Buch lesen: "Флорентийский дублет. Сфумато"

Schriftart:

Серия «Nova Fiction. Зарубежное городское фэнтези»

Ivan Nešić, Goran Skrobonja

FIRENTINSKI DUBLET – SFUMATO

Published by agreement with Laguna, Serbia

Предисловие от авторов для читателей из России

Во «Флорентийском дублете» использован образ ряда реальных исторических личностей конца девятнадцатого века. Среди них много знакомых читателям по всему миру: королева Виктория, детектив Эдмунд Рид, писатель Брэм Стокер, Джозеф Меррик (Человек-слон), археолог Жан Делафо и другие, но есть и такие, которых сербский читатель знает по истории своей страны, в то время как их имена могут мало что значить для иностранного читателя. Именно поэтому мы даем здесь краткий обзор наиболее важных персонажей романа, их роли в реальной жизни и биографии, отмечая, что действия этих людей и события, в которых они участвуют, описаны по возможности достоверно.

Милован Глишич (1847–1908)

Главный герой книги был одним из самых известных писателей и переводчиков своего времени в Сербии. Он переводил с русского, английского и французского языков наиболее известных современных писателей мира (Толстого, Гоголя, Гончарова, Верна, Бальзака, Эдгара Аллана По – которого он транскрибировал как Идгара Пу), а его произведения, такие как рассказ «Сахарная голова», представляют собой высочайшие достижения сербского реализма того периода. Глишич использовал в своей прозе элементы сербского фольклора, и его рассказ «Спустя девяносто лет» является одним из первых серьезных сербских произведений, посвященных легенде о вампирах. Имя персонажа из этой истории, Сава Саванович, до сих пор синоним вампира у сербов (хотя здесь мы видим его немного иначе). Первый современный сербский фильм ужасов «Бабочка» (1973) режиссера Джордже Кадиевича был снят по мотивам этой истории. Конечно, нет никакой информации ни о том, что Сава Саванович был серийным убийцей, инсценировавшим свои преступления как атаки вампиров, ни о том, что Глишич – в роли «профайлера» – помогал сербской полиции поймать этого серийного убийцу… Но и доказательств обратного тоже нет.

Танасия Таса Миленкович (1852–1918)

Друг Глишича в книге, Таса Миленкович, был сербским юристом, писателем и начальником полиции во время правления сербского короля Милана Обреновича и его сына и наследника Александра. Он автор первого сербского криминального романа под названием «Полночь, или Страшное убийство на Дорчоле», а также историографически чрезвычайно ценного «Дневника», который стал неоценимым источником при написании «Флорентийского дублета». В 1878 году по просьбе российского правительства Миленкович стал сербско-русским чиновником и отправился в Россию, а по возвращении стал первым секретарем полиции с высочайшими полномочиями. На официальном сайте сербского Агентства безопасности и информирования (BIA) Миленкович указан как второй руководитель в истории этой организации.

Чедомиль Миятович (1842–1932)

Миятович был сербским экономистом, писателем, историком, политиком и дипломатом – шесть раз министром финансов Княжества/Королевства Сербия, дважды министром иностранных дел и президентом Сербской королевской академии. Во время его правления в Сербии была введена метрическая система и валюта динар, созданная по образцу сербских средневековых денег. Миятович был одной из ключевых фигур в создании Центрального банка Сербии, а также установил дипломатические отношения Сербии с Соединенными Штатами и Великобританией. Советуем почитать его увлекательные мемуары, опубликованные на английском языке, – «Мемуары балканского дипломата».

Король Милан Обренович (1854–1901)

Первый (и предпоследний) сербский король из династии Обреновичей, чья бурная биография стала неисчерпаемым источником вдохновения для всех авторов, интересующихся этим периодом сербской истории. С его репутацией игрока и повесы, Милан легко мог встретиться с дочерью королевы Виктории в Тоскане, соблазнить ее и стать отцом внебрачного ребенка – и тем самым спровоцировать события, описанные во «Флорентийском дублете».

Юре Грандо (1578–1656)

Сельский житель из Истрии (современная Хорватия), который, возможно, был первым реальным человеком, описанным в исторических документах как вампир. Некоторые называли его стригоем или ведьмаком. Истрийская деревня Кринга, расположенная неподалеку от города Пазин, – объект паломничества многих туристов, приезжающих посетить родину старейшего вампира Европы, а Горан Скробонья один из лауреатов литературной премии Jure Grando за вклад в литературу ужасов, и он возвращается к Юре – как и к вселенной «Флорентийского дублета» – в своем рассказе «Падение дома Кински» (2021).

G. S. и I. N.

Белград, 2024

Пролог

Сильный ливень хлестал стены монастыря Святого Мартина. Гром эхом разносился между массивными скалами, вершины Юнг-фрау, Эйгер и Монк в кромешной темноте хмуро нависали над долиной Гриндервальд, где расположилось здание, построенное в тринадцатом веке членами ордена сервитов, переселившимися в Швейцарию.

Во время протестантской Реформации монастырь пришел в упадок и опустел, но сорок лет назад старое здание восстановили благодаря щедрым пожертвованиям цюрихских купцов и кальвинистской церкви. Сейчас здесь, под покровительством синода евангелистов-реформаторов из церковных приходов кантона¹ Цуг, проживало около тридцати монахинь и пятнадцать послушниц, которые учились аскетизму в соответствии с принципами Кальвина и постигали благородные науки: математику, духовную музыку и катехизис. От остальной части долины монастырские владения отделяла высокая и толстая каменная стена, освещенная лишь редкими бело-голубыми вспышками молний.

После вечерней службы сестра Вильгельмина задремала и пропустила обход отдельно стоящей постройки, где располагались кельи послушниц монастыря. Не проверила она, все ли канониссы² легли в свои узкие, неудобные кровати, чтобы выспаться, дать отдых телу и разуму и приготовиться к новому дню, который они посвятят учебе и физическому труду в саду, в конюшне, на поле. Ведь послушницы, особенно пожилые, любили зажигать свечу после ужина и тайком читать книги, которые приносили родственники или невыносимый Ганс, раз в неделю привозящий из Цюриха предметы первой необходимости для спокойной жизни в монастыре Святого Мартина.

Вильгельмина вытерла деревянный обеденный стол в трапезной, позволила себе выпить стакан хорошего рейнского рислинга и устроилась поудобнее. Она думала о том, что завтра придется выбирать среди послушниц тех, кто устроит лужайку и посадит цветы в монастыре, тех, кто уберет крыльцо и библиотеку, кто подготовит общие комнаты к визиту аббата Леннерта, который хотя бы раз в год посещает всех сестер кантона и проверяет, труд скольких из них действительно угоден Богу. На сорок девятом году жизни, после тридцати лет преданности Христу и учению церкви, Вильгельмина осознала, что у нее все меньше и меньше терпения к таким людям, как Леннерт. Прошлой осенью он наказал сестричество дополнительным месяцем поста из-за небрежно лежащих мотыг и других инструментов в сарае. Старая аббатиса Беате знала, как обращаться с церковными сановниками, подобными Леннерту, но она скончалась зимой, а официальное разрешение на замену аббатисы еще не пришло, поэтому Вильгельмина выполнила свои обязанности и…

Задремав, Вильгельмина опустила голову с первыми звуками дождя, но раскатистый удар грома со стороны Альп вырвал ее из полусна – за громом последовало эхо, показавшееся ей похожим на удары дверной ручки-кольца. Она прислушалась – звук повторился. Вильгельмина поспешно встала, в холле у двери сняла с вешалки плащ, зажгла керосиновую лампу и шагов тридцать прошла по каменным плитам под проливным дождем.

Перед большими закрытыми деревянными воротами стоял некто в просторном черном плаще и шляпе, низко сдвинутой на лоб. Человек этот настойчиво и сильно стучал кольцом по металлической пластине на окованной железом деревянной двери. Когда гром затихал и катился в сторону Лаутербруннена, приглушенные и глубокие удары звучали словно стоны похоронных колоколов.

Посетитель колотил и колотил, пока не заметил сквозь решетку маленького окошка ворот и завесу дождя слабый свет керосиновой лампы. Тогда человек ударил по мокрой двери последний раз, опустил бледную, почти бескровную руку и терпеливо подождал, когда приблизится свет и из-за оконной решетки появится румяное лицо монахини средних лет.

– Кто вы? – спросила Вильгельмина, подняв фонарь так, чтобы рассмотреть человека по ту сторону ворот. – Что вам нужно в такой час?

Высоко над монастырем сверкнула молния, а следом за ней сквозь тяжелые тучи прорвался раскат грома. Вспышка осветила темную человеческую фигуру, стоящую на мощеной дороге, и двух высоких верховых лошадей рядом с ней, которые были неестественно спокойны. Как животные могли быть настолько неподвижны? Они даже ушами не прядали от грозовых разрядов с небес. Вильгельмина перевела взгляд с совершенно мокрых черных крупов на лицо гостя, спрятанное под тенью полей шляпы.

– Кажется, я заблудился, – сказал незнакомец. – Как называется это место?

Его немецкий был с едва заметным акцентом. Вильгельмина наклонилась ближе к оконной решетке, еще немного подняла фонарь. Дождь, кажется, начал утихать.

– Монастырь Святого Мартина и школа для девочек от Евангелической церкви швейцарского кантона Цуг, – ответила она, всматриваясь в тени под полями шляпы незнакомца, с которой капала вода.

Тот, словно отвечая на ее желание рассмотреть его получше, подошел ближе к воротам, его глаза сверкнули в мерцающем свете фонаря.

– Ах.

На лице мужчины Вильгельмина увидела налитые кровью глаза и огромные черные зрачки, столь же глубокие, как колодцы, в которые язычники из этих мест бросали молодых девственниц в жертву злым богам.

– Значит, я все же не заблудился.

По взору этих глаз, которые ни разу не моргнули, сестра Вильгельмина поняла, что этот поздний, незваный гость пришел к воротам монастыря с темным, бесчестным и страшным делом. Она хотела перекреститься свободной рукой, но, к своему ужасу, увидела, что вместо этого рука, будто внезапно одаренная собственной волей, потянулась к щеколде, открывавшей дверь в массивных воротах. Вильгельмина закричала, но ни малейший звук не вырвался из ее горла. Она попыталась ударить рукой с фонарем свою «ожившую» руку, но и та ее больше не слушалась. Онемевшими пальцами Вильгельмина почувствовала холодный и влажный металл защелки, крепко схватила ее и резким движением отдернула в сторону. Рука беспомощно опустилась, дверь скрипнула и качнулась внутрь, открываясь перед незнакомцем.

Глаза Вильгельмины расширились, когда мужчина ступил на плиты двора. Высокий, как гора, черный, как смерть, он склонился над побледневшей Вильгельминой.

– Теперь ты покажешь мне, где находится та, кого я ищу. А потом… потом мы немного повеселимся, все вместе: настоятельницы Святого Мартина, послушницы и моя малышка.

Вильгельмина неистово молилась Деве Марии, думая, что для нее и сестер наступил день Страшного суда, пока ноги против воли несли ее по камням, скользкой траве и жидкой грязи двора к входу в безмолвное строение, где жили послушницы монастыря. Далекие вершины Альп, покрытые ледниками, равнодушно наблюдали, как она и ее молчаливый черный спутник приближались к длинному каменному двухэтажному дому, а раскаты грома неслись им вслед, словно злобный смех давно изгнанного языческого божества.

Глава 1
Вопрос государственной важности

Поздним февральским воскресным вечером Милован Глишич включил настенные светильники в своей комнате на первом этаже отеля «Националь» и сел за секретер, заваленный переплетенными картонными папками, разбросанными бумагами и судебными документами. Холодная темная пелена за окном скрыла Соборную церковь и начало Великой лестницы. В углу потрескивала печь – слуга еще утром принес ежедневную порцию поленьев, и Глишич поддерживал огонь, не высовывая носа на улицу. Ему не хотелось выходить в сырую, унылую белградскую зиму, поэтому друзьям в «Дарданеллах» – Лазе Лазаревичу, Мило Крпе, Домановичу, Нушичу, братьям Илич и Янко Веселиновичу – сегодня вечером придется играть в карты и пить без него.

Но за стол Глишич сел не для того, чтобы писать новую пьесу для Национального театра или рассказ о вымышленных событиях и существах, о которых в его районе любили болтать простые люди, придумывая страшные истории, чтобы напугать непослушных детей или скрасить долгую работу. Не взял он и большой блокнот, куда намеревался записать воспоминания о печальных и полных волнений днях, когда помогал полицейским в поисках Савы. Из-за тех событий Глишич целых три месяца не сходил с первых полос всех видов прессы – как отечественной, так и зарубежной.

Часы отсчитывали секунды на оклеенной текстильными обоями стене – как и подобает номеру первого класса.

Взять бы и наконец разобраться с документами, оставшимися после развода с Косарой. Глишич и так долго откладывал этот вопрос: не любил он бумажную волокиту, но дело надо было довести до конца. А тоскливые сумерки за окном чем не лучшее для этого время?

Он вздохнул и принялся за работу. Убрал со стола бумаги, не имевшие отношения к тому печальному и болезненному судебному процессу. Хотя в каком-то смысле все, что Глишич записывал, каждая заметка, сделанная во время и после суда, пропиталась тяжелым бременем краха его брака и несла в себе явную горечь и злобу, даже когда речь шла о театральной комедии или сценической пародии. Глишич рассортировал документы по дате, а когда даты не было – как на некоторых письмах или коротких сообщениях от его или Косары адвокатов, – определял время их создания, полагаясь на свою отличную память.

Самым ярким воспоминанием из всех был момент их первой встречи – красота Косары поразила Глишича.

В 1881 году Его Величество указом назначил Глишича драматургом Национального театра в Белграде. В городском казино по этому поводу устроили скромный прием. Его посетили низшие правительственные чины, представители прессы и выскочки, не пропускавшие ни одно светское событие в столице, каким бы незначительным оно ни было. На тот прием пришла и она.

В темно-синем платье из тяжелого османского шелка, со шлейфом на спине и небольшим квадратным вырезом на груди, обрамленным узкими рюшами, она привлекла внимание сразу, как только вошла в зал в сопровождении отца и матери. Густые темные волосы были уложены по последней европейской моде, а на лице сияли большие черные как смоль глаза.

Заметив ее, Глишич поставил на стол бокал с игристым вином и дернул Лазу за рукав.

– Лазаревич, ну-ка скажи мне, кто эта девушка в синем? Тебе наверняка известно ее имя, ты ведь знаешь весь бомонд.

Лаза посмотрел на вход в зал и лукаво покосился на Глишича.

– Да, я знаю ее, но мы никогда не общались. Признаюсь, в некоторой степени я в этом сам виноват. И хочу сказать, что у тебя отменный вкус, Глишич, как и подобает холостяку, ты знаешь, на кого положить глаз. Но должен предупредить: лучше держаться подальше от этой юной госпожи и ее семьи.

Лазаревич жестом попросил официанта принести еще два бокала.

– Хмурый мужчина рядом с ней, в феске, которую, кажется, носят в городе только он и наш молодой Воислав, – ее отец, торговец бумагой Никола Стефанович.

– Я слышал о нем, но не имел чести познакомиться с господином.

– Не перебивай, когда я говорю, Глишич, – буркнул Лаза и сделал глоток игристого. – Я намерен избавить тебя от страданий и боли, с которыми ты никогда не сталкивался в своей жизни, так что лучше послушай меня внимательно.

Девушка в синем платье вместе с матерью подошла к оживленно разговаривающим женщинам, а ее отец – к чиновникам и сразу же начал что-то жестами объяснять министру торговли.

– Он очень богатый человек, – вернулся к рассказу Лазаревич. – Был. Год или два назад. У него пять дочерей, и все необыкновенные красавицы. Одну из них ты, вероятно, знаешь, хотя и живешь уткнувшись в книги и заботишься о компании, только когда посещаешь таверну. Это Лепосава, вдова адвоката Новаковича. После смерти мужа она сблизилась с Его Величеством, и несколько лет они жили в большой любви.

– Неужели? Ты о Лепше, из-за которой ходят слухи, что Милан отречется от престола, чтобы жениться на ней? – удивился Глишич. – И эта девушка ее сестра?

Лазаревич ткнул его локтем.

– Не перебивай, говорю, если дорожишь своей жизнью. Лепосава знала, что король говорил не всерьез, и была достаточно умна, чтобы понять: с этого замужества она ничего не получит. А когда Милан женился на Наталье Кешко, бедняжку охватили тоска и печаль. Безбородый негодяй Пера Тодорович даже пообещал написать о ней роман! Вторая сестра замужем за Йованом Авакумовичем, судьей Кассационного суда. Третья – жена и мать детей Мостича. Четвертую в свете прозвали Мушкакона, та еще штучка: она сбежала с мусульманином в Египет, добралась до Аддис-Абебы и стала там придворной дамой. Вот такая у них семейка. Пятая дочь, как ты понимаешь, девушка в синем – Косара Стефанович.

– И почему ты советуешь мне держаться подальше от этой семьи? – спросил Глишич.

Лаза театрально вздохнул и осушил бокал.

– Потому что семья эта, хоть и пользуется уважением в обществе, на грани разорения, и у них довольно странные, можно сказать, извращенные манеры. Что с ними может быть общего у такого простака из Валево, как ты, Милован? Ты полная противоположность всему чудовищному, взращенному в такой среде. Писатель и переводчик, теперь еще и драматург Национального театра, знаменитый сыщик после того скандала вокруг Зарожья… Ты не вращался в кругах богатой аристократии. Эти люди нас презирают, смотрят свысока, мы для них все равно что какие-то нищие: просто пьяницы, богема без обеспеченного будущего, мелкие молодые люди, для которых закрыты дома богатых торговцев.

Лазаревич проследил за взглядом Глишича, устремленным на Косару Стефанович. Та мило улыбалась собеседникам и украдкой поглядывала в сторону сервировочных столиков.

– Милован, пень ты Валевский, послушай меня, если в тебе есть хоть капля здравого смысла. Я понимаю, что девушка прекрасна как сон, но Косара – из тех женщин, которым лучше оставаться в лирике или в трагедии, быть недостижимым литературным идеалом. Я вижу, что твоя кровь кипит, но пойми: в реальной жизни Косара принесет тебе только ад. Остановись, прекрати думать о невозможном.

Увы, Глишич тогда не послушался друга, не отступил, его кровь действительно вскипела, и он не устоял перед ее зовом. Глишич подошел к Косаре в тот вечер, представился, а спустя год, девятого мая, они поженились.

Как и говорил Лаза, у отца Косары оказались финансовые проблемы. Огромное состояние семьи растаяло, и для младшей дочери не нашлось достойной партии. Только бедный, по их меркам, писатель.

Воспитанная, как и все девушки из таких домов, по иностранным стандартам, в Вене, Пеште или Нови-Саде, Косара ждала «сказочного принца». Но это было не про Глишича.

Он надеялся, что под давлением обстоятельств Косара приспособится к скромной жизни, но ошибся. Жена ожидала богатства и роскоши, к которым привыкла в доме родителей, а Глишич был богемой, как и его друзья. В свои тридцать пять он не собирался менять привычки, поэтому часто приходил домой после полуночи, а порой даже перед рассветом.

Еще у Косары пробудилась необоснованная ревность, потому что Глишич был драматургом Национального театра, а там работали актрисы, которые ничего не знали о морали. Глишич убеждал, что все они страшные и не в его вкусе (кроме, может быть, Велы Нигриновой, жены Даворина Енко), но Косара не смирилась с этим и грозила подать на развод. Доказательств измен у нее не было, но она ссылалась на флирт с актрисами в надежде, что суду этого будет достаточно.

Формально их брак продлился пять лет, хотя правильнее было бы сказать, что его никогда не существовало. Каждый из них продолжил проводить время, следуя своим добрачным привычкам. Глишича учили жить без ссор и контроля, Косара привыкла к роскоши и праздности. В 1887 году Косара подала иск в Консисторию с требованием расторгнуть их брак по вине Милована.

Теперь, роясь в бумагах в номере «Националя», куда он переехал после развода, Глишич изучал свой ответ на иск Косары, написанный пространно и художественно, как миниатюрный роман. Он перечислил там все, в чем мог бы сам упрекнуть «госпожу Косару», как он называл ее на протяжении всего слушания и судебного разбирательства. Как она требовала, чтобы они жили в праздной и роскошной обстановке, несмотря на то, что их семейные доходы этого не позволяли. Как настаивала на переезде в квартиру с более высокой платой и чтобы питание им поставляли из лучших таверн три-четыре раза в день, а по четвергам и воскресеньям – все пять.

Просматривая страницы, он наткнулся на желтую записку – квитанцию от Драги Льочичевой, первой женщины-врача в Сербии. Сразу после свадьбы она пыталась вылечить Косару от «женской болезни». Безуспешно. Пришлось тогда взять взаймы сначала пятьдесят, потом еще тридцать дукатов, но никакие лекарства жене не помогли, поэтому она потребовала поехать лечиться в санаторий. Глишич упорно отказывался, Косара продолжала настаивать. Он даже сейчас слышал ее пронзительный голос:

– Вбей себе это в голову! Мне нужно туда поехать! Иначе никак!

Глишич подчинился, только чтобы больше не слышать ее крики. Занял еще пятьдесят шесть дукатов – вот квитанция – и отдал жене деньги для поездки на курорт в Глейхенберге. Как только Косара туда добралась, сразу начала слать телеграммы и просить еще денег. Глишич занял двести динаров, взял аванс и выслал ей еще двадцать дукатов.

Прежде чем вернуться в Белград, Косара устроила себе небольшое путешествие до Вены и только потом вернулась домой. Лучше бы она этого не делала. Милована тогда отправили в Александровац из-за переписи, жена приехала к нему, что принесло снова много расходов и еще больше страданий.

На третьем году брака Косара потребовала опять отправить ее на курорт, хотя Глишич четко описал финансовое положение семьи. Но жена не хотела ничего знать, она возмущалась, попеременно плакала и ругалась, пока не заставила-таки отправить ее в Рогашку-Слатину. Тогда Глишичу пришлось занять еще пятьдесят дукатов, десять из них он вернул генералу Васе Мостичу, который отдыхал с семьей на том же курорте и одолжил деньги Косаре. Видя, как трудно Миловану выбраться из долгов, Мостич пригласил Косару к себе в Кралево, куда его назначили, перезимовать и дать мужу немного отдохнуть.

Глишич перевернул страницу своего экземпляра прошения в Консисторию и прочитал, что написал о том времени:

«Госпожа Косара не была бы госпожой Косарой, если бы не вернулась вскоре и ровно в тот час, когда мне было труднее всего, и сразу же ушла из дома, хотя я обеспечивал ее разными блюдами из таверны и у нее всегда было что выпить…

Я никогда не получал от нее искреннего уважения и признательности, не говоря уже о послушании и покорности! Вместо главной обязанности жены утешать и успокаивать мужа как вторую половинку своей любовью, искренностью и верностью, когда он отягощен тяжелыми заботами, я получал только бессердечные насмешки, бранные слова, бурные ссоры. Она вела себя со мной так, как не поступают даже со злейшим врагом.

Признаюсь, что когда госпожа Косара выводила меня, я мог ответить ей пощечиной, но никогда не оскорблял. Она к моим действиям равнодушной не оставалась и бежала к матери, сестрам и зятьям и просила их помощи. Они приходили, пытались нас успокоить и помирить. Но их вмешательство делало только хуже: после их ухода Косара становилась еще невыносимее. Она призналась, что будет дразнить меня до тех пор, пока я не забудусь до такой степени, что покалечу ее, и тогда она подаст на меня в суд на алименты».

В апреле 1887 года Косара вернулась к матери, и этот брак распался. Она наняла опытного адвоката, который хорошо вел бракоразводный процесс. Ее требования, хотя и необоснованные с юридической точки зрения, потрепали нервы Миловану и привели к чрезмерным издержкам. Косара требовала расторгнуть брак согласно п. 94 статьи Б, пунктов 1 и 2 гражданского кодекса: «Доказанная супружеская измена, надругательство над супругой или применение жестоких и смертельных средств в отношении жизни супруга».

Глишич вздохнул и убрал свой экземпляр прошения в конверт, взял следующую бумагу и мрачно изучил ее. Это было решение Консистории Белградской епархии № 6084 от 30 сентября 1887 года – брак расторгли в ущерб Косаре. Сразу за этим документом лежала ее жалоба и ответная жалоба Глишича Апелляционной консистории: он писал, что его бывшая жена подала на него в суд как на «прелюбодея, блудника, карточного игрока, который оскорблял свою жену, и что это не было доказано». Глишич просил Консисторию отклонить в отдельном разбирательстве просьбу Косары о выплате ей алиментов независимо от исхода дела о разводе, поскольку она не доказала, что была невиновной стороной в этом споре.

Он свернул и эту бумагу, приложил ее к предыдущим и просмотрел письмо, в котором мать Косары требовала от него вернуть приданое. По этой претензии в суде первой инстанции города Белграда Глишич заявил, что не получал никакого приданого, только сто дукатов от госпожи Елены в день помолвки, она тогда сказала: «Вот, возьми на расходы и хозяйственные нужды!» Половина из этих денег ушла на свадьбу, остальное на домашние нужды, как и просила мать Косары.

Глишич захлопнул папку.

Пять лет жизни прошли в аду вместо семейного счастья и покоя… Пять лет свелись к стопке бумаг в переплетенной картонной папке.

На мгновение появилось желание открыть дверцу печи и предать огню горькие воспоминания, но Глишич передумал и вместо этого убрал свидетельства о неудавшемся браке глубоко в тень секретера.

Где сейчас Косара? Что делает? Последнее известие о ней Глишич слышал несколько месяцев назад от бывшего свояка Мостича: она якобы пыталась отравиться, выпив толченый фосфор и листья павловниевых деревьев³. Безуспешно.

Могло ли ее обаяние перевесить чашу весов за время страданий, которые она причинила? Глишич признался сам себе – хотя никогда не признавался в этом другим, – что вспоминал о моментах сладострастия с женой, когда находился на пике отношений с одной из любовниц, вернувшись к холостяцкой жизни.

Он встал и подошел к окну. На улице стемнело, хотя часы показывали только половину седьмого.

В дверь постучали.

Глишич с недоверием посмотрел в прихожую, где уместился только комод, а на противоположной стене висело зеркало.

Кто это мог быть в такое время суток? Вряд ли сотрудники отеля. Владелец Чедич редко приезжал из Жарково, арендную плату Глишич вносил регулярно его зятю, который вел бизнес. А его друзья и верные товарищи по делам питейным и литературным здесь появиться не могли. По молчаливому уговору они никогда не навещали друг друга ни в квартирах, ни в домах, а встречались либо в трактире «Дарданеллы», либо, реже, в «Сербском короле».

Глишич решил подождать: вдруг стук ему лишь померещился.

Но он повторился, на этот раз громче.

Глишич машинально выпрямился, застегнул шерстяной жилет и медленно подошел к двери. Протянул руку к замку, чтобы открыть его, но остановился, повернулся к комоду и приоткрыл одну из его створок. Свет из комнаты тускло осветил двуствольный обрез «паркер» шестнадцатого калибра, который Глишич получил в подарок от Тасы Миленковича незадолго до окончания шумихи вокруг Савановича.

«Он хорошо послужил тебе сегодня, – сказал тогда Таса, – так пусть послужит и в будущем. Мало ли что тебя ждет впереди».

И действительно, пока Саву уводили в наручниках, он с жуткой невозмутимостью всего одной фразой дал понять Глишичу, что никогда не оставит его в покое и постарается отомстить ему и всем его близким. Прошло десять лет, и ничего не произошло. Но Миленкович знал, о чем говорил: мало ли… Поэтому «паркер» стал больше чем трофеем – все это время Глишич каждый месяц старательно чистил его, менял патроны и на всякий случай держал наготове.

Он оставил створку комода приоткрытой, чтобы в случае необходимости можно было быстро схватить оружие. Стук раздался в третий раз. Глишич глубоко вздохнул, стиснул челюсти и крепко сжал дверную ручку.

В коридоре, на пороге комнаты, стоял высокий мужчина лет сорока в обмундировании полковника кавалерии с промокшими от снега погонами и рукавами светло-голубой шинели. На голове была фуражка со знаком Королевской кавалерии и торчащим красным пером, с одного бока к поясу была прикреплена сабля, с другого – револьвер в кобуре. Правую руку он сжал в кулак и занес для нового удара – внезапно открывшаяся дверь застигла его врасплох.

– Господин Глишич. – Полковник медленно опустил руку. – Извините за поздний визит. Есть неотложное государственное дело особой важности.

– Что вы имеете в виду, господин полковник…

– Белич, Сима Белич, господин Глишич. Что я имею в виду? Что ж… Его Величество король Милан Первый Обренович требует вашего немедленного присутствия.

– Сейчас? – удивился Глишич.

– Сейчас. – Полковник поджал губы под густыми темными усами.

Глишич осмотрел гостя с головы до ног и кивнул.

– Хорошо, господин полковник. Дайте мне минутку, чтобы одеться как положено для королевской аудиенции.

– Конечно. Я жду вас внизу. Только поторопитесь.

Полковник повернулся и пошел к лестнице на первый этаж, а Глишич осторожно закрыл дверь, расстегнул жилет, бросил его на кровать и достал из шкафа свой лучший зимний костюм. Минут через десять он уже сидел в двухместной карете, грохочущей по мокрой брусчатке склона Калемегдана, и направлялся в сторону пристани в сопровождении кавалерийского отряда под предводительством полковника Белича.

Снег тихо кружил по Белграду, даря ему, хотя бы на время, белизну, от которой долгие дни оставалось лишь название.

1.Кантон – административно-территориальная единица. – Здесь и далее прим. ред., если не указано иного.

2.Канониссы – монахини женского монастыря под управлением аббатисы.

3.Павловния, или Адамово дерево, – дерево с самой легкой древесиной, его листья использовались в фармацевтике. – Прим. пер.

Die kostenlose Leseprobe ist beendet.