Buch lesen: «Будущее в подарок»
Раздумья над подарком
«Я получил будущее в подарок»
Игорь Харичев
Получив такой подарок, герой романа изображает «нечто, наполовину весёлое, наполовину усталое, на лице», оставляя мне, читателю, возможность сложить из этих половинок нечто целостное.
Тогда мой первый вопрос: на какое расстояние во времени стоит отнести это будущее, чтобы оно оказалось наиболее интересно?
Ближайшее (очередной срок властных полномочий очередного президента?) – не очень: это мы и сами видим, это для нас, как принято теперь говорить, «прозрачно».
На срок, складно отдалённый (скажем, на век) – тоже не очень: через сто лет нас, нынешних, уж не будет, чего гадать.
Полвека – подойдёт?
В самый раз! Через 50 лет нынешний действующий молодой герой ещё имеет шанс увидеть то будущее, которое через нынешнюю «прозрачность» не углядишь.
Надо только найти ход и переселить героя на 50 лет вперёд.
Ну, это вопрос техники. Скажем, в 2011 году он ранен в ходе очередной антитеррористической операции, но не убит, – он впадает в кому, в коей находится ровно 50 лет, а потом, усилиями изощрившихся за эти годы медиков возвращается к жизни… да не стариком, одряхлевшим за эти годы, а молодым, каким был… Он же не жил полвека и не старел, он лежал в коме.
А теперь ожил и смотрит, какая вокруг жизнь.
Литературная техника в этой ситуации уверенно опирается на технику медицинскую. Чтобы установить кровать в желаемое положение, не надо ни самому её двигать, ни звать санитаров, ни даже искать кнопки, чтобы нажать. Достаточно «подумать», и кровать, снабжённая чуткой электроникой и настроенная на мысли больного, всё уловит и спокойно исполнит: уменьшит или увеличит наклон, а то и постель сменит.
Не без сожаления я отрываюсь на время от этой детализации грядущего быта и обращаюсь к общей картине мироздания в романе, названном «Будущее в подарок». Не потому даже, что за плечами Игоря Харичева полдюжины книг, озаглавленных не менее завлекательно («Кремлёвские призраки», «Кремлёвская секретарша» и т. д.) и сотни публикаций в боевой печати. А потому, что за его плечами – годы активнейшей политической деятельности на арене борьбы против советского образа жизни за чаемую демократию.
Как видит наше будущее (2060-е годы) человек, самые крутые 1990-е годы проработавший в Администрации Ельцина, конкретно – политтехнологом на выборах пяти составов Государственной Думы и соответствующего числа «субъектов Федерации» (бывшие обкомы партии), – вот это действительно интересно!
Хотя от думающей кровати и от других достижений нынешней цивилизационной техники (и быта, окружающего людей ежесекундно) я, конечно, совсем отвлечься не смогу. По причине естественного любопытства.
Если естественное любопытство не спугнуть правилами приличия, – я от кровати последую за героем в туалет: нет, там не золото, как мечталось нашему главному революционеру, там – убранство покруче: «унитаз, раковина, стены – всюду серебристый металл, весьма приятный на ощупь, не холодящий пальцев при касании».
Затем я оценю ванну, где кран сам выполнит все мыслимые указания.
«– Уже научились управлять климатом?» — понимающе спрошу я вместе с героем.
«– Да, – будет ответ. – Экстремальную ситуацию не допускают».
А если экстремальная ситуация возникнет не в глобальности, а в повседневности, – если, скажем, кто-то неизвестный полезет в дверь палаты?
А его встретит «железка».
«Эта железка одета в арамид, стрелять в неё бесполезно, а хватка у неё мертвая – схватит за руку, не вырвешься. К тому же, она делает видеозапись происходящего».
А если злоумышленник вооружён?
А вот и тебе пистолет. Программирован на владельца. То есть на тебя. Только на твой голос он будет реагировать, и ни на какой другой. Только в твоей руке он будет стрелять, и ни в какой другой.
А без кровопролития – никак?
Отчего же? Лишней крови теперь избегают. Попробуй мясо…
Герой взял в рот кусок жареной свинины.
«– Восхитительно! Никогда не был чревоугодником. Но испытываю истинное наслаждение. Не зря наши далекие предки любили мясо.
– Это искусственное мясо, – осторожно заметила Линда.
Питер опешил.
– Синтетическое?! Какой-то заменитель?
– Нет, оно настоящее. Но для его производства не надо выращивать животных, а потом убивать их. Сейчас выращивают непосредственно мясо.
Питер напряг память.
– Знаете, про такую возможность говорили в начале века… Тогда это воспринималось как смелая фантастика. Рад, что получилось. Лучше никого не убивать. И при этом вкусно кушать».
Сервировка стола включает предмет, поименованный так, чтобы мы оценили пролетевшие полвека:
«Старинный электрический чайник».
Но вернёмся в 2060-е. Жильё? Старинный принцип строить вверх, громоздя этаж на этаж, отменён. Куда безопаснее вкапывать жильё вглубь.
А как же виды из окон?
А в окнах – видеопанели. На них можно вывести любое изображение. Хочешь – лес. Хочешь – море с пляжем. Хочешь – «заснеженные вершины, упирающиеся в задумчивое синее небо». А хочешь – любой город Земли.
«В сущности, какая разница, что за окном – телевизор, показывающий далекую реальность, или настоящая панорама».
Впрочем, между городами Земли, предъявляемыми в видеопанораме, и этими же городами в реальности, разница всё-таки есть. Ибо есть возможность когда хочешь поехать куда хочешь.
«По пути в Москву они заскочили в Брюссель».
Нормально!
Теперь самое время обратиться к средствам передвижения. Поезда оставлю без внимания, там всё понятно: вагоны и кресла удобны, скорости стремительны, с билетами управятся роботы.
Куда интереснее автомобили.
Никакого руля. Садишься, произносишь адрес. Автомобиль трогается. Без водителя. Аварии исключены. Они в принципе в принципе невозможны: компьютеры не нарушают правил дорожного движения, не отвлекаются, не допускают столкновений и наездов на пешеходов.
(Не удержусь от соблазна прокомментировать мысли, возникающие у героя в этой ситуации. – И никто не гоняет по встречной полосе? – удивляется он. – И никто не ездит по тротуарам? А тротуары – такие идеально чистые… – Вот так же Игорь Харичев, детство, юность и первая молодость которого прошли в Риге, – вспоминает вежливость прохожих на тамошних улицах, явно выдавая тем самым своё отношение к московскому неистребимому уличному хамству.)
Так едем! На окнах работают дворники, смывают капли с ветрового стекла. Зачем?! Ведь машина идёт сама, без водителя! А для удовольствия пассажиров. И никакого чада от выхлопов. Не на бензине ездят – на водороде. И полагаются на умелость роботов…
Нет. Каюсь в технической безмозглости. Компьютер, управляющий автомобилем – не робот. А робот ждёт нашего героя в квартире – он прикреплён к жильцу ради избавления того от готовки, стирки, уборки и прочих тягот быта. Робот этот, если хозяин забудет дать указания, сам свяжется с поставщиками продуктов, всё закажет и всё сготовит – вкусы хозяина введены в его программу. И с ребёнком такой робот посидит, и в прятки с ним сыграет, и спать уложит, и уснёт в обнимку.
От живого человека такой робот уже и внешне не отличается.
А вот тут и зарыта собака. Такой неотличимый от человека робот может быть запрограммирован на преступление.
Ограбить банк. Устроить авиакатастрофу. Да просто выследить и угробить того, кого приговорят преступники.
Ответ общества на эту опасность: роботы, похожие на людей, запрещены законом.
Вот и добираемся мы до решающего сюжетного узла романа. Преступник, полвека назад покалечивший главного героя, сумел тогда скрыться. Он затаился. И продолжает свои преступления. Производит-таки роботов, неотличимых от людей, и пускает в дело. А главный герой его выслеживает и ловит, замыкая таким образом роман неизбежным в новой беллетристике детективным финалом.
Ещё одна сюжетная неизбежность – эротическая.
Имя – Линда. Психотерапевт. Прикомандирована к герою медиками следить за его состоянием на период реабилитации после комы. Обязанности свои выполняет неукоснительно.
Законы жанра диктуют герою следующее размышление:
«– А что, если она хочет заняться со мной сексом? Признаться, не отказался бы от этого. Красивая женщина с хорошей фигурой. В конце концов, оба – одинокие люди. Почему бы им не завести роман…»
Я жду следующего сигнала.
«Надо сделать всё, чтобы она осталась на ночь».
Господи, ну когда же!
…«Шагнул к ней, обнял. Она ответила страстным поцелуем. И тогда произошло то, что уже не могло не произойти.
– Я так хотел этого… – прошептал он.
– Я – тоже, – прозвучало в ответ».
Больше я к этим жанровым неизбежностям не возвращаюсь. И начинаю комментировать главный, самый интересный для меня уровень повествования в книге Харичева: политическое устройство мира в 2060-е годы.
Жизнью человечества управляет единое мировое правительство. Текущие вопросы решаются голосованием: эксперты оглашают доводы «за» и «против», голоса подаются на «мультивизоры», техника исключает подлоги, решение объявляется тотчас.
На Луне работает колония: горняки в скафандрах, луноходы в руднике – идёт добыча лунного грунта, необходимого для термоядерной энергетики землян. На Земле полный порядок: земляне единодушны в своей приверженности установившемуся общему для них всех образу жизни.
Куда делись террористы, терзавшие землян в начале Двадцать первого века? – задаю я очередной каверзный вопрос.
Исчезли. Отступил исламский экстремизм! «Хотя времени для этого потребовалось много». Но полувека хватило.
Исчезли с карты человечества старые державы-монстры. На их месте учредились мирные, культурные, хорошо управляемые зоны.
И на месте России, которая исчезла – такие самоуправляющиеся зоны… Впрочем, «красочная карта» новой Европы настолько детальна в романе Харичева, что лучше дать цитату:
«Центральная часть России сохранила северные и западные границы. На северо-западе она граничила с единой территорией, называемой Скандинавия, вобравшей в себя Финляндию, Швецию и Норвегию. Там, где прежде располагались Эстония, Латвия, Литва и Калининградская область, лежала теперь территория Балтия. Дальше располагалась Польша. Белоруссия входила теперь в состав России, граница которой на юге соприкасалась не только с Украиной, но и Северным Кавказом, вобравшим в себя Краснодарский край, Ставрополье и все национальные республики, входившие прежде в Россию. А вот на востоке граница нынешней России определялась некоторым образованием, названным Урал, и лишь за Уралом начиналась Сибирь… Прежняя страна распалась на пять частей: собственно Россия, Северный Кавказ, Урал, Сибирь и Дальний Восток. При этом Дальний Восток теперь под китайцами. Такая вот картина».
Прежде, чем моё российское самосознание успевает отреагировать на эту расчленёнку, – разворачивается обзор аналогичного устройства на других краях континента.
«Карта Европы. На месте Англии и Ирландии располагалась одна самоуправляемая территория под названием «Британия и Ирландия». Остались Германия, Франция, Испания с Португалией, Италия. На месте Бельгии, Нидерландов и Люксембурга появилась территория Бенилюкс. Дания вошла в Скандинавию, а Чехия, Словакия, Австрия, Швейцария, Венгрия образовали Центральную Европу. Вновь появилась Югославия. Сохранилась Греция. В состав Румынии вошла Молдавия…»
Последнее совсем уж неудивительно. Удивительно другое Единственная держава, сохранившая в новом мироустройстве прежние границы, – это США.
– Так это модель будущего человечества? – примериваюсь я к общеизвестной либеральной программе.
– С поправкой! – останавливает моё ехидство Харичев. – Это верно, что общество энергичного потребления – мечта человечества, наглядно осуществившаяся в США. Но обнаружилось, что земных ресурсов на такой потребительский безудерж надолго не хватит, и поэтому человечество приняло концепцию разумной достаточности, в пределах которой можно потребительствовать, сколько влезет, но не больше!
– То есть это всё-таки путь? – уже почти соглашаюсь я, – и тут картина накреняется с совсем другого боку: дело в том, что образцовую Америку (северную) подстерегает национальный дисбаланс. Выходцы с Юга, из Латинской Америки уже составляют в Соединённых Штатах большинство, выходцы из Азии, с Востока – на втором месте, а белое население отступает…
Пока я соображаю, радоваться ли мне урону нашего соперника в мировом противостоянии XX века, – аналогичный дисбаланс настигает и мою сторону: в веке XXI русские тоже отступают – на евразийском пространстве; Дальний Восток уже говорит по-китайски, Сибирь – ещё по-русски, но ареал русской культуры неостановимо сдвигается на запад. Традиционные европейские языки отступают под давлением Юга и Востока… и русский, заполняя щели, расширяет поле своего воздействия.
«Разве это не важнее целостности территории?» – ставит мне вопрос автор романа, и, честно, я не готов к решительному ответу.
Меж тем, атака на моё русское самосознание разворачивается уже на почве отечественной истории. Русские сами виноваты в крахе великого государства: начиная с Иоанна Грозного, они делали ставку не на качество жизни населения, а на удержание пространства; Пётр Великий продолжил этот пространственный самогипноз; Иосиф Сталин довёл его до последнего предела. Россия не удержала захваченного ею пространства, и хорошо, что это стало, наконец, ясно…
Значит, русский образ жизни и мысли обречён на растворение в нынешнем законопослушном мироустройстве?
Тут Игорь Харичев не то, что делает уступку, но отдает должное упрямству русской души: есть люди, которые всё ещё сопротивляются этому устройству, они не признают над собой никакого всемирного правительства с его чипами, позволяющими следить за человеком, где бы он – в пределах Вселенной – ни спрятался.
В пределах Вселенной гуманная всемирная власть оставляет таким русским упрямцам клочок земли в Подмосковье, где они могут жить по-своему, без тотального контроля. Называется этот район – по новой терминологии – депрессивным; пространство его свободно от чипов, жители – от всемирных голосований, идеалы – от комфортности, позволяющей жить, не напрягаясь, как живёт в наступившем будущем весь мир… за исключением вот этого уголка депрессивной русскости…
– Но, видать, и этот уголок обречён, как обречена оказалась Держава, тысячу лет державшаяся за своё (или за чужое?) пространство?
«Что всё-таки главное? Территория? Вера? Язык?» – выстраивает Харичев финальный баланс ценностей, обнаруживая явные признаки объективности, – но тут же демонстрирует и субъективную верность своей либеральной линии: посетив Москву после полувекового отсутствия, его герой не обнаруживает на прежнем месте Мавзолея, и это его «радует».
Меня такой вариант не радует, но это, как сказал как-то Вадим Кожинов, связано с особенностями моего воспитания.
Отвлекусь от воспитания и задам вопрос, воспользовавшись формулировкой самого Игоря Харичева:
«Что до страны, то она умерла. Но стоит ли об этом жалеть, если жизнь людей обустроена? Что важнее: жизнь людей или жизнь страны?»
Вот и посмотрим на «жизнь людей» – на то, как и чем живёт человек (в данном случае наш русский человек), обращённый наконец во всемирную веру, то есть поверивший в комфортную безопасность и разумную достаточность потребления.
Есть в этой неведомой жизни что-то узнаваемое. Герои романа «Будущее в подарок» всё время интересуются, когда им «принесут выпить». Пьют не что попало, а виски. Или изысканные вина, производимые в Чили или в Аргентине (к 2060 году в Европе виноградников не осталось). Выпив, непременно оценивают «тонкий изысканный вкус», «чутко наслаждаются букетом», а ополоснув горло «густой жидкостью с достойным зрелым вкусовым букетом», – воздают должное закуске, в которой особо ценится «сдержанный, но тонкий вкус Пармезана».
Оставаясь наедине с меню, герои «изучают кухни разных народов, традиции и предпочтения» и перечисляют все возможные сорта чая, «от чёрного индийского до зелёного, жасминного и красного, имбирного». Когда же трапеза доходит до основных блюд, я их не перечисляю из экономии места, а думаю о том, как сказалась на характере нашего человека тысячелетняя проголодь с периодическими голодухами, да и прихоти климата с его неурожаями, – кто ж упрекнёт жителя такого ненадежного пространства в том, что он никак не наестся?
Но, кроме пропитания, – чем живёт в будущем человек, добравшийся, наконец, до несбыточного прежде комфорта?
Развлекается. Расслабляется. Отдыхает в свободное время.
В свободное – от чего? От работы?
Но работа, от тяжести и грубости которой впору человеку сбежать, – переложена на роботов. Чем сам-то человек занимается?
Он занят теперь «в сфере услуг». То есть обеспечивает других занятых (тем же), когда те «просят выпить». (Лунная колония – исключение, на фоне которого особенно хорошо видно общее благоденствие).
«Что такое “Чернобыль”» – никто уже не помнит.
Чем занять людей, «чтобы у них хоть что-то было в головах», кроме бесконечных телесериалов и нескончаемого голливудского мордобоя?
Задаю в этой связи традиционно-русский вопрос: а что в 2060-м году люди читают?
Книги очень дороги, и читают их только богатые оригиналы. Русскую классику ценят больше за рубежом: с удивлением открывают Достоевского, обнаруживая там немало интересного. Основная же масса обходится без книг. Потребляют интернетное.
«Жизнь как сплошное развлечение – идеал и цель многих», – честно завершает Игорь Харичев очерк жизни русского человека, дошедшего наконец до потребительской нормы.
И тут я задаю самый последний и самый дикий вопрос: а сохраняется ли у этих счастливцев хоть капля безумия?
Безумие – приберегаемая природой на всякий случай готовность к непредвиденным условиям и действиям, – та сумасшедшинка, которая в принципе есть у всех людей, у всех народов, во всех социальных слоях, – но в русской традиции окружена загадочным флёром и носит яркое, летящее, всеобъясняющее имя: «Дурь».
Я прочёл роман Харичева и утверждаю, что нет у автора не только ясного суждения на этот предмет, но нет и подозрения, будто нечто подобное может наличествовать в психологии людей грядущих 2060-х годов.
Так на что же опирается он в своей футурологии?
На интеллект!
На чей? На интеллект большинства, между развлечениями голосующего с помощью роботов?
«Диктатуру большинства надо сменить диктатурой интеллекта», – сформулировано под занавес.
Господи! Да не великие ли интеллектуалы (Маркс, Энгельс и их умнейшие соратники и ученики) стояли у истоков самой крутой диктатуры в новой человеческой истории и даже пустили по Европе признак коммунизма?
А нацизм гитлеровский – обошёлся ли без умников, доказывавших полезность выведения высшей расы для развития человечества? Не буду записывать в такие умники людей вроде Розенберга, – но если бы фашистский ужас не заставил человечество прихлопнуть этот эксперимент, – нашлись бы философы – подвели бы базу! Без «Заратустры» бы не обошлось, хотя, к счастью для Ницше, его завербовать не успели – сошёл с ума вовремя.
К чему только не оказывается причастен интеллект в безумной человеческой истории! На чьей только стороне не находят ему место! Как только не ухитряется он сохранять присутствие духа и приличное выражение лица!
Получив в подарок будущее, герой романа Харичева, как мы помним, «изобразил нечто наполовину веселое, наполовину усталое на лице».
Это «нечто» не вызвало у меня вопросов, а вот что оно «на лице» – показалось синтаксически странным.
И тут же обнаружилось нечто близкое:
«Линда состроила нечто неопределенное на лице».
А вдруг это не небрежность синтаксиса? Вдруг это лейтмотив?
Жду сигнала.
Вот он:
«Вежливое выражение устроилось на ее округлом лице».
И еще:
«Детское выражение выкатилось на его лицо».
И еще:
«Линда состроила удивленное выражение».
И даже так:
«Злоба гуляет по ее лицу».
Так это не оплошности стиля! Выражение лица у человека будущего – это продуманная система адаптации в мире, где царит всеобщий обязательный порядок поведения. Его нельзя нарушить, но можно вытерпеть, спрятав «нечто» за выражением «на лице».
Согласен. Будущее неотвратимо. Его не избежать. Его надо вытерпеть.
Но для этого над будущим надо думать. Непрерывно, трезво и по возможности бесстрашно.
Чему и даёт пример Игорь Харичев.
Лев АННИНСКИЙ
Глава 1
– Где я? – тихо спросил Питер.
– В больнице, – спокойно ответил один из тех, кто стоял рядом. Как и другие, в белом халате, в белой шапочке. Но чувствовалось, что он здесь главный.
– Что случилось?
– На вас было совершено покушение. Не помните?
Да, он помнил. Он шел по старой Риге, возвращался в свою гостиницу. Было за полночь.
Он засиделся в конторе. Удалось раскопать интересные сведения. И вдруг рядом затормозила машина. Потом – вспышки из открытого окна передней дверцы.
– Помню, – медленно проговорил Питер.
– Как вы себя чувствуете?
– Нормально.
Питер осмотрелся. Помещение было каким-то странным, незнакомым – громадные прямоугольные окна от самого пола, высокие потолки, стены из тускло поблескивающего металла. Помещение не походило на больницу. Скорее, лаборатория. Что за место?
– Где я нахожусь? – повторил он.
– В больнице.
Питер еще раз окинул взглядом подступающее к нему пространство.
– Какой сейчас год?
– Две тысячи шестьдесят первый. – Ясные голубые глаза говорившего смотрели серьезно, уверенно.
Что? Две тысячи шестьдесят первый?! Вот почему такое странное нутро у этой больницы.
– Но как… – он замолк.
Тот, который, похоже, и в самом деле был главным, понял.
– Вы очень долго были в коме. Чуть меньше пятидесяти лет. Двух месяцев не хватило. – Говоривший непринужденно развел руками. – Да, фактически пятьдесят лет. Благодаря последним достижениям науки удалось вернуть вас к жизни.
Пятьдесят лет. Полвека! Неужели так много? Питер верил – его не обманывают. С какой стати? И все-таки не умещалось в голове: такой огромный срок. Пятьдесят лет! Тут он грустно усмехнулся, глянул на человека, говорившего с ним.
– Одного не понимаю – как решились поддерживать мое существование целых полвека?
Вопрос не вызвал затруднений у собеседника:
– Вы – сотрудник Интерпола. Пострадали при выполнении задания. Прежде за вас платила межгосударственная структура. А последние двадцать лет – ВБР.
– Что это – ВБР?
– Всемирное бюро расследований. Возникло на базе Интерпола.
Питер помолчал, осмысливая и вдруг озабоченность отразилась на его лице.
– У меня была жена. – Он сам удивился, как глухо прозвучал голос. – И дочь.
– Мы уже выяснили. Ваша жена умерла в две тысячи двадцать третьем году. Сожалею. Что касается дочери, мы не смогли проследить ее судьбу. Ей было двадцать, когда умерла ваша жена. Знаем только, что она училась в Сорбонне, и более ничего.
Эти слова придавили его. Никого из дорогих ему людей не осталось?
– Отчего умерла Мария?
Тот, кто вел с ним разговор, на секунду отвел глаза.
– Затрудняюсь сказать. – Он выглядел сконфуженным.
– Вы не знаете? – усомнился Питер.
– Нет.
Похоже, и вправду не знал.
– А мои родители, конечно, умерли?
– Да. Это случилось вскоре после покушения на вас. Они были уже пожилыми людьми.
Пожалуй, так. Но Мария… Что случилось с ней? Питер вновь глянул на говорившего.
– Простите, кто вы?
– Я — член правительства. Министр информации. Отвечаю за информационное обеспечение граждан Земли. Меня зовут Курт Зайдель.
Питер зачем-то еще раз огляделся по сторонам.
– Я в Германии?
– Нет. Во Франции. В Париже. – Министр смотрел на Питера весьма доброжелательно.
– Но… почему мы говорим по-русски?
– Вы по-русски спросили: «Где я?» – и тем задали язык разговора. – Чистенькая улыбка не сходила с его лица. – Вас должны снять для выпуска новостей. То, что удалось вывести вас из комы, очень важно. Жители Земли должны узнать, что герой, жертвовавший собой ради всеобщего блага, вернулся к жизни и чувствует себя хорошо.
Питер попытался приподняться на кровати.
– Я встану.
– Нет-нет, не надо, – всполошился Зайдель.
– Я чувствую себя хорошо, – попытался он убедить министра.
– Не надо. Лучше, чтобы вы лежали. В крайнем случае, полулежали. Пусть кровать изменит положение. Прикажите ей. Она слушается лежащего.
Питер посмотрел вниз, на кровать – неужто с ней можно разговаривать?
– Хочу полулежать, – осторожно выговорил он.
В тот же миг верхняя часть кровати плавно приподнялась. Теперь ему удобнее было смотреть на стоявших перед ним людей.
– Не забывайте улыбаться, – продолжил министр.
– Это послужит подтверждением вашего хорошего самочувствия. Между прочим, благодаря мультивидению существует реальная возможность отыскать вашу дочь. Если она жива, – а я надеюсь, что это так, – она увидит вас.
– А вдруг ее не будет около телевизора в этот момент?
В лице министра появилось нечто покровительственное.
– Жители Земли обязаны смотреть специальные выпуски по мультивизору. Это относится и к Лунной колонии.
– Там есть колония? – вежливо удивился Питер.
– Да. Уже двадцать восемь лет. – Министр повернулся к стоящим рядом людям, повелительно произнес, теперь уже по-английски. – Пригласите прессу.
Несколькими секундами позже двери открылись, в просторную палату стремительно вторглось человек двадцать мужчин и женщин, одетых весьма пестро. У некоторых в руках были небольшие приспособления. Питер понял – операторы.
Вся группа остановилась перед кроватью. А министр оказался рядом с Питером.
– Господа! – Министр поднял руку, требуя тишины.
– Господа, рад представить вам героя, пришедшего в себя после пятидесяти лет пребывания на грани смерти. Питер Морефф, господа, человек, рисковавший своей жизнью ради всеобщего блага. Прекрасно, что наша медицина смогла вырвать его из лап смерти. Господа, вы можете задать господину Мореффу вопросы.
Молодая красивая брюнетка с вытянутым, холеным и явно стервозным лицом, обратилась к нему:
– Как вы себя чувствуете, господин Морефф? – Голос у нее был низкий, хорошо поставленный, выговор явно оксфордский.
– Прекрасно.
– Вы помните, как на вас покушались?
– Да.
– Пожалуйста, расскажите нашим зрителям.
– Я возвращался в свою гостиницу. Было за полночь – я задержался в отделении Интерпола. Улица была пустынной. И вдруг рядом затормозила машина. Черная. Кажется, «БМВ». Я успел увидеть вспышки из открытого окна передней дверцы.
– Где это произошло?
– В Риге, столице Латвии. Мы ловили там транснациональную банду преступников, которые обеспечивали доставку наркотиков из России в Западную Европу, а также торговали оружием.
Молодой бойкий парень с короткой стрижкой поднял руку, стараясь привлечь внимание.
– Господин Морефф, а тех, чью деятельность вы расследовали, поймали?
– Я этого не знаю. К сожалению.
Тут свое слово сказал министр.
– Их поймали, – уверенно заявил он. – Можете в этом не сомневаться.
Еще одна женщина, постарше той, первой, и с более пышными формами, подняла руку.
– Господин Морефф, скажите, пока вы находились в коме, вы как-то реагировали на проявления внешнего мира? Вы слышали, что происходит рядом?
– Нет, – с чистосердечной улыбкой произнес он.
– А были у вас какие-то видения? Картины потустороннего мира?
– К сожалению, нет.
– Но он существует? – Нечто лукавое светилось в ее взгляде.
– Потусторонний мир?.. Может быть. Но мне его не показали. Наверно, еще время не настало.
– Какие у вас планы на будущее?
– Хотел бы продолжить работу по специальности.
Подчеркнуто-вежливые выражения приклеились к лицам. Питер понял, что сказал опрометчивые слова – куда ему работать в спецслужбах после пятидесяти лет в коме! Пока он лихорадочно думал, что еще сказать, министр пришел ему на помощь.
– Господа, спасибо за внимание. У вас еще будет возможность встретиться с господином Мореффом. А сейчас ему необходимо восстанавливать свои силы.
Та ведущая, которая первой задавала вопросы, вежливо проговорила:
– Господин Морефф, от всех жителей Земли желаем вам поскорее выздороветь.
– Спасибо, – поблагодарил Питер.
Представители прессы покинули палату столь же оперативно, как и появились в ней. Питер с интересом посмотрел на министра.
– Господин Зайдель, вы сказали, что тех, кого я преследовал, поймали.
– Да.
– Как вам удалось это выяснить?
– Я не имел возможности это выяснить прямо сейчас. – Лицо министра сохраняло невозмутимость. – Но так должно быть. Зло не может остаться безнаказанным.
Питер промолчал, хотя ему не понравилось то, что он услышал. Зло необходимо наказывать. Только зачем врать?
Невысокий круглолицый мужчина в белом халате и шапочке, из-под которой выглядывали черные волосы, подошел к Питеру. Он держал какое-то небольшое устройство, напоминающее пистолет.
– Господин Морефф, вам надо имплантировать чип. – У него был приятный бархатистый голос. – Это необходимо для вашей безопасности. Сейчас такой чип имплантируется каждому из жителей Земли в младенческом возрасте. Это не больно.
– Зачем нужен чип?
– С его помощью определяют личность и получают данные о состоянии здоровья. Можно легко найти любого, кто нуждается в экстренной медицинской или иной помощи. И еще много чего.
Он дотронулся устройством до правого плеча Питера. Процедура и в самом деле почти не вызвала боли – небольшой укол, и всё.
– Теперь вы – полноправный член общества, – не без пафоса проговорил министр, перейдя на немецкий. – Добро пожаловать в наш мир. Он более комфортный для жизни, более гуманный, чем тот мир, который вы помните. – Министр сделал паузу, подпустив доброжелательности на энергичное лицо.
– Чтобы вы быстрее привыкли к нынешней жизни, с вами некоторое время побудет доктор Андерсон. Она психотерапевт.
Министр указал на женщину, стоявшую рядом с ним. Она сдержанно кивнула Питеру.
– Здравствуйте, господин Морефф, – по-русски произнесла она.
– Здравствуйте, госпожа Андерсон. Вы знаете русский язык?
– Не слишком хорошо… Я постараюсь вам помочь. Вы можете обращаться ко мне по имени – Линда.
– Спасибо. Я заранее благодарен вам за то, что вы готовы помочь мне адаптироваться к нынешней жизни. Подозреваю, что за пятьдесят лет мир сильно изменился.
– Вы правы.
Эта Андерсон была весьма привлекательной дамой лет под сорок – стройная, с продолговатым худощавым лицом и умными голубыми глазами. Скандинавское происхождение чувствовалось в ней.
– Ну, я вас покидаю, – нетерпеливо проговорил министр. – Но мы будем следить за вашими успехами. Будем информировать о них землян и жителей Лунной колонии. Всего доброго.
Вежливо кивнув, он удалился быстрой, но весьма изящной походкой, увлекая за собой остальных. В просторной палате остались только госпожа Андерсон, доктор, который произвел имплантацию чипа, и еще один мужчина в белом халате, молодой, смуглолицый, похожий на уроженца Ближнего Востока.
– Как вы себя чувствуете? – спросил доктор.
– Хорошо. – Питер продемонстрировал бодрое выражение лица и предпринял попытку сесть на кровати. Это удалось после немалых усилий.
