдавать свою сумасбродную идею в архив памяти, предавая себя на позор. Нет-нет, не поддался я на голос своего малодушного хлюпика – выстоял до конца, и горжусь этим поныне!

4. Изобреталось и мастерилось

Изобреталось и мастерилось всё или почти всё, как говорят, на коленях. Новые велосипедные части – купить в то время было проблемой. Мастерской временно стала кухня и широченный, в духе старых петербургских квартир, подоконник, на котором свободно разместился небольшой, однако, универсальный металлообрабатывающий станок, приобретенный по случаю. Раму веломобиля «варили» по великому блату в недрах Мариинки, тогда еще всемирно известного театра оперы и балета им. С. М. Кирова. И вскоре фантазия приобрела реальные очертания. До мечты можно было дотронуться, погладить, и даже толкнуть. Уверенность и совершенство в ремесленных навыках завоёвывались поэтапно. В определённый момент я вдруг почувствовал в себе новые, неведомые для меня ощущения, что-то вроде призвания инженера-конструктора, и даже, если угодно, талант демиурга. Я как бы окуклился, жил в каком-то причудливом, совершенно для меня ином пространственно-временном континууме, в котором про меня будто забыли.

Нет, конечно, меня навещали, мне улыбались, подбадривали – иногда, но я по-прежнему ощущал своё одиночество. Упрямство моё матерело. Воображение высвобождалось. Мысль о путешествии на собственном веломобиле расширилась и взметнулась на такую орбиту вдохновения, что спорить со мной стало небезопасно! И вместе с тем, я отчетливо понимал, что со мной происходило – нечто радикальное. Неожиданный вывих сознания и реализация новых способностей, помогли мне абстрагироваться, обезопасить себя, в известном смысле, отвлечься от мутной, постсоветской, во многом бандитской действительности.

Уместно будет сказать, что я всё-таки не могу как следует любить Петербург в девяностые годы. Тогда почти мгновенно, причем повсюду явился душок пресловутой «похабной квартирки» – кафешантан Вяземской лавры. Страшный, гнуснейший просочился кабак! С переименованием города или нет, но сходу в городе пробудилась тёмная, подвальная, крысиная его сущность – миазмы дореволюционных, а теперь уже новых реалий. Ленинград переродился. Город насытился и провонял смрадом нескончаемых бандитских разборок. Новый Петербург стал неряшливым, оплеванным и кровавым вдвойне. Ужасы, кошмары источали улицы Ленинграда в девяносто втором. Апокалипсические картины сумбура неофициального, неоткрыточного Петербурга, его пришибленность, нерадение, необратимость – царили повсюду Запомнились не убранные или наскоро отремонтированные, захламлённые дворы, аммиачные парадные, жуть подвальных лабиринтов, беспризорные дети, бесчисленные наркоманы, бомжи явились, словно из потустороннего, мрачного мира… А театр – мой театр, которому я служил верой и правдой, из труженика превратился в химеру! Весь этот – новомодный, нескончаемый, разноцветный гламур, «наезды на классиков»… Анафеме был предан именно русский классический репертуар! И это не фантазия, не аллегория. Кто-то скажет: «К чему сгущать краски? Ведь можно выражать чувства нейтральным, кастрированным, диетическим образом». Можно – конечно. Однако я вырос, моя душа вскормлена бесчисленными испарениями, этой правдой без дна. И видимо неспроста меня телепортировали неведомой властью туда, где во мне уже обитали мои новые чувства и мечты о какой-то своей, личной свободе передвижения. А стремление к безопасности, как известно, потребность психологическая, может быть, психиатрическая…

Короче: веломобиль, мечты о странствии, стали для меня выходом в иное, в своём роде, летаргическое состояние между смертью и жизнью, в котором я не сразу, но постепенно освоился.

О, как по-новому загомонил во мне мой «смешной человек», мой блаженный дурак!

– «Вот она, вот голубица, севшая ветру на длань», – кричал я беззвучно в себя!

Однако никто мне не верил, особо не понимал, и все же я упорно трудился, «крутил свою гайку», ждал, терпел несуразности всякого рода, и, конечно, стопудово был прав!

5. И – приблизительно через год

И – приблизительно через год великанского терпения и труда, в наш растревоженный семейный мирок с хрустом цепных передач и скрипа новых покрышек на самодельных колесах, вкатился банальнейший из вопросов:

– Ехать – куда?

Понятно, что двигаться можно в любом направлении: хоть в Царское село, хоть в Белоостров, хоть на Камчатку, Саяны… едино – лишь бы подальше от коммунального быта, городского угара и копоти.

– Авантюризм! – с усмешкой, методически провозглашала Людмила.

– Прекрасно! – вторил я ей. – Будет что вспомнить на старости лет! Будет что рассказать внукам, когда придёт черёд их странствий!

– Каких странствий, безумный?! – не сдавалась жена. – Нормальные люди, кому надо – прекрасно доберутся куда угодно на поезде, и на, на, на…

Много, ох, много разрабатывалось маршрутов, один хуже другого! Но и стихийного в нашей любопытнейшей жизни немало. Людмила однажды вернулась домой с лицом смешанным и потому фантастическим. Казалось, её лицевые мышцы парализовало. Ей с трудом давалось воспроизведение каждого звука.

– Ты знаешь, – наконец сказала она, – возле Гостинки я встретила иностранную студентку, и – представь, её обокрали!

Я неуклюже пытался хохмить, но, скорей всего от зажима и страха, тем самым ещё больше смутил себя и свою половину.

– Не знаю, как это случилось, но бедняжка без ничего!

– Догола раздели студентку?

– Смейся… Деньги, документы пропали! Девочка в отчаянном положении. Ты бы видел, как она мучилась. Я полагаю, что с ней такое впервые. Игорь, представь, – распалялась всё больше Людмила, – прикатил человек из такой дали, и не куда-нибудь, а в Санкт-Петербург! Разумеется, Карола надеялась на что-то доброе, интеллектуальное, наконец. А тут… Словом, я поделилась Я отдала студентке все деньги – все, что у меня были с собой. Карола приняла помощь в обмен на наш адрес и телефон. Вот, – завершила Людмила, положив передо мной скомканный обрывок от шоколадной обертки.

Карола, кстати сказать, с отменным знанием русского языка, довольно высокая, коротко остриженная, темноволосая девушка в джинсовом костюме, действительно, очень скоро нашлась. Она позвонила в дверь нашей тёмной, однако просторной квартиры, что в центре города на Гороховой улице, и чуть ни с порога воскликнула, когда увидела «нашу марку».

– Ого! Товарищи, да вы просто обязаны поехать на таком чуде в Германию!

– Куда?! – спросили мы, не сговариваясь, в два горла.

– В Германию. В город велосипедов – Эрланген, – завершила студентка.

– Эр-лан-ген… Эр-ланген…

Название города для нас прозвучало впервые как выстрел, как революция, как нечто таинственное с бермудским акцентом! Я бредил, я стенал, ползая по старой, затёртой до дыр школьной географической карте…

– Эрланген находиться в центре Германии. Эрланген – город велосипедов, где ежегодно проводятся фестивали веломобилей! Людочка, как тебе такой поворот, а?

– Ага! Садись – поехали!

– Людмила…

– Игорёчек, милый, родной, – закрывая мне рот ладонью жена, – не вдохновляйся. Прекрасно знаешь, что твой, мягко говоря, ве-ло-мо-биль не достроен. И совсем не испытан. Неужели тебе хочется рисковать жизнью?

– Да!

– Короче: на металлоломе мы… я – никуда не поеду! – прозвучало как приговор.

Но уже через месяц наша знакомая почтальонка с бескровным от удивления лицом, внесла в нашу квартиру заграничный конверт! А в нём (туды-т твою растуды) мы нашли ОФИЦИАЛЬНОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ!

6. Теперь на минуточку…

Теперь на минуточку представим, что в недавнем социалистическом прошлом, два – обаятельнейших, целеустремлённейшых, далеко не старых существа – ни разу не покидали пределов своей пролетарской отчизны! Страны бывшего Советского Союза не в счёт, по понятным причинам. Однако сегодня, когда Турция или то же Египет превратились, чуть ли не в туристическую Мекку обновленной, демократической России, в восторженных восклицаниях: «Ура, нас пригласили на загнивающий запад!» – вы не найдёте для себя ничего напряжённого. Напоминаю: сегодня. Да? Но – не тогда.

А тут – Германия. Да подумаешь, какой-то Эрланген! Но «тогда» – в дерзком девяносто втором…

Эх!

Если коротко рассказать, что означали «тогда» гастроли любого театрального коллектива в Европу, то вы бы знали, что в монтировщиках сцены, реквизиторах, костюмерах, подчас, значился чуть ли не весь состав местного Управления культуры. Бывали отдельные случаи, когда даже режиссёра спектакля, в виду его политической или какой-нибудь другой неблагонадёжности, на гастроли вовсе не брали. Но зато всегда находились многочисленные, милейшие родственники управленцев, еже с ними любовники, любовницы, да и просто «чай заседатели» обкомов, горкомов, профсоюзных, министерских калибров, которым всегда находилось место в массовых сценах, если таковые имелись. Так что до развала Союза, мы были вынуждены сидеть взаперти, словно на вселенской гауптвахте!

А дальше началось, как сказал известный историк, «собирание факторов!» Денег особых не было, не говоря уже об иностранной валюте. И я скрупулёзно, как мог, честно пытался найти вспоможение. Я планомерно обходил одно за другим банковские учреждения, где меня неизменно встречали парни в малиновых пиджаках. На территорию модного «тогда» евроремонта, меня, как дворнягу с улицы, не пускали. Мне приходилось с порога излагать свою затею о предстоящем путешествии в Германии на веломобиле. Я показывал фотографии почти готового агрегата, описывал принцип его действия, вдохновенно раскладывал перед охранниками (жуть, как вспомню!) карту предполагаемого маршрута. Я демонстрировал им, придуманную мной печку из жести, на которой мы с женой собирались готовить себе еду. Однако дело дальше пустых разговоров не шло, и меня вежливо, а, порой, не очень – посылали за ворота.

Но я до того расхрабрился, что однажды прямо-таки ввалился в посольство Финляндии! Но, очевидно, и там я молниеносно перешёл границы дозволенного. К примеру, я пытался рассказать финским друзьям о съёмном колесе веломобиля, на котором «без проблем» я мог бы из любой колобашки вытачивать круглые рамочки для фотографий или художественной вышивки. К тому же, без электричества, без капли бензина. Такое, знаете, шоу на городских площадях для развлечения туристов. Но! Мне всё-таки разъяснили, что, ни в Финляндии, ни в Швеции, ни в Норвегии, ни в Дании – с рамочками для фотографий дефицита нет. Следовательно, ни в какие организации, связанные с экологией и дружбой народов с городами-побратимами, посольство Финляндии обращаться не станет.

Я не сдавался. Я воевал. Я отправлял множество увещевательных писем различным благотворителям, в редакции своих любимых «тогда» московских журналов: «Моделист-конструктор», «Наука и жизнь»; особняком в General Motors Corporation, причем на английском языке, взяв в союзники, текст битловского шлягера «The fool on the hill»¹

 
Он день за днем на склоне холма
Сидит и смотрит вокруг с улыбкой глупой весьма.
И никто его знать не хочет – всем понятно, что он дурак…
 

Писем было множество. Отклик один: формальный, однако учтивый отказ из Америки.

– Людмила, – стенал я, – что делать? Смириться? А как быть с приглашением? Да ведь обидно! Честное слово, бездарно, если профукаем ситуацию, не сумеем воспользоваться. Ведь сколько положено усилий, сколько труда! И напрасно?

– Я полагаю, – на редкость спокойно прервала поток моих словопрений Людмила, – я полагаю, – повторила она, – что нам пора покупать билеты на паром «Анна Каренина».

– Что? – удивился я. – Билеты? На паром «Анна Каренина»?!

– Да, дорогой, ты не ослышался, милый. Пришло время и нам подняться на борт фешенебельного, огромного, белоснежного как Арктика, парома «Анна Каренина». В Китае – стена. В Иерусалиме – стена. В Берлине слава Богу уже растащили. Стены надо ломать – пора выходить в люди!

В итоге: квартиру на все лето мы сдали в аренду. На руки получили девятьсот баксов, и поверьте, «тогда» это был единственно возможный вариант наступления!