Ах, эти яркие цветные сны, неуловимо их отличие от яви… Они приходят, незваные и неотвратимые, к каждому из нас, и то пугают до онемения, то дарят надежду и мгновения эйфории, но всякий раз обманывают и исчезают почти бесследно. Счастье они или наказанье, дар или проклятье? К чему даны они нам, зачем тревожат душу эти еженощные погружения в прекрасные, то устрашающие миры света и теней? Да ещё и в столь зрелом возрасте, когда неприлично и смешно даже перед самим собой взрослому серьёзному человеку витать в облаках и строить воздушные замки, когда накопившиеся за годы обязательства неодолимой силой тянут вниз, к земле, требуют быть успешным, уверенно стоять на ногах, когтями цепляться за местами скользкую поверхность?

Серые перистые облака и громады свинцовых туч, надёжно скрывающие остывающее море от ласковых лучей солнца, заслоняющие яркую голубизну небес. Резкие и пронизывающие порывы студёного, по-морскому холодного ветра, ледяные солёные брызги в обветренное лицо. Скользкими ступенями убегающие в море плиты белоснежного мрамора, сковавшие, словно лёд, длинный узкий пирс. Роскошные корпуса комфортабельного отеля высятся за спиной, оставаясь невидимыми развалившемуся на многочисленных подушках в огромном белом, подстать мрамору, кресле мужчине. Шерстяной плед, укрывающий его до самого подбородка, уже стал покрываться тончайшим налётом солёной водяной пыли – ещё чуть-чуть и пора будет возвращаться под надёжную защиту крыш и стен.

И новое, незнакомое, недоступное ранее невероятное ощущение великолепного олимпийского спокойствия. Абсолютный штиль в прежде вечно штормящем океане сознания. А в неких таинственных и дремучих уголках израненной души ещё прячутся тонкие и колючие осколки тёмных тоскливых воспоминаний, отголоски привычной тревоги. О том, что так легко было отнюдь не всегда, и подобного неземного спокойствия не бывает в жизни земной, да и быть не должно. Что такая уверенность в себе и собственном светлом будущем не доступна простому смертному человеку в этом сумасшедшем мире, а спокойствие это преступно и даже постыдно.

А впрочем, всё это пустое, главное, что сейчас ему наконец-то было легко. Мужчина медленно поднялся, отбросил в сторону тяжёлый от влаги плед, потянулся, глубоко вдохнул, наполнив лёгкие ледяной свежестью весеннего морского воздуха. С высоты его роста стали видны тёмно-серые и чёрные громады волн, разбивающиеся вдали о камни и плиты на мириады брызг и пенных пузырей. Он помедлил ещё мгновенье, спрятал лицо и волосы под непромокаемым капюшоном спортивной куртки и направился в сторону построек.

Генри открыл глаза, с трудом разлепив ресницы, склеившиеся во время сна какой-то колючей коростой. В спальне всё ещё было темно, но уже как-то не по-ночному. Совсем как незабвенные булгаковские коты, все эти до боли знакомые углы и стены имели безнадёжно утренний вид. Генри решительно не выспался, но знал, что вновь уснуть можно даже и не пытаться. Впрочем, всё это была привычная утренняя история. Хоть и говорят герои советских фильмов, что после сорока жизнь только начинается, такого здорового сна, как в восемнадцать лет, он уже и не помнил. Горло пересохло от всенощного храпа и даже как-то отекло. Голова вроде бы и не болела, но вот давать работу шейным мышцам совсем не хотелось, инстинкт подсказывал не делать резких движений, не приманивать мигрень, прятавшуюся где-то недалеко. Да ещё эти сновидения!.. Сегодня ещё ничего, довольно приятно – любимое с детских лет море, уютный отель, похожий на тот, на греческом острове Родос, в котором так замечательно он с семьей отдохнул позапрошлым летом. Правда во сне была то ли осень, то ли весна, но он понял – это не страшно, похоже так даже лучше, свежесть, безлюдие и покой… А то иногда бывало такое ночью кино во сне показывали – Генри просыпался на мокрой от пота подушке, больше похожей на скользкую медузу, и поневоле начинал сомневаться в своём психическом здоровье, тревожно прислушиваясь к бешено колотящемуся сердцу. Чем-то, видимо, разгневал он бога сновидений Оле Лукойе, о котором рассказывала в детстве мама, и тот с удивительным упорством, забыв о том, что детство Генри давно прошло, посылает ему ночами кошмар за кошмаром.

Однако Генри не относил себя к категории людей, которым показаны длительные рефлексии, в особенности утром в будни. Он собрал остатки воли в кулак, самоотверженно поднялся с постели и прошествовал в совмещённый санузел, где совмещались не только ванная комната и, простите, туалет, но часто и ускользающие воспоминания о приключениях во сне с предчувствиями вероятных неурядиц на работе. Удачно совместив утренние гигиенические процедуры с уговорами самого себя не бросать всё к чёртовой бабушке прямо сейчас, а всё-таки сходить на работу, ну хотя бы ещё разочек, Генри твёрдо и решительно окунулся в омут нового дня.

Насколько он себе представлял, сегодня не предвиделось никаких необычных событий, всё та же ежедневная рутина: нужно будет откопать машину из-под полуметрового снежного наноса, причем желательно свою, доехать на ней до метро. Затем предстояло нырнуть в тёплое нутро подземки, занять, если повезёт, сидячее местечко и чуточку подремать до своей станции или сделать вид, что спишь, чтобы не уступать место настырным и энергичным пенсионерам, которых с утра в общественном транспорте не меньше, чем молодёжи. Ну а после метро – пешком на работу – любимую, необходимую, ненавистную. Всё это и было проделано с автоматической точностью, правда, посидеть не пришлось, получилось только прислониться спиной к поручням у дверей.

Выбравшись, наконец, на поверхность и хлебнув ледяного декабрьского воздуха, Генри удачно миновал перегруженный перекрёсток и зашагал по Большому Краснохолмскому мосту навстречу бесконечному потоку автомобилей – воплощению тщеславия и самолюбия людей, считающих себя, с основанием и без, российским средним классом. Уже не в первый раз, резво вышагивая по этому мосту и глядя на приближающееся офисное здание, он с некоторым удивлением замечал, как потихоньку разжимает свои стальные холодные клешни, отпускает сердце ставшая в последние годы привычной непрекращающаяся тоска. Вероятно, причина была в этом простом преодолении безмозглой стихии, бьющей температурные рекорды зимы или в предвкушении уютного тепла ультрасовременного рабочего места, комфорта огромного эргономичного кресла или в ожидании первого глотка утреннего кофе или чая, оттенённого ароматом мяты и лимона? Всё это возможно, но как бы то ни было, Генри в последние месяцы ходил на работу если не с желанием, то хотя бы без отвращения, и, благодаря этой малости, был неизмеримо счастливее большинства представителей «офисного планктона» и более крупной офисной фауны.

Его трудовые обязанности, чего греха таить, можно было назвать интересными с большой натяжкой, да и то разве что по сравнению с совершенно серыми и однообразными функциями его коллег. Так что эти внезапно возникшие отголоски теплых чувств к работе, скорее всего, объяснялись не проснувшимся к ней интересом. Вполне вероятно работа стала неким островком стабильности в море жизненных неурядиц, обрушившихся на Генри в последние несколько лет. Умом он понимал, что жаловаться на жизнь – грех, тем более ему. В семье все здоровы, слава богу, зарплата немаленькая, машина почти новая. Вот только с квартирой несколько не повезло – спустя год после покупки неожиданно начались отвратительные споры с бывшими собственниками, да и сама квартира куплена была в ипотеку. Конца и края этим проблемам не предвиделось. А Генри к тому же абсолютно не чувствовал в себе ни сил ни желания бороться и решать даже мелкие жизненные неурядицы. Как сказал один из немногих его друзей – дипломированный психолог, кстати – здесь налицо типичный случай кризиса среднего возраста. Человек считает, что огромные усилия, приложенные им в течение жизни для улучшения качества этой самой жизни, отнюдь не соответствуют наблюдаемому результату.

– Ты не волнуйся! – с ехидной улыбкой просвещал его этот дружок. – Такой кризис наступает практически у всех. Все мучаются, все страдают, а потом привыкают – многие. И только некоторые берут себя в руки и что-то в своей жизни меняют.

Что-то поменять хотелось очень, однако всепоглощающая лень, неизвестно откуда выползающая по окончании рабочего дня, не позволяла предпринять ничего, кроме приготовления ужина, помощи ребёнку по урокам и тупого времяпрепровождения в социальных сетях. Эта самая лень сковывала по рукам и ногам не хуже наручников и ремней. Генри, по своему собственному самокритичному мнению, относился к тому невесёлому большинству серых и унылых инфантильных дядечек около сорока лет и больше, которым суждено просто смириться со своей участью и привыкнуть к перманентно-тухлому существованию. Не так давно в одной из популярных юмористических телешоу Генри услышал и взял на вооружение довольно пошлый, но видимо модный нынче термин «унылое дерьмо» по отношению к неинтересным и бесперспективным людям и со свойственной самокритичностью признался сам себе, что вполне соответствует этому определению.

Тем не менее, в своем нынешнем, прямо скажем нездоровом, душевном состоянии Генри откопал и один неслабый плюс, по крайней мере, нечто, ему самому казавшееся плюсом. Недаром говорят знающие люди, что нынче нет психически здоровых людей, есть только недообследованные – своим открытием Генри предусмотрительно не спешил делиться ни с кем. На днях, предаваясь очередному приступу депрессии, холя его и лелея, обреченно задыхаясь от осознавания бессмысленности, бренности и абсурдности бытия, он с удивлением обнаружил, что при мысли о неотвратимости смерти и о конечности земного существования, в душе его разливается приятная волна тепла, напряжение отпускает, сердце успокаивается, пальцы рук больше не сжимают неосознанно подлокотники кресла и не отбивают дробь по столешнице. И тепло это было чем-то действительно подлинным, реальным на уровне кинестетики, чувство это не содержало никакой рисовки и фальши. Генри осознал вдруг, что совершенно не боится своей смерти, наоборот, думает о ней как об избавлении и неотвратимости покоя. Как говорится, восход, закат и дембель неизбежны. Эта мысль согревала душу, хотя и чувствовалось в ней что-то кощунственное и не совсем честное. Тут же вспомнилось банальное «я не боюсь смерти, потому что никогда с ней не встречусь: я есть – смерти нет, смерть пришла – меня уже нет» и пелевинские попытки разъяснить суть дзен-буддизма широкому кругу читателей.

С другой стороны это странное заигрывание с костлявой старухой, это смирение с неизбежностью, безусловно, являлось уникальным ресурсным состоянием психики. Ты, как японский самурай, считающий себя уже мёртвым, не ведаешь страха, спокойно служишь своей вере, твёрдо гнёшь свою линию. И ничто не способно поворотить тебя вспять, и ты просто не способен на подлость – ибо зачем? Ты как скала, тебе лично ничего не надо, и ты не просто осознаёшь, что покидая этот мир, унесёшь с собой лишь память, ты уже получил всё, что было суждено.

Так или иначе, своему другу-психологу Генри ничего об этом своём открытии не рассказал. Вдруг он поймёт душевное состояние Генри как стремление к суициду или воспримет рассказ несерьёзно (либо наоборот слишком серьёзно), а пускаться в долгие разъяснения, доказывая недоказуемое, совершенно не хотелось. Как не хотелось и ронять мнение о друге, даже в своих собственных глазах.

На работе сегодня царило приподнятое настроение. Сквозь суровую серьезность лиц коллег, неофициально входящую в дресс-код, всё чаще просвечивали улыбки, из офисных буфетов доносился женский смех. На завтрашний субботний вечер был намечен предновогодний корпоративный праздник в роскошном развлекательном центре с приглашением отечественных и зарубежных звёзд эстрады, с обильным угощением и не менее обильными возлияниями. Дамы обсуждали свои будущие наряды, мужчины прикидывали, а не организовать ли after-party в более узком кругу. Всех интересовал вопрос наличия парковочных мест, и как потом добираться домой на автомобилях «в таком состоянии».

Бизнес-план в этом году успешно перевыполнили, причем сделали это заранее, без излишней предновогодней нервотрепки. Народ ожидал немаленькую новогоднюю премию, прикидывал, на что её потратить или как поудачнее вложить. В кулуарах ходили слухи о «лишенцах» – поговаривали, что целому отделу срежут выплаты на тридцать процентов. Короче говоря, люди варились в приятных предновогодних ожиданиях, обычных и привычных для москвичей, но совершенно непонятных и недоступных жителям провинции.

После обеда Генри попивал чай со свежей мятой и мёдом прямо на своем рабочем месте, лениво просматривая ленту новостей, щурясь от яркого света широкоформатного монитора – головная боль, прячущаяся с утра, всё же его настигла. Ну ничего, две дешёвые таблетки, запитые чаем, и через полчасика всё будет в норме, надо было с утра их принять, но лучше уж поздно, чем никогда. Новенькая сотрудница Катя за соседним столом готовила поздравительные открытки для клиентов. Ей надо было исхитриться и впечатать текст поздравления в узкий и жёсткий бланк открыток, которые принесла из хозчасти ее начальница. Работа была в самом разгаре, у Кати что-то наконец стало получаться, и она периодически каким-то детским движением откидывала чёлку в сторону, так что становились особенно заметны её разрумянившиеся от служебного рвения щёки. «Ничего так девочка, симпатичная», – глядя на это чудо природы, уже не скрывая своего внимания, в который уже раз отметил он, впрочем, как и большинство его коллег мужского пола и даже некоторые сотрудницы пола женского. Эта Катя, под предлогом неважного знания Москвы, только что ненавязчиво и как-то вполне естественно договорилась с Генри встретиться с ним завтра у метро и доехать до развлекательного центра вместе. Он не позволил мысли о том, что за ненавязчивостью и естественностью зачастую скрывается высший профессионализм, надолго задержаться в своей голове – оставим рефлексии для неудачников.

Но уже чуть позже, бросив критический взгляд на свой, мягко говоря, животик, Генри задумался, однако, о причинах такого неожиданного внимания и интереса к своей персоне, но тут же одёрнул сам себя ещё раз. «К чему эти мысли, ведь годы идут, и никто не молодеет, ну за исключением той ведущей новостей», – грустно улыбнулся он, глядя в панорамное окно на бесконечный поток машин, летящих по Садовому кольцу к неизбежной московской пробке. Быть может, в последний раз в этой жизни судьба или фортуна подарила ему свою мимолётную улыбку, и красивая молодая девушка обратила на него свой взор. И совершенно незачем анализировать причины, выбирая между своей сомнительной гипотетической ценностью в качестве её покровителя на новой работе и неотразимостью зрелого мужчины, перед которым не устояла эта жаждущая наслаждений молодая самка, настолько молодая, что ещё прекрасна даже в своей непосредственности и непостоянстве. Генри инстинктивно подтянул живот, расправил плечи и приказал себе выбрать второй вариант. «А почему, собственно, и нет, лови момент!» – Пробурчал он себе под нос и решил перейти по одной заинтересовавшей его ссылке в новостной ленте.

«Ранее неизвестный смертельный вирус свирепствует в Китае и Саудовской Аравии», – гласил заголовок. Сердце вдруг пропустило удар, оставив неприятное ощущение пустоты в груди, и Генри принялся внимательно читать, но подробный текст новости особой ясности не добавил. В статье говорилось о сотнях заболевших на Аравийском полуострове и тысячах в Китае. «Хм… Странно. Тысячи заболевших? Но ещё вчера вечером об этом не было ни слова, ни по телевизору, ни в интернете», – отвлёкся он на мгновение и снова вернулся к новости. Всё начиналось с обычных симптомов гриппа, которые не проходили даже при раннем начале лечения, и несчастный больной через два-три дня тихо умирал, особо даже не мучаясь, просто ложился в какой-то момент передохнуть от чувства крайнего переутомления, засыпал и больше уже не просыпался. «Ситуация взята под контроль, очаги эпидемии локализованы. Поводов для паники нет, однако российским гражданам рекомендовано воздержаться от поездок в страны Азии и Африки». Как показалось Генри, текст не содержал никакой эмоциональной окраски, будто речь шла о выходе очередной модели посредственного смартфона или о новом прорывном открытии пресловутых британских учёных: «Ученые выяснили, почему кошки „стрекочут“ при виде птичек и белочек», – и всё, выяснили, теперь человечество спокойно, ученые знают, остальным это не интересно. «Степень опасности вируса, скорость его распространения уточняются, никто не может ничего сказать о способах передачи вируса, передаётся ли вирус воздушно-капельным путём, от человека человеку. Представитель Всемирной организации здравоохранения предостерёг кого бы то ни было от каких бы то ни было инсинуаций и спекуляций по поводу возможного возникновения пандемии». Далее, тем не менее, следовали те самые журналистские спекуляции по поводу небывалой скорости распространения заразы, отсутствия действенной вакцины и возможности искусственного происхождения вируса, вырвавшегося на свет божий из недр секретных китайских или русских лабораторий.

Подобные новости часто всплывали в Интернете – до сих пор все они без исключения оказывались «утками», возможно специально запускаемыми в сеть фармацевтическими компаниями в целях увеличения продаж вакцин и лекарств по всему миру. Поэтому Генри, как и большинство интернет-пользователей – потребителей новостей на его месте, покачал головой, нахмурил брови и проследовал по новой интересной ссылке.

«К Земле движется необычный объект», – констатировал новый заголовок. В последнее время тема вероятного падения астероидов на Землю приобрела небывалую популярность. Генри с детства уважал теорию вероятностей и не исключал такого сценария развития событий, поэтому подобные новости, хотя и по диагонали, но просматривал. Однако в этот раз речь шла не об астероиде, а о гигантском объекте искусственного происхождения, предполагаемом корабле космических пришельцев. Генри с некоторой досадой закрыл новостную ленту – господи, такой серьезный сайт был недавно, а сейчас сплошная желтизна, – потянулся, привычно хрустнув суставами, и окинул взглядом солидных размеров зал – модный нынче формат размещения офисного планктона – оупен-спейс. Народ уже несколько утомился, коротая бесконечный рабочий день, предпраздничная весёлая суета и приподнятое настроение остались в прошлом.

Одна из коллег, весьма капризная дамочка, довольно громко, чтобы её слышали окружающие, проговорила, добавив в тембр всю свою плаксивость:

– А вам не кажется, что нам давно пора отключить все кондиционеры, а то и так болеем уже все!

Надо отметить, что натоплено в помещении было просто нещадно, поэтому мужчины включали ненадолго вентиляцию (кондиционеры на зимнее время были отключены централизованно), почти тайком подбираясь к пультам управления, в надежде получить скромную дозу живительной прохлады.

– Согласна! – поддержала её соседка по рабочему столу. – Отключить кондиционеры и попросить дополнительные батареи! Или тепловые пушки, я знаю, у нас есть на складе.

Окружающие улыбнулись, а Генри, всегда страдающий от чрезмерной духоты, неожиданно для самого себя проворчал вслух:

– Может быть легче к чертям собачьим уволить двух куриц, а кондиционеры не трогать?

Катя громко рассмеялась, а мёрзнущие подруги смерили его презрительными взглядами и принялись о чём-то шептаться, строя злобно-забавные гримасы. Шутки шутками, но в департаменте действительно многовато сотрудников кашляли, чихали, сопливились. Некоторые сидели, сжимая виски руками, видимо страдали от головной боли.

Генри, наоборот, после принятых таблеток чувствовал себя прекрасно. Он сходил в кофе-поинт, открыл дверцу холодильника, украл и тут же прямо под камерой видеонаблюдения слопал чей-то бутерброд с московским сервелатом, вымыл и насухо вытер салфеткой свою чашку. Вернувшись на рабочее место, он вздохнул и решил всё же доделать ежедневный аналитический отчет.

Эту работу, честно говоря, он мог бы выполнить и с закрытыми глазами, совершенно не прикладывая умственных усилий. Но распространяться об этом не следовало, иначе тут же получишь дополнительное бестолковое задание с необходимостью периодического исполнения, но, естественно, без каких-либо материальных компенсаций. Таков уж стиль работы окологосударственного предприятия – работаешь от и до, ни больше, ни меньше, работой соседей не интересуешься, излишней инициативы не проявляешь. А то, не дай бог, кто-то из коллег подумает, что ты покушаешься на их кровный функционал, нарушая тем самым их уверенность в завтрашнем дне. А вот попытаться самому свалить часть своей работы на потерявшего бдительность коллегу – это считалось в порядке вещей. Размышляя об этих неписаных правилах, принятых в его трудовом коллективе, Генри часто вспоминал прочитанную им в детстве и с тех пор не раз перечитанную книгу братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Со свойственным им сарказмом, авторы придумали и описали в этом произведении любопытный феномен: у нерадивых сотрудников магического института, пекущихся только о своём собственном благополучии, уши густо зарастали шерстью. Генри, к сожалению, не мог назвать ни одного из своих коллег, у которого в том институте уши сохранили бы нормальный вид. И насчет самого себя иллюзий он давно уже не испытывал.

Всё это, впрочем, было весьма печально, и подобные размышления вовсе не улучшали настроения, ведь он прекрасно понимал всю убогость, ущербность и вред подобных традиций в трудовом коллективе. Однако не менее ясно он представлял себе и всю бесперспективность борьбы с ними, а также опасность подобной борьбы лично для дерзающего, в чём он имел возможность лично убедиться (по молодости лет), но это уже другая история.

Доделав вовремя отчет, Генри посмотрел на циферки часов в углу монитора. До конца рабочего дня оставалось не так уж много времени, можно было уже начинать потихоньку собираться. Самые нетерпеливые коллеги успели переобуться и гуськом, стараясь не привлекать внимания начальства, потянулись в раздевалку.

***

Снег сегодня валил весь день без перерыва, стоящую у метро машину снова пришлось искать в сугробе. Сбрасывая размохрившейся от частого применения щёткой килограммы вязкой белой массы с крыши и стёкол автомобиля, Генри радовался, что заранее, не дожидаясь наступления новогодних праздников, отправил жену с ребёнком из Москвы к тёще и тестю. Кто знает, сколько сегодня придётся провести времени в дороге до дома?.. Ничего, сын нагонит отставание в школе после Нового года, а в Москве без особой необходимости нечего делать во время таких погодных аномалий.

Природа на пару с погодой в этом году словно взбунтовались: морозы далеко за тридцать, снега выпадает по месячной норме за три дня. При таком раскладе поневоле засомневаешься в реальности объявленного глобального потепления. Запросто можно представить себя жителем заполярья: уходишь на работу утром – темно, весь день в офисе видишь только стены и мониторы, вечером едешь домой – темно, и только полярным сиянием в небе отражаются от снеговых туч многочисленные прожектора торгово-развлекательных центров. А ещё больше эти лучи в небе напоминают кадры хроники ночных бомбардировок Москвы во время войны, того и гляди попадется в перекрестье световых потоков припозднившийся самолет, застучит зенитное орудие и пиши – пропало.

В перенаселённой Москве творился настоящий ад: автомобильные аварии и многокилометровые пробки, удивляющие даже видавших виды москвичей, обрывы электропроводов и падение деревьев и сосулек. Бывало даже, водители оставляли свои машины в пробке на ночь и шли ночевать в ближайшие отели, кафе или вовсе домой, напрямик. У подъездов домов с угрожающей скоростью вырастали циклопические сугробы, занимая и без того немногочисленные места для парковки. Некоторые машины до такой степени вмерзли в снежно-ледяные массы, что их хозяева потеряли всякую надежду увидеть своих железных коней до весны. Эпидемия гриппа свирепствовала второй месяц – пока, вроде бы, без смертельных случаев, но в иной день на работе не увидишь и третьей части коллектива. Не помогали ни хвалёные импортные прививки от гриппа, которые на работе у Генри в добровольно-принудительном порядке сделали ещё осенью всем сотрудникам, ни разрекламированные поливитамины и антивирусные средства. «Да, неизвестно, чем всё это кончится, если и дальше так всё пойдет!» – как заправский старикан подумал Генри, и грустно сам себе улыбнулся.

Добравшись, наконец, до дома, Генри почувствовал себя неслабо поработавшим, как когда-то после целого летнего дня в деревне на окучивании картошки. Он наскоро сварил себе пельменей, обжарил на раскалённом оливковом масле и теперь уплетал их с маринованными помидорчиками, сидя перед телевизором. Обычный вечер обычного офисного работника: отсутствие простого человеческого общения и неумеренность в еде. Ну, когда ещё с таким удовольствием отравишься обжаренными пельмешками, как ни в дни отсутствия дома жены.

Переключая десятки телеканалов, Генри, как это часто случается, по неясной для самого себя причине остановился на новостном канале. Судя по выпуску новостей, не только погода, но и весь мир словно съехал с катушек. В США опять какой-то школьник расстрелял из автоматической винтовки своих одноклассников прямо во время уроков, а потом отстреливался из гранатомёта от прибывших полицейских. Палестинцы запустили несколько самопальных ракет по Израилю, в ответ израильская авиация разбомбила две базы исламских боевиков, одна из которых находилась на территории клиники, другая – в мечети. Какие-то арабы зачем-то казнили два десятка других арабов и вместе с ними европейских журналистов. В Германии поймали престарелого извращенца, который убил за десять лет более сотни человек. В Бельгии взорвался завод с опасными химикатами, и пламя уже вторые сутки не могут потушить. Во Франции какой-то гад на грузовике задавил почти сотню человек. В Малайзии на городские кварталы упал пассажирский самолёт. Индия и Пакистан грозят друг другу ядерным оружием, Северная Корея грозит таким оружием всему миру. А кроме этого, экономика еврозоны надёжно и всерьёз погрузилась в рецессию, госдолг же США достиг таких размеров, что его предлагают просто засекретить и не морочить людям мозги. Экономические санкции против России и события на Украине уже набили оскомину, и слушать про них стало просто неинтересно, несмотря на весь трагизм ситуации.

Что-то в мире разладилось, для Генри, по крайней мере, это было очевидно. Он почему-то упускал из виду не менее страшные события прошлых веков, не замечал того факта, что во все века на Земле происходило что-нибудь, казавшееся людям катастрофичным. Взять хотя бы те же эпидемии средневековья, выкосившие угрожающий процент населения, две мировых войны, ядерные бомбардировки японских городов, аварии на атомных станциях. Но, как говорится, довлеет дневи злоба его, и своя рубашка ближе к телу. Кстати говоря, ни в коем случае не подвергая сомнению их истинность и мудрость, Генри считал подобные присказки девизом плывущих по течению эгоистов – типичных представителей современного столичного общества.

«Сюр какой-то! – подумал Генри, – да ещё грипп этот в Азии». Сегодня днём, после прочтения новости об эпидемии где-то глубоко, почти в подсознании, появилось и уже не покидало его предчувствие близости великих перемен, влекущих за собой кардинальное решение всех жизненных проблем – к лучшему или к худшему, как знать? Генри и сам не мог бы облечь в словесную форму свои ощущения, не опасаясь потерять их, а, наоборот, боясь спугнуть их ненароком. Семена неясной пока надежды упали в жаждущую почву, оставалось дождаться всходов. Сейчас же опостылевшая уже тревога – его привычная навязчивая спутница – немного отступила, позволив хотя бы временно вздохнуть свободнее. Он уснул при включённом телевизоре, конечно же, не вымыв посуду после ужина.

Мужчина перетащил диван под навес, сплетённый кем-то видимо вручную из прутьев тростника, дающий некоторую условную защиту от дождя, но отнюдь не создающий никаких преград бодрящему бризу, задувающему с неспокойного Средиземного моря. Он налил себе в высокий хрустальный бокал вкуснейшей зеленоватой жидкости, открыв найденную в капитальном в винном погребе бутылку с надписью «Mojito», и теперь потягивал её через тонкую пластиковую соломинку, наслаждался мятной сладостью с лёгкой кислинкой, облокотившись на высокую спинку дивана, обитую белой льняной тканью. Батарея бутылок с не менее интересными названиями стоял у стены, охлаждалась до температуры окружающей среды, дожидаясь своей очереди.

Во всём огромном отеле теперь не было ни одного чужого человека – ни живого, ни мёртвого. Зато, до того как зарядил этот не по-весеннему бесконечный дождь, можно было послушать щебет и трескотню сотен птиц, облюбовавших полуголые кроны деревьев вокруг отеля. Птицам теперь некого опасаться и они заметно осмелели в последнее время.

Сменивший на краткий миг направление ветер принёс терпкий горьковатый запах дыма. На пустыре за отелем догорали погребальные костры, и более романтичная натура могла бы вообразить, что их дым уносил с собой последние воспоминания о погибшем человечестве. А для него это была не более чем окончательная зачистка своей территории. Даже не зачистка, а всего-навсего уборка.

Запах дыма прогнал мечтательный настрой, и мужчина, так и не присев, направился в свои покои готовиться к завтрашней охоте. И он, и его отец, и его сын предвкушали намеченное на завтрашний день развлечение, в особенности последующий после охоты пир.

Сегодня Генри опять проснулся затемно, так рано, что, казалось, ещё черти по углам сидят, и лежал, тупо уставившись на жёлтые зайчики на потолке. Вдруг вспомнились знакомые с детства строки:

В сон мне – жёлтые огни,

И хриплю во сне я…

Повремени! Повремени! —

Утро мудренее!..¹

Если вчерашнее раннее пробуждение ещё можно было как-то оправдать необходимостью идти на работу, то сегодня причины изображать из себя жаворонка следовало бы ещё поискать. И опять предательски засосало под ложечкой. Память-злодейка не даёт покоя дурной головушке, извлекая на поверхность все нерешённые проблемы. Как научиться не перемалывать уже сто раз перемолотое и перетёртое? Если проблема не имеет решения, стоит ли ежедневно тратить на неё свои драгоценные жизненные силы? Умом-то всю эту нехитрую мудрость Генри понимал, но воплотить своё понимание в реальность не умел. Как бы пригодилось сейчас умение медитировать, погружаться в трансовое состояние, слушать свои мысли как бы со стороны, постепенно прогоняя их прочь. Казалось бы, всего-то: сесть поудобнее, закрыть глаза, представить, что погружаешься в тепло океана безмыслия и спокойствия, а затем увидеть, что этого океана нет, вокруг одна только пустота, и этого «вокруг» тоже не существует, и тебя самого нет, и пустоты нет, а есть только вечность, и эта вечность ты. Однако овладеть этим искусством было недосуг, Генри до сего момента успел собрать одни только отрывочные сведения, надергав их из разных книг и бесед с якобы знающими людьми. Да и все практические попытки заняться медитацией вызвали у него в лучшем случае лишь разочарованную улыбку. А в худшем… Но не будем о грустном.

1. Владимир Высоцкий. «Моя цыганская»