Buch lesen: «Навсегда, твой Лукас»

Гай Полиснер, Нора Рэлай Баскин

Schriftart:

Gae Polisner and Nora Raleigh Baskin

SEVEN CLUES TO HOME

This translation is published by arrangement with Random House Children’s Books, a division of Penguin Random House LLC

1

Джой

Когда-то мои дни рождения были очень весёлыми.

Ударение на «когда-то».

Судя по тому, как успело подняться солнце, время уже не самое раннее. И я слышу, как Изабель и Дэйви тихонько возятся и хихикают у меня под дверью, поджидая, когда я наконец проснусь. Они радуются моему дню рождения больше, чем я сама. А я боялась его целых 364 дня, и вот оно наступило.

Ура, ура.

Мне уже тринадцать.

– Ладно, ладно, – громко говорю я. – Можете заходить.

И полсекунды не проходит – дверь моей комнаты распахивается, и две мелкие увесистые тушки одним прыжком взлетают на мою кровать.

– С днём рождения, Джой! – поёт Изабель. – И Дэйви тоже тебя поздравляет.

Мой младший братишка не очень-то разговорчив. Ему уже четыре с половиной, и он давно должен бы начать болтать. Мама беспокоится, конечно. А я не очень. Мне вовсе не кажется, что он какой-то отсталый или что-то в этом роде. Я думаю, что он скорее просто любит держать свои мысли при себе. Наверное, у каждого есть свои секреты.

У меня так точно.

Я по-прежнему разговариваю с тобой.

Это и есть мой секрет.

– Эй, ребята, я всё ещё сплю, – объявляю я и натягиваю одеяло на голову. Но слышу, как они учащённо посапывают от предвкушения. Слышу, как по-мышиному попискивает Изабель, не в силах справиться с радостно-испуганным волнением. И даже – честное слово! – слышу, как напрягается животик Дэйви в ожидании Страшной щекотки.

И в один миг я забываю, какой сегодня день. Забываю, каким невыносимо трудным был весь этот год, когда мне приходилось через силу заставлять себя делать всё что нужно. Да, боль утихла немного, но горе ничуть не стало меньше.

Не вылезая из-под одеяла, я начинаю считать. Медленно, размеренно. Чем медленнее, тем лучше. Именно от этого у них каждый раз сдают нервишки.

– Раз. Два. Три. – Тёплые тельца дрожат от напряжения, острые коленки и локти впиваются в меня – малявки надеются удержать меня под одеялом. – Четыре. Пять… Надеюсь, сегодня никто не скажет волшебного слова, – громко предостерегаю я.

Какое бы слово они ни сказали первым – оно и будет волшебным. Остаётся только ждать. Ждать и считать. Они сами не выдержат. Хоть один, но обязательно что-нибудь скажет.

– Шесть. Семь, – продолжаю нагнетать я.

Изабель зажимает себе ладошками рот. Я слышу её сдавленное хихиканье. Все мы знаем, что именно она в конце концов что-нибудь да выпалит. Изабель всегда прокалывается первой.

– Восемь. Девять.

– Неееет! – взвизгивает Изабель.

– Ага! – Я сдёргиваю с себя одеяло, и мои волосы, потрескивая от статического электричества, облепляют мне лицо. Я ничего не вижу, но это не мешает мне схватить сестрёнку и начать безжалостно щекотать её.

– Это и было волшебное слово! – страшно рычу я. – «Нет» – вот волшебное слово! А ты сказала его!

Дэйви пробует улизнуть, но не слишком-то старается, и я успеваю перехватить его на пути к спасительной двери. Теперь они оба у меня в лапах, и мы разом превращаемся в единого вопящего, визжащего, хохочущего, бьющегося и извивающегося спрута с двенадцатью щупальцами. Одеяло и всё остальное водопадом низвергается с кровати, и вслед за ним мы все оказываемся на полу – руки, ноги, головы, простыни и подушки вперемешку.

И именно в это мгновение, за миг до того, как в комнату, широко улыбаясь, заглядывает мама – посмотреть, что это за тарарам мы устроили, – и до того, как за спиной у неё возникает моя старшая сестра Наталия со словами «С днём рождения!», на какую-то долю секунды я совершенно забываю, что сегодня за день.

Я забываю, что ровно год назад случился день, когда я разговаривала с моим лучшим другом Лукасом в самый последний раз.

Иногда, вот в такие счастливые мгновения вроде этого, я даже могу забыть, что вон там, в моём столе, в самом нижнем ящике, до сих пор лежит конверт, который ты оставил для меня на мой день рождения ровно год назад.

Конверт с первым ключом.

Лукас

– Ты же не собираешься дарить ей это, а?

Джастин торчит в дверях моей комнаты, кивая на цепочку с кулоном – красным сердечком, которую я купил для Джой. Я как раз укладываю её в коробочку, чтобы потом красиво завернуть в плотную красную бумагу. Рядом на столе лежит и ждёт белый конверт, а в нём – шесть ключей-подсказок. Посложнее, чем год назад. И чем во все прошлые годы. Потом здесь останется только первый ключ. Я запечатаю конверт и оставлю у дверей её дома. А остальные пять спрячу в подходящих местах по всему городу.

А насчёт цепочки с кулоном… Я ещё не решил, где её оставлю. Наверное, где-нибудь в том месте, куда её приведёт последний ключ.

– Уже уходишь? – Джастин вваливается в комнату, встаёт у меня за спиной. Пыхтит. Почему он всегда дышит ртом?

– Посмотрим, – отвечаю я не оборачиваясь. – А что?

– Да ничего. Просто так спрашиваю.

Нет, не просто так.

– А раз ничего, так и отстань от меня, – бросаю я.

Мне хочется, чтобы он поскорее ушёл, потому что здесь же, на столе, лежит ещё записка для неё. И если Джастин её прочитает, он будет доставать меня всю оставшуюся жизнь. Но если он считает, что просто обязан выпендриваться и вести себя как последний придурок только потому, что уже почти окончил среднюю школу, – я-то не обязан.

И вполне могу сказать Джой, что я чувствую, правильно?

Джастин поднимает свою неуклюжую руку и щёлкает пальцем по коробочке с кулоном. Он и так прекрасно знает, что это подарок для Джой – не потому, что его сильно интересую я или мои дела, а потому, что все, кто нас знает, точно так же знают, что её день рождения всего на два дня раньше моего. И что мы всегда отмечаем наши дни рождения вместе.

И каждый раз играем в эту игру – «охоту за сокровищами».

Поначалу она была совсем простенькой, конечно. Всего несколько несложных ключей-подсказок, рассованных неподалёку друг от друга, с которыми можно добыть лишь кое-какие детские подарочки-самоделки: браслетик из скрепок, камешек, раскрашенный под белого медведя, или вырезанный из картонки брелок. В общем, ничего особенного.

Но это было ещё в младших классах, до того, как я получил эту работу – выгуливать собак, и до того, как Джой исполнилось одиннадцать и она получила право пройти курсы первой помощи, а потом время от времени сидеть с близнецами Роджерсов за семь долларов в час (но только по выходным и во второй половине дня). Поэтому теперь, на наш двенадцатый день рождения, мы договорились сделать друг другу настоящие подарки.

– Просто хочу спасти тебя от унижения, братишка, – говорит Джастин. Он наклоняется, вытаскивает сердечко из коробки и вертит его на цепочке. А я радуюсь про себя, что не попросил продавщицу выгравировать на нём надпись.

Он подбрасывает сердечко и ловит его ладонью.

Я не особенно волнуюсь, что он разобьёт его или как-то испортит. Может, он иногда и достаёт меня, но всё-таки желает мне добра. Заботится и всё такое. Это вроде как его обязанность, раз нет папы. Хотя, конечно, изводить он умеет, и я старательно слежу за тем, чтобы даже не скосить глаза в ту сторону, где лежит записка. Если он доберётся до неё – мне крышка.

Он кладёт цепочку на стол рядом со мной.

– Миленько, – говорит он. – Но тут уж ты мне поверь: стоит объявить о своей великой любви – и дружбе конец. Сразу всё испортишь.

– Дурак. Я не собираюсь объявлять о своей любви, – говорю я. Но мои уши и щёки тут же начинают гореть. А если и собираюсь? Если собираюсь, то он, возможно, действительно пытается сделать как лучше. – Просто ей нравятся сердечки, – говорю я, пытаясь убедить и его и себя, что на самом деле это сердечко ничего не означает. – Я увидел его в торговом центре, ну и купил для неё. Подумаешь.

– Ну да, ну да, – кивает Джастин. – Ладно, забудь. Просто захотелось подразнить тебя, братишка. Всё в порядке. Решай сам. – Он сжимает ладонью моё плечо. – Вы же с ней неразлейвода, так что тебе виднее. Просто не напортачь, вот и всё. – Я киваю: может, он и правда хочет защитить меня от неприятностей. – Ладно, а я сегодня к Ченсу. Хотим взять «Морского чёрта» и двинуть на мыс. Мама сегодня придёт поздно, и я к ужину не вернусь. Посмотри в морозилке и разогрей себе что-нибудь. У неё сегодня двойная смена в «Дельфине».

Я снова киваю.

«Дельфин», где работает мама, – это закусочная с баром, и в выходные она открыта до полуночи. А «Морской чёрт» – резиновая лодка с подвесным мотором. Рэнд иногда ходил на ней на рыбалку. А когда мама в прошлом ноябре выгнала его насовсем, лодка осталась у нас. Честно говоря, это, пожалуй, единственное хорошее, что осталось от его житья с нами. От всего остального радости было мало.

Только не подумайте, будто «Морского чёрта» нам подарили: просто Рэнд не сумел упихать его на свой «Харлей», когда уехал, а джипа у него больше не было, потому что он раздолбал его, сев за руль пьяным. Он, конечно, говорил, что не пил в тот день, но коп сказал, что пил. К счастью, тогда никто не пострадал, даже он сам – только джип и здоровенный мусорный контейнер на обочине 35-го шоссе. Ну и фонарный столб рядом с ним. Короче, это стало последней каплей, и после этого мама его выставила. Ну и что теперь о нём вспоминать?

– Эй, Лукас, ты слушаешь? Двойная смена в «Дельфине». Допоздна.

– Слышу, слышу, – снова киваю я.

Если пожить здесь подольше, непременно заметишь, что все названия в нашем городке связаны с морем или с дельфинами. Даже самый паршивый жилой квартал вроде наших апартаментов «Дельфиний сад» в Порт-Беннингтоне. Можно подумать, у дельфинов бывают сады… Впрочем, какая разница? Там вообще никаких садов нет, если не считать чахлого газончика за невысокой изгородью да ещё нескольких лавочек и пары качелей на пятачке, который все называют игровой площадкой. По сути, это всё, что отделяет наш многоквартирный дом от железнодорожной станции.

Нет, я не жалуюсь. Апартаменты «Дельфиний сад» вовсе не так плохи, хотя, конечно, здесь не так здорово, как в нашем пригородном доме, где мы жили раньше. Я, правда, его почти не помню, а вот Джастин вечно твердит, что там было лучше.

– Ладно, – говорю я, чтобы он понял, что уже может спокойно уходить. Но он всё ещё здесь, и я догадываюсь, что ему, наверное, полагалось бы вернуться пораньше, чтобы присмотреть за мной. Я, конечно, в этом не нуждаюсь, но мама, когда сильно задерживается, предпочитает, чтобы он оставался со мной. Так было даже в те времена, когда Рэнд жил с нами. Если Джастин не вернётся в срок, я не стану его выдавать. Но пусть думает, что я могу это сделать. Может, тогда он возьмёт меня с собой на мыс. Мыс и маяк на Скале Казней – самые крутые места на всей земле. Хотя, сказать по правде, сам я на маяке ещё ни разу не был. Но как можно не любить место, которое называется Скала Казней? В общем, я непременно доберусь туда, и очень скоро. С Джастином или без.

– Счастливо, – только и говорю я.

Убедившись, что Джастин ушёл, я заворачиваю цепочку и кулон, кладу их на стол и перечитываю записку. Надо бы добавить к ней ещё кое-что. На эту мысль меня навёл Джастин. Поэтому я рву записку в клочки, беру другой листок и пишу всё заново. Потом перечитываю, чувствуя странное волнение в груди. Но теперь, с новыми словами, записка выглядит лучше.

Свернув всё вместе, я собираюсь уходить, но тут меня снова охватывает неуверенность: а вдруг Джастин прав и я действительно всё испорчу? Но, в конце концов, до завтрашнего утра ещё есть время. Если захочу – могу просто выложить записку.

У меня впереди ещё целый день, чтобы всё как следует обдумать.

2

Джой

Мне так и не подвернулось возможности открыть конверт Лукаса – первый ключ, который привёл бы меня к первой остановке в моей «охоте за сокровищами». Тогда как-то не получилось, а позже – через несколько дней после похорон, когда всё немного улеглось, уже после того, как к нам приходила полиция, а потом ещё куча людей – родные, друзья и посторонние, учителя и дети, – мне уже не захотелось. Я сунула его подальше в стол и больше не доставала.

– Ты совсем не ешь, – говорит мама, подталкивая ближе ко мне чашку с молоком, сладкими рисовыми хлопьями и свежей клубникой, но мне совсем ничего не хочется.

– Я потом, мам. – Я смотрю на неё через стол и улыбаюсь. – Спасибо.

Я научилась улыбаться. Потому что если я не улыбаюсь, они начинают нервничать. Одно время мама с папой даже хотели, чтобы я пошла к психотерапевту – не к той тётке, которая работает у нас в школе, а к другому. Но Лукас Брунетти – мой друг, мой лучший друг, и я не нуждаюсь в личном докторе, чтобы понять это.

Я так и не могу говорить о Лукасе в прошедшем времени. Не могу, и всё тут.

Я зачерпываю полную ложку моего праздничного завтрака и тут слышу, как по коридору топают Изабель и Дэйви. Даже по их шагам легко догадаться, что они тащат что-то большое. Обычно я заранее знаю, какой подарок приготовили мне родные, потому что это либо то, о чём я просила, либо просто Изабель, как всегда, не смогла удержать секрета.

Но в этом году я ничего не просила, поэтому понятия не имею, что тащат на кухню мои братишка и сестрёнка. Папа шагает сразу за ними.

– Сюрприз! – восклицает он.

Все собираются вокруг стола, но я единственная, кто остаётся сидеть. Из ванной выбегает Наталия – её мокрые волосы замотаны полотенцем как тюрбан.

– Эй, меня подождите! – кричит она. – Не пойте без меня.

Изабель подпихивает объёмистую коробку ближе ко мне и говорит:

– Давай, Джой, открывай.

Дэйви сопит рядом с ней, крепко прижав руки к бокам, чтобы удержаться – до того ему хочется развернуть подарок самому. Лукаса это всегда ужасно смешило.

И тут, хотя мне совсем не хотелось давать себе волю, в моём мозгу вспыхивает воспоминание: мы в школе, мне исполнилось восемь, и я, вся такая гордая и радостная, стою перед целым классом, вдыхая запах сдобы и карамели, домашних сладостей.

Почему-то мне вдруг приходит в голову, что, если я не буду вспоминать эти моменты, они растают, развеются. И если я перестану про всё это рассказывать – про кексики с глазурью, которые напекла мне мама, про «охоту за сокровищами», про дыры в песке, – оно забудется навсегда.

Должно быть, у меня на лице опять появляется это отсутствующее выражение, потому что Изабель нетерпеливо притоптывает ножкой, Дэйви жарко дышит мне в шею пониже затылка, Наталия с озабоченным видом поглядывает через стол. Мама слегка прихватывает меня ладонями за плечи, словно хочет помочь подняться, а папа просто берёт коробку и водружает на стол передо мной.

– С днём рождения, моё солнышко, – говорит он.

– Что же там такое? – Я поддеваю пальцами хрусткую нарядную бумагу и улыбаюсь. По-настоящему. Мне правда интересно, правда радостно. Из-под бумаги показывается часть картонного коробочного бока с крупной надписью «ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ». – Что же это? – снова спрашиваю я. Мои руки двигаются всё проворнее, ускоряясь вместе с сердцем.

Но Изабель не может больше терпеть ни секунды. Нырнув вперёд, она торопливо стягивает оставшуюся длинную полосу бумаги.

– Это… – выпаливает она и озадаченно умолкает. – Что это?

Это гитара.

Электрическая гитара, самая настоящая. Судя по тому, что написано на коробке, к ней прилагаются ещё футляр, провода, струны и небольшой усилитель. Я молчу некоторое время, справляясь с изумлением и выравнивая дыхание, а потом шепчу:

– Какое чудо.

– Ну, теперь ты всем надерёшь задницу, – улыбаясь, говорит Наталия. Мама взглядывает на неё, но решает обойтись без замечаний из-за грубых слов.

Папа уже снимает остатки упаковочной бумаги.

– Тебе придётся подучиться, – говорит он. – Зато теперь ты сможешь сама подыгрывать себе, когда поёшь.

Правда, мне хочется петь. Раньше я много пела. Почти всё время.

– В музыкальном магазине нам сказали, что на электрогитаре играть проще, – начинает объяснять мама. – Вроде это как-то связано с весом струн. Но если хочешь, мы можем вернуть её и выбрать тебе что-то другое. Всё что захочешь.

Я достаю гитару из коробки, и она ложится мне в руки как давно привычная вещь. Она вся такая красная, блестящая, тонкая… совершенно потрясающая. Дэйви тут же тянет к ней лапки и дёргает за одну струну. Струна издаёт глухой ноющий звук, не особенно похожий на музыку.

Но я говорю:

– Ты прямо прирождённый гитарист, Дэйви.

Он поднимает на меня ухмыляющуюся мордашку. Может, он и не мастак говорить, зато с чувством юмора у него всё в порядке.

Это ещё не все подарки.

Наталия вручает мне песенник Арианы Гранде с основными аккордами. Мы обе любим Ариану. Изабель протягивает коробочку с медиаторами самых психоделических расцветок. И у каждого приготовлена для меня самодельная открытка. И внезапно я чувствую, что всё это слишком… слишком много для одного человека.

Дело не в том, что для меня одной слишком много любви. И не в том, что я какая-то особо чувствительная или, чуть что, ударяюсь в слёзы. Просто к некоторым людям жизнь слишком несправедлива.

Я знала твою историю ещё до того, как с тобой познакомилась.

Однажды, давным-давно, жил на свете ещё один школьник, у которого день рождения выпал на лето. Вот он, этот мальчик, стоит рядом со мной, а я угощаю его мамиными кексиками. Мы с ним ровесники, но у него за плечами было уже столько всего, что в наших краях о нём много говорили. Про его семью, про него самого, про его старшего брата. Я слышала эту историю от ребят в школе, от собственной сестры, и поверьте, рассказ был не из хороших. До сих пор я ещё толком не взглянула на него, а он ни разу не заговорил со мной, но я уже знала, что всё, что о нём говорят, – неправда.

Лукас

– Эй, Лукас, значит, ты тоже, – говорит Джой, шагая следом за мной, когда мистер Картер жестом приглашает нас выйти и встать перед всем классом.

– Что – я тоже? – спрашиваю я, хотя мог бы уже и догадаться, ведь то же самое было и во втором классе.

– Родился в августе, – поясняет она. – Нас таких двое! Видишь?

– А, точно. – Это она, значит, про наши дни рождения говорит.

– А у тебя какого числа? – спрашивает она. Я отвечаю, и когда оказывается, что это всего на два дня позже, чем у неё, она добавляет: – Странно, правда? Такое совпадение!

Всё это происходило в последний учебный день, потому что наш учитель мистер Картер сказал, что в этот день мы будем поздравлять всех, у кого день рождения летом. Чтобы, выходит, нам досталось такое же угощение и внимание, как и остальным ребятам, у кого день рождения выпадает не на каникулы, а на учебный год. Но когда он назвал июль, никто даже не поднялся. А когда август – мы двое поднялись и встали перед классом.

Я, конечно, уже знал, как её зовут: Джой Фонсека. Но хотя мы целый год проучились в одном классе и её семья живёт в квартире в соседнем с нами доме, всё в тех же апартаментах «Дельфиний сад», она впервые сказала мне что-то существенное. По крайней мере, выглядело это так, будто она действительно сама решила заговорить со мной.

«Привет, Лукас, значит, ты тоже… Такое совпадение!»

Я помню всё до мелочей – какая она была маленькая и худенькая и с каким трудом тащила огромный пластиковый контейнер с домашними пирожными – ванильно-шоколадными, с заварным кремом. А у меня в руках была обувная коробка с простым песочным печеньем, которое мы с Джастином испекли сами, потому что я не стал говорить маме, что мой день рождения будут отмечать в школе. Она бы начала суетиться, а это ни к чему.

Странно даже, как сильно эти считаные мгновения отпечатались в моей памяти. Сладкий запах её пирожных, её слова – самые обычные, простая вежливость. И звучали они скорее как-то по-взрослому, не похоже на детскую болтовню.

– Такое совпадение, а? Мы оба родились в августе, – сказала она. Ну или что-то похожее.

Я тогда решил подойти к этому с точки зрения математики. Попытался, вернее.

– Ну, шансы не такие маленькие. Двадцать два ученика разделить на двенадцать месяцев. Получается… – Правда, решить эту задачку я не успел.

– Очень верная мысль, Лукас, – сказал мистер Картер, похлопывая меня по плечу. – Хороший пример для математического подхода.

Но не для меня. И не в тот раз. К счастью, Джой не стала об этом задумываться, а просто рассмеялась, догадавшись, что я пытаюсь сделать.

Но я всё равно сконфузился, не зная, что сказать. Лицу стало горячо, и я не знал, куда девать разом вспотевшие руки.

– Любишь математику, Лукас? – вроде как спросила Джой, хотя это прозвучало больше как утверждение. Потом она подняла руку, чтобы смахнуть с лица свои густые каштановые волосы, и чуть не уронила ящик с разноцветными пирожными, которые едва не вывалились на пол. Я быстро сунул свою коробку под мышку и подхватил его. – Только считать, наверное, надо по-другому? – продолжила она, когда мы спасли её ящик. – Раз мы оба августовские, то остаётся одиннадцать месяцев, а не двенадцать.

Она робко хихикнула, не слишком уверенная в своей правоте, но мы тогда же поняли, что математика нравится нам обоим, и это тоже отчасти нас объединило. И на всё то лето, и на потом тоже. Математика, ребусы, загадки, «охота за сокровищами» и игры во дворе апартаментов «Дельфиний сад» на клочке чахлой травы с качелями. Даже несколько лет спустя, когда мы на уроках уже почти не пересекались.

Тот день, в классе мистера Картера, как-то соединил нас. Я положил свою коробку, взял её большой пластиковый ящик и носил его за ней вдоль рядов парт, пока она раздавала свои пирожные.

Потом она сказала:

– Спасибо, Лукас. Ты очень милый, – чуть повысив голос на последних словах, словно задала вопрос или просто удивилась. Как будто ей понадобился целый учебный год, чтобы прийти к такому выводу.

Позже она рассказала мне, какие про нас ходили разговоры – про маму, меня и Джастина, – потому что мой папа умер, а мама всё время пропадала на работе, и мы с Джастином одни проводили много времени на игровой площадке или гоняя на скейтах по Главной улице. Обычно детей такого возраста родители не оставляют одних. То есть я-то был не один, потому что Джастин за мной присматривал – но не совсем всё время и иногда издалека, чтобы общаться со своими друзьями, поэтому я рано перестал чувствовать себя младенцем.

– Но это не со зла и не для того, чтобы просто посплетничать, – пояснила Джой. – Просто многие люди беспокоятся о тебе и твоём брате… потому что у вас нет отца, и вообще…

А потом, к концу моего третьего класса, мама стала встречаться с Рэндом, и поначалу он казался нам отличным парнем, так что у нас вроде как даже появился отец, и я думал, что люди перестанут наконец обсуждать нас. Но потом, когда он переехал к нам жить, стало ясно, что он крепко пьёт, и разговоров, наверное, стало ещё больше – все же знали, а то и своими ушами слышали, как мама с Рэндом скандалят. И хоть он и вёл себя иногда как придурок, но он умел быть и добрым, и весёлым, да и во многом помогал нам, так что, когда мама его выгнала, нам пришлось труднее, чем можно подумать со стороны.

– Но ты такой милый и совсем никакой не хулиган, – сказала мне Джой в то наше первое лето. Это было уже через несколько недель после окончания занятий, и мы подолгу играли вместе с ней возле качелей.

– А если я и то и другое? – спросил я, возможно желая показаться круче, чем был на самом деле.

Она пнула в мою сторону камешек.

– Тогда ты нравишься мне даже больше, – сказала она.

Сейчас я улыбаюсь, вспоминая об этом, пока запираю входную дверь и выхожу на улицу, под яркое солнце.

Когда становишься беднее, в этом есть и кое-что хорошее: тогда переселяешься ближе к городу, на самую окраину. Я пересекаю лужайку, прохожу мимо качелей, выхожу на Главную улицу и неспешно направляюсь в сторону «Пиццы Винсента».