Buch lesen: «Божественная власть, церковная иерархия и духовный авторитет в раннехристианской латинской традиции»
Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет
Рекомендовано к изданию
Редакционно-издательским советом ПСТГУ
Ответственный редактор:
Г. Е. Захаров, канд. ист. наук, доцент кафедры всеобщей истории ПСТГУ
Рецензенты:
А. Р. Фокин, д-р филос. наук, вед. науч, сотрудник Института философии РАН, зав. кафедрой богословия Общецерковной аспирантуры и докторантуры им. свв. Кирилла и Мефодия
А. М. Лотменцев, канд. ист. наук, доцент кафедры всеобщей истории ПСТГУ
В оформлении обложки использовано изображение мозаики «Добрый Пастырь». Мавзолей Галлы Плацидии в Равенне
© Издательство Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 2016
От составителя
Настоящий сборник включает ряд работ современных православных и католических исследователей, посвященных теме власти, иерархии и авторитета в ранней латинской христианской традиции. Следует отметить, что наследие западных церковных общин первых веков является неотъемлемой частью общецерковного предания, в равной мере актуального и авторитетного как для Римско-Католической, так и для Православной Церкви. Сравнительное изучение церковных традиций Запада и Востока первых веков христианской истории (не только богословия, но и самой практики церковной жизни) может позволить лучше понять причины последующего расхождения исторических путей восточного и западного христианства и способствовать переходу православно-католического богословского диалога на новый уровень.
Проблематика и методологическая траектория исследований, включенных в настоящий сборник, отличаются крайним многообразием. В круг исследуемых проблем входят такие значимые для понимания общего вектора развития западного христианства вопросы, как тема власти в латинском тринитарном богословии, эволюция иерархического строя Церкви на Западе в позднеантичный период (в частности, проблема римского примата), развитие институциональных форм женского служения. Сборник включает также статьи, посвященные деятельности отдельных выдающихся церковных иерархов латинского Запада – папы Либерия и свт. Амвросия Медиоланского. Данные работы носят, в сущности, исторический характер, но при этом затрагивают важную экклезиологическую проблему: вопрос о соотношении в жизни древней Церкви институциональной власти и личного авторитета епископов.
Г. Е. Захаров
Тема власти в латинском тринитарном богословии IV в.
Г. Е. Захаров
Тема власти и авторитета рассматривается в рамках данного сборника в первую очередь в экклезиологической и церковно-политической перспективе. Однако не стоит забывать, что единственным источником власти в христианской традиции является всемогущий Бог. В этом заключается принципиальное различие раннехристианской и традиционной античной моделей социума. В рамках последней институты власти формируются «снизу» самим гражданским коллективом. Таким образом, тема власти в латинской христианской традиции не может рассматриваться в отрыве от латинского тринитарного богословия, некоторые особенности которого мы попытаемся раскрыть в настоящей статье.
Особое внимание к теме власти было характерно для латинского тринитарного богословия еще в доникейский период. Уже в сочинениях богословов III в. мы встречаем две тенденции, которые получат развитие в эпоху арианских споров: если в тринитарном учении Тертуллиана важное место занимает идея единства власти Пресвятой Троицы, которое является логическим следствием единства Божественной субстанции (unius autem substantiae et unius status et unius potestatis)1, то Новациан развивает идею субординации между Отцом и Сыном: все подчинено Сыну (omnis creaturae subiectam sibi habens a Patre proprio potestatem), а Сын подчинен Отцу (ipse cum his quae illi subiecta sunt, Patri suo subiicitur)2. Таким образом, Бог Сын выступает в роли посредника между Отцом и творением, и это посредничество понимается во властных категориях.
В контексте тринитарных споров IV в. первую концепцию активно развивал свт. Иларий Пиктавийский, определяющий Бога как «живую власть беспредельной силы» (Deus autem immensae virtutis vivens potestas)3. Он также соотносит понятие «власть» с понятием «природа» (aeterna naturae viventis potestas est)4. Идея же иерархических отношений получила фиксацию в так называемой второй сирмийской формуле 357 г., составленной при участии иллирийских епископов Урсакия Сингидунского, Валента Мурсийского и Герминия Сирмийского, впоследствии лидеров омийского течения на Западе. В данном памятнике идея подчиненности Бога Сына Богу Отцу сформулирована чрезвычайно резко и определенно: «Нет никакой двусмысленности – Отец больше [Сына]. Ни у кого не может быть сомнения в том, что Отец честью, достоинством, славой и величеством и самим именем Отца, больше, чем Сын, Который Сам свидетельствует: “Тот, Кто послал Меня, больше Меня” [Ин 14. 28, цитата неточная]. И таково [учение] кафолическое, как знает всякий, что есть два Лица Отца и Сына, Отец больший, Сын же подчинен [Отцу] со всем тем, что Ему подчинил Отец»5. Данный пассаж имеет параллели в других вероучительных формулах середины IV в. (пятой антиохийской формуле 344(5) г., первой сирмийской формуле 351 г.), созданных восточными епископами, однако идея подчиненности Бога Сына Богу Отцу не обозначена в них столь подчеркнуто и присутствует не в основной части, а вынесена в анафематизмы6.
«Властный» субординационизм, как базовая особенность богословия ранних иллирийских омиев, получил развитие в латинской позднеомийской традиции конца IV в., которая утратила свой неопределенный и примирительный характер и заметно радикализировалась в ходе полемики с никейцами7. В интерпретации позднеомийских авторов, Бог Отец господствует над всем и делегирует Свою власть полностью подчиненному Ему Богу Сыну, Который и осуществляет руководство мирозданием8. Бог Сын являет Собой Первосвященника Бога Отца (summum sacerdotem esse Filium Deo Patri)9. В Его служении Богу Сыну помогает Святой Дух, не обладающий божественным достоинством и полностью подчиненный Богу Сыну10. Святой Дух освящает творения Бога Сына11 и руководит Церковью, раздавая ее членам благодатные дары12. Интерпретация отношений между Лицами Пресвятой Троицы как отношений господства и подчинения делает возможным использование в богословии поздних омиев понятий, заимствованных из политической сферы. Так, Бог Отец именуется императором, в то время как Бог Сын называется царем (или королем)13, таким образом, отношения между Первым и Вторым Лицами Пресвятой Троицы уподобляются отношениям римского императора и зависимого правителя (вероятно, предводителя германских федератов Империи). Стоит отметить важное различие между тринитарным субординационизмом на Востоке и Западе. Субординационизм в восточной традиции непосредственно связан с проблемой богопознания: Ориген рассматривает Бога Сына как Посредника между Богом Отцом и миром и подчеркивает, что Сын как образ Отца делает возможным познание Бога14. Арий, напротив, развивает тему невозможности для Бога Сына познания Бога Отца в силу абсолютного превосходства Последнего над Первым15. Латинская «арианская» традиция, как показано выше, концентрирует внимание на теме господства Бога Отца над Богом Сыном и через Него над всем мирозданием.
В конце IV в. тема власти сохраняет свою актуальность также и в богословии западных никейцев. Особенно показателен в этой связи Tomus папы Дамаса I, который представляет собой доктринальное постановление одного из Римских соборов16. В данном памятнике исповедуется единство Пресвятой Троицы по Божеству, власти, величию, силе, славе, господству и царству (unam divinitatem, potestatem, maiestatem, potentiam, unam gloriam, dominationem, unum regnum)17.
Еще более разработанное «богословие власти» присутствует в творениях свт. Амвросия Медиоланского. В своих сочинениях «О вере» и «О Святом Духе», являющихся важнейшими памятниками омийско-никейской полемики рубежа 70-х и 80-х гг. IV в., медиоланский епископ многократно подчеркивает единство власти и господства Пресвятой Троицы (potestas ima est Trinitatis18; una deitas et Patris et Fili et una dominatio probaretur)19, которые для него являются логическим следствием единосущия Божественных Лиц. Сами слова «Бог» и «Господь» обозначают власть (Deus enim et Dominus nomen magnificentiae, nomen est potestatis). Богом является Тот, Кто господствует над всем, Кто обозревает все и Кого все страшатся (Dominus ergo et Deus, uel quod dominetur omnibus uel quod spectet omnia et timeatur a cunctis)20. В другом месте святитель связывает понятия «Бог» и «Господь» с идеей господства (et qui Deus, Dominus, et qui Dominus, Deus, quia et in dominatione divinitas et in divinitate dominatus est)21. Понятие «власть» соотносится свт. Амвросием с понятиями «действие» (operatio)22 и «сила» (virtus)23. Все эти категории указывают на единство проявления Пресвятой Троицы вовне.
Как и его «арианские» оппоненты, свт. Амвросий активно использует также «политические» категории для раскрытия учения о единовластии Пресвятой Троицы. Он подчеркивает единство царства Троицы (non ergo diuisum est regnum Trinitatis)24. Само понятие «царства» в то же время свт. Амвросий раскрывает с помощью таких категорий, как «справедливость», «мир» и «радость во Святом Духе» (iustitia et pax et gaudium in Spiritu Sancto), подчеркивая, таким образом, его «небесный» и «Божественный» характер25. Свое учение о единстве власти (communitas potestatis) Троицы свт. Амвросий противопоставляет субординационистской концепции омиев. Идея соподчиненности божественных Лиц трактуется им как «беззаконие» (subiectionis iniuria)26.
Судя по всему, именно полное неприятие самой идеи некоего «порядка» в отношениях между Лицами Пресвятой Троицы не позволяет свт. Амвросию развить в своих сочинениях учение о единоначалии Бога Отца как источника Троического единства. Четко различая Божественные Лица (personae27) и Их уникальные свойства (proprietates28), свт. Амвросий все-таки намного больше внимания уделяет единству Троицы, чем ипостасным отношениям. Само понятие persona в его сочинениях не выступает в качестве полного эквивалента греч. ύπόστασις.
Непроясненность вопроса о соотношении учения о единстве Троицы и об ипостасных отношениях делает тринитарное богословие свт. Амвросия не до конца завершенным, хотя от парадоксальной полноты учения свт. Григория Назианзина его отделяет всего несколько шагов. Последний рассматривает «единоначалие» или «монархию» как универсальную основу всякого гармонического порядка: «… мы чтим единоначалие; впрочем, не то единоначалие, которое определяется единством лица (и одно, если оно в раздор с самим собой, составит множество), но то, которое составляет равночестность естества, единодушие воли, тождество движения и направления к единому Тех, Которые из Единого (что невозможно в естестве сотворенном), так что Они хотя различаются по числу, но не разделяются по сущности (в другом варианте – “по власти” – τη εξουσία). Поэтому Единица, от начала подвигшаяся в двойственность, остановилась на троичности. И это у нас – Отец, и Сын, и Святой Дух»29. Единоначалие Отца делает единосущную, «начальную и блаженную Троицу» (τής αρχικής και μακαρίας Τριάδος)30 единым созидающим и владычествующим Началом по отношению к тварному миру.
Подводя итог, отметим, что особое внимание к теме власти в троическом богословии является одной из самых характерных особенностей латинской богословской традиции IVв., причем как омийской, так и никейской. Данная специфическая черта присуща и наследию латинских богословов III столетия, но в контексте арианских споров она приобретает особое значение. Латинские омии подчеркивали полное подчинение Бога Сына Отцу и Святого Духа Сыну. При этом акцент делался не на онтологических или гносеологических проблемах, а на теме господства. Взаимоотношения Лиц Троицы раскрываются в категориях «служения». Бог Сын воспринимается как Первосвященник Отца, Святой Дух – как слуга Христа. Также Отец сравнивается с императором, а Сын – с царем. Через Сына и Святого Духа Бог Отец господствует над тварным миром.
Западные никейцы, напротив, не уделяют достаточного внимания учению о «порядке» в отношениях между Лицами Пресвятой Троицы, что не позволяет им в полной мере воспринять каппадокийское учение о монархии Бога Отца. В то же время они особо акцентируют внимание на единовластии Троицы по отношению к тварному миру. Единство власти и господства Троицы является для латинских богословов важнейшим проявлением единосущия Божественных Лиц. В богословии латинских авторов Бог-Троица и мир через идею Божественного всемогущества формируют бинарную и вертикально-иерархизированную модель бытия, где каждое явление занимает свое место. Вероятно, неслучайно, что подобного рода четко упорядоченная вертикальная модель в конце концов возобладала также и в латинской экклезиологии, найдя выражение в учении о папском примате.
Римский примат в африканской богословской традиции31
П. Маттеи
Четыре года назад (в конце ноября 2011 г.) я уже выступал на Ежегодной богословской конференции ПСТГУ с сообщением на сходную тему32. Тогда основное внимание я уделил наследию Киприана Карфагенского, поскольку именно он определил вектор развития учения о римском примате в африканской экклезиологической традиции. В этой связи учение Киприана стало для меня своеобразным логическим и композиционным центром повествования: Тертуллиана я рассматривал как его предшественника, Оптата и Августина – как его продолжателей. В заключение я сопоставил африканскую и римскую концепции примата, используя при этом для сравнения труды Льва Великого, великолепно раскрывшего римский взгляд на данную проблему. Кроме того, я уделил некоторое внимание вопросу о рецепции африканского экклезиологического наследия в эпоху Каролингов и во времена французского галликанизма. Завершил же я свой доклад пассажем, который может показаться слишком дерзновенным. Я попытался возвыситься над историей (хотя речь в любом случае идет об истории догматов, вероучения или теологических доктрин) и обратиться к богословскому осмыслению проблемы. Я попытался указать на те элементы в учении африканских отцов, которые могут быть интегрированы сегодня в экклезиологическую модель, получившую (несмотря на провозглашение в XIX в. догмата о непогрешимости папы) развитие в Католической Церкви. Речь идет о так называемой «экклезиологии общения», импульс развитию которой дал II Ватиканский собор.
В статье, опубликованной в сборнике «Communio et traditio: Кафолическое единство Церкви в раннехристианскую эпоху», я представил более детальное исследование обозначенной проблемы, уделив особое внимание наследию Тертуллиана, Киприана и Августина. В то же время в начале статьи я рассмотрел позицию их предшественника Иринея Лионского, который не был представителем африканской традиции, но, вероятно, оказал определенное влияние на экклезиологические воззрения африканских авторов. Некоторое внимание я уделил также богословию Оптата Милевитского и лишь кратко описал позиции авторов, живших после Августина.
В настоящей работе я не хотел бы повторять все то, что было представлено в моем предыдущем выступлении и статье. Моя цель теперь рассмотреть подробнее те сюжеты, которые остались на периферии повествования, уточняя каждый раз, что нового я добавляю. Стоит также разъяснить, почему я посчитал возможным вновь обратиться к заявленной теме, а также уточнить, в чем будет заключаться новизна моего подхода.
Вопрос «почему?» предполагает постановку другого вопроса – «зачем?». В данной статье я попытаюсь продемонстрировать преемственность в интерпретации проблемы первенства в сочинениях африканских авторов, а затем обращусь к проблеме деградации африканского богословия примата. Констатация определенного регресса африканской богословской мысли не ставит под сомнение ни плодотворность самой экклезиологической концепции африканских отцов, ни ее интеллектуальные достоинства, ни ее влияние на развитие теологии вне пределов африканского региона.
В чем специфика моего подхода к заявленной теме? На этот раз в центре моего повествования будет наследие Августина, богословской мысли которого, влиятельной и в наши дни, стоит уделить особое внимание. В своем сообщении я коснусь трех вопросов.
Я обобщу результаты своих исследований наследия Тертуллиана, Киприана и Оптата. При этом, говоря о богословии Тертуллиана и Оптата, я привлеку новые данные. Что касается Киприана, то мне представляется, что я исчерпывающим образом представил его концепцию в предшествующих работах. Данный раздел будет подобен «закуске».
Далее я перейду к наследию св. Августина, уделив особое внимание одному его аспекту, которого раньше никогда не касался, а именно образу ап. Петра в сочинениях Августина. Это будет «основное блюдо».
На «десерт» я рассмотрю также некоторые проблемы, связанные с развитием африканской экклезиологии в период после Августина: в вандальскую (Фульгенций Руспийский), византийскую (спор вокруг Трех Глав, взаимоотношения пап Григория Великого и Африканских Церквей, монофелитский кризис) и мусульманскую (вмешательство в дела африканских общин пап XI в. Льва IX и Григория VII) эпохи.
В заключение я обращусь к двум-трем примерам рецепции африканской модели примата в богословии более поздних эпох: в каролингский период в наследии архиеп. Гинкмара Реймского и в доктрине французских галликанистов эпохи «Старого порядка» (речь в первую очередь идет о Боссюэ и «Декларации четырех статей»).
Таким образом, в своем сообщении я попытаюсь одновременно обрисовать общий вектор развития богословия примата в африканской традиции и при этом уточнить и дополнить свое предыдущее выступление. Настоящую работу можно рассматривать и как обобщение предыдущих исследований и как их продолжение33.
От Тертуллиана к Оптату
Тертуллиан34
В корпусе Тертуллиана присутствуют всего четыре фрагмента, относящихся к теме. Речь в них идет о Петре: De praecriptione haereticorum. 36. 2—3; Scorpiace. 10. 8; De monogamia. 8. 4; De pudicitia. 21. 9—10.
В данных текстах совсем или почти ничего не говорится о римском примате самом по себе, хотя Тертуллиан и свидетельствует, что Петр был казнен в Риме. Таким образом, столица Империи стала свидетельницей его славной мученической кончины. Кроме того, Тертуллиан указывает на то, что именно от Петра берет начало преемство римских епископов: он рукоположил первого из них – Климента. Однако Павел и Иоанн также подверглись мучениям в Риме, притом что к Иоанну восходит преемство предстоятелей Эфесской Церкви (см.: Aduersus Marcionem. 4. 5. 2). Судя по всему, в восприятии Тертуллиана эфесская линия преемства имеет не меньшее значение, чем римская.
В сущности, можно утверждать определенно лишь то, что Тертуллиан рассматривает Петра как символ ordo (порядка) (благодаря его единобрачию), а также как образец для всех христиан (благодаря его исповеданию Христа Сыном Бога Живого) и как образ Церкви. Этот последний тезис имеет фундаментальное значение, и я должен это подчеркнуть более акцентированно, чем я делал это раньше: именно Церковь как таковая, во всей своей универсальной полноте, получила от Христа «власть ключей». Фактически уже в De Poenitentia (9. 4) Тетуллиан сообщает, что сама община приносит ходатайство за грешников, не упоминая при этом об особой роли епископов. Это сочинение было написано в тот период, когда Тертуллиан еще не обратился в монтанизм и сохранял верность Кафолической Церкви, поэтому данное свидетельство нельзя списать на выражение присущей этому течению харизматической и «уравнительной» экклезиологии. На самом деле подобную же тенденцию, но облаченную в иную форму, мы встретим и у Августина.
Киприан35
Нет нужды подробно описывать те обстоятельства, в которых Киприан обратился к идее римского примата. Его к этому побуждало множество конфликтных ситуаций, относящихся к различным периодам его епископства. Ограничусь их перечислением: избрание Корнилия на Римский престол и схизма Новациана, дело епископа Арелата Маркиана и двух испанских епископов – Василида и Марциала, спор с папой Стефаном по вопросу о необходимости повторного крещения раскольников и еретиков.
Нет никакой надобности рассматривать сейчас многочисленные тексты из переписки Киприана, имеющие отношение к нашей теме, а также вновь поднимать трудноразрешимый вопрос аутентичности первой версии Vnit. 4—5. Отметим лишь, что почти с полной уверенностью можно утверждать, что обе версии трактата «О единстве Церкви» принадлежат Киприану. При этом так называемый Primacy Text (первая версия – сокр. РТ), составленный в 251 г., не был более «папистским», чем Textus Receptus (вторая версия – сокр. TR). Киприан отредактировал свое сочинение в ходе конфликта со Стефаном.
Что касается самого учения Киприана о римском примате, то его можно свести к ряду тезисов.
Петр был первым человеком, которого Христос наделил «властью ключей». Таким образом, Господь продемонстрировал единство Церкви. Но точно такую же власть получили впоследствии и другие апостолы.
Римский престол являет собой cathedra principalis, кафедру Петра и, благодаря памяти о Петре, символ единства, однако другие епископские престолы обладают равной с ним властью.
Римский престол является необходимым для Церкви центром общения, однако попечение о всех Церквах в рамках общения с Римом является обязанностью всей епископской коллегии. Каждый епископ для своей общины являет собой Петра и символ единства. И хотя согласие с Римской Церковью представляется Киприану необходимым, он не считает, что она обладает приматом ни в дисциплинарной, ни в вероучительной сфере.
Концепция Киприана, основные тезисы которой я сформулировал, возможно, в несколько огрубленном, но не в карикатурном виде, на протяжении нескольких веков, несмотря на некоторые вариации, была общепринятой в среде африканского епископата.
Оптат Милевитский36
Трактат Оптата «Против донатистов» можно датировать 60-ми гг. IV в. (позднее в него были внесены добавления, что и объясняет упоминание папы Сириция, возглавлявшего Римскую Церковь в 384—399 гг.). В данном сочинении Риму отводится очень важное место. В синхронной перспективе общение с Римом для Оптата является критерием принадлежности к истинной Церкви. В диахронной – преемство римских епископов по отношению к Петру возводит нас к первоначальному, установленному Христом единству. Чтобы показать это, Оптат приводит список законных римских епископов от Петра до Сириция (2. 3. 1).
Эта концепция явно восходит к Киприану, хотя под влиянием обстоятельств Оптат делает больший акцент на римском примате. Петр (и его преемник – римский папа) являет собой символ единства, но он не является источником власти для других апостолов (и, как следствие, епископов). Фраза из сочинения «Против донатистов» (7. 3. 3) представляется непротиворечащей этому тезису, если ее правильно интерпретировать:
…bono unitatis beatus Petrus cui satis erat si post quod negauit solam ueniam consequeretur et praeferri apostolis omnibus meruit et claues regni caelorum communicandas ceteris solus accepit («…ради блага единства блаженный Петр, для которого было достаточно после его отречения получить одно только прощение, и удостоился того, чтобы возвыситься над всеми апостолами, и один получил ключи Царства небесного, чтобы владеть ими вместе с остальными»).
Можно перевести: «…получил ключи… которые он должен был передать37или чтобы их предать…» Это выражение являет собой гапакс, цель которого заключается только в том, чтобы подчеркнуть (но с какой силой!) значение общения (см. также на той же странице: infra, § 4). В сущности, communicare в классической традиции означает «делать общим». В этом и заключается вся экклезиологическая мысль Киприана, как мы это обозначили выше. В наиболее ясной форме карфагенский епископ выразил свои идеи в Vnit. 4 (TR) и 5 (TR и РТ): после Петра апостолы получили ту же власть, что и они, предстоятели Церквей, обладают епископством in solidum38.
С целью экономии времени приведу еще лишь вывод из предыдущей работы, основанный на анализе ряда предшествующих указанной фразе текстов и других размышлениях: «[Оптат] в этом отношении являет собой важное звено в развитии представлений африканских христиан о римском первенстве, демонстрируя преемственность богословской мысли от Киприана к Августину (на что мы укажем в дальнейшем). В том числе и в его лице Кафолическая Церковь Африки свидетельствовала о значении Петра и его преемников в церковном организме, но отводила им роль центра общения»39.
™ Greg. Ναζ. Or. 2(3). 36.