Buch lesen: «Еще раз про любовь. Сборник рассказов»

Schriftart:

ISBN 978-5-0064-8800-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗВЕЗДОЧКА МОЯ ЯСНАЯ

Я разбирала шкаф и внизу, в дальнем углу, обнаружила увесистый пакет. Что ж там такое? – не могла вспомнить я. Заглянув, обнаружила письма. Старые письма из моей юности, когда не было мобильников и электронной почты. И я вдруг остро захотела их прочитать.

Давным-давно была у меня большая любовь. И если мы со Славой разлучались – бывало, в отпуск ездили порознь, то писали друг другу письма. О чем писала я – не помню уже. А вот он…

«Третий день от тебя нет письма… Тоскую, жду, ненаглядная моя… Как хорошо ты меня проводила. Ты подарила мне счастье!..» «Нет тебя рядом, и словно темно вокруг, скучно, неинтересно… Звездочка моя ясная, как же без тебя тоскливо, пиши мне чаще. Мне интересно все, что ты делаешь, какие у тебя заботы. Не обижает ли кто, не заставляет ли тебя кто-то хмуриться… Мне интересен каждый твой жест, каждый твой шаг. Я так и вижу, как ты пришла домой, пьешь кофе, взяла в руки книгу…». «Здесь очень много симпатичных девушек. Но я ни на кого не смотрю. Все они не ровня тебе. Хочу, чтобы ты была рядом. Но даже если бы мне кто-то понравился, я никогда бы тебе не изменил, ведь я верю в теорию – эффект зеркала. Если я тебе изменю, то ты, как отражение в зеркале, тоже бы мне изменила, а эта мысль для меня невыносима… Какие глупости я тебе пишу, это оттого, что я очень-очень скучаю по тебе, радость моя, люблю тебя, целую твои умные глазки. Я ни у кого не видел таких глаз – они так и светятся, в них такая жизнь, такой оптимизм!.. А кожа твоя – словно персик. Мимо никак нельзя пройти, потому и волнуюсь, не появились ли у тебя кавалеры, пока меня нет. Прости, опять сбиваюсь на ревность. Как писал поэт: «Я ревную тебя даже к ветру, потому что он ласкает твое лицо…» И ничего не могу с собой поделать. Пиши, моя родная… Нет никого ближе тебя, ты моя душа…»

+++

Помню, как он научил меня делать подарки. Я раньше считала, что на день рождения нужно дарить что-то одно – духи например или вазу. Ну и цветы к ним. Мы с подругами всегда так делали. Да и дома тоже так было заведено.

Но он поступал не так. Особенно один подарок вспоминаю с улыбкой. Это было 8 марта, отметить праздник вместе в этот раз мы не могли. Слава встретил меня на улице.

– Это тебе, – ласково улыбаясь, сказал он. – Будь всегда такой же солнечной, дарящей людям тепло, и нежной.

Он вручил мне мимозу и большой пакет. В пакет я заглянула – там виднелся кусочек сумки, она мне сразу понравилась, хотя я и не увидела ее полностью. Он всегда угадывал мои желания, или просто мне нравилось все то, что исходило от него. Слава чмокнул меня в щечку и уехал.

Добравшись до дома, я первым делом вынула сумку из пакета. Сумка была и правда замечательная! Хотя тяжеловата. Я открыла ее, внутри лежала коробочка дорогих конфет и кошелек, входящий в комплект с сумкой. Я засмеялась: какой сюрприз! А в кошельке лежала денежка, по тем временам можно было сходить на нее в ресторан. Полезла в один кармашек – и обнаружила там изящный набор для ногтей по типу складного ножичка. Я проверила другой кармашек —там лежала помада и пудра. Я расстегнула молнию на боковом отделении – там лежали колготки (естественно, моего размера!) и еще какая-то мелочевка, уж не помню. Я вытащила на стол все это богатство – дефицит, конечно. Потом, улыбаясь, опять все вернула на место, представляя, как он укладывал это добро в сумку. Помню, меня такая нежность затопила… Ведь он не просто пришел в магазин всего нахватал, а собирал это со временем, думая обо мне, – в разных командировках, в том числе заграничных, и представлял, как я буду радоваться. И он тоже. Ведь Слава всегда говорил: «Как я люблю делать тебе подарки!»

Он всегда старался сделать приятное мне. Я поймала себя на том, что с тех пор и я всем стараюсь подарки делать такие, чтобы люди ахнули. Не обязательно дорогие – просто в них должна чувствоваться забота, внимание, неравнодушие.

Прошлое вдруг стало оживать в памяти. Вот он однажды пришел и сказал: «А поехали со мной в Ленинград! Я заказал гостиницу». У него была туда командировка, а я поехала за компанию. Той зимой в Питере было просто люто от холода, но мы все равно гуляли по улицам, когда он заканчивал свои дела, согревались в музеях и ресторанчиках. Нам было интересно друг с другом. Я до сих пор люблю Питер, наверно, из-за Славы, и всегда его вспоминаю, когда бываю в северной столице: «Вот здесь мы тогда были, вот тут, а сюда забегали выпить кофе», хотя вместо того кафе здесь уже совсем другое.

+++

Он был старше меня на 15 лет, я была его студенткой, а он находился на стадии развода. Не из-за меня, их семья развалилась раньше, только официально разойтись все тянули по разным причинам. Мы планировали жить вместе – когда-нибудь. Подруги мне говорили: «Ну покажи своего парня!» Они видели, что я влюблена, хотели узнать в кого, но я находила разные предлоги, скрывала его от всех. И не только потому, что он еще был женатик, но мне казалось, что стоит в нашу жизнь кого-то впустить, так сразу исчезнет волшебство, романтика. Я просто купалась в его любви. А он поклонялся мне как богине.

В первый год мы играли с ним в гляделки. Флиртовали взглядами. Мне это было приятно, не более того. Дальше взглядов он границу не переходил. Ну симпатизирует тебе твой преподаватель, мало ли… У меня и без него была насыщенная жизнь. После первой летней сессии мы с друзьями поехали в Крым, жили в палатках на берегу моря. А потом я с родителями уехала в Карелию…

О Славе я и не вспоминала совсем. А когда после каникул я встретила его в институтском коридоре, почему-то сердце мое так и подскочило! И он, увидев меня, остановился. Я его держала за интеллигента, который больше учебниками и разными коллоквиумами интересуется, но по его требовательному мужскому жадному взгляду поняла, что флирт наш закончился: либо сразу давать отказ, либо соглашаться. В разговоре он был сдержан – видимо, уже все для себя решил.

– Лида, как вы провели лето?

– Спасибо, Вячеслав Петрович, замечательно! И в Крыму была, и в Карелии…

– Я вот в Карелии ни разу не был. Расскажете мне, что там к чему? Чтобы я знал, к чему готовиться, когда туда соберусь. Мы могли бы встретиться в кафе на углу после занятий, часа в 4. Идет?

Я согласилась. И все занятия только и думала, что о нашем свидании. А что это будет свидание, не было сомнений. Я вышла раньше, на негнущихся ногах подошла к кафе, но еще немного выждала, чтобы не являться первой. Когда вошла, он уже сидел за столиком. При моем появлении встал, усадил за стул, и от его руки, поддержавшей мой локоть, у меня побежали мурашки. Мы посмотрели друг на друга, и стало понятно, что ни о какой Карелии мы говорить не будем. Подошла официантка, но мы не слышали ее вопросы, пока она не повысила голос:

– Заказ делать будете?

А Слава посмотрел на меня, схватил за руку и вывел на улицу.

– Я с трудом пережил лето. Столько времени не видеть тебя оказалось тяжело. Я скучал. А ты, ты думала обо мне?

– Нет. Но когда я увидела тебя сегодня, поняла, что тоже скучала.

Мы легко перешли на ты. И в тот вечер просто гуляли по улицам, держась за руки. На прощание он меня поцеловал, и я поняла, что это мой мужчина. Мы встречались каждый вечер, но любовниками стали только через неделю. Свидания устраивали у моей бабушки на квартире, пока она была на даче. Ездили в лес или к нему на дачу. Бывали и у меня, когда родителей не было.

Все отмечали, как я похорошела. На меня оглядывались на улице, потому что чувства просто не умещались в моем теле.

Он сразу позвал меня замуж, но мне нравилось «играть в свидания»: готовиться, наряжаться… Мне казалось, что жизнь в одной квартире сведет на нет всю романтику, что не надо торопиться – объединиться в семью мы всегда успеем, а вот трепет свиданий, нетерпение, жажда встречи… – этого можешь и не вернуть. А когда я все же дозрела до совместной жизни, Слава засел за докторскую. Я за него переживала, развод плохо сказался бы на его карьере. Жена его знала, что у него кто-то есть, а с ней он не жил – я ему верю, они обсуждали развод и раздел имущества: квартира была его, но жилье надо было либо разменять, либо жене с дочерью оставить. Дочку он любил, ей было 12. И так все запуталось, что я ему предложила подождать защиты докторской, нового назначения – ему обещали кафедру в институте, а потом мы займемся жильем. Что-нибудь придумаем! Я думаю, бабушка, которая в основном жила на даче, пустила бы нас в свою квартиру.

Мы часто вместе ездили отдыхать, именно в такие моменты я понимала, что совместная жизнь может быть не хуже романтичных свиданий. Мы много говорили, смеялись над одним и тем же, а засыпали, сплетясь в один клубок.

Со Славой мы провели всего 5 счастливых лет. Мне казалось, что он был всегда и всегда будет. Моя первая любовь, которую я все же воспринимала как данность, а не как драгоценный дар. Как давно это было, да и автора тех писем нет в живых… Письма с того света!

+++

Слава умер от инсульта, пролежав без сознания в больнице несколько дней, в которые я надеялась и молилась. Но не могла навестить из-за его жены и коллег. На кладбище было много народа, я прошла, прощаясь, мимо его гроба, как все остальные, и даже не поцеловала. В тот год я еле справилась со своим горем, окруженная воспоминаниями и подарками. Часто ходила на кладбище, никого там не встречая. И при жизни, и после смерти он был нужен только мне. А потом жизнь взяла свое.

Задумавшись, я не заметила, как пришли мои домашние, я просто не слышала, о чем они говорили, о чем спрашивали. Когда я наконец повернулась к ним, в их глазах прочла тревогу. Я оглядела их: муж, ставший за эти годы практически родственником, другом, дочь с сыном – бесспорно любимые. Я постаралась улыбнуться:

– У меня все в порядке. Я просто задумалась, что купить в магазине. Собираюсь сейчас туда.

Но они не поверили. Судя по тому, как молча и напряженно провожали меня родные, я их всерьез обеспокоила.

Ни в какой магазин я, конечно, не пошла, а просто нужно было побыть в одиночестве. Я шла, не разбирая дороги, наталкиваясь на прохожих, которые, наверно, приняли меня за сумасшедшую. Им и невдомек, что вот иду я, обычная немолодая тетка с кучей проблем, а когда-то мне писали, какая я стройная и прекраснее меня нет, что мой голос лучше всякой музыки, а мои письма – лучше любой книги, и вся я – подарок судьбы. Да, уже никто не скажет мне таких слов, не укроет своей любовью от остального мира. Как больно-то, господи! Словно потеряла что-то безвозвратно…

Проветрившись, я немного успокоилась. Да, всему свое время. Теперь надо как-то пережить эти чувства. А все-таки у меня это было!.. Я почувствовала себя вдруг очень богатой, ведь не каждому дано стать объектом такого поклонения. Некоторые жизнь проживут – а о такой любви, что у меня была, только в книжках читают да в кино видят.

Дома меня ждал ужин и букет цветов на накрытом к чаю столе. И любящие взгляды, немного встревоженные. Цветы в семье мне дарят только на праздники. Романтики давно никакой нет – так, быт, заботы…

– В честь чего цветы? – Видимо, здорово я их напугала своей отрешенностью. Обычно это их заботы стоят на первом месте – детей и мужа, а я вроде бы и не нуждаюсь в опеке и внимании.

– Да просто так. Мам, ты же у нас особенная! Вот и решили тебя порадовать!

Взрослые дети, как маленькие, кинулись мне на шею и чуть не сбили с ног. Муж тоже всех нас сгреб и чмокнул меня в макушку. Так мы и стояли, словно после долгой разлуки. Да так есть – всего пару часов назад я была от них очень-очень далеко.

И я оставила прошлое в прошлом.

«До встречи, мое солнышко, моя любимая девочка, целую тебя бесконечно, звездочка моя ясная…»

ЯБЛОЧНЫЙ ПИРОГ

Детские воспоминания одни из самых светлых. У каждого из нас есть свои истории из детства, вызывающие невольную улыбку, согревающие в самые лютые холода. Они не позволяют нам очерстветь, напоминают, что на самом деле мир вокруг яркий и солнечный, даже если и кажется порой мрачным и серым. Они дают нам силы жить и в то же время порой вызывают какое-то тревожное чувство – то ли вины, то ли недосказанности…

На скамейке горько плакала старушка. Не для чужих глаз, а искренне горюя о чем-то своем – видимо, там, где застала ее беда. Она склонила голову и закрыла лицо морщинистыми руками. Была она такой – классической, что ли. В платочке, старомодной юбке. И на ее худенькую фигурку, поникшие подрагивающие плечи было совершенно невыносимо смотреть. Я ехала в автобусе, и когда он остановился на светофоре, вот тут-то я и разглядела старушку в аллее. Я очень спешила, но поняла, что проехать мимо ну просто никакой возможности нет. Если уеду, эта бабулька так и будет стоять перед глазами – спать не даст, терзая совесть. Попросила водителя выпустить меня, но он отказался – мол, только на остановке, да и машин вокруг полно – сбить могут. Я посмотрела в окно: пока мы с водителем препирались, лавочку с бабушкой уже окружили парень с девушкой и две женщины в годах. Они о чем-то говорили со старушкой, которая вытирала слезы уголком платка. А потом автобус тронулся и увез меня. Так и не знаю, в чем там дело было. Утешаю себя тем, что раз народ остановился – значит, помощь какую-то окажут. И порадовалась лишний раз, что даже в нашем большом городе, где все погрязли в суете, люди не очерствели, не оставили плачущую женщину наедине со своим горем. А еще поняла, что при виде той плачущей старушки свою бабушку вспомнила. Вроде бы ничего плохого я ей не делала, а чувство вины все равно во мне живет.

Маленькой я часто жила у бабушки в небольшой деревушке недалеко от города. Какие-то полчаса на автобусе – и вот ты уже видишь приземистые домики, заборов тогда не ставили, только штакетник на палисадники – чтобы летом цветы уберечь от скотины, ну и для красоты, конечно.

Летом – раздолье! Все в радость – и солнце, и дождик грибной, каждый день и час открываешь для себя богатый мир природы, недоступный в городе. Но и зима дарила незабываемые моменты. Сугробы в деревне были больше, чем в городе, а над каждой избой вился дымок. Виды на лес и речку просто открыточные, пасторальная картинка! Снег все делает чистым. И вот уже громко хрустишь им, подходя к бабушкиному крыльцу. Столько радости, столько хорошего впереди!..

Утром, бывало, проснешься, солнышко уже в окошко, а нос щекочет запах сдобы… Пирог поспел! Сразу, горячим, бабушка его не давала, а накрывала чистым полотенцем: «Пускай остынет чуток. Иди умойся…» Я, зябко поеживаясь, хотя уже было натоплено, но после жаркого бабушкиного одеяла в избе казалось прохладно, подставляла ладошки под рукомойник и брызгала на лицо. «Не береги воду, как следует глазки потри…»

И наконец я садилась за стол. Бабушка наливала душистого чаю в зеленую железную кружку с отколотым у дна кусочком эмали. Почему-то для чая она не признавала ни фаянсовых чашек, ни стаканов, а только эти кружки. Аромат держат, говорила. Не знаю, как аромат, но чай в них долго не остывал. Бабушка резала сдобу и клала мне на блюдце. Помню, как жадно хватаюсь обеими руками за пирог и от души кусаю. «Не спеши!» – смеется бабушка, и морщинок у ее глаз становится больше. А я, утолив первую «пироговую» жажду, вдыхаю запах теста, смешанный с ароматом яблок, глядя в полузамерзшее, расписанное по краям зимними узорами окно: сейчас пойду на санках кататься… Счастье невероятное.

С годами все реже я появлялась у бабушки. И уже не оставалась ночевать, а просто навещала. Привозила разных гостинцев и с чувством выполненного долга уезжала в свою, отдельную жизнь. Бабушка радовалась приезду, никогда ни в чем не упрекала, а просто ждала. Иногда я рассказывала ей что-то о своей жизни, зная, что бабушка не осудит, а подскажет с открытостью любящего сердца. В 18 лет я рассталась с Мишкой и пожаловалась на него бабушке. Она выслушала и сказала: «Жди своего. Одной иногда лучше, чем с чужим тебе человеком. Судьба и на печке найдет». – «Да как узнаешь, бабушка, свой он или не свой? Сколько прежде ошибешься». – «Сердечко сразу почует, твой он или нет. А коли не почует, ну что ж, и ошибиться иной раз не грех, опыт зато будет, в другой раз не обожжешься. Я вот с дедом твоим жила, спорили часто – каждый на своем стоял, уступать никто не хотел. Жалела в сердцах, что замуж за него пошла. А как помер, тоска взяла. Вот поди и разбери, мой он был или не мой. Или просто мне одной одиноко было после его смерти».

Уезжала я от нее всегда успокоенная. Хотя сердце щемило, когда в зеркальце заднего вида видела ее одинокую неподвижную фигурку у калитки, уменьшающуюся по мере того, как набирала скорость мои тогдашние «жигули». И может, от этого я старалась баловать ее разными гостинцами. Бананы она очень любила, а где их в деревне возьмешь? Вот я и везла связки бананов. Бабушка восклицала: «Зачем ты столько денег тратишь?» Но я видела, что она радовалась заботе. А я радовалась, что ей будет чем угостить соседок и сестру, а заодно и похвалиться заботливой внучкой, не без этого.

Через несколько домов жила ее родная сестра с мужем. Приходилась она мне двоюродной бабушкой. Соня была очень строгой. Ее дом делился на две половины: в одной – горница с печкой, а во второй, через сени – спальня, сюда она никого не пускала, а мне в детстве было страшно любопытно узнать, что там такое. И однажды, когда она пошла на запретную половину за деньгами – мама ей что-то купила по заказу, я сумела разглядеть в приоткрытую дверь только большую постель с горкой подушек, а ведь комната занимала полдома! Но большего увидеть не удалось. Пироги бабушка Соня пекла тоже вкусные, но всегда размером с батон. «Некогда мне с ними возиться!» Помню, один такой «пирожок» с капустой я ела полдня.

Сестры ходили друг к другу часто, но потом уж ноги у обеих стали слабеть, и встречались все реже. И однажды бабушкину сестру ее сын забрал в город. Деда оставил в деревне – мол, места нет. Мы потряслись: как же можно так со своими родителями обойтись? Моя мама навещала в городе свою тетку: та плакала, говорила, что скучает по деду, 60 лет все же вместе прожили, как он там один справляется… Дед, когда мы в деревне пришли к нему, тоже слез не сдержал. Помню, сидел он как раз под «иконостасом» с семейными фотографиями. Посередине в резной деревянной рамочке их свадебная фотка: она сидит, а он стоит рядом, положив руку ей на плечо – так было принято тогда фотографироваться, красавица Соня и мужественный Константин. Который сейчас, жалко сгорбившись, плакал, не стесняясь своих слез. Мама хотела забрать обоих к себе, хотя у нее тоже было тесно. Я ее поддержала. Но родня стариков не отдала, испугавшись, что мы за это заберем себе крепкий деревенский дом и 30 соток земли… Переубедить мы их не смогли: весь их клан переживал, что старики отпишут нам свое «богатство». Так они и умерли разлученными: вначале Константин, причем Соне даже не сказали об этом и не привезли попрощаться, а уж после и сама Соня, которая чувствовала себя в сыновьей семье, как в тюрьме. Но похоронили их рядом, в деревне.

Моя бабушка, горюя о сестре, с которой им уже не пришлось свидеться, как-то неуверенно поглядывала на нас. Всю жизнь она была независимой, сама решала проблемы своей жизни, но теперь, с возрастом, боялась стать обузой, которую могли сдать, например, в дом престарелых. Она понимала, что старики уже не хозяева себе, дети могут поступить с ними по-разному, тем более что перед глазами был пример сестры.

И когда все же пришел час, и бабушка уже не могла жить одна да еще в деревне, мама привезла ее к себе. Я приходила к ним и почему-то чувствовала свою вину. Хотя что тут можно было поделать? Не могли же мы к ней в деревню переехать – у нас семьи, работа… Прожила бабушка после недолго: и возраст сказывался, и тосковала сильно по своей деревне, без работы в саду, без тех открыточных видов, что окружали ее всю жизнь. Похоронили мы ее на сельском кладбище у речки, недалеко от ее сестры и Константина. А вот яблочный пирог я с тех пор не пеку и не покупаю. Он, как кодовое слово, отправляет меня в счастливое деревенское детство. Но он же и заставляет сжиматься сердце, словно чего-то я недодала, чего-то главного недосказала…

ОДИНОКАЯ БРОДИТ ГАРМОНЬ

При слове «любовь» на ум обычно приходит принц на белом коне, счастливый конец, свадьба и подарки, все красавицы и красавцы, молодые и здоровые. И богатые. Но любовь, она всякая бывает, не только в красивые одежды рядится.

Дачу мы купили в деревне. С соседями я сразу познакомилась. Приятные люди что с одной стороны участка, что с другой. Я им гостинцы городские возила, а они мне и саженцы давали, и урожаем делились, и разговорами развлекали, и следили в наше отсутствие, чтобы кто чужой на наш участок не зашел. Так что я вполне была довольна своим домиком в деревне.

Вот и в этот раз я с удовольствием ехала на природу, предвкушая закаты, звездное небо, труд в охотку, крепкий сон и чай с травами…

Я уже подъезжала к деревне, когда увидела одинокую фигурку у кромки леса. В ней, приглядевшись, узнала нашего соседа Митяя. Деревенские обычно не гуляют, и если идут в лес, то либо за грибами, либо еще по какой конкретной надобности, а просто любоваться красотами им недосуг – работы полно. А этот явно гулял… Неужели до сих пор переживает?

Митяй этот человек очень интересный. Совсем юным он уехал в город работать, на пенсию вышел рано из-за вредного производства, и его вновь потянуло к земле, хотя приезжал он сюда раньше нечасто. От предков ему достался небольшой домик и приличный кусок земли, и Митяй с головой окунулся в хозяйство. Оказался он знатным фермером. Все, в том числе и я, ходили любоваться к нему ровными картофельными грядками, в которых не углядишь лишней травинки, аккуратными клумбами цветов, ухоженными ягодными кустарниками. На краю его владений был овраг, и его все местные норовили использовать под свалку. Митяй же по краю этого оврага посадил кустарники, чтобы яма дальше не росла. Тропинку, по которой все к речке ходили, окультурил, цветами обсадил. Идешь – и приятно так на душе становится… А ведь никто другой не додумался. Копошатся все на своих делянках, а то, что за забором, – уже вне нашей заботы.

Еще Митяй дом отремонтировал, потом кроликов завел, кур. И еще двух собак, с которыми общался не по-деревенски. То есть он брал их с собой в магазин, покупал колбасу, тут же отламывал по куску и бросал собакам. Сельские люди так никогда не поступали. Они давали собакам кашу, да и то ее надо было заслужить, ведь собаки и особенно кошки на взгляд сельского жителя дармоеды. А уж о колбасе и речи не было – это роскошь! Да и дорого.

Дети Митяя по выходным навещали его, жена-то давно умерла. Делился он с ними припасами и подумывал уже о собственной пасеке. В общем, наладил он образцовое хозяйство что твой немец и жил себе поживал, забот не зная, служа нам примером.

А лет 10 назад прибилась к нему одна баба из тех, что зовут перекати-поле. Неизвестно, из каких краев, одинокая и непутевая. И имя-то у нее было такое, киношное – Лушка. Сейчас такие редко дают. Да и сколько ей лет, было непонятно – и 30 дашь, и 50. Попросила то ли воды напиться, то ли в хозяйстве помочь, да так и осталась. Митяй мужик был еще крепкий, видный, сильный. А Лушка – длинная, тощая, ни кожи, ни рожи. Заявилась в юбчонке старой да кофте с чужого плеча. Это уж потом Митяй ее одел. Да и мы вещи ненужные отдавали. Лушка их под себя перешивала.

Сам он выпить был не дурак, но меру знал, да и на хозяйстве это не сказывалось. Лушка же напивалась до образов, буянила.

Митяй кричал:

– Опять напилась, кроликов не закрыла!

А она:

– Да без выходных вкалываю, надоело! Отдохнуть нельзя, помещик чертов!

Он и гнал ее со двора, гонял как сидорову козу, может, и поколачивал – кто знает? Ругались они часто – а она не уходит и все. Потом отсыпалась и становилась такая виноватая-виноватая, тут же кидалась в работу и вкалывала не покладая рук. Глядя на ее трудовые подвиги, Митяй смирялся. Идешь, бывало, мимо их усадьбы, а Лушка полет и напевает дурным голосом, зато от души: «Словно замерло все до рассвета, дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь. Только слышно – на улице где-то одинокая бродит гармонь…» И улыбается всем соседям приветливо. Митяй осаживает: «Хватит голосить!» А Лушка только хохочет. В деревне над ней подсмеивались снисходительно – как водится, если человек сирота подзаборная да еще выпивоха. Была она баба незлобивая, свое место знала, на подколки не обижалась. Денег у нее чаще всего не было, если только дачник какой заплатит за услугу – за домом присмотреть, например. Как мы порой просили и денег немного давали для стимула. Поначалу я опасалась, что она, поскольку пьяница и денег своих не имеет, будет подворовывать. Каких-то ценностей особых не было, но все равно жалко – тот же серп, лопату… Но ничего такого не произошло – не брала она чужого. То ли по жизни честная, то ли уже ученая, что так просто воровство не проходит.

Лушка мне даже нравилась своей приветливостью. Умела она многое, трудилась справно. Может, из детдомовских?.. Я все время собиралась порасспросить ее о жизни: кто такая, откуда, но как-то повода все не находилось, так просто же с такими вопросами даже к выпивохе не поступишься – решимость нужна.

А почти год назад не усмотрел Митяй – взяла Лушка где-то паленый самогон да и отравилась. Он вызвал скорую, но помочь уж нельзя было. Лушку увезли в город и похоронили за казенный счет.

В те дни Митяй подошел к моей калитке и, давясь слезами, сказал: «Вот, нету больше Лушки. Дура какая, мало я ее гонял. А скучно так без нее, не поверишь…» Я ему пособолезновала, но его чувства списала на алкоголь, которым от него разило. Хотя и мне было Лушку очень жаль.

И в этот раз, когда я приехала в деревню, Лушкина смерть здесь уже давно была новостью вчерашнего дня, обсуждали другие животрепещущие темы, а я вот про нее, такую незадачливую и смешную, вспомнила. Может, из-за встреченного Митяя. Вот ведь бедолага, как жизнь провела!..

Я привычно собралась к речке за водой, глядь – а тропинки-то нет! Заросла она так, что и не пройдешь. Я взглянула на огород Митяя и ахнула: да, картошку он посадил, но ботвы сквозь сорняки не разглядеть, клетки для кроликов пустые… Говорили, что поначалу сильно горевал Митяй по ней, а потом зажил прежней жизнью. Если б так! Видно, и правда неинтересно ему стало без Лушки-то. И поговорить не с кем, и гонять некого. Может, он так же, как и я, глядя на эту заросшую усадьбу, вспоминает смеющуюся Лушку, которая поет про одинокого гармониста, безбожно перевирая мотив.