Круглый год с литературой. Квартал четвёртый

4 ОКТЯБРЯ

По правде сказать, Дмитрий Яковлевич Гусаров (родился 4 октября 1924) больше запомнился своей должностью. Он был многолетним редактором журнала «Север», который выходит в Петрозаводске. И ещё я знал о нём, что он из карельских партизан, которых, между прочим, в войну курировал Андропов.

Очень может быть, что поэтому и стал главным редактором. Гадать не буду. Но, возглавив журнал в 1954 году (он тогда назывался «На рубеже»; нынешнее название носит с 1965 года), он ушёл на отдых только в 1990-м. 36 лет несменяемого редакторства – это, кажется абсолютный рекорд среди глав художественных журналов.

Ясно, что он и Народный писатель республики Карелия, и Заслуженный работник культуры РСФСР, и лауреат государственной премии Карельской АССР, и получил на редакторском посту 5 орденов, в том числе и Ленина: главный редактор литературного журнала автономной республики по должности входит в её обком, в его номенклатуру.

А ещё главный редактор такого журнала по должности входил в правление Союза писателей РСФСР, то есть входил в номенклатуру республиканского секретариата.

Разумеется, для всего этого нужно было не ссориться со сменяющимися секретарями карельского обкома. Но Гусаров, очевидно, и не ссорился.

Не стану врать: я его не читал. Читал в нашей «Литературной газете» большую хвалебную рецензию о его романе «За чертой милосердия», рассказывающем о рейде партизанского отряда в тыл врага. Но прозой я в газете не занимался. Рецензию готовил другой сотрудник, который обязан был прочесть роман. А в мои обязанности это не входило.

Умер Гусаров 7 августа 1995 года.

* * *

Стасик Лесневский был довольно близким моим товарищем ещё со времён, когда он работал в журнале «Юность». Работал недолго. Я приходил к нему в журнал, он приходил ко мне в «Литературную газету», и мы подружились.

О нём рассказывали много интересного.

Например, как он чуть не сорвал конференцию по Маяковскому, которая проходила в Дубовом зале ЦДЛ (рестораном он стал позже, когда пристроили здание на улице Воровского, то есть на Поварской, как она прежде и сейчас называется). Лесневский, тогда студент филологического факультета МГУ, забрался на балюстраду и сверху своими репликами сбивал с толку тех, кто не признавал Маяковского лучшим и талантливейшим. В конце концов, его попросили уйти. Он побежал по залу, выкрикивая оскорбительные тирады. Его хотели поймать, но изловить не сумели. А в университете дело замяли.

В начале 60-х в самый разгар хрущёвской оттепели Стасик вошёл в комиссию от партбюро и профсоюза издательства «Советский писатель, где он тогда работал. Комиссии было поручено проверить неприглядные факты из жизни директора правления «Советского писателя» Н.В. Люсичевского. Его обвиняли в том, что он способствовал аресту поэта Заболоцкого и ещё нескольких писателей при Сталине. Факты подтвердились. Люсичевский должен был подать заявление об уходе. Но горком затягивал с требованием этого заявления, пережидал в связи с очень колеблющейся непостоянной политикой Хрущёва по этому вопросу.

Я в это время учился в МГУ, и у нас такая же комиссия проверяла поведение декана Романа Самарина в сталинское время. Должность декана Самарина потерял. Но остался заведовать кафедрой иностранной литературы.

И Люсичевский в конце концов уцелел. И отомстил тем, кто собирался его гнать. Выгнал их сам. В том числе и Стасика.

Станислав Стефанович Лесневский (родился 4 октября 1930) был человеком смелым. Это он годами добивался, чтобы в блоковском Шахматове проводились юбилейные вечера, чтобы открылся там музей. По этому поводу ему приходилось иметь дело то с горкомом партии Москвы, то с московским обкомом. Надеясь получить больше политического веса, он согласился войти в партбюро московской писательской организации. И это оказалось его трагедией. Потому что его заставили принять участие в исключении из Союза писателей Владимира Войновича.

Это пятно он пытался смыть с себя всю оставшуюся жизнь. Дерзил начальству. Пробил блоковские мероприятия чуть ли не через голову горкома и обкома. В перестройку стал членом редколлегии легендарного «Огонька» Коротича. В 1996 году его сделали координатором комиссии по подготовке международного суда над КПСС и практикой мирового коммунизма. Но до суда дело не дошло. Ельцин был решителен только в самом начале своего правления, а в 96-м ему пришлось приложить большие усилия, чтобы переизбраться в президенты. А, переизбравшись, пойти на огромные уступки своим оппонентам.

Был Стасик преданным поклонником Блока. Писал о нём. Принял приглашение войти в Блоковскую группу ИМЛИ для подготовки полного собрания Блока. Собирал материалы, писал комментарии, писал в «Литературную газету» жалобу, что издание застопорилось. В конце концов, получив от своей сестры Ирэн Лесневской в подарок издательство «Прогресс-Плеяда», выпустил там 1-й том Блока, очень мощный по редакторско-комментаторским материалам. Рассчитывал выпустить второй. Но для этого нужно было сидеть в архивах так же, как и в работе над первым, а времени на архивы у Лесневского уже не было: погрузился с головой в работу издательства.

Хорошее было издательство, выполнявшее просветительские задачи.

Умер Станислав Стефанович внезапно – 18 января 2014 года.

* * *

Виктор Владимирович Виноградов заведовал кафедрой русского языка, когда я учился на филологическом МГУ. Не могу понять, почему это не отражено в Интернете. Да, он после Ленинграда в Москве преподавал в МГПИ им. Потёмкина и в МОПИ им. Крупской. Но и в МГУ – это я помню.

Я считаю себя учеником Виктора Владимировича, потому что сформировался на его работах по стилистике. Стиль Пушкина, стиль Гоголя, стиль Лескова, стиль Ахматовой – я с большим вниманием и с пользой для себя читал работы академика. Как и он, я скептически отношусь к структурной лингвистике, не считаю убедительным построенный на ней анализ художественного текста. Как и он, я всматриваюсь в реалии текста, стараясь не пропустить ничего существенного. Как и он, стараюсь понять особенности индивидуального стиля данного художника, чаще всего – Пушкина, коль скоро я им занимаюсь.

Академик Виноградов одинаково велик и как литературовед и как лингвист. Его лингвистические работы, такие как «Русский язык. Грамматическое учение о слове» или «Из истории изучения русского синтаксиса (От Ломоносова до Потебни и Фортунатова)» навсегда вошли в золотой фонд нашей отечественной лингвистики.

Значительно позже его смерти, случившейся 4 октября 1969 года (родился 12 января 1895-го), – в 1995-м издали его книгу «История слов», посвящённую истории возникновения и развития семантики русских слов. Странно, что она издана так поздно. Но лучше поздно, чем никогда. Эта книга так же достойна своего замечательного автора, как и другие, напечатанные при его жизни.

* * *

Накануне праздника Покрова (дня смерти тестя), мы с женой ездим на Новодевичье кладбище прибрать его могилу и положить цветы. Я, как правило, стою и у могилы похороненного неподалёку Сергея Ивановича Радцига, легендарного многолетнего преподавателя античности, скончавшегося 4 октября 1968 года. (Родился 17 мая 1882-го). Мы в университете застали его маленьким румяным старичком. О его плаксивости вспоминают многие. Нам он читал латынь, а на курсе моего коллеги по «Литературной газете» Лёвы Токарева, который был старше нас на два года, – древнегреческую литературу. «Задаёт наводящие вопросы, – рассказывал мне Лёва уже в «Литгазете», как Радциг принимал у них экзамен, – умоляюще смотрит на студента, но, поняв, что тот не ответит, громко рыдает: «Заросла! Заросла народная тропа!»

Мне рыдающего Радцига видеть не приходилось, но одну его лекцию по древнегреческой слушать довелось. Образовалось окно в занятиях: кто-то из преподавателей заболел, и я, чтобы не слоняться бесцельно в ожидании следующей лекции, заглянул в аудиторию, где читал другому курсу Радциг. Он рассказывал об идеале древних греков. Даже не рассказывал, а, лучше сказать, парил от восторга: Олимп, Олимпийские игры, посвящённые богам, герои, исповедовавшие идеал, связанный с теми или иными покровительствовавшими им богами, наконец, Гомер, величайший художник, первым постигший природу искусства, цель которого – идеал.

Заканчивал свою страстную лекцию Радциг цитатой из малодоступной тогда статьи Гоголя, которая входила в его книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», напечатанную к тому времени только в академическом собрании сочинений писателя. Гоголь говорил об «Одиссее», которую перевёл Жуковский. «Тот из вас, – сказал Радциг, – кто постигнет древнегреческий и прочитает «Одиссею» на нём, поймёт, что перевод очень хорош, но оригинал намного лучше. Однако Гоголь не зря радуется, что «Одиссею» прочтут теперь русские люди». И он процитировал:

«Много напомнит она им младенчески прекрасного, которое (увы!) утрачено, но которое должно возвратить себе человечество, как своё законное наследство. Многие над многим призадумаются. А между тем многое из времён патриархальщины, с которым есть такое сродство в русской природе, разнесётся невидимо по лицу русской земли. Благоухающими устами поэзии навевается на души то, чего не внесёшь в них никакими законами и никакой властью!»

Эта лекция перевернула мою душу, заставила по-новому взглянуть на мир и на место в нём искусства. А гоголевскую цитату я вынес в эпиграф той главы одной из моих книг, где речь идёт о вечно удерживающем искусство на поверхности идеале, без которого оно рухнет в пропасть. Как это мы нередко наблюдаем сейчас.

О Радциге рассказывают немало анекдотов. Вот один из них:

Незадолго перед революцией студента Радцига поймали с прокламациями. Нет, он не распространял их, а просто зачем-то подобрал. Его вскоре отпустили (этот случай потом не раз помогал ему во времена Советской власти), но о происшествии узнали в университете.

И вот на экзамене Радциг предстал перед Сергеем Ивановичем Соболевским. Профессор долго гонял несчастного по греческой грамматике, нашел, наконец, слабое место и, поставив двойку, изрек: «Вы, молодой человек, сначала выучите греческий язык, а потом уже прокламации разносите».

Два десятка лет спустя, восстанавливая классическую кафедру, Соболевский всё-таки пригласил молодого тезку преподавать в МИФЛИ.

Мне анекдот нравится психологической точностью. Ну, невозможно представить себе Сергея Ивановича Радцига, распространяющего прокламации. Подобрать и с этим очутиться в полиции – другое дело. Мне думается, что и Соболевский, познакомившись с Радцигом поближе, понял это. Потому и позвал его преподавать.

А преподавателем, как я уже сказал, Радциг был превосходным. Он, кстати, и автор основных учебников, которые читали его студенты: «Истории древнегреческой литературы», «Введения в классическую филологию», «Античной мифологии».

* * *

Ну, кто не знает четырёхтомного «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимира Даля?

Менее известно, что этнограф, собиратель фольклора Владимир Иванович Даль, умерший 4 октября 1872 года, а родившийся 22 ноября 1801-го, собранные песни отдал Петру Васильевичу Киреевскому, а собранные сказки – Александру Николаевичу Афанасьеву. Его богатейшая коллекция лубков поступила в Императорскую публичную библиотеку и вошла впоследствии в издания Ровинского.

Отец Даля – обрусевший датчанин принял российское подданство вместе с именем Ивана Матвеевича. Был он богословом и медиком, знал немецкий, французский, английский, русский, идиш, латынь, греческий и древнееврейский языки. Мать Даля Мария Христофоровна знала пять языков. Так что Даль пошёл в родителей, свободно владел 12 языками и сверх этого понимал тюркские.

Для своих художественных произведений Даль взял псевдоним «Казак Луганский» в честь своего родного Луганска. Он считал своей родиной Россию и, посетив Данию, писал: «Ступив на берег Дании, я на первых же порах окончательно убедился, что отечество моё Россия, что нет у меня ничего общего с отчизною моих предков».

Вообще-то по образованию Даль был врачом: учился в Дерптском университете на медицинском факультете. Как врач, хорошо показал себя в русско-турецкой войне 1828–1829 гг. и в польской кампании 1831 года.

С марта 1832 года служил ординатором в Петербургском военно-сухопутном госпитале и вскоре стал знаменитостью города.

Позднее, оставив хирургическую практику, Даль не ушёл из медицины, пристрастившись к гомеопатии и офтальмологии. Ему принадлежит одна из первых статей в защиту гомеопатии.

Как литератора его прославили «Русские сказки из предания народного изустного на грамоту переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорками ходячими разукрашенные Казаком Владимиром Луганским. Пяток первый» (1832). Ректор Дерптского университета пригласил Даля на кафедру русской словесности. При этом книгу приняли в качестве диссертации на соискание учёной степени доктора филологии. Но её отклонил как неблагонадёжную министр просвещения.

Это произошло из-за доноса на автора книги управляющего III отделением Н.А. Мордвинова. Мордвинов нашёл, что книга написана простым слогом, приспособленным для низших слоёв общества, и что в ней содержатся насмешки над правительством. Бенкендорф доложил об этом Николаю, и осенью 1832 года во время своего обхода в госпитале, где работает Даль, его арестовывают и привозят к Мордвинову. А тот отправляет его в тюрьму. Василий Алексеевич Жуковский, наставник наследника императора цесаревича Александра, объясняет ему, в какой филологической яме оказалось правительство с книгой Даля, рассказывает о врачебной деятельности Даля на войне, где Даль получил два ордена и медаль. Цесаревич пересказывает это отцу, и Николай распорядился освободить Даля.

Главное детище Даля «Толковый словарь», за первые выпуски которого он получил константиновскую медаль от Императорского географического общества, в 1868 году избран в почётные члены Императорской академии наук, а по завершении удостоен Ломоносовской премии, – так вот этот словарь издаётся с цензурными вымарками. Даль собрал ВСЕ слова живого языка, в том числе и скабрезные, матерные. И они объяснены Далем. Но при Николае, как в нынешней России, мат в печати – вне закона. Только в 1903 году вышло «исправленное и значительно дополненное издание, под редакциею проф. И.А. Бодуэна-де-Куртене», где вульгарно-бранная лексика дана в четвёртом томе. Но в советское время этим изданием пренебрегли, вернулись к цензурованному.

Даль работал над словарём 53 года жизни.

А кроме него, он выпустил ещё один капитальный труд «Пословицы русского народа». Поначалу он назвал его «Сборник пословиц» (1853) и, столкнувшись с цензурным запретом, вместо того, чтобы торговаться с цензурой, написал на титуле книги: «Пословица не подсудна». Только в 1862 году этот труд увидел свет.

Даль напечатал очень много книг разного характера. Он невероятно много сделал для своей родины России.

5 ОКТЯБРЯ

Читали ли вы такое стихотворение:

 
– Лаврентий Берия мужчиной сильным был.
Он за ночь брал меня раз шесть…
Конечно,
Зимой я ела вишню и черешню,
И на моем столе,
Представь, дружочек,
Всегда стояла белая сирень.
– Но он преступник был,
Как вы могли?
– Да так,
Я проходила мимо дома Чехова,
Когда «Победа» чёрная подъехала
И вылезший полковник предложил
Проехать с ним в НКВД…
О Боже,
Спаси и сохрани!..
А за углом
Был дом другой,
И я ревмя ревела,
Когда меня доставили во двор.
Но расторопно-вежливый полковник
Помог любезно выйти из машины,
По лестнице провёл проходом узким
И в комнате оставил у бильярда
Наедине со страхом ледяным.
Прошло минут пятнадцать…
Я пришла
В себя,
Когда раскрылась дверь внезапно,
И сам Лаврентий вышел из-за шторы
И сразу успокоил,
Предложив
Сыграть в «американку» на бильярде.
– Как это страшно!..
– Поначалу страшно,
Но я разделась сразу, —
В этом доме
Красавицы порою исчезали,
А у меня была малютка-дочь.
Да и к тому же это был мужчина —
В любое время деньги и машина,
Какая широта,
Какой размах!
Я отдавалась, как страна – грузину,
Шампанское – рекой,
Зимой – корзины
Сирени белой,
Он меня любил!..
– Но он сажал,
Расстреливал. Пытал!..
– А как бы ты с врагами поступал?
Не знаешь…
И поймёшь меня едва ли.
А он ходил в батистовом белье,
Мы веселились,
Пили «Цинандали»
И шёл тогда
Пятидесятый год…
 

Стихотворение называется «Фрагменты диалога с Антониной Васильевой». Написано в 1977 году. Его автор Евгений Иванович Блажеевский (родился 5 октября 1947 года) прожил на свете относительно немного: умер 8 мая 1999-го на 52 году жизни. И, на мой взгляд, не дополучил той известности, которая выпала на долю его ровесников Ивана Жданова или Александра Ерёменко.

Хотя, по мне, он сильнее и того и другого.

Не знаю, почему так получилось, но в последнее время он, кроме журнала «Континент», нигде не печатался. А «Континент» в России во времена, когда публика переставала вообще что-либо читать, не был популярным журналом, как некогда.

Да и статьи о Блажеевском авторитетных и уважаемых критиков (например, Станислава Рассадина) печатал тот же «Континент».

Между тем, Блажеевский на глазах – от одного цикла стихов в «Континенте» до другого – вырастал в крупного поэта. Но, как сказал он сам, «для литературной известности часто важна маска, подменяющая собою живое лицо. Или, как теперь говорят, имидж – противное, жужжащее, как парикмахерская машинка, слово… Бессмысленно ставить телегу впереди лошади, но имидж впереди таланта можно, да ещё как…» Такой известностью Блажеевский брезговал. А другую в конце девяностых обрести уже было невозможно. Как некогда «эстрадная» поэзия хрущёвской оттепели, поэзия в эпоху позднего Ельцина или раннего Путина привлекала читателей тоже не своим духовным содержанием. От поэтов требовалось участие в конкурсах, номинированность на те или иные премии, получение их, – то есть как раз то, чем Блажеевский заниматься не хотел.

Поэтому и получилось так, что после первой книжки, вышедшей в 1984 году, вторая появилась только через десять лет, и то благодаря другу Блажеевского Юрию Кувалдину. Кувалдин выпустил книгу «Лицом к погоне» в своём издательстве «Книжный сад», которое, кажется, давно уже с тех пор перестало существовать.

После смерти Евгения Блажеевского вышли две его книги. Одна в 2001, другая в 2005 году. С тех пор – ни одной.

Что ж, он будто предчувствовал забвенье:

 
Даётся с опозданьем часто,
С непоправимым иногда,
Кому – взлохмаченная астра,
Кому – вечерняя звезда.
Воздастся с опозданьем вечным
Художнику за то, что он
Один в потоке бесконечном
Был для потомков почтальон.
Даётся с опозданьем горьким
Сознанье, что сказать не смог
О тех, что горевали в Горьком,
В Мордовии мотали срок.
Воздастся с опозданьем страшным
За то, что бросил отчий дом
И, пусть небрежным, карандашным
Родных не радовал письмом.
Даётся, душу поражая,
Как ослепительная новь,
По-настоящему большая,
Но запоздалая любовь…
 

Мне думается, что когда развеется морок бескультурного китча (а он непременно развеется), когда вернётся общественная потребность в искусстве (а она непременно вернётся), со стихами Блажеевского произойдёт то же самое, что предсказывал для своих стихов Баратынский: «Читателя найду в потомстве я». Я верю, что Евгения Блажеевского ждёт пусть запоздалая, но по-настоящему большая читательская любовь.

* * *

Вацлав Гавел, родившийся 5 октября 1936 года, для многих стал во время оккупации Чехословакии советскими войсками и последующего правления в ней советских сателлитов символом борьбы за свободу. Удачливый драматург, он после оккупации Чехословакии активно включился в правозащитную деятельность. Все диктаторы одинаковы, не проявила оригинальности и гусаковская диктатура, запретившая публикации произведений Гавела и театральные постановки его пьес.

Трижды с 1970 по 1989 год Гавела арестовывали и осуждали. В первый раз в 1977 году после подписания «Хартии-77», требовавшей от правительства соблюдения Хельсинкского Заключительного акта. Второй раз – в том же 1977 году в октябре по обвинению в «покушении на интересы республики за рубежом». И третий – в январе 1989 года – за возложение цветов к месту самосожжения в 1968 году пражского студента Яна Палаха. В общей сложности Гавел провёл в тюрьме 5 лет.

После падения просоветского режима, которое названо «бархатной революцией», Гавел был избран президентом Чехословакии.

Подал в отставку с этого поста в связи с дезинтеграцией страны. Избран президентом нового возникшего государства Чехии. А власти Словакии сделали Гавела почётным гражданином своей столицы Братиславы, отмечая этим выдающуюся роль Гавела и в падении тоталитарного режима в Чехословакии, и в помощи, которую президент Чехии оказал Словакии в интеграции в европейские структуры.

Гавел – признанный миром художник. Ещё в 1969 году он получил австрийскую премию по литературе. Он автор 16 пьес, множества статей, эссе. В июне 2010 года получил литературную премию имени Франца Кафки.

Из многочисленных афоризмов Гавела мне больше всего нравится этот: «Политика не есть искусство возможного; политика – искусство невозможного».

Именно! Поэтому политику Гавелу, умершему 18 декабря 2011 года, сопутствовала удача!

* * *

Сергей Иванович Гусев-Оренбургский (родился 5 октября 1867 года) уже к октябрьской революции выпускал своё собрание сочинений, которое было остановлено в 1918 году на 16 томе. 17-й и 18-й остались неопубликованными.

Сперва он, окончив духовную семинарию, принял сан священника. Но через 6 лет отказался от сана и полностью посвятил себя писательству. Входил в литературную группу «Среда». Был членом книгоиздательского товарищества «Знание». До революции он один из самых популярных писателей России. Особенным успехов пользовалась его повесть «В стране отцов», навеянная духовным подъёмом первой русской революции (1905). Высоко была оценена современниками и повесть «В глухом уезде» (1912).

Во время Первой Мировой войны работал в санитарных поездах, был на фронте. В 1918–1920 годах скитался по России.

Из Читы в 1921 году эмигрировал в Харбин. В 1923-м переселился в США, где и прожил 40 лет, скончавшись 1 июня 1963 года.

В Харбине впервые вышла его «Багровая книга. Погромы 1919-20 гг. на Украине» (1922). Книгу издал «Дальневосточный Еврейский Общественный Комитет помощи сиротам – жертвам погромов». Издал так, как она была написана Гусевым-Оренбургским.

В Советской России её фактически не видели. Она вышла в издательстве Гржебина и отпечатана в петроградской типографии тиражом в несколько десятков экземпляров. Послесловие к ней написал Горький. Но даже в этом – недоступном нормальному читателю – виде цензура поработала основательно: там, где дело касается участия в погромах красных войск, естественно, следуют вымарки. Почти целиком из книги изъята трагическая глава о погромной деятельности большевиков. Из четырёх различных групп, которые, по рассказу писателя, действовали на погромном плацдарме, цензура оставила три, убрав везде информацию о деятельности «советских отрядов».

Вот Пролог к этой книге:

«История Украины – это летопись еврейских погромов. Мы знаем о свирепой Хмельничине середины XVII века. Мы слышали о долгой и страшной Гайдаматчине средней трети XVIII века. Многие из нас переживали погромы 1881–1882 годов. Отлично помним мы октябрьские деяния черносотенцев в 1905 году.

Теперь…

Проходит перед нашими глазами пятое по счёту украинское массовое кровавое действо, – страшный кровавый разлив, оставивший за собой все ужасы протёкших времен.

Никогда не падало такое количество жертв.

Никогда евреи не были так одиноки.

Никогда безысходность их положения не была так ужасающа.

В революционные эпохи 1881 и 1905 годов еврейские погромы были кратковременны, – они налетали как мгновенный шквал, как Самум в Сахаре. Теперь – это сплошное, непрерывное, перманентное бедствие. Во времена Хмельничины и Гайдаматчины евреи были между молотом и наковальней. Теперь по ним, распластанным по той же украинской наковальне, ударяет не молот, не два, а все молоты, какие только работают на этой дикой и злой почве. Они бьют по ним без устали, днём и ночью, летом и зимою. Наконец, прежние чёрные годины относятся к далёкому прошлому. Может быть преувеличены бедствия, может быть цифры погибших ниже тех, о которых повествуют трогательные элегии. Теперь всё происходит на наших глазах. Мы видим, правда, только часть картины, ибо другие части закрыты ещё непроходимыми кордонами. Но, что доступно нашим глазам и ушам, мы видим и слышим…

Мы слышим и считаем.

И скорбные результаты подсчётов могут быть только безмерно ниже действительности».

А это ведь до Холокоста! Похоже на его генеральную репетицию.

* * *

С Израилем Моисеевичем Меттером, родившимся 5 октября 1909 года, я познакомился в Гульрипшах (под Сухуми) в доме творчества нашей «Литературной газеты». Обаяние этого человека было очень велико. До знакомства я читал только его «Мухтара» и смотрел фильм «Ко мне, Мухтар!», но и этих вещей было для меня вполне достаточно, чтобы ценить Меттера за талант.

И не только за талант.

Я знал о его участии в процессе Бродского в качестве свидетеля, возмущённого самим судилищем над поэтом. Знал, что он чуть ли не единственный аплодировал выступлению Зощенко, который отбивался от яростных нападок коллег, демонстрирующих присутствующим на писательском собрании представителям власти не просто своё послушание, но полную с ними солидарность.

Я ценил Меттера за гражданское мужество.

Поэтому обрадовался нашему знакомству, которое особенно укрепилось, когда на один день в Гульрипши приехал Фазиль Искандер, находившийся в Абхазии, и мы вчетвером (с Израилем Моисеевичем была очень симпатичная жена Ксения Михайловна) поднялись в горы, в деревушку, которая считается родиной Берия, и посидели там в очень уютном небольшом ресторане.

Фазиль показал нам некоторых прототипов своих персонажей. Кроме бармена, который подсел к нам, остальные не были работниками ресторана. Сидели за столиком. Фазиля шумно приветствовали. Послали нам несколько бутылок вина, но бармен что-то им крикнул и не разрешил нам послать им вина в ответ. Впрочем, через какое-то время и они (человек пять) оказались за одним столом с нами. Чудесный рассказчик Израиль Моисеевич, знавший множество житейских историй, заинтересовал ими и наших новых знакомых. Провожали они Израиля Моисеевича любовно.

А Меттер после Гульрипш присылал мне свои книги. «Среди людей», «Свидание», «Будни». Прочитал я его пронзительный автобиографический «Пятый угол». И ещё раз убедился, что он отличный писатель.

Он получил в Италии премию Гринцане-Кавур – города в провинции Пьемонт за лучшее произведение иностранного писателя (1992). У нас он никаких премий не получал. Впрочем, я читал, что он ребёнком присутствовал на суде, где его мать, желая получить вдовью пенсию, не смогла доказать, что она действительно была женой своего мужа, от которого родила четверо детей. Брачное свидетельство, заверенное дореволюционным раввином, судья отказался считать доказательством. Нечто подобное вышло и с отечественными премиями: ни одной из них Меттер не был удостоен. Его прекрасные книги официальные лица не посчитали настоящей литературой. Не удивляюсь. Знаю, как страдал он от цензуры до развала СССР, после чего прожил недолго: скончался 7 октября 1996 года.

* * *

Две сталинские премии драматург Александр Петрович Штейн получил за сценарий фильма «Суд чести» (1949; 2-й степени) и пьесу «Флаг адмирала» (1951; 3-й степени). Уже по этим названиям понятно, что Штейн имел какое-то отношение к флоту. Имел, да. В 1941–1946 годах он служил офицером на Балтийском флоте. Был редактором газеты линкора «Октябрьская революция», потом корреспондентом и начальником отдела культуры газеты «Красный флот».

Первые пьесы поначалу писал в соавторстве с братьями Турами и Я. Горевым. Они начали появляться с 1929 года. В пьесе «Пролог» (1939) была сцена с участием Сталина, которую драматург убрал в 1955-м. В премированной пьесе «Суд чести» Штейн разоблачает космополитизм в академической среде. А в центре пьес «Персональное дело» (1954) и «Гостиница «Астория» (1956) – восстановление ленинских норм партийной жизни.

Словом, Штейн, умерший 5 октября 1993 года (родился 28 сентября 1906-го), из тех, кто, как шутили, колебался вместе с линией партией. Это колебание и зафиксировали его многочисленные пьесы. Но, судя по тому, что он дожил до почтенного возраста, на его здоровье это не отразилось.

* * *

Дени Дидро, родившийся 5 октября 1713 года, написал «Энциклопедию». Точнее, основал такого рода справочное издание. Всего он работал над ней больше 30 лет. А тома выходили 29 лет – с 1751 года.

Вообще-то до Дидро издание под названием «Энциклопедия» выходило. Его написал англичанин Эфраим Чемберс и посвятил своё издание королю. Так что когда с Дидро договаривались о выпуске Энциклопедии, полагали, что это будет перевод книги Чемберса. Но Дидро, обладавший широчайшими познаниями, стал писать свой труд, растолковывая каждое понятие, придавая ему философскую окраску.

Дидро, однако, автор не только «Энциклопедии». И если пьесы Дидро особого успеха не имели, то его проза пользовалась популярностью. Особенно повести «Жак Фаталист» (1773) и опубликованная посмертно «Племянник Рамо».

Рамо несколько похож на будущего героя Уайльда Дориана Грея. Циник, лжец, наслаждающийся своим аморальным поведением, он отрицает всякую мораль и старую, и новейшую.

А в повести «Монахиня» речь идёт о развращённости нравов. Повесть окрашена в антиклерикальные тона, сделавшись образцом антирелигиозной пропаганды своего века.

Дидро был сыном своего этого века, который назвали веком Просвещения. Дидро просвещал читателя в каждом своём произведении. Закончить о нём, умершем 31 июля 1784 года, мне хочется его цитатой, которая звучит как проповедь и не утомляет, несмотря на свою солидную величину:

«О, мои друзья! Какое вам дело до того, существуют ли бог, дьявол, ангелы, рай и ад! Разве вы не знаете, что хотите быть счастливыми и что это желание имеется также у других.

Разве вам не известно, что настоящее блаженство заключается в том, что все люди нуждаются друг в друге, и что вы ожидаете помощи от себе подобных точно так же, как они ждут её от вас. Разве для вас тайна, что если вас не будут любить, уважать и почитать, то на вашу долю достанутся презрение и ненависть? Разве не ясно, что любовь, уважение и почтение обретаются добрыми людьми?

Итак, совершайте добро, пока вы существуете, и усните вечным сном, также мало беспокоясь о том, что с вами будет после вашей смерти, как мало вы беспокоитесь о том, чем вы были за несколько сот лет до своего рождения. Нравственный мир так тесно связан с миром физическим, что трудно предположить, чтобы они не были частями одной и той же машины. Вы были лишь атомом этого великого целого, время вновь превратит вас в его мельчайшую частицу. Пройдя это расстояние между двумя атомами, вы претерпели множество метаморфоз. Из этих метаморфоз наиболее важна та, при которой вы ходили на двух ногах. Только с нею связано наличие сознания. Только в этом состоянии вы благодаря воспоминанию о ваших последовательных действиях осознаете себя индивидом, называемым «я». Сделайте так, чтобы это «я» уважало и почитало себя и пользовалось уважением и почтением современников и тех, кто придет после них.