Buch lesen: «Девятый принцип»

Schriftart:

Gert Nygårdshaug

Det niende prinsipp

* * *

1. Муэдзин призывает к вечерней молитве. Осел жалуется на судьбу. А старый моайяд видит нечто, чего бы ему видеть совсем не хотелось

Старый Моайяд смахнул с уголков глаз мух потной тряпицей, которую всегда носил в рукаве. Он прислушивался. Скоро муэдзин из мечети Саид-паши начнет созывать правоверных на вечернюю молитву. Он достал старенький молитвенный коврик с полки, где рядом с пропановым баллоном стоял ящик с дынями, и скинул сандалии.

Вечер был удушающе жарким. Даже неугомонные стрижи притомились и не мелькали взад-вперед над бухтой. Через час наступит полная темнота. Тогда расчищенный более сорока лет назад руками самого Моайяда крохотный клочок пляжа будет освещаться только всполохами нового маяка на молу. Во владениях старика места хватало только для двух пляжных зонтиков и самое большее – дюжины клиентов, если те согласились бы лежать вповалку. Но Моайяд не припоминал случая, когда на его пляже было тесно. Может, и было, но так давно, что он и не помнил. В Александрии и без него хватало развлечений.

Однако сегодня вечером на пляже все же лежал один клиент. Вот уже двое суток, как под весьма сомнительной тенью одного из зонтиков жил какой-то странный европеец.

Моайяд ожидал призыв муэдзина. Закрыв глаза, он пытался отвлечься от суетных мыслей. Наконец над морем разнесся монотонный голос муэдзина – его было слышно и в коптских кварталах, и в окрестностях канала Махмуди, и даже в развалинах старых конюшен для ослов и верблюдов, где сейчас обитали двуногие животные – попрошайки, проститутки и прочий сброд.

«ВО ИМЯ БОГА, МИЛОСТИВОГО, МИЛОСЕРДНОГО! НЕТ БОГА, КРОМЕ АЛЛАХА! МОЛИТВА ЛУЧШЕ СНА! ВО ИМЯ БОГА, МИЛОСТИВОГО, МИЛОСЕРДНОГО!» После традиционного вступления муэдзин перешел к прославлению даров жизни, каждый из которых должен быть употреблен во славу Господню.

После окончания молитвы Моайяд полежал еще немного на своем коврике. Морщины на лбу разгладились. Слова молитвы проникли в самое сердце. Наконец старик поднялся и, аккуратно свернув коврик, положил его на место. Он озабоченно посмотрел на единственного клиента. За последний час тот не пошевелился и так и лежал, закинув одну руку за голову, а другую протянув к стоящей на песке в метре от него бутылке.

Бар Моайяда отличала крайняя простота: прилавок сколочен из нескольких досок, полки сооружены из пустых ящиков, а над всем этим хозяйством натянут полотняный тент для защиты от солнца и ветра. Бар стоял на границе с коптскими кварталами, и поэтому старик продавал не только безалкогольные напитки типа karkadeh, сока сахарного тростника и кока-колы, но и bira (египетское вино), коричневый ром и контрабандную водку. В последние годы туристы редко забредали к Моайяду. Прежде здесь постоянно толклись матросы. Сейчас и они забыли сюда дорогу.

Однако клиентов хватало. Грех жаловаться. К старому Моайяду захаживали покутить попрошайки, забегали по дороге на рынок домохозяйки, забредали гении, слоняющиеся без толку по городу и вынашивающие фантастические планы быстрого обогащения, которые собирались осуществить уже на следующее утро, мечтатели с горящими глазами и пустым желудком.

У Моайяда для всех находилось доброе слово. Он очень любил суету, окружающую его с раннего утра до позднего вечера. Маленький бар был для него домом, лучше которого на земле нет места. Вот уж воистину Аллах благосклонен к своему верному слуге!

Похожее на оранжевую дыню солнце висело над крышами сараев старой части города Хакотисе. Все как будто замерло: ни дуновения ветерка, ни звука, ни малейшего движения на поверхности моря. Лишь в волнах прибоя лениво вышагивали среди пустых бутылок и прочего мусора цапли. У единственной финиковой пальмы на берегу с закрытыми глазами лежал привязанный осел и медленно пережевывал жвачку. Этот час изнуряющей жары перед наступлением ночи обычно не отличался особой активностью.

Мужчина под зонтиком закряхтел и перевернулся на бок. На губы и крылья носа налипли песчинки. На минуту глаза его широко открылись, но тут же закрылись снова.

Бар Моайяда находился на ничейной земле. Эта часть старой бухты оказалась зажатой между коптскими кварталами, трущобами на западе и еврейскими районами на востоке. Остальная часть города принадлежала мусульманам. Основные потоки людей и автомобилей огибали бухту по центральным улицам далеко позади этого места. Кварталы города соединялись целой сетью улочек и переулков, настолько узких, что по ним не могли проехать машины; похоже, заложили их еще при Птолемее Первом. Однако Моайяд страшно гордился тем, что стоя у прилавка собственного бара, мог за еврейским кладбищем разглядеть ворота в Некрополь, известные сейчас под названием Порте де Розетте.

Александрия была прекрасна для тех, кто умел видеть. Для тех, кто умел различать запахи истории. За каждым запахом таилось крошечное зерно мудрости.

Вот и сейчас, в отсутствие клиентов, Моайяд мог помечтать и принюхаться. Он представлял себе, буквально чувствовал оживление в бухте, бурление в старых улочках Брухиума. Королевские дворцы, музей. Серапиум, греческие храмы, мавзолей Александра Македонского, цирк, театр, школу фехтования и, уж конечно, громадный ипподром. Не забыл он и Фаросский маяк, который должен был быть выше самой высокой пирамиды.

Все это давно сожгли, сломали, стерли в порошок. Но тощая почва по-прежнему хранила бесценные зерна.

Моайяд положил несколько свежих листиков чая в чайник, закипавший на примусе.

Трое нищих мальчишек, худых и страшных как смертный грех, мучили бездомную собаку. При каждом тычке заостренной бамбуковой палки она жалобно скулила и пыталась убежать; но вид страданий несчастного животного только подливал масла в огонь, и негодяи с громкими криками восторга старались выколоть собаке глаза. Но вот они заметили спящего на пляже мужчину. Собака сразу была забыта. Мальчишки уселись на песке в нескольких метрах от зонтика и стали присматриваться. В полной тишине они бесцельно тыкали своими палками в песок.

«Дети коптов, – подумал Моайяд. – Бедняки без морали. Без Бога». Среди многомиллионного населения Александрии этот народец пользовался дурной славой. Именно из коптских кварталов на свет божий выползали проститутки, пьяницы, воры, контрабандисты и убийцы. Они не знали Аллаха, который мог бы позаботиться об их заблудших душах, наставить их на путь истинный. Многие из них жили в развалинах старых конюшен, под одной крышей с крысами и одичавшими собаками. Даже те, у кого был приличный дом, не видели ничего зазорного в краже вещей ближнего своего и всегда были не прочь умыкнуть то, что плохо лежало.

«Insha’allah», – пробормотал Моайяд и глотнул чаю. На все воля Аллаха. По воле Аллаха человек получает все необходимое для жизни.

Мальчишки переместились поближе к спящему. Моайяд наблюдал за ними краем глаза.

Он не мог припомнить более душного и давящего на нервы вечера. Это был настоящий рекорд. Солнце зашло, и со всех сторон подползала темнота, лишь на горизонте растекался пурпурный закат, такой яркий, что резало глаза. Кровавые отблески каким-то образом умудрялись проникать даже в самые темные уголки пляжа. Странный мерцающий свет, не предвещавший ничего хорошего.

Запах стоячей воды смешивался со сладковатыми выхлопными газами машин. Моайяд прикрыл нижнюю часть лица концом головного покрывала и удобно пристроился под полками с бутылками. Отсюда он мог наблюдать за миганием маяков вдали, хотя сейчас их еще не зажигали. Крыша на Дворце Хедив все оседала и оседала, сейчас строение больше всего походило на конюшню. «Через несколько лет он наверняка завалится», – подумал старик. Дворец Хедив возводился как копия Сераля в Истанбуле, как рассказывал мудрый Ибрахим, знаток истории старой и новой Александрии. Ибрахим каждое утро выпивал в баре Моайяда по две чашки karkadhe, подмигивая спешащим на рынок женщинам.

Один из мальчишек наконец осмелился осторожно провести бамбуковой палкой по груди спящего, и тот резко приподнялся, что-то выкрикнул и перевернулся на живот. Мальчишки отпрянули все так же молча. Пурпурный цвет заката поблек.

Старый Моайяд покачал головой. Слишком многое в жизни было недоступно его пониманию, и не было нужных слов, чтобы задать нужные вопросы. Или он забыл их? На все воля Аллаха. Вот, к примеру, этот европеец пришел на его пляж два дня тому назад; усталое, заросшее щетиной лицо, потухший взор. Но даже это не могло скрыть его красоту, и старый Моайяд сразу же распознал в нем доброго человека, не способного на злые мысли и дела. Мужчина взял напрокат один из зонтиков. Он купил две бутылки вина «Омар Хайям» и четыре банки «Спорт-колы». Моайяд заметил, что он смешивал в пластиковом стаканчике красное вино пополам с колой и тут же пил. Опустошив все бутылки и банки, он проспал пять часов. Затем снова заказал те же напитки и так же их выпил. И опять отключился на несколько часов. Так он и прожил на пляже двое суток. Когда Моайяд предложил ему дыню и свежий esh, круглую египетскую лепешку, он только слабо улыбнулся и покачал головой. Но каждый раз, когда Моайяд приносил под зонтик вино и колу, иностранец давал ему большой bakshis – целый египетский фунт.

Старик не мог не заметить, что бумажник незнакомца, который он прятал на груди под рубашкой, был битком набит новыми десятифунтовыми банкнотами.

Закат совсем погас, и на небе осталась лишь тонкая серая полоска. Моайяд различил слабое поблескивание дальнего маяка. Он поднял руку в слабой надежде уловить хоть какое-нибудь дуновение ветерка. Напрасно. Тишина и спокойствие. Похоже, даже шум на центральных улицах поутих. «Странный вечер, – подумал старик, – как будто все погрузилось в дрему; даже дома потеряли четкие очертания и стали растворяться в дрожащем зное».

Но внезапно колдовство вечера прервалось самым безобразным образом. Резкий душераздирающий вопль прорезал тишину ночи. Он раздался так неожиданно, что на несколько секунд буквально парализовал старого Моайяда, который сначала даже не узнал знакомый, слышанный тысячу раз крик ишака. Привязанный к финиковой пальме осел прекратил пережевывать жвачку и, встав на ноги, вытянул шею и обнажил желтые зубы, выпятив верхнюю губу. Похоже, его терпение лопнуло и он решил поведать миру, как ужасно лежать привязанным под финиковой пальмой, когда хозяин погрузился в призрачные грезы, покуривая кальян на базаре.

Оторавшись, осел спокойно улегся на место и лишь прядал ушами, поскольку больше делать ничего не оставалось.

Моайяд взглянул на зонтик. Двое мальчишек испарились, но зато третий вплотную подобрался к спящему. Голова свесилась нахаленку на грудь, и со стороны можно было подумать, что он тоже заснул. Но старого Моайяда не так легко было провести – он прекрасно видел, как быстро двигаются руки маленького разбойника и пытаются что-то сделать, но что именно, старик понять не мог.

Извозчики на центральных улицах оживились и начали зазывать клиентов. Их экипажи выстроились длинной вереницей от Дворца Тахрира вверх до Саада Заглула и дальше вдоль популярных дорогих пляжей Маамура, Монтазах и Абукир. Они ждали туристов, которые начинали выползать на улицы с наступлением темноты. Извозчики соблазняли их поездкой к Помпеевой колонне, освещенной ночью сорока сильными прожекторами. Одному из наиболее древних и хорошо сохранившихся памятников римского периода, построенному, как рассказывал мудрый Ибрахим, египетским префектом Помпеем в честь императора Диоклетиана, который распорядился выдать александрийцам хлеб во время начавшегося в результате девятимесячной осады голода. Колонну высотой тридцать метров высекли из красного асуанского гранита.

Моайяд вытер лоб тряпицей и решил проверить свои запасы. Именно в такие вечерние часы можно ожидать появления какой-нибудь заблудившейся пары туристов или коптской семьи, решившей немного покутить. Постоянные клиенты приходили в бар по утрам. Хотя и сейчас не так уж поздно, тьма по-настоящему не успела сгуститься, и вечер по-прежнему оставался удручающе жарок.

На пляжные зонтики падал слабый свет лампочек, развешенных на финиковой пальме. У самого же бара Аллах надоумил людей поставить уличный фонарь, так что старый Моайяд мог выдавать сдачу даже поздней ночью.

Очертания фигуры нищего мальчишки почти слились с силуэтом спящего иностранца. Моайяд видел, как поблескивают глаза парня, и уже совсем было собрался прогнать попрошайку с пляжа, но в последний момент передумал. Может, мальчик просто наслаждается видом спокойно спящего гостя? Может, в этом мире он найдет свое место в жизни? Моайяд решил оставить мальчишку в покое. Вдруг его клиент сам скоро проснется и попросит принести вина и колы. И предложит мальчику свою дружбу? Чего только не случается в жизни! Моайяд все еще думал о вечерней молитве. Воистину безгранично милосердие Господне. Даже в грязи можно найти драгоценные камни. Если внимательно смотреть под ноги.

Наконец появился хозяин осла. Крестьянин с окраин города, продающий на рынке сахарный тростник. Он выпил с Моайядом чашку чая, вежливо попрощался «masa’il khayr» и вместе с ослом пропал в переплетении старых улочек.

В этот момент старый Моайяд заметил странный блеск под пляжным зонтиком. Блеск металла. Старик почувствовал, что сейчас произойдет нечто непоправимое, нечто, чего произойти не должно. Что-то ужасное. И это на его маленьком пляже под его мирным зонтиком!

Он закричал и побежал, спотыкаясь, к морю. В воздух взметнулась рука, послышался хриплый стон и какое-то странное бульканье. Мальчишка вскочил на ноги и мгновенно растворился в темноте.

Через несколько секунд Моайяд уже стоял на коленях перед иностранцем. Из перерезанного наискосок горла фонтаном била кровь, от которой уже насквозь промокла рубашка. Сам иностранец, широко раскрыв глаза, что-то пытался сказать старику на непонятном языке. Моайяд задрожал, на глаза навернулись слезы. Не долго думая, он скинул сандалии и изо всех сил припустил к улице 26 июля, крича и размахивая руками.

Вокруг Моайяда тут же собралась толпа любопытных. Он вопил и рвал на себе волосы, показывая на пляж. Кто-то бросился к морю, другие, поняв серьезность происшедшего, перегородили дорогу, останавливая машины. Скоро на улице царила полная неразбериха. Со всех сторон раздавались крики на арабском, английском, немецком: «Убили! Врача! Полицию!» Люди буквально изорвали на куски галабею Моайяда, когда тянули его на место преступления. Наконец, послышалось завывание сирен, возвещавшее о прибытии полиции и Красного Полумесяца.

Вокруг зонтика толпились ротозеи. В центре круга лежал убитый. Короткие равномерные вспышки маяка освещали его красивое бледное лицо, искривленное странной улыбкой. Из раны по-прежнему шла кровь, но уже не так сильно.

Моайяд в отчаянии упал на песок, не переставая поносить себя за глупость и непослушание молитве. Как он мог допустить такое! Горе ему! Горе! Когда толпа расступилась, пропуская карету «скорой помощи», Моайяд, пошатываясь, направился к бару и уселся там под полками, закрыв лицо покрывалом. Так он и просидел до прихода полиции.

Ночь была длинной и по-прежнему жаркой. Только с наступлением зеленоватого рассвета с моря, наконец, повеяло долгожданной прохладой. Северный бриз.

Моайяд не спал. Некоторое время на пляже еще оставались люди, пытавшиеся его утешить. Но вскоре все разошлись. Когда муэдзин стал с мечети Саид-паши созывать правоверных на утреннюю молитву, Моайяд уже давно стоял на коленях.

Затем он спустился на пляж. Поднял пустую бутылку из-под вина «Омар Хайям» и засыпал песком пятна запекшейся крови, уже успевшие привлечь внимание полчища зеленых мух. Он наклонился и собрал разбросанные под зонтиком бумажные прямоугольники.

Внимательно изучил бумажки. Старый Моайяд довольно хорошо умел читать латинские буквы. По всей вероятности, прямоугольнички выудили из карманов иностранца мерзавцы-мальчишки. Один из прямоугольничков оказался красивой визитной карточкой. Моайяд прочел:

ФРЕДРИК ДРЮМ

Maitre de cuisine

Ресторан «Кастрюлька»

Фрогнервейен 26, Осло 2, Норвегия

2. Он видит бога Осириса в голубом свете и впервые за четыре недели считает падающие и тикающие капли

Ну и ну, какая-то голубая комната. Окно прикрыто плотной пластиковой занавеской белого цвета, укрепленной на специальных зажимах. В комнату почти не проникает солнечный свет. На одной из узких стен, как раз над раковиной с текущим краном, висит бесшумно работающий кондиционер.

В комнате полно народа и все почему-то непрерывно суетятся. Кто-то постоянно входит и выходит. Мужчины в голубых блузах и белых брюках. Женщины со стерильными повязками на лице и в резиновых перчатках. Кто-то идет мыть руки, остальные тихо переговариваются. Раздается звон металлических инструментов, устанавливаются капельницы и заполняются цифрами и непонятными письменами листы обходов. Всеобщее внимание сосредоточено на стоящей у другой стены кровати.

Что это еще за странный и довольно громкий шум – словно за окном репетирует симфонический оркестр, состоящий из одних ударных и духовых инструментов, с неутомимым боем литавр? Как будто железное чудище бьется в ужасном приступе астмы, тяжело пыхтит и ворочается.

Часы над дверью показывают половину первого.

– Тридцать семь часов, – слышится из-под стерильной повязки.

Кто-то снимает у него кардиограмму.

– Все в норме.

– Наверное, кривую графика расшифровывают сразу же.

– Откуда доставлена плазма?

– Из лаборатории в Александрии. Доктор Бенга, который сам и перевез сюда пациента, на всякий случай захватил несколько бутылочек.

Странный переливающийся голубоватый свет. Запах эфира. Пустота. Кругом один свет. Ни стен, ни потолка, ни пола. Ничего. Только свет. Холодный. Режущий. Но зато у света есть голос. Низкий мужской голос, который заставляет прислушаться, открыть глаза и попытаться найти говорящего. Он видит тень, постепенно проявляется лицо. Необычайно бледное прекрасное лицо, на голове корона из золотых перьев. Он тонет в темных глазах, в которых совершенно не видно зрачков. Он чувствует, что улыбается, что он в безопасности; теперь голубой свет успокаивает. Осирис. Это Осирис, один из главных богов, первый фараон на Земле. Бог Богов. Властитель Большого Нила. Бог добра, он дал Египту законы, научил его земледелию, строительному искусству, семейным и гражданским добродетелям и справедливости. Он чувствует, как его собственное тело – а есть ли у него вообще тело? – поднимается в воздух и покачивается на волнах света. Он приближается к лицу Осириса, все глубже и глубже погружаясь в голубизну окружающего мира, слышит рассказ Осириса из его собственных уст – а есть ли уста у Осириса? – ему удобно и хорошо, тело приятно щекочет большим пером. Осирис, старший сын Времени и Необъятности небесной, сын Нут и Геба, стал правителем Египта, но злой брат Сет, третий по рождению, из ревности и злости решил лишить его жизни – а можно ли лишить Осириса жизни? Так вот, Сет уговорил Осириса лечь в саркофаг – он видит какой-то саркофаг в голубом свете – неужели это Осирис лежит в нем – и сбросил саркофаг в Нил. – Он видит, как саркофаг медленно плывет по реке, опускаясь все глубже и глубже, воды Нила смыкаются над головой Осириса, и он тонет. Но прекрасная Исида, четвертый ребенок богини неба, матери солнца и звезд, жена и сестра Осириса – сестра и жена, – ищет тело своего возлюбленного и находит его. Но ей не удается спрятаться от Сета – спрятаться? – злой брат находит их, он знает о магической силе Исиды воскрешать мертвых – можно ли воскресить мертвых? – он плавает в голубизне мира и слушает: Сет украл тело Осириса и, чтобы помешать Исиде воскресить брата, разрубил его на четырнадцать кусков – посмотри на эти куски! вот они! – и разбросал их по всему Египту, но Исида не прекращала своих поисков ни днем ни ночью и собрала воедино все части тела Осириса, прекрасного Осириса, и хотя ей не удалось вернуть его к жизни, она зачала от него сына Хора. Осирис был мумифицирован первым в истории Египта, и все египтяне после смерти хотели бы слиться с Осирисом. Но разве Осирис умер? Он плавает в воздухе; все ближе и ближе приближаясь к лицу Осириса, он слышит рассказ Осириса, всю историю Египта знает Осирис, и он должен выслушать ее, купаясь в волнах голубого света. Кругом один свет. Ни стен, ни потолка, ни пола. Ничего. Волны света. И запах эфира.

Вечер. Часы над дверью показывают четверть восьмого. В голубой комнате тишина и покой. Только белая занавеска полощется на ветру. Да тихонько тикает непонятный аппарат у изголовья. Тик-тик, тик-тик. Да течет кран. Кап-кап, кап-кап.

В комнату кто-то входит. Человек в военном парадном мундире. Офицер. В руке у него газета. Он подходит к постели и замирает по стойке «смирно». Затем раскрывает газету и начинает читать какую-то статью. Поднимает брови и задумчиво смотрит на лежащего под простыней мужчину. Так он стоит минут пять. Затем поворачивается и что-то бормочет себе под нос. В дверях араб сталкивается с молоденькой медсестрой и вежливо раскланивается с ней. Она усаживается у кровати на складном стуле. Отгоняет мух от лица больного.

«Ты проснулся? Ты проснулся? Ты слышишь меня?» – она говорит по-английски, тихо, но настойчиво. Напрасно – на бледном лице пациента не дрогнул ни один мускул. Она смачивает водой губку и стирает со лба больного испарину. Затем достает из сумочки книгу и погружается в чтение.

Куда делся приятный голубой свет? Где запах эфира? Он хочет закричать, но в горле все пересохло. Труба. Он лежит в трубе? Лица, лица, лица: Тоб, вон там вдали он видит Тоба, в руках у него тарелка, Турбьерн Тиндердал, его друг и компаньон, Осирис, нет это не Осирис, это Тоб, он в их ресторане «Кастрюлька», единственном ресторане Осло, награжденном двумя звездочками в справочнике Мишлена, он держит в руках тарелку и улыбается, нет, его лицо искажено ужасной гримасой, а где он сам, Фредрик Дрюм, что это за голубой свет? Нет-нет, не голубой, а белый, резкий, слепящий свет, маринованное сердце оленя с желе из красной смородины, паштет из спаржи, запеченный картофель и жульен из лисичек. Тоб высоко поднимает тарелку, Фредрик видит, что сейчас Тоб ее уронит, и изо всех сил почему-то кричит: «ВИИИНО!» Тоб пугается и со всего маху ударяется головой о потолок. Тоб широко разевает рот, который становится все больше и больше, пока от самого Тоба не остается ничего, кроме рта. Кругом черно. Подвал, темный ужасный подвал в Офанесе, Южной Италии, крысы, он видит Женевьеву, свою возлюбленную, прекрасную Женевьеву, которая бросила, покинула его в Италии. Господи, что случилось с глазами? Почему он ничего не видит? Где он? Почему он больше не видит голубого света? Ужасно жарко, глаза застилает красная пелена, неужели он еще в Италии? Нет, вот какой-то корабль, ночь, лодка, Средиземное море. Большой город. Александрия. Забыть. Что это еще за Тоб? Что за кастрюля? Какая там еще Женевьева? Боль в груди. Привкус крови во рту. Забыть, все забыть, прочь отсюда! Прочь! ВИИИНО! Ужасный вопль в темноте взрывается тысячей искр в глазах.

У постели стоит врач и тихо переговаривается с медсестрой. Часы над дверью показывают без десяти одиннадцать. Вечер. Шум на улице поутих, и занавеска на окне не колышется.

Врач направляется к раковине и моет руки.

– Скоро пятьдесят часов, как он в глубоком шоке. Вполне возможно, что потеря крови будет иметь самые неприятные последствия для мозга. Вот эти всплески на энцефалограмме, например, могут объясняться внутренними рефлексами. Но ты говоришь, он кричал? – врач возвращается к сестре.

Она кивает.

– Да, можно было даже различить отдельные слова, но, по-моему, он кричал по-французски, что-то вроде votre sante, imbecilles! Разве он не норвежец?

Уже в дверях врач оборачивается и улыбается:

– Почему бы ему при этом не знать французского? Во всяком случае его крик – хороший знак.

В комнату входят новые посетители. Пожилой господин в белом костюме и толстая дама, увешенная, как рождественская елка игрушками, золотыми браслетами, кольцами, цепями и цепочками.

– Это палата мистера Дрюма? – мужчина говорит с сильным американским акцентом.

– Да, но к сожалению, к нему никого не пускают. Кроме того, сейчас не время посещений. Вы его друзья, знакомые? – пожилая медсестра не особенно любезна.

– В общем, нет, – мужчина кряхтит и водит носком ботинка по полу. Его жена промокает лицо надушенным носовым платком. – Мы, мы просто слышали о нем. Решили узнать, как он себя чувствует.

Сестра пожимает плечами.

– Приходите завтра. Тогда ситуация прояснится. Что еще? – она решительно вытесняет американцев из палаты.

– Э-э, ничего, спасибо. Прошу прощения, мы и не думали, что все так серьезно. Всего доброго, – они исчезают.

«ВЫ СЛЫШИТЕ МЕНЯ, МИСТЕР ФРЕДРИК ДРЮМ! ПРОСЫПАЙТЕСЬ!»

Врач стоит у постели и кричит изо всех сил. Он внимательно разглядывает пациента. Кажется, чуть дрогнули веки? И дернулись уголки рта?

– Я хочу, чтобы у его постели всю ночь дежурила сестра. Если ты сама здесь останешься, то как только он начнет подавать признаки жизни, тут же дай ему стимуляторы. Не позволяй ему ни в коем случае опять впасть в кому. Чем быстрее мы приведем его в чувство, тем меньше риск серьезных последствий шока. Необходимо как можно раньше вернуть его к жизни, – отдав приказ, врач оставляет сестру в одиночестве бдеть у кровати больного.

Далеко за полночь в палату входят два других врача. Оба египтяне, и сестра явно удивлена, хотя и вежливо приветствует их. Они же не обращают на нее ни малейшего внимания и о чем-то шепчутся у двери. По-арабски. А сестра по-арабски не понимает. Ни слова. Похоже, что они никак не могут прийти к согласию. Молодой сутулый араб в очках отрицательно качает головой, и пожилой поднимает указательный палец, чтобы подчеркнуть важность своих слов. Затем он почему-то злобно смотрит на сестру и проверяет капельницы, после чего оба удаляются, и молодой по-прежнему непонимающе качает головой.

В палате полумрак, одинокая лампочка над раковиной еле горит. Сестра берет больного за руку – она совсем вялая и холодная, но сестра несколько раз пожимает ее в слабой надежде разбудить его.

– Ты очень красив, – громко говорит она. – Тебе пора просыпаться.

Тебе пора просыпаться! Теперь все вокруг окрашено в коричневые тона, и, кажется, он опять слышит голоса. Где он? В «Кастрюльке»? Нет, их ресторанчик далеко отсюда. Что-то случилось, что-то ужасное, и в этом виноват он сам, ему опротивела еда, вино, все вокруг. Прочь оттуда! Откуда? Из Осло? Пути назад нет. Везде болит, в голову лезут ужасные мысли, наверняка сломаны ребра, задето легкое, ничего страшного, успокойся наконец. Покой, покой, покой. Тебе пора просыпаться! Что это? Крик, эхо, отскакивающее от стен, стен, стен. Стен? Ему хорошо и удобно, мягко… мягко… мягко… Тебе пора просыпаться…

«Две бутылки «Омара Хайяма» и четыре банки колы, мой фадлак!»

Он открывает глаза – кругом полумрак.

Сестра вскакивает и похлопывает его по щеке. О Господи, он открыл глаза, он говорит!

– Хочешь пить? Вот вода в стакане на столике! Выпей! – она говорит неестественно громко, приподнимает ему голову и подносит стакан к губам.

– Мистер Дрюм? Мистер Дрюм, вы из Норвегии, да? – она говорит без умолку, часы над дверью показывают половину четвертого, и она записывает время.

Он даже и не пытается глотнуть. Неотрывно смотрит куда-то вдаль поверх стакана.

– Fifty-fifty. Плексиглаз, – и закрывает глаза.

О Господи, как же приятно лежать на песке под зонтиком старого египтянина, мягко и спокойно, и вот уже Осирис приближается к нему в мерцании голубого света и принимается рассказывать историю Древнего Египта. Тело Осириса разрубили на четырнадцать кусков, и тем не менее он не умер. У него родился сын. Бог Гор. С человеческим телом и соколиной головой. Осирис и Тоб. Они оба с ним. И Женевьева выздоровела, тогда почему она бросила его? Что еще за стакан воды, не нужен ему никакой стакан, и вода не нужна, ничего ему не нужно, оставьте его в покое, кто это в конце концов все время пристает к нему? Что? На пляже? Под зонтом? Ночью? Или днем? Красное вино и кола, fifty-fifty, чаша, которую он должен испить до дна, напиться до чертиков, потерять сознание, выключиться, только так и никак иначе. Ни за какие коврижки не согласится он взять стакан воды из рук незнакомого человека. А если это яд? Конечно, это яд. Вне всякого сомнения. И думать тут нечего. Никто не должен прикасаться к Фредрику Дрюму. Только не засыпай!

– Мистер Дрюм, только не засыпайте! Мистер Дрюм! Мистер Дрюм, ради бога, не засыпайте! – она щиплет его за руку изо всех сил.

Господи, что это за вопли? Он открыл глаза и уставился на незнакомое лицо. Женщина. Пожилая, в белой косынке, похожа на монашку. Что за бред? Откуда здесь взяться монашке? Говорит по-английски. Он несколько раз мигает. Стены. Потолок. Он в какой-то комнате, лежит на кровати под простыней! Он пробует пошевелить руками, но в них тут же мертвой хваткой вцепляется монашка.

Кажется, у него галлюцинации!

– Да-да, все хорошо, лежите спокойно, я вытру пот со лба. Какое счастье, что вы наконец-то пришли в себя. Вы были без сознания почти шестьдесят часов и потеряли много крови, – она старается говорить спокойным и решительным тоном.

– Кто вы? – почему-то пищит он.

– Сестра Аннабель. Вы в английском госпитале в Каире. Частной больнице. Вам повезло, что вы попали сюда, – она почти пропела эти слова и была явно рада, что молодой норвежец наконец-то пришел в себя.

– Где-где? В Каире?

– Сейчас ночь, но скоро наступит утро, и вам принесут поесть. Вы наверняка проголодались? Вот, попейте немного, – она опять поднесла стакан к его губам.

– Не пью воду. Это яд. Ха-ха, – он расхохотался, сам не понимая почему. Он вообще ничего не понимал, но именно так все и должно быть. Почему бы в следующий раз, когда он откроет глаза, ему не очутиться где-нибудь на клумбе маргариток. Смешно. Ха-ха.

– Вы из Норвегии? Я слышала, это красивая страна. Фьорды, нарядные рыбацкие лодки и зеленые пастбища с белыми овечками. Я видела фотографии, – она должна говорить что угодно, болтать без перерыва, только бы не дать ему заснуть.

– Я не в Каире. Никогда не был в Каире. И вовсе не собирался в Каир, если хотите знать. Вылейте же наконец воду из этого чертова стакана в раковину, вон она, там, у стены, и из крана все время течет вода, если только это вода, а не что-нибудь еще, – голос его звучит более уверенно. Какая-то удивительно реальная галлюцинация, что же это такое, а?