В. Процесс
1. Он начинает с того предположения, что напряженные объекты, поскольку они противоположны себе самим, ближайшим образом тем самым противоположны один другому; отношение, именуемое их сродством. Так как каждый из них по своему понятию находится в противоречии с собственною односторонностью своего осуществления и потому стремится снять ее, то тем самым непосредственно положено стремление снять и односторонность другого и через это взаимное приравнение и соединение положить реальность соответственно тому понятию, которое содержат в себе оба момента.
Поскольку каждый объект положен, как в нем самом противоречащий себе и снимающий себя, то они удерживаются лишь внешнею силою во взаимном отделении и от их взаимного восполнения. Средний термин, через который связуются эти крайние термины, есть, во-первых, сущая в себе природа обоих, целостное держащее их внутри себя понятие. Но, во-вторых, так как они противостоят один другому в их осуществлении, то их абсолютное единство есть также отличенный от них, как осуществленный, еще формальный элемент, – элемент того сообщения, в котором они вступают между собою во внешний союз. Так как реальное различение свойственно крайним терминам, то этот средний термин есть лишь отвлеченная нейтральность, реальная их возможность; как бы теоретический элемент осуществления химических объектов, их процесса и его результата; в телах функцию этого посредника исполняет вода; в духовной области, поскольку в ней имеет место подобие такого отношения, им считается вообще знак и ближайшим образом язык.
Отношение объектов, как простое сообщение через этот элемент, есть с одной стороны спокойное совпадение, а с другой в той же мере отрицательное отношение, причем составляющее их природу конкретное понятие полагается через сообщение, как реальное, и тем самым реальное различение объектов сводится к единству их понятия. Их предшествовавшая самостоятельная определенность тем самым снимается в соединении, соответствующем тому понятию, которое в обоих них одно и то же, причем их противоположность и напряжение притупляются; вследствие того их стремление достигает в этом взаимном восполнении своей спокойной нейтральности.
Процесс этим путем угаснул; так как противоречие понятия и реальности приравнено, то крайние термины умозаключения утратили свою противоположность и тем самым перестали быть крайними, как один относительно другого, так и относительно среднего термина. Продукт есть нечто нейтральное, т. е. такое, в чем составные части, уже не могущие быть названными объектами, уже не обладают своею напряженностью, а стало быть и свойствами, которые были им присущи, как напряженным, причем в них, однако, сохранилась способность их прежней самостоятельности и напряженности. А именно, отрицательное единство нейтрального (продукта) исходит от некоторого предположенного различия; определенность химического объекта тожественна с его объективностью, она первоначальна. Через вышерассмотренный процесс это различие снято лишь непосредственно; поэтому определенность еще не рефлектирована в себя абсолютно, и вследствие того продукт процесса есть лишь формальное единство.
2. В этом продукте, правда, угасли напряженность противоположности и отрицательное единство, как деятельность процесса. Но так как это единство существенно для понятия и вместе с тем само достигло осуществления, то оно еще имеет место, хотя выступило вне нейтрального объекта. Процесс не возбуждается вновь сам собою, так как он имел различие лишь своим предположением, а не полагал его сам. Эта внешняя объекту самостоятельная отрицательность, осуществление отвлеченной единичности, бытие для себя которой имеет свою реальность в безразличном объекте, сама внутри себя напрягается против своей отвлеченности, есть внутри себя беспокойная деятельность, разрушающая себя в своем направлении во вне. Она относится непосредственно к объекту, спокойная нейтральность которого есть реальная возможность ее противоположности; последняя есть теперь средний термин бывшей ранее того только формальною нейтральности, сам внутри себя конкретный и определенный.
Ближайшее непосредственное отношение крайнего термина отрицательного единства к объекту состоит в том, что последний им определяется и вследствие того разделяется. Это разделение может ближайшим образом признаваться за восстановление той противоположности напряженного объекта, с которой начался химизм. Но это определение не образует собою другого крайнего термина умозаключения, а входит в непосредственное отношение порознивающего принципа к среднему термину, которому оно сообщает эту свою непосредственную реальность; это та определенность, которою вместе с тем обладает в разделительном умозаключении средний термин независимо от того, что он выражает собою общую природу предмета, через что последний есть столько же объективная общность, сколько и определенная частность. Другой крайний термин умозаключения противостоит внешнему самостоятельному среднему термину единичности; он есть поэтому также самостоятельный средний термин общности; разделение, испытываемое в нем поэтому реальною нейтральностью среднего термина, состоит в том, что оно разложено не на взаимно различные, но на безразличные моменты. Эти моменты суть тем самым с одной стороны, отвлеченное, безразличное основание, а с другой – его одухотворяющий принцип, приобретающий через свое отделение от основания также форму безразличной объективности.
Это разделительное умозаключение есть полнота химизма, в которой изображено то же самое объективное целое, как самостоятельное отрицательное единство, далее в среднем термине, как реальное единство, наконец и химическая реальность, разложенная на ее отвлеченные моменты. В последних определенность не так, как в нейтральном, достигла в некотором другом своей рефлексии в себя, но возвратилась в себе к своей отвлеченности, к первоначально определенному элементу.
3. Тем самым эти элементарные объекты освобождены от химической напряженности; в них через реальный процесс положены первоначальные основы того предположения, с которого начался химизм. А поскольку далее, с одной стороны, его внутренняя определенность, как таковая, есть по существу противоречие его простому безразличному существованию и есть его определенность и стремление во вне, которое разделяется, полагая напряженность в его объекте и в некотором другом, дабы иметь нечто такое, к чему он мог бы относиться как к различному, чем он мог бы нейтрализоваться и тем самым сообщить своей простой определенности существующую реальность, то, вследствие того, химизм возвратился к своему началу, в коем противоположно напряженные объекты ищут один другой и затем соединяются через формальный, внешний средний термин в нечто нейтральное. С другой стороны химизм снимает себя через этот возврат в свое понятие и перешел в некоторую высшую сферу.
С. Переход химизма
Уже обычная химия обнаруживает примеры таких химическим изменений, при которых, напр., некоторое тело сообщает части своей массы более высокую степень окисления и тем самым понижает степень окисления другой ее части, которая может затем войти в нейтральное соединение с приближенным к ней другим отличным от нее телом, что было бы невозможно при сохранении первой непосредственной степени окисления. То, что здесь происходит, состоит в том, что объект относится к некоторому другому не по непосредственной, односторонней определенности, но по внутренней целостности некоторого первоначального отношения полагает предположение, потребное для осуществления им некоторого реального отношения, и тем самым образует для себя некоторый средний термин, через который связывает свое понятие со своею реальностью; это в себе и для себя определенная единичность, конкретное понятие, как принцип разделения на крайние термины, обратное соединение коих их есть действие того же самого отрицательного принципа, который тем самым возвращается к своему первому определению, но уже как объективированный.
Сам химизм есть первое отрицание безразличной объективности и внешней определенности; таким образом, ему еще присущи непосредственная самостоятельность объекта и внешность. Поэтому он еще не есть для себя та полнота самоопределения, которая проистекает из него, и в которой он собственно снимается. Три полученные выше умозаключения образуют собою его полноту; первое имеет средним термином формальную нейтральность и крайними – напряженные объекты; второе имеет средним термином продукт первого, реальную нейтральность, крайними – разделяющую деятельность и ее продукт, безразличный элемент; третье же есть реализующее себя понятие, то полагающее себе предположение, которое обусловливает процесс его реализации, – умозаключение, сущность которого есть общее. Но в виду непосредственности и внешности, кои в этом определении свойственны химической объективности, эти умозаключения еще остаются взаимно внешними. Первый процесс, продукт которого есть нейтральность напряженных объектов, угасает в своем продукте и есть извне привходящее дифференцирование, вновь прекращающее его; будучи обусловлен некоторым непосредственным предположением, он исчерпывается последним. Равным образом выделение различных крайних терминов из нейтральной среды, а также их разложение на их отвлеченные элементы, исходит от извне привходящих условий и возбуждений к деятельности. Но поскольку оба существенных момента процесса, с одной стороны нейтрализация, а с другой – разделение и редукция, связаны в одном и том же процессе, а соединение и ослабление напряженных средних терминов есть также разделение в них, то в силу лежащей еще в основе внешности они образуют собою две стороны; крайние термины, которые выделяются в одном и том же процессе, суть иные объекты или материи, чем те, которые в нем соединяются; и поскольку первые опять-таки выходят из него различными, они должны обращаться во вне; их новая нейтрализация есть иной процесс, чем та, которая имела место в первом процессе.
Но эти различные процессы, оказавшиеся необходимыми, составляют столько же ступеней, через которые снимаются внешность и обусловленность, вследствие чего понятие выступает, как определенное в себе и для себя и как не обусловленная внешностью целостность. В первом процессе снимается внешность образующих собою всю реальность различных противоположных крайних терминов или различение сущего в себе определенного понятия от его существующей определенности; во втором снимается внешность реального единства, соединение, как только нейтральное; ближайшим образом формальная деятельность снимается в столь же формальных основаниях или безразличных определенностях, внутреннее понятие которых есть теперь возвратившаяся в себя, абсолютная деятельность, реализующая себя в ней самой, т. е. полагающая в себе определенные различения и строющая себя через это опосредование, как реальное единство, – опосредование, которое тем самым есть собственное опосредование понятия, его самоопределение и в виду его рефлексии в себя имманентное предположение. Третье умозаключение, которое, с одной стороны, есть восстановление предшествовавшего процесса, с другой, снимает еще остающийся последний момент безразличных оснований, – вполне отвлеченную внешнюю непосредственность, которая, таким образом, становится собственным моментом опосредования понятия самим собою. Понятие, которое тем самым сняло все моменты своего объективного существования, как внешние, и положило их в свое простое единство, вследствие того совершенно освободилось от объективной внешности, к коей оно относится, лишь как к несущественной реальности; это объективное свободное понятие есть цель.
Третья глава
Телеология
Там, где воспринимается целесообразность, признается, как ее источник, рассудок, т. е. для цели требуется субъективное, свободное осуществление понятия. Телеология противопоставляется, главным образом, механизму, при котором положенная в объекте определенность, как внешняя, по существу есть такая, в коей не обнаруживается никакого самоопределения. Противоположность causarum efficientium и causarum finalium, только действующих и конечных причин, относится к тому различению, к которому, взятому в конкретной форме, сводится также исследование того, следует ли понимать абсолютную сущность мира, как слепой природный механизм или как самоопределяющийся по целям рассудок. Антиномия фатализма вместе с детерминизмом и свободы также касается противоположности механизма и телеологии; ибо свободное есть понятие в своем осуществлении.
Прежняя метафизика обращалась с этими понятиями так же, как и с прочими; она отчасти предполагала некоторое представление мира и пыталась доказать, что ему соответствует то или другое из этих понятий, противоположное же ему неудовлетворительно, так как из последнего он необъясним; отчасти же не исследовала при этом, какое из понятий, механической ли причинности или цели, содержит истину в себе и для себя. Если это установлено для себя, то пусть объективный мир представляет собою и механические, и конечные причины; их осуществление не есть мерило истины, но напротив, истинное есть критерий того, какое из этих осуществлений по истине принадлежит миру. Как и субъективный рассудок обнаруживает в нем (рассудке) заблуждения, так и объективный мир обнаруживает такие стороны и ступени истины, которые для себя лишь односторонни, неполны и суть только отношения явлений. Если механизм и целесообразность противоположны, то именно потому их нельзя считать равноценными, каждое понятие правильным для себя, имеющим такую же ценность, как и другое, причем все дело сводилось бы лишь к тому, к чему может быть применено то или другое из них. Эта равноценность обоих понятий зависит лишь от того, что они суть, что мы имеем их оба. Но так как они противоположны, то необходимый первый вопрос состоит в том, которое из них есть истинное; а настоящий высший вопрос состоит в том, не есть ли их истина нечто третье, или одно из них есть истина другого. Но отношение цели оказалось истиною механизма. То, что представлял собою химизм, совпадает с механизмом постольку, поскольку цель есть понятие в свободном осуществлении, и поскольку вообще последнему противостоит несвобода химизма, его погружение во внешность; оба, механизм и химизм объемлются природною необходимостью, так как в первой не осуществляется объект, ибо в нем, как в механическом, нет самоопределения, а во втором понятие или достигает лишь напряженного, одностороннего осуществления, или, поскольку оно выступает, как единство, напрягающее нейтральный объект к осуществлению, оно, снимая себя в этом разделении, внешне себе самому.
Чем теснее телеологический принцип связывается с понятием некоторого внемирового рассудка и поэтому вызывает благоприятное отношение к себе со стороны благочестия, тем более он, по-видимому, отклоняется от истинного исследования природы, стремящегося познать свойства природы, не как чуждые ей, но как имманентные ей определенности, и признающему лишь такое познание пониманием. Но так как цель есть само понятие в своем осуществлении, то может показаться странным, что познание объектов из их понятия является незаконным выходом в некоторый инородный элемент, а напротив, механизм, для которого определенность объекта есть определенность, положенная в нем внешним образом и через другое, считается более имманентным взглядом, чем телеология. Механизм, по крайней мере обычный, несвободный, равно как и химизм, правда, должны считаться некоторым имманентным принципом, поскольку определяющее внешнее есть само опять-таки лишь такой объект, нечто внешним образом определенное и безразличное к такой определенности, или в химизме другой объект есть нечто также химически определенное, вообще, поскольку существенный момент целостности всегда лежит в некотором внешнем. Поэтому эти принципы остаются в границах той же самой природной формы конечности; но хотя они, разным образом, не хотят превзойти конечного и приводят явления лишь к конечным причинам, которые сами требуют дальнейшего движения (мысли), но они, вместе с тем, расширяются в формальную целостность отчасти в понятиях силы, причины и т. под. определениях рефлексии, причем последние должны выражать собою первоначальность; отчасти же через отвлеченную общность – во всеобщности силы, в полноте взаимодействующих причин. Тем самым механизм сам проявляет себя, как стремление к целостности, которое старается понять природу для себя, как некоторое целое, не требующее для своего понятия ничего другого, кроме целостности, не находящей себя в цели и в связанном с нею внемировом рассудке.
Итак, целесообразность проявляется прежде всего, как высшее вообще; как рассудок, который определяет, внешним образом, многообразие объектов посредством некоторого в себе и для себя сущего единства, так что безразличные определенности объектов становятся через это отношение существенными. В механизме они становятся такими через простую форму необходимости, причем их содержание безразлично, ибо они должны оставаться внешними и ими удовлетворяется лишь рассудок, как таковой, познавая таким путем свою связь, отвлеченное тожество. Напротив, в телеологии становится важным содержание, так как она предполагает некоторое понятие, нечто определенное в себе и для себя и тем самым самоопределяющее и, следовательно, отличает от отношения различения и их взаимного определения, от формы, рефлектированное в себя единство, нечто определенное в себе и для себя и, стало быть, некоторое содержание. Но если последнее конечно и незначительно, то оно противоречит тому, чем оно должно быть, ибо цель по своей форме есть внутри себя бесконечная деятельность, в особенности, если совершающееся по целям действие признается за абсолютные волю и рассудок. Телеология потому навлекала на себя столь многие упреки в нелепости, что цели, которые она указывала, были то значительнее, то ничтожнее, и отношение целей объектов должно было часто представляться игрою, ибо это отношение являлось столь внешним и потому случайным. Напротив, механизм оставляет за определенностями объектов по их содержанию значение случайностей, к которым объекты безразличны, и которые ни для самих себя, ни для субъективного рассудка не должны иметь более высокого значения. Потому этот принцип, связывая собою внешнюю необходимость, сообщает сознание бесконечной свободы в противоположность телеологии, которая выдвигает, как нечто абсолютное, маловажное и даже презренное, только бесконечно стесняя тем самым общую мысль, которая может даже вызывать отвращение.
Формальный недостаток, ближайшим образом свойственный этой телеологии, состоит в том, что она приводит лишь к внешней целесообразности. Так как понятие тем самым полагается, как нечто формальное, то ее содержание есть также нечто внешним образом данное в многообразии объективного мира, данное в тех же определенностях, которые составляют содержание и механизма, но как нечто внешнее, случайное. Вследствие такой общности содержания форма целесообразности составляет для себя исключительно существенное в телеологии. В виду сего, даже если не принимать еще во внимание различения внешней и внутренней целесообразности, отношение цели оказалось вообще в себе и для себя истиною механизма. Телеологии свойствен вообще более высокий принцип – понятие в своем осуществлении, которое в себе и для себя есть бесконечное и абсолютное; принцип свободы, совершенно уверенный в своем самоопределении и абсолютно освобожденный от механизма.
Одна из величайших заслуг Канта в философии состоит в различении, которое он установил между относительною или внешнею и внутреннею целесообразностью; к последней он отнес понятие жизни, идею, и тем самым положительно возвысил философию над определениями рефлексии и относительным миром метафизики, что критика разума сделала лишь несовершенно, в весьма превратном направлении и только отрицательно. Уже было упомянуто, что противоположность телеологии и механизма есть ближайшим образом более общая противоположность свободы и необходимости. Кант провел противоположность в этой форме при изложении антиномий разума и именно, как третье противоречие трансцендентальных идей. Я приведу его изложение, на которое было уже указано ранее, совершенно кратко, так как существенное в нем столь просто, что не требует подробного изложения, и так как вид и способ кантовых антиномий подробнее разъяснен в другом месте.
Тезис рассматриваемой здесь антиномии гласит: причинность по законам природы не есть единственная, из коей могут быть выведены все явления мира. Необходимо еще для их объяснения признавать причинность, действующую посредством свободы.
Антитезис: нет никакой свободы, но все в мире совершается исключительно по законам природы.
Доказательство, как и при прочих антиномиях, происходит, во-первых, апагогически, через допущения противоположности каждого тезиса; во-вторых для обнаружения противоречивости этого допущения принимается наоборот и предполагается правильным противоположное ему, т. е. доказуемое предложение. Без всего обхода доказательства можно бы было поэтому обойтись; оно состоит не в чем ином, как в ассерторическом утверждении обоих противоположных предложений.
А именно для доказательства тезиса надлежит прежде всего предположить: нет никакой иной причинности, кроме действующей по законам природы, т. е. до механической необходимости вообще, включая в нее и химизм. Это предложение противоречит себе, так как закон природы состоит именно в том, что ничто не происходит без достаточной а priori определенной причины, которой поэтому свойственна абсолютная самодеятельность; т. е. противоположное тезису допущение противоречиво потому, что оно противоречит тезису.
Для доказательства антитезиса следует предположить: существует свобода, как некоторый особый вид причинности, такое состояние, с которого просто начинается ряд его последствий. Но так как такое начало предполагает состояние, не имеющее со своим предшествовавшим никакой причинной связи, то оно противоречит закону причинности, который делает единственно возможными единство опыта а самый опыт; т. е. допущение свободы, противоречащее антитезису, невозможно потому, что оно противоречит антитезису.
Та же самая антиномия возвращается по существу в критике телеологической силы суждения, как противоположность того взгляда, по коему всякое произведение материальных вещей совершается по чисто механическим законам, и того, по которому некоторое их произведение по этим законам невозможно. Кантово разрешение этой антиномии таково же, как и общее разрешение прочих антиномий; а именно оно состоит в том, что разум не может доказать ни того ни другого предложения, так как мы по чисто эмпирическим законам природы не можем иметь никакого определяющего принципа а priori возможности вещей; что поэтому далее оба они должны считаться не объективными предложениями, а субъективными правилами; что я, с одной стороны, должен постоянно рефлектировать о всех событиях природы по принципу чистого механизма природы, но что это не препятствует по случайному поводу обсуждать некоторые природные формы по другому правилу, именно по принципу конечных причин; как будто эти два правила, долженствующие служить притом лишь для человеческого разума, не состоят между собою в той же противоположности, как и вышеупомянутые предложения. При такой точке зрения, как указано выше, совсем не исследуется именно то, что единственно представляет собою философский интерес, именно какому из обоих принципов в себе и для себя присуща истина; а при таком взгляде на дело нет никакой разницы в том, должны ли эти принципы считаться объективными, что значит здесь – внешне осуществляющимися определениями природы, или просто правилами субъективного познания; все это познание собственно говоря субъективно, т. е. случайно, так как оно по случайному поводу пробегает то к одному, то к другому правилу, смотря по тому, какое из них считается подходящим для данного объекта, вообще же не спрашивает об истине самых этих определений, все равно суть ли они определения объектов или познания.
Но как ни неудовлетворительно по своей существенной точке зрения кантово рассмотрение телеологического принципа, во всяком случае достойно внимания то положение, какое Кант отводит этому принципу. Приписывая его рефлектирующей силе суждения, он делает его некоторым связующим средним членом между общностью разума и единичностью воззрения; далее он различает эту рефлектирующую силу суждения от определяющей, которая просто подчиняет частное общему. Такое общее, которое есть только подчиняющее, есть отвлеченное, становящееся конкретным лишь в некотором другом, в частном. Напротив цель есть конкретное общее, имеющее в нем самом момент частности и внешности, и которое поэтому есть деятельность, стремление отталкивать себя от самого себя. Понятие, как цель, есть, конечно, некоторое объективное суждение, одно определение которого есть субъект, т. е. конкретное понятие, определенное через себя самого, а другое – не только предикат, но и внешняя объективность. Но отношение цели не есть еще потому некоторое рефлектирующее суждение, рассматривающее внешние объекты лишь с точки зрения некоторого единства, как будто какой-то рассудок дал их на потребу нашей познавательной способности; оно есть в себе и для себя сущее истинное, судящее объективно и абсолютно определяющее внешнюю объективность. Отношение цели есть тем самым нечто большее, чем суждение, оно есть умозаключение самостоятельного свободного понятия, совпадающего с самим собою через объективность.
Цель оказалась третьим относительно механизма и химизма; она есть их истина. Так как она сама находится еще внутри сферы объективности или непосредственности целостного понятия, то она еще причастна внешности, как таковой, и ей противостоит некоторый объективный мир, с коим она соотносится. С этой стороны механическая причинность, объемлющая собою вообще и химизм, является перед этим отношением цели, которое внешне, но подчиняет себе ее (причинность), снятою в себе и для себя. Что касается ближайшего за сим отношения, то механический объект, как непосредственная целостность, безразличен к своему определению, а тем самым и к тому, чтобы быть определяющим. Эта внешняя определенность теперь доразвилась до самоопределения, и тем самым отныне положено в объекте лишь внутреннее или, что то же самое, лишь внешнее понятие; цель есть ближайшим образом само это внешнее относительно механизма понятие. Таким образом и относительно химизма цель есть самоопределяющее, которое возвращает обусловливающее его внешнее становление определения к единству понятия. Отсюда явствует природа подчинения обеих предыдущих форм объективного процесса; то другое, которое было для них бесконечным прогрессом, есть ближайше внешним образом положенное для них понятие, которое и есть цель; субстанция есть не только понятие, но и внешность есть существенный для них, составляющий их определенность момент. Механическая или химическая техника по характеру своему – быть определенною извне – сама предлагает себя на службу отношению цели, которое теперь и должно быть рассмотрено ближе.