Buch lesen: «Фотограф»

Copyright

© Гектор Шульц, 2020. 

Все права защищены законом. 

Автор не дает разрешение на воспроизведение и копирование этой книги в любой форме и любыми средствами (электронными и механическими, включая фотокопирование, магнитную запись или иные средства копирования и сохранения информации) для целей, связанных с извлечением прибыли. 

В случае цитирования отдельных фрагментов или всего текста обязательно указывается авторство и проставляются все необходимые обозначения.

Пролог

Einsam – gemeinsam

Wir haben verlernt uns neu zu suchen

Die Gewohnheit vernebelt

Die Trägheit erstickt

Der Hochmut macht trunken

Und die Nähe treibt zur Flucht

Lacrimosa – Alleine Zu Zweit

– Все началось с того, что Он дал мне этот фотоаппарат, – я закурил сигарету и мотнул головой в сторону черного фотоаппарата, лежащего на красном кресле. Фотоаппарат, как и всегда, был заряжен и готов к работе. Эта чертова демоническая машинка всегда была заряжена и готова к работе. Даже спустя девяносто тысяч кадров и три полета в стену корпус фотоаппарата был как новенький, а заряд аккумулятора не думал уменьшаться. До сих пор сложно привыкнуть к этому… Я выпустил дым к бетонному потолку в белых разводах и, усмехнувшись, продолжил: – Это была странная глава в моей жизни, и сейчас я понимаю, что мне не хочется, чтобы она заканчивалась.

– Расскажите мне. Расскажите всё, что сочтете нужным, – стройная брюнетка в черных брюках и бежевой водолазке дружелюбно улыбнулась и, закинув ногу на ногу, положила на колено блокнот в кожаной обложке.

Что-то в её образе раздражало меня. Сначала неуловимо, а потом до дикого зуда. Хотелось чесать себе глаза, нос, скулы. Сдирать кожу, пока не покажется мясо. Потом я понял. Меня раздражала не её улыбка, фальшивая и холодная. Раздражал не её взгляд, оценивающий и скачущий по мне, как пьяная мандавошка на лобке старой бляди. Даже легкая нотка презрения, с которой она на меня смотрела, меня тоже не раздражала. Я привык к таким взглядам. Меня дико бесила её сраная бежевая водолазка.

Такие водолазки носят те, кто жаждут показать, насколько здоровой и красивой выглядит их кожа. Слегка бронзовая, без резких морщин и портящих любую картину прыщей. Это одежда фальшивых людей, у которых за спиной стоят гребаные шкафы, наполненные скелетами под завязку. Эта водолазка стоила как всё, что было на мне надето, и от этого бесила еще больше. Впрочем, я знал, что если она снимет эту водолазку, то тут же мне понравится.

Для сорокалетней женщины у неё было прекрасное тело. Упругие груди, не стесненные лифчиком, натягивали ткань и притягивали взгляд. Красивая шея без намека на морщины. Пухлые губы, в которые вкололи, наверное, половину миллиона. Томные, холодные глаза. Глаза властной женщины, привыкшей к тому впечатлению, которое производит её образ. Я видел много таких глаз и всегда подчеркивал их на фотографиях. Я мог бы её трахнуть. И даже получил бы удовольствие, а потом забыл, как и она меня.

Она, заметив, что я тоже оценивающе рассматриваю её, изогнула губы в легкой улыбке и чуть наклонила голову. Взгляд потеплел, но не настолько, чтобы презрение полностью из него исчезло. Вздохнув, я поднял на неё глаза и удовлетворенно улыбнулся, когда она смутилась. Мой взгляд вынести тяжело. Не зря я тренировал его большую часть своей жизни. Да, пусть я выгляжу, как отброс из трущоб Лондона, но взглядом я могу превращать человека в говно почти моментально.

На секунду она словно поняла, что не она контролирует ситуацию. Что это она пригласила меня на беседу, а не я набился к ней в гости, изнывая от жажды внимания. И на эту секунду она превратилась в испуганную и забитую мышку, которую удостоил своим вниманием толстый, пресытившийся кот. Эта эмоция доставила мне радость. К чему темнить и пытаться отрицать очевидное. Для неё я – звезда, а она – обычный журналист, который добивался встречи со мной последние пять лет. Мне было приятно, когда в её взгляде полыхнула злоба. Еще бы, раньше все мужики, с которыми она проводила интервью, заглядывали ей в рот и желали её тела, а тут какой-то обсос одним взглядом заставил её снять маску и превратиться в ту, какой ей быть не хотелось.

– Я чувствую вашу злобу, – буркнул я, беря со столика стакан с коньяком. Хорошим коньяком. Я немного подержал жидкость на языке, пока не начало жечь, а потом, проглотив, улыбнулся, когда теплая волна ухнула вниз, а затем резко вверх, до головокружения.

– Злобу? – брюнетка удивилась и, чуть поерзав, приняла более закрытую позу. – С чего вы это взяли?

– Бросьте, – я допил коньяк и небрежно поставил стакан на столик, заставив его протяжно звякнуть. –Думаете, вы первая, кто на меня так смотрит? К чему все эти маски? Искренность куда приятнее, даже если она являет собой чистую злобу.

– На самом деле… – она замялась и выдавила из себя тихий смешок.

– Опять оправдания. Ненужные оправдания, – теперь я откинулся в кресле и забросил ногу на ногу, чуть не снеся потертым «докмартинсом»¹ пустой стакан со столика. – Говорите правду. Перед вами сидит фотограф, который выглядит, как ебаный бомж. Нахальный, в мешковатой майке с уродливой картинкой, в потрепанных джинсах и убогих красных ботинках. И вы должны взять у него интервью, а иначе ваш редактор… или как там называется тот упырь, который вами командует, не выпишет вам премию, способную порадовать ваше сердечко в каком-нибудь дорогом бутике. Вы должны плясать передо мной, ублажать, улыбаться мне. Даже если ненавидите. Удивлены?

– Да. Вы ловко… – она опять не договорила, слегка покраснела и уткнулась взглядом в блокнот. Куда только девалась та знойная самка, с чувством превосходства смотревшая на меня десять минут назад.

– Угадал? Нет, милая. Я знал, – улыбнулся я, когда она скривила приятное личико. – Я гребаный фотограф, я вижу человеческие души такими, какие они есть. Со всем говном, со всеми скелетами, со всеми шрамами, как бы их искусно не прятали. После пятидесяти тысяч кадров поневоле начинаешь видеть все в другом свете. Пугающе реальном. А после двухсот тысяч тебя ничего не способно удивить. Но довольно, я на интервью, а не в пыточной на месте палача. Хочется вам играть в знойную стерву – валяйте. У вас остался час, чтобы задать необходимые вопросы, и потом я уйду.

– Вы сказали, что все началось с того, что кто-то дал вам фотоаппарат.

– Он дал фотоаппарат. Он не любит, когда Его не выделяют в разговоре. Начинает злиться, а это ведет к непредсказуемым последствиям.

– Кто Он? Бог?

Я засмеялся, заставив её вновь покраснеть.

– Нет.

– И вы не расскажете о Нем?

– Нет. По крайней мере, не сегодня. Он злится, когда я о Нем рассказываю.

– Вы не хотели заниматься фотографией? Вас к этому принудили?

Я с трудом сдержал улыбку. Стандартные вопросы журналиста. Везде ищут гребаный подвох, даже там, где его попросту нет.

– Частично. Мне дали сделать выбор, и я его сделал. Теперь я обладатель этого фотоаппарата и довольно известная в узких кругах личность.

– Довольно известная? – она, казалось, задохнулась от возмущения. – Вы популярнее, чем голливудские актеры. Журналисты готовы душу продать, чтобы взять у вас интервью. А знаменитые галереи эякулируют кипятком, когда вы бросаете им пару своих работ для выставок. Я молчу о том, что портрет, сделанный вами, стоит сотни тысяч, а его обладатель автоматически получает место в элите общества. И тем не менее… – она снова замялась, поморщилась, пробежавшись глазами по моей одежде.

– Я выгляжу, как обсос, – лукаво улыбнулся я и, посмотрев на фотоаппарат, лежащий в кресле, грустно вздохнул. – Мне так удобнее. Так я не забываю, кто я есть на самом деле. Все эти дорогие шмотки, машины и прочее – не для меня. Единственное, что дорого, – это фотографии. Портреты людских душ. Что вы видите в моих портретах? Наверняка изучили мое портфолио? Поделитесь мнением.

– Они… странные. Какие-то красивые, а от других хочется блевать, – слова тяжело дались ей, поэтому я ободряюще улыбнулся. Правду всегда сложно говорить. Она застревает в горле так, что её приходится выталкивать оттуда. То ли дело ложь. Она выходит гладенько и без проблем. Как блевотина.

– Так и есть. Человеческие души разные. Есть красивые. С такими я люблю работать. Есть говнина. Таких большинство.

– А моя… душа.

– Говнина, – честно ответил я. Её ушки порозовели, а в глазах мелькнуло недовольство. – Но не такая говнина, как остальные. Он, – я кивнул на фотоаппарат, – показывает все без прикрас. Возможно, я не прав насчет вас, но свое мнение озвучил, раз уж вы спросили.

– И почему у вас сложилось обо мне такое мнение? – вопросы давно перешли на личное. Это не интервью, как было с самого начала, а диалог. Диалог двух людей. – Я так плоха?

– Вы носите маски. Я не люблю тех, кто носит маски. Таким людям нельзя верить. Все, что они говорят, – это ложь. Даже больше. Махровый пиздеж, которым заливают уши собеседнику, давая ему то, что он хочет слышать. Я предпочитаю правду. И моя правда говорит о том, что в вашей душе полно говнины. Вы настолько преисполнены гордыней, что получаете от этого кайф, как какой-нибудь торчок из подворотни. Даже сейчас вы смотрите на меня, как на отброса, несмотря на мой статус, на который мне, кстати, насрать. Вы красивая женщина. Очень красивая. Но вы наполнены злобой. Она плещется через край ваших дивных глаз. И это очень трудно скрыть. Например, я знаю, что вы мне завидуете.

– Вы правы, – кивнула она, убирая блокнот в сторону и беря бокал с вином в руки.

– Вы прошли долгий путь к своей славе. Раздвигали ноги там, где нужно, и отказывались их раздвинуть там, где хотелось. Терпели старческие слюни на своей груди. Терпели хриплое, воняющее теплой помойкой дыхание на своей шее. И сжимали губы, когда их касалась чья-то плоть, – я чувствовал, что перегибаю палку, но с правдой так всегда. Стоит выпустить из себя первое слово, как тебя будто прорывает. Ты убиваешь человека своими словами и не можешь остановиться, пока не закончишь. Она тоже медленно умирала под грузом моих слов, но в глазах, вместо привычной мне злобы, блеснула грусть. Я тронул очень болезненный нерв. – И хотя бы за это вас стоит уважать. Настолько преданно идти к мечте… Внушает уважение, знаете ли, даже у такого циника, как я.

– А ваша душа? – с вызовом спросила она. К этому вопросу я тоже был готов. Когда тебя калечат правдой, хочется отыграться. Она хотела сделать мне больно, но мне и так было больно. И нет такой боли, которая смогла бы перебить мою боль.

– И моя душа – говнина редкостная, – усмехнулся я, наслаждаясь её удивлением. – Что? Думали, что я буду как эти лицемерные уроды из ящика? Все говно, а я д’Артаньян? Нет, милая. К чему кривляться, как я уже говорил. Рано или поздно правда вылезет наружу.

– Я стала такой, как вы сказали, не по своей воле, – тихо ответила она. – Меня заставили.

– Кто? Отец, муж, любовник, общество?

– Жизнь.

– Пафосно и туманно. Не жизнь делает нас такими, какие мы есть, а мы сами, – фыркнул я, закуривая сигарету. – Я это знаю лучше, чем кто-либо другой. И жизнь тут не при чем.

– А меня сделала такой жизнь, – она, казалось, не замечала моих слов. Тут я понял, что её правда тоже нашла путь на волю и теперь будет течь, пока не вытечет полностью. – Как вы сказали? Говнина… Говнины в моей жизни было больше, чем красоты. И чтобы получить эту красоту, пришлось с головой уйти в говнину.

– Знакомо. Я до сих пор не могу вылезти, – кивнул я. Она подняла на меня глаза, покрасневшие от блестящих в уголках слез.

– Вы сделаете мой портрет?

– Вы хотите этого? – я обязан был задать этот вопрос. Сделав портрет, я запущу необратимую реакцию, и я не знал, какой она будет. Фотоаппарат показывал мне гораздо больше того, что видели мои глаза и чувства.

– Хочу.

Я снова кивнул и взял с красного кресла камеру. Черный пластик ужалил сердце легким холодком и идеально лег в ладонь.

Щелкнув рычажком, я включил фотоаппарат, поднес глаз к окуляру и посмотрел на женщину, сидящую напротив. Свет ночных улиц красиво освещал её волосы, а желтая лампа, стоящая сбоку от её кресла, выгодно обрисовывала лицо тенями. «Получится красивый портрет. Портрет её души», на секунду подумал я. Затем задержал дыхание на выдохе, сфокусировался и нажал на кнопку спуска затвора. Камера тихо щелкнула, и маленький красный глазок в нижнем углу корпуса моргнул дважды, говоря о том, что очередная душа оказалась записана на карту памяти.

– Мне пора, – сказал я, убирая камеру в потрепанный рюкзак. Чертовой технике было плевать, что она там стукается о пустую банку из-под пива и ключи от квартиры. На её корпусе даже царапины не появится. Я был в этом уверен. Подняв глаза на женщину, я вдруг понял, что не помню её имени. – Как вас зовут?

– Вы не помните?

– Нет.

– Катрин. Можно Кейт.

– Адриан. Можно Адриан, – кивнул я, закидывая рюкзак за спину и доставая из кармана пачку сигарет. – Мне пора, Катрин. Час вышел, я сделал портрет, как вы и просили. Пришлю, когда закончу обработку. Естественно, бесплатно.

– Вы не хотите остаться? – голос, каким она задала этот вопрос, так не подходил ей. В нем перемешались грусть, желание и тихая боль. Я увидел перед собой другую женщину.

– Хочу, – снова кивнул я, скидывая рюкзак и бросая его на кресло. Она улыбнулась, когда я подошел ближе и заглянул ей в глаза. – А вы?

Она любила меня с какой-то животной страстью, словно отыгрываясь за те слова, которые я ей сказал. У неё было восхитительное тело. Жаркое, с идеальной кожей, пахнущее дорогими духами. Волшебное тело.

Острые ноготки впивались в мою грудь, оставляя темно-красные отметины, а её губы – жадные и горячие – были слегка солоноватыми на вкус. Мне нравилось их кусать, когда она наклонялась вперед, обрушивая лавину черных волос мне на лицо. Словно дикие ягоды, которые я покупал в магазине рядом с домом. Упругие, спелые и брызгающие в рот чуть солоноватым соком. Ей тоже нравилось это, потому что наклоны ко мне стали все чаще и чаще, а когда она достигла пика, то вцепилась левой рукой мне в волосы, а правой сжала простынь. Ее губы оказались в опасной близости от моей шеи, и секунду спустя я ощутил болезненный укус, доставивший мне наслаждение.

Я перевернул её на спину ловким движением и с торжеством посмотрел в глаза. В них еще плескался оргазм, но помимо него я увидел и смех. Радость. Счастье. Она улыбалась, сняв маску. Она была той, кем стеснялась быть.

Ноготки слегка царапнули спину, призывая продолжать. Я приблизил свое лицо к её лицу и зарылся носом в волосы. Мне всегда нравилось, как пахнут волосы. Её волосы пахли чем-то сладким. Приятный аромат. Не раздражающий и не заставляющий истерично чихать. Я поцеловал её и, не удержавшись, снова куснул губы. Дикие ягоды. Она замурлыкала, как кошка, и прижалась грудью ко мне, вызвав мурашки. Твердые набухшие соски царапали мою кожу, но они тоже были прекрасны. Темные, с чуть розоватой верхушкой и небольшими ареолами. Сжав зубы, я понял, что почти потерял контроль. Она тоже это поняла и, изогнувшись, словно напрягла все тело. Я не мог противиться и, зарывшись в её волосы носом, издал сдавленный стон торжества.

– Мы еще увидимся? – тихо спросила она, когда мы, уставшие и мокрые, лежали на кровати, смотря в потолок. Я курил, а она вертела в руке пустой бокал из-под вина.

– Нет. Ты меня забудешь, когда я закончу обработку твоего портрета, – покачал я головой. Она промолчала, и молчание это слегка кольнуло мое сердце.

– Может оно и к лучшему, – ответила она спустя пару минут молчания. Улыбнулась робкой, слабой улыбкой. – Не будем тогда терять время. Рассвет только через три часа.

Я не ответил ей, ощутив ягоды на своих губах. Они были сладкими. Соль исчезла, словно её и не было. Дикие ягоды стали обычными. Сладкими и обычными.

*****

– Ты снова не хочешь делать обработку? – сказал я сам себе, глядя в монитор, откуда на меня смотрела она. Женщина, о чьих губах я все еще думал. Прошли сутки, а аромат ягод никуда не делся. – Нет, я не хочу делать обработку. Не хочу, чтобы она забыла меня.

– Тебе придется это сделать, – Его голос, как обычно, появился резко и неожиданно. Я не вздрогнул, не разлил пиво, которое держал в руке, даже пепел с сигареты не упал на ковер. – Это твоя работа.

– Знаю, – лениво ответил я, отхлебывая пиво из банки. Вкус ягод стал еле различимым. – Как видишь, мне осталось допить пиво, и я буду готов.

– Я всегда могу забрать её, – мой взгляд скользнул по камере, которая лежала на столе, блестя мне в лицо злым, стеклянным глазом.

– Ты не сделаешь это. Тебе нравится смотреть, как я мучаюсь. Признайся уже, а?

– Верно, – хихикнул Он, заставив меня поморщиться. Жуткий смех. Мороз по коже от него, как ни храбрись. – Но ты сам согласился, так что будь добр – выполни свою работу.

– Я всегда могу отказаться, – равнодушно бросил я и тут же пожалел о сказанном, потому что что-то обжигающее и холодное прикоснулось к моей шее.

– Если откажешься, то сам знаешь, что тебя ждет.

Холодное и обжигающее исчезло так же неожиданно, как и появилось. Хмыкнув, я потер шею, а потом, допив остатки пива, швырнул пустую банку через плечо. Но там уже никого не было. Вздохнув, я пошевелил мышкой, выводя компьютер из спящего режима, и приступил к обработке портрета.

Сначала я внимательно осмотрел его, увеличив изображение почти на максимум. Кожа, которую я видел, сейчас мало походила на идеальную. Мелкие морщинки, прыщики, еле заметные черные точки. Следы от косметической иглы над верхней и под нижней губой, набрякшие мешочки под глазами, с красноватыми жилками, просвечивающимися через кожу. Усталые глаза, мутные белки и лопнувшие капилляры. Её прекрасное лицо исчезало, как и вкус диких ягод с моих губ. Говнина… говнина пачкала её душу. Но я это исправлю. Я всегда исправляю это, если хочу.

Сначала я почистил кожу. Убрал мелкие морщинки, прыщи и черные точки. Затем осветлил белки глаз и избавил их от красной паутины капилляров. Потом немного разгладил кожу². Совсем чуть-чуть, но это оказало животворный эффект, сделав её похожей на ту, которую я помнил. Затем пришел черед света, теней и цвета. Спустя час работы на меня смотрела та самая женщина, ради которой я решил остаться на ночь после интервью. Именно эта женщина смотрела на меня, когда я снял с нее маску своими поцелуями. Именно этой женщиной она и должна была быть.

Сохранив отретушированное изображение, я открыл почтовый клиент и, вбив в строку адрес журналистки, прикрепил фотографию к письму. Я минуту подумал о том, стоит ли что-нибудь написать, но ограничился стандартным – «С уважением, Адриан». Все равно она меня забудет… Уже забыла. Как только я сохранил эту сраную фотографию на жесткий диск.

Фотография… Портреты… Все это – человеческие души. То, что можно скрыть от глаз с помощью макияжа, теней или света, фотоаппарат всегда покажет во всей неприглядной красе. Покажет каждый шрам на душе, каждую ебаную морщинку и треснувшее сердце. Покажет боль, грусть и слезы. Покажет те грехи, о которых человек не хочет вспоминать, и те, которые он отчаянно хочет забыть. Я могу все исправить. Могу замазать грехи, убрать боль и склеить разбитое сердце так, что оно будет как новенькое. Но не все достойны этого исправления. Поэтому в моей коллекции есть и красивые портреты, влюбляющие в себя, а есть такие, от которых тянет блевать. Мне решать, каким будет портрет. Потому что я фотограф, и будет так, как я это вижу…

Глава первая. Выбор

He is,

He's the shining and the light

without whom I cannot see

And He is insurrection, He is spite,

He's the force that made me be

Ghost – He is

Все началось с того, что Он дал мне этот фотоаппарат. Хотя, нет. Началось все с того, что я нажрался. Нажрался так, что еле дополз до дома в восточной части Лондона, заблевал лифт и сраного мистера Вилки, которому не повезло оказаться рядом. Но насрать на мистера Вилки. Этот обмудок мне никогда не нравился. Вечно потный, с реденькими волосенками на уродливой, похожей на картошку башке и вонючим дыханием. Рано или поздно я все-равно бы заблевал его, так что сильно не расстроился. Да я не в том состоянии был, чтобы думать о бедной тушке мистера Вилки. Я, как обычно, топил в бухле свою боль. А когда топишь в бухле боль, то блюешь. Все просто.

Я ввалился в квартирку, попутно снеся с тумбы свою кепку и пустую бутылку из-под дешевого рома. Бутылка разбилась, но мне было плевать. Когда топишь в бухле боль, то тебе на все плевать. На хрустящие под ногами осколки бутылки, на стучащего в дверь мистера Вилки, который обрел голос и требовал извинений за свой облеванный твидовый пиджак. На все плевать. Особенно на себя.

Я смутно помнил, как дополз до холодильника. Как достал оттуда холодную банку пива и, неумело открыв её, жадно осушил почти до половины. Я был пьян, но не настолько, как хотел. И я видел себя в зеркале. Понимал. Осознавал, что этот пьяный обсос с больными глазами – я. И от осознания этого факта захотелось пить еще. Хотелось залить себе в глотку все пойло мира, чтобы оно выходило через дыры в моем теле. Чтобы оно плескалось в глазах и лилось через ноздри на загаженный пол. Я почти убил в себе человека и останавливаться не собирался. Наверное, Он тогда меня заметил. И заметил потому, что я хотел, чтобы Он меня наконец заметил и пришел по мою душу. Но Он пришел потом. Не в тот момент, когда я пьяно мычал на диване, пытаясь снять с себя гребаные ботинки. И не в тот момент, когда я проснулся посреди ночи, чтобы выблевать остатки скудного ужина на грязную футболку. Он пришел утром, когда мою голову раздирало и калечило до слез похмелье. Он любил муки. Мои муки Он любил сильнее всего.

– Мистер Вилки оставил тебе записку, – голос у Него бы холодным, сухим и пробирал похлеще самой ядреной и говняной текилы. – Он сожалеет, что не смог вручить её лично и требует от тебя двадцать фунтов за чистку своего пиджака.

– Нн… – я с трудом разлепил губы и подавил тошноту. Во рту воняло так, словно туда табун китайцев посрал и забыл убраться. Минутка борьбы со своими слабостями, и я смог озвучить то, что витало у меня в мыслях: – Нахуй мистера Вилки!

– Полагаю, он тоже так подумал, поэтому чуть ниже сделал приписку, что оставляет случившееся на твоей совести.

Я уловил нотки издевки в Его голосе и, нехотя приоткрыв глаза, уставился больным взглядом на худощавую фигуру, стоящую напротив окна так, чтобы солнечный свет не давал мне разглядеть лицо. Он улыбнулся, и я почувствовал эту улыбку каждой гребаной клеточкой своего тела. Ощущения были такими, словно мимо меня, буквально в миллиметре, промчался здоровенный грузовик. Иными словами, было пиздец как страшно.

– Кто ты такой? – спросил я, еще не зная, что Его нужно выделять в разговоре. Ответ последовал незамедлительно. Что-то холодное и обжигающее коснулось шеи, заставив кровь замерзнуть в венах, хотя мог бы поклясться, что силуэт у окна даже не пошевелился.

– Обращаясь ко Мне, выделяй, пожалуйста, что обращаешься ко Мне. И упоминая Меня в разговоре, тоже следуй этому правилу, – ответил Он и, улыбнувшись, добавил: – А чтобы ты не забывал об этом, Я оставлю тебе маленький подарок.

После этих слов мою шею что-то обожгло. Словно капроновый шнур промчался по коже, со свистом рассекая плоть и заставляя кипеть кровь. Боль была адской, но я почему-то решил не показывать Ему, как мне больно. И боль усилилась. Сначала в тысячу раз. Потом в миллион. А потом я понял, что схожу с ума от боли. Он удовлетворенно хмыкнул, когда мои губы исторгли скотский и позорный стон, щелкнул пальцами, и капроновый шнур с дикой болью исчез. Только сарказма в Его голосе стало больше.

– Надеюсь, это маленькое недоразумение не сильно испугало тебя? Я старался обойтись меньшей кровью, но со строптивыми только так и приходится поступать.

– Ты очень мил, – прохрипел я, щупая шею пальцами. Пальцы наткнулись на что-то жесткое, замерли, а потом расслабились. – Ты испортил мне кожу.

– Поверь, это меньшее зло, – отмахнулся Он, усаживаясь в кресло. Причем по-прежнему делал это так, чтобы солнечный свет из окна не давал мне рассмотреть его лицо. – Шрамы украшают, а шрамы, данные Мной, украшают вдвойне, потому что учат.

– Кто Ты? Ангел? Демон? Дьявол? Белая горячка? – спросил я, кое-как принимая сидячее положение. Рука автоматически полезла в карман штанов и выудила оттуда почти полную пачку сигарет и коричневую зажигалку с логотипом закусочной Хассана. Закурив, я застонал, когда дым, пошедший поначалу не в то горло, вызвал легкую тошноту, но видимо все, что должно было из меня вылиться, вылилось на твидовый пиджак мистера Вилки. Он дождался, когда я докурю, а потом сделал для меня редкую милость. Принес из холодильника банку пива и молча поставил её на столик рядом с диваном. Я повторил вопрос. Он помолчал, закинул ногу на ногу и чуть склонил голову, как бы размышляя над ответом.

– Ни то, ни другое, ни третье. И уж явно не белая горячка, – Он явно был доволен ответом, а я слишком пьян, потому что пиво моментально ударило в голову, стоило сделать глоток. Он заметил это и криво улыбнулся. Почему я понял, что криво? Меня пробрал ебаный мороз.

– Тогда кто Ты? Вряд ли мой глюк. Глюк не оставил бы шрам и не принес мне пиво. Хотя… ничему не удивлюсь.

– Нет, Я не глюк, Адриан. Видишь, Я даже знаю, как тебя зовут, – хмыкнул он. Но я был пьян, чтобы удивляться этому. Кажется, в этом доме каждая безродная шавка и последний торчок знали, как меня зовут. – О, поверь. Я к твоему дому отношения не имею. Я, так сказать, явился сюда, потому что ты отчаянно искал встречи со Мной.

– Ты читаешь мысли, – констатировал я. Он кивнул. – Но я не искал Дьявола.

– Пф! – фыркнул он, снова обдав мозг и душу порцией липкого льда. – Всем известно, что Дьявол – женщина. Разве не об этом талдычат ваши проповедники? Нет, Я не Дьявол. Да и незачем тебе гадать, дружочек. Ты звал Меня, и Я пришел.

– Угу. Не припомню, чтобы я вызывал какого-то фрика-телепата с парочкой ебанутых фокусов в кармане, – усмехнулся я и тут же поперхнулся, когда горло сдавила знакомая капроновая нить. Он заговорил, и в Его голосе не было угрозы. Только какая-то скука и лед. Тонны ебаного льда и мороза. И жег этот лед похлеще адского пламени.

– Пожалуй, напомню тебе о правилах общения со Мной. Уважение и никакого фиглярства. Ты не в том положении, чтобы шутить. Я прославился своим терпением, но оно не бесконечно.

– Ладно, ладно, – я поднял руки, и нить исчезла. – Говнина, конечно, редкостная, но я признаю, что вел себя несколько грубо. Извини.

– Так-то лучше, – снисходительно улыбнулся Он. Лед обжег, но слабо. – Я отвечу на твой вопрос. И даже дам тебе сделать выбор.

– Выбор? – переспросил я.

– Выбор, – подтвердил Он. – Я каждому даю сделать выбор. И ты не исключение, мой пьяный, омерзительный человечек.

– Это звучит обидно, – честно признался я, но Его мое заявление рассмешило. Отсмеявшись, Он щелкнул пальцами, а я, замерев на диване, уставился на фотографию, возникшую в Его руке. Я видел фотографию, но по-прежнему не видел Его лица. Ебаное колдовство! Откуда у Него её фотография?! Я потерял эту фотографию пять лет назад!

– Не стоит так шумно выражать свое удивление, – хмыкнул Он. – Или ты все еще сомневаешься в Моем могуществе?

– Откуда у Тебя её фотография? – хрипло спросил я и вздрогнул, когда Он отпустил фотографию. Плотный кусочек картона пролетел по идеально ровной траектории и мягко опустился рядом с моей ногой. Сомнений больше не было. На фотографии была она. Чей уход я до сих пор не мог забыть. Сердце сдавило болью, и на этот раз Он ничего не делал. Эта боль была ужаснее, чем боль от капроновой нити. Боль ебаной утраты.

Он молча улыбался все время, пока я корчился от боли, смотря на фотографию безумными глазами. Он не сказал ни слова. Даже не пошевелился, когда я закусил губу до крови, чтобы не зарычать. Он сидел и улыбался, положив ногу на ногу и чуть склонив голову. Он наслаждался моими муками и не пытался меня успокоить.

– Откуда у тебя эта фотография? – я проигнорировал капроновую нить, обвившую шею и Его ледяную злобу. Но Он почему-то не стал меня мучить. Нить исчезла, а в Его голосе мне почудилось тепло.

– Оттуда, откуда и все остальное. Из Хаоса, если тебе будет понятнее.

– Она там?

– Да. Поэтому ты звал Меня. Ты хочешь, чтобы Я забрал боль, которая сводит тебя с ума и превращает в мерзкое животное.

– Да. Хочу.

– Я не смогу забрать эту боль, – Он слабо улыбнулся, снова наслаждаясь моим удивлением. – Это не только твоя боль, но её боль тоже. Я не могу забрать эту боль. Но могу её уменьшить. Хочешь этого?

– Да.

– Что Я получу взамен?

– Все, что пожелаешь, – выдохнул я и, бережно взяв фотографию, прижал её к своей груди. Но Он лениво рассмеялся и встал с кресла, после чего подошел ко мне почти вплотную. Лица я так и не увидел. Вместо него только черное нечто, от которого сквозило морозом.

– Ты и так Мой, – прошептал Он и вытянул серую руку, указывая на диван. Проследив за ней, я кубарем скатился с дивана и не веря своим глазам уставился на свое же тело, лежащее на диване в странной позе. Серое лицо, стеклянные глаза, блевотина, застывшая в углу губ и стекшая на плечо. Все было холодным. Все покрылось ебаным льдом. Я был вне его, как какой-то сраный призрак. Он явно наслаждался произведенным эффектом. Холодное и обжигающее снова легло мне на плечо, и Он снова заговорил: – Да, мой омерзительный человечек. Ты захлебнулся блевотиной. Но искра жизни еще теплится в твоем изувеченном алкоголем теле. Мне достаточно просто подождать, пока ты полностью не перейдешь в Мою власть. Ты сказал, что Я получу все, что пожелаю? И у Меня есть для тебя работенка. Непыльная, хорошо оплачиваемая, она позволит стать тебе тем, кем ты никогда не был, и позволит немного уменьшить боль. Её боль…

– И что надо делать? – спросил я, поежившись и отводя взгляд от тела на диване. Он щелкнул пальцами, и на журнальном столике, рядом с банкой пива, появился черный фотоаппарат, «Никон»³. Последней модели. Стоил он прилично, насколько я знал. Как и светосильный телеобъектив с золотым кольцом⁴, лежащий рядом с камерой.

– Ты будешь фотографировать людей, – мягко ответил Он, но в этой фразе льда было столько, что казалось, замерз даже воздух. – Будешь обрабатывать их портреты. И будешь менять их жизни.

– Кто я такой, чтобы судить каких-то сраных незнакомцев? – спросил я, беря трясущимися пальцами сигарету из пачки и чиркая зажигалкой. – Мне вообще на них насрать, если честно.

– Верю. Но от тебя зависит, будут ли они страдать там, где сейчас страдает она.

Я бросил взгляд на фотографию и снова поежился от того льда, которым были пропитаны его слова.