В ясный апрельский день 1582 года Рим был наполнен ярким светом и разноцветными красками. По узким извилистым улочкам города разгуливала пестрая шумная толпа. Время от времени люди с криками отскакивали в сторону и прижимались к стенам домов и лавкам торговцев, когда по ухабистой мостовой мимо них громыхала карета знатного чужеземца, покачивающаяся на своих кожаных рессорах, или толпу рассекала кавалькада лошадей, высекающих копытами искры на булыжной мостовой, или мимо проезжала груженная строительными камнями или бочками с вином телега с огромными колесами из Кампаньи, ярко раскрашенная, запряженная красочно разряженными лошадьми или мулами. Когда две телеги встречались, все становилось неконтролируемым, и возницы пытались разъехаться, громко крича и щелкая кнутами.

Кардинал Монтальто, Феличе Перетти, в сопровождении своего управляющего Сангаллетто ехал в скромной карете сквозь эту пеструю толпу на Эсквилинский холм, чтобы посмотреть, как движется работа на его новой вилле, в которую он надеялся вскоре переехать. Люди узнавали его и почтительно уступали ему дорогу, потому что кардинала Монтальто хорошо знали в Риме и даже если не любили, то относились к нему с уважением за то, что, несмотря на кардинальский пурпур, он продолжал вести благочестивую жизнь францисканца.

На его лице с широкими скулами, выпуклыми бровями, из-под которых сверкала пара острых глаз, массивным носом и длинной окладистой бородой лежала печать монашеской строгости.

Римляне хорошо знали заслуги и образ жизни своих кардиналов и оценивали их по их прошлому и настоящему. Вслед одним они отпускали злобные шутки за их прежние дела, других почитали как святых. Некоторые из кардиналов, особенно вышедшие из могущественных правящих кланов Италии – таких как Медичи, Эсте, Фарнезе – были любимы за их роскошь и щедрость, за их княжеский образ жизни.

Однако, кардинал Монтальто имел в глазах народа особый статус. Еще будучи бедным францисканским монахом он приобрел известность благодаря своим проповедям; затем его стали бояться как реформатора дисциплины своего ордена и как инквизитора, и, наконец, он возвысился до должности советника папы Пия V и стал одним из самых влиятельных кардиналов. Но после смерти Пия V блестящая карьера Монтальто внезапно оборвалась, и он в полной мере вкусил превратности судьбы. Нынешний папа Григорий ХIII отстранил фаворита своего предшественника от всех дел. С тех пор Монтальто видели только на консисториях^[1] и церковных праздниках. Но в добавок ко всему Григорий открыто показывал враждебное отношение к нему, постоянно оскорбляя кардинала насмешками и публично унижая. Однажды, после приема в Санта-Мария-Маджоре, увидев новую виллу Монтальто, возвышающуюся на развалинах бань Диоклетиана, папа Григорий раздраженно произнес: «Бедные кардиналы не строят себе дворцов!» И он лишил Монтальто «чаши бедного кардинала» – его пенсии.

Весь Рим узнал об этом оскорблении и был поражен тем, как спокойно Монтальто перенес его. Только одно не ускользнуло от глаз – несмотря ни на что он продолжал строительство. Во всем остальном кардинал жил очень скромно в величайшем уединении вместе со всей своей родней – его благочестивой сестрой Камиллой, ее детьми и детьми ее детей. У него осталось всего восемь тысяч скуди дохода, и все, что он мог из этого сберечь, Монтальто тратил на строительство и книги. В Санта-Мария-Маджоре он воздвиг гробницу для блаженного папы Николая IV, своего брата по ордену, и начал строительство часовни, в которой сам пожелал когда-то покоиться. В то же время он сажал деревья и виноград в своем винограднике, как простой сельский житель, и строил виллу, где должны были храниться его книги и небольшая коллекция древностей.

Папа Григорий XIII (в миру Уго Буонкомпаньи, 1502 – 1585, папа с 1572 по 1585) наиболее известен тем, что поручил немецкому священнику-иезуиту и астроному Кристоферу Клавию разработать вместо юлианского календаря более точный календарь, который сейчас известен как Григорианский.

Но если кардинал смиренно переносил те испытания, которые Бог ниспослал лично ему, и благоразумно молчал о собственных невзгодах, то он не мог укротить свой острый язык, когда речь заходила о публичных злоупотреблениях, которые расцвели при слабом Григории и уже давно превысили всякую меру. В Риме и в других городах Папской области царили убийства и грабежи, а знатные убийцы и воры оставались безнаказанными. В сельской местности вернулись дикие времена Борджиа; ни одна проселочная дорога, ни одна деревня, ни один городок не были защищены от разбойников. Более того, римская знать не только брала их под свою защиту, но и сама использовала их для вражды друг с другом. Поэтому разбойники формировали настоящие армии под командованием опытных капитанов и открыто шествовали по стране с флагами и барабанами. А если жалкие папские наемники осмеливались противостоять им, разбойники с позором обращали их в бегство. Пополнения к разбойным армиям поступали отовсюду, не только за счет крестьян, которые были полностью в их власти, но и из городов и даже из замков знати. Все те, за кем числились какие-либо грешки, кого преследовал закон, кто растратил деньги или просто искал приключений, уходили «в кусты» и становились разбойниками. И в народе за ними тянулась кровавая слава.

Какой был прок от того, что Григорий построил прекрасную дорогу, которая должна была увековечить его имя, ведущую к месту паломничества Лоретто и к порту Анконы, если ни один человек не мог безопасно по ней пройти? И что толку было осушать болота Мареммы^[2] у Равенны, пока деревенские жители страдали от этих кровопийц? Все это были лишь красивые, возвышенные планы, питающие тщеславие Григория, но не имевшие никакой практической пользы, потому что у него не было для этого необходимой энергии. У этого знаменитого юриста отсутствовала даже логика. Порт Анконы был пуст, потому что чрезмерные таможенные пошлины мешали торговле, а прекрасная дорога служила только разбойникам.

Карета Монтальто, которую тащили две лошаденки, проехала мимо мрачного Палаццо Венеция, где жил посол республики Сан-Марко. Посол мог бы пропеть целую поэму о том, как часто венецианских курьеров грабили на этой дороге! Лошади замедлили шаг и карета начала подниматься по склону Квиринальского холма мимо возвышающегося замка Колонна. Справа возвышалась Torre delle Milicia, Башня Милиции, внушительное средневековое сооружение, которое в народе называли башней Нерона, а слева крутая тропинка ответвлялась в сторону холма Квиринал. Затем между домами появились сады и виноградники, а дорога превратилась в изрытую, каменистую тропу, идущую вверх и вниз между стенами, где бегали радужные ящерицы и пыльные камнеломки расправляли свои невзрачные цветы.

Наконец, перед ними выросли коричневые гигантские развалины бань Диоклетиана. Справа открылись ворота виноградника, через которые пара мулов пыхтя втащила внутрь тележку, нагруженную камнями. Это были владения Монтальто. Каменщики в льняных робах, с загорелым телом, голой волосатой грудью и жилистыми руками, двигались во все стороны по заваленной щебнем площадке. Монтальто остановил карету у входа и прошел через сад. Над садом поднималось серое облако пыли, а из строящегося здания виллы словно из склепа тянулся влажный холодный поток, смешивающийся с теплым весенним воздухом. Монтальто с удовлетворением наблюдал, как разбирают последние строительные леса.

Когда мастер-строитель Фонтана идел кардинала, он вышел из виллы, смахнул известковую пыль со своей робы и почтительно поприветствовал его. Монтальто дружелюбно ему кивнул. Кардиналу нравился энергичный человек с дерзким орлиным носом и мужественными чертами лица. Когда-то он приехал в Рим из Комо бедным каменщиком и благодаря усердию и скромным запросам поднялся до мастера-строителя. Фонтана был проворным и энергичным, с богатым опытом, обширными знаниями и к тому же бережливым. Теперь он даже помогал оплачивать рабочих и другие расходы на строительство, потому что тонкий кошелек кардинала иссяк. Мастер-строитель возлагал большие надежды на этого клиента в пурпурной мантии и верил, что Монтальто ждет большое будущее. Вкладывая деньги сейчас, Фонтана надеялся в будущем получить свою прибыль. Для него, как и для всех предприимчивых людей, Рим был великой площадкой для игры талантов; здесь можно было сделать состояние с мастерком и циркулем так же успешно, как и будучи в священническом облачении. Каждый папа, каждый князь церкви, каждый аристократ строил, чтобы увековечить свое имя или имя своего клана. Великие архитекторы золотого века, оставившие свой след в истории Рима, конечно, сошли в могилу, но стимул для молодого поколения стать равными им был еще больше.

Монтальто тоже еще не до конца похоронил мечту о своем будущем, хотя и тщательно скрывал это. Сейчас его мечта уже не была слепой верой в удачу как в молодости. Но снова и снова он сравнивал то, что имел сейчас, с тем, что должен был бы иметь и что, возможно, все еще могло случиться. В конце концов, каждый кардинал имел право надеяться на высшее звание христианства, тем боле что последние папы были выходцами из скромных слоев общества. Кроме того, его собственному отцу сон предсказал, что его сын однажды наденет тройную корону.

Кардинал поднялся по лестнице, покрытой щебнем и пылью, и вошел в зал, где на установленных строительных лесах художники уже расписывали фресками потолок. Некоторое время он наблюдал за их работой через щели между досками, затем вышел на лоджию и огляделся. Вокруг раскинулись сады в полном весеннем великолепии, перемежаемые серыми развалинами. Цветущие миндальные деревья выделялись на фоне молодой зелени розовыми пятнами; тут и там возвышались стройные и торжественные черные кипарисы. Но Монтальто не смотрел на это глазами художника, его мысли были устремлены на совсем другое. Как многого удалось бы здесь достичь, если только захотеть! Вместо лабиринта переулков в нездоровой низине, которую Тибр затапливал каждый год, он представлял широкие прямые улицы и воздушные дома, новый город на холме, расположенный на высоком, здоровом месте. Однако, здесь не было воды, и гордые ряды арок старых акведуков, проходящих через далекую Кампанью, погружались в руины. Монтальто указал на них рукой.

– Как ты относишься к тому, Доменико, – доверительно обратился он к стоящему рядом мастеру-строителю, – чтобы провести сюда воду, установить фонтаны и разбить сады? Неплохо бы восстановить старые трубы или проложить новые.

– Грандиозный план, Ваше Преосвященство, – ответил Фонтана, – достойный римского императора или великого папы. Но сначала придется уничтожить разбойников, которые делают страну небезопасной.

Монтальто с удивлением взглянул на него. Этот каменщик был близок ему по духу и угадывал его мысли. Он, несомненно, еще совершит великие дела. Но сам кардинал был сейчас бессилен и обречен на бездействие. Его раздражало это несоответствие между желанием и бессилием, а его жизнь уже подходила к концу. Как долго предстоит еще ждать, пока ему, наконец, улыбнется судьба?

На лице Монтальто появилось жесткое, мрачное выражение. Глубокая морщина пролегла на его лбу, а в черных, живых глазах под густыми седыми бровями сверкнула молния.

Фонтана был поражен этой внезапной переменой в выражении его лица; он подумал, что чем-то вызвал недовольство своего заказчика.

– Ваше Преосвященство, – начал он робким тоном, – строительство не продлится долго. Хорошая погода благоприятствует работе, и вилла скоро высохнет. Художники уже делают свое дело, а потом останется только навести порядок.

Черты лица Монтальто снова посветлели так же быстро, как потемнели.

– Я верю тебе, – сказал он дружелюбно, – потому что ты человек слова. Позаботься только, чтобы твои люди были так же усердны в работе, как и ты… А потом переходи к другому проекту; не забудь мою погребальную часовню.

– До этого должно пройти еще немало времени, – льстиво ответил Фонтана. – Ваше Преосвященство совершит много великих дел, прежде чем ему понадобится сие сооружение.

– Ты так думаешь, Доменико? – улыбнулся кардинал. – Если только ты не обманываешь себя. Дни старика сочтены.

– Бог никого не отпускает в мир иной, пока он не исполнит свое земное предназначение, – убедительно возразил Фонтана, – особенно того, кто способен на великие дела.

– Ты льстец, Доменико, – проворчал Монтальто. – пытаться вторгнуться в планы Провидения это всего лишь проявление человеческой гордыни.

Мастер-строитель стоял перед кардиналом со светящимися глазами. Его вера окрыляла его и действовала на него, как свежий источник на жаждущего странника.

– Ну, что же, я не хочу лишать тебя уверенности, – смирился кардинал. – Я также знаю, что может сделать вера. Конечно, моя работа не так заметна, как твоя, которая выполнена в камне. Но как работник в винограднике Господнем я был не менее трудолюбив, чем ты.

И он стал рассказывать о своей молодости и быстрых успехах в университетах Феррары и Болоньи, где он получил степени доктора богословия и других наук с большой похвалой.

Когда Монтальто снова спустился вниз, он вместе со своим управляющим отправился в сад, чтобы посмотреть на молодые фруктовые деревья, которые он сам посадил. Он ведь был сыном садовника и в детстве ему приходилось и работать в саду, и быть подпаском, поэтому мир растений и живых существ не был ему чужд. Его отец арендовал сад в Гроттаммаре в провинции Марк Анкона на Адриатическом побережье, и мальчик Феличе Перетти помогал ему, охраняя сад, а по ночам пас скот при свете звезд, как мальчик Давид. Он не стыдился этого: ибо разве Бог из всего народa не избрал именно Давида? «Бог велик в малых сих», – любил он повторять.

Пока мысли кардинала блуждали в прошлом, внезапно из строящегося здания раздался пронзительный крик и Фонтана в страхе бросился туда. Через некоторое время он вернулся к Монтальто, бледный и взволнованный: во время разборки лесов упала балка и ударила плотника по голове. Теперь он лежал без сознания на груде обломков, окруженный своими товарищами; из зияющей раны во лбу ручьем лилась кровь. Ни у кого не было с собой чистой тряпки. Монтальто подошел к пострадавшему, вытащил из кармана платок и приказал его перевязать. Льняную робу плотника разорвали на лоскуты, которыми забинтовали рану поверх платка, но вскоре они пропитались кровью.

– Мою повозку! – приказал кардинал. Однако, несколько плотников уже сколотили из палок и досок носилки, уложили на них раненого и накрыли его старым, изорванным плащом. Затем они подняли его на свои сильные плечи, чтобы отнести в близлежащий монастырь в банях Диоклетиана. Монтальто достал свой кошелек и дал Фонтане несколько скуди.

– Позаботься о нем от моего имени, – сказал он, – и дай мне знать в ближайшее время, как он себя чувствует. Да поможет ему Бог!

Затем он последовал за носилками к воротам виллы; это было похоже на похоронную процессию. Фонтана трижды перекрестился.

– Только бы это не было дурным предзнаменованием, – кардинал тихо сказал Сангаллетто.

Когда по дороге домой карета снова проезжала мимо Палаццо Колонна, Монтальто снова вспомнил свое прошлое. За дворцом, у подножия Квиринала, находились церковь и монастырь Двенадцати Святых Апостолов (Санти-Апостоли): именно здесь началась его блестящая карьера и именно сюда он вернулся после славных лет скитаний. В то время он также завязал доверительные отношения с Колонна, которые продолжаются до сих пор.

– Как все-таки быстро пролетают годы, – сказал Монтальто своему управляющему, сидящему напротив него на переднем сиденье. – Прошло уже тридцать лет с тех пор, как я переехал туда. Тогда я был молодым проповедником на время поста, но уже успел наделать много шума в столице христианства. Шума было очень много, потому что моими слушателями были не простые набожные прихожане, а критики и завистники, даже кардиналы и иностранные послы. Но тогда я был еще молод и дерзок и не щадил даже величайших правителей Европы. Высокородный кардинал Карпи был моим покровителем. Он уже покровительствовал мне несколько лет, когда я одержал верх в споре с языкастым калабрезе. Это было время, когда Церковь очнулась от своего неоязыческого сна и начала давать отпор еретикам. Пламенный Игнац Лойола и кроткий Филиппо Нери, эти святые мужи, кардиналы Караффа и Гислиери, впоследствии взошедшие на престол Петра, почтили меня своей дружбой и часто навещали меня, бедного монаха, в моей монастырской келье…. Я никогда не забуду первый визит Гислиери. Во время одной из моих проповедей недоброжелатель положил на кафедру запечатанное письмо. Когда я закончил свою проповедь, я распечатал его. Это был список всех моих главных постулатов, и на каждом из них крупными буквами было написано: «Ты лжешь». Я испугался и отправил письмо в Святую Инквизицию. Вскоре в моей келье появился Великий Инквизитор Гислиери. Его глубоко посаженные глаза под суровыми бровями, резко очерченные черты лица напугали меня. Началось безжалостное испытание. Но чем больше он спрашивал меня, тем мягче становилось выражение его лица, и на его губах мелькнула улыбка. Наконец, он обнял меня в слезах. С тех пор он стал моим вторым покровителем.

Погруженный в эти воспоминания, Монтальто ненадолго замолчал. Затем он продолжил:

– Но я был удостоен и мирских почестей. Меня пригласили в Палаццо Колонна в качестве домашнего учителя, а это было совсем не мало для бедного монаха, ведь, как ты знаешь, только Орсини и еще два-три семейства могут соперничать с домом Колонна в могуществе и великолепии. Благодаря этому я смог посылать некоторые средства в мои родные края, потому что моя сестра Камилла тогда овдовела и вместе со своими детьми пребывала в большой нужде.

Сангалетто был всего лишь управляющим кардинала, но он пользовался его расположением. Перед ним Монтальто не скрывал своей гордости тем, что он поднялся из низкого сословия до князя церкви благодаря собственным заслугам и Божьей милости.

Восхождение было крутым и часто ухабистым. Чередовались победы и поражения. Он был послан в мир, чтобы проводить в жизнь решения Тридентского Собора^[3] в монастырях своего ордена и бороться с язычеством, которое проникло даже в эти благочестивые места отречения от мирской суеты. В Сиене, в Неаполе он действовал со святым рвением и неумолимой суровостью, заслужив похвалу магистров ордена, но и вызвав враждебность со стороны своих собратьев монахов. В Венеции ему не удалось очистить авгиевы конюшни; его твердая воля ослабла перед лицом единодушного сопротивления. Отчаявшись, он вернулся в Рим, но его с почестями снова отправили обратно в качестве Консалтора Священной Канцелярии^[4] с большими полномочиями, и он продолжил усердно проводить реформы и жестко наказывать отступников, пока его не обвинили в смуте на Совете Десяти^[5]. Он опубликовал индекс запрещенных книг, отказал в отпущении грехов владельцам таких книг и тем самым нанес ущерб процветающей книжной торговле Венеции. Синьория потребовала его отставки. Но даже эти гонения не повредили ему, а сделали его еще более могущественным. Он вернулся в Сант-Апостоли как апостольский викарий^[6] своего ордена, и продолжил борьбу с непокорными. Кардинал Карпи продолжал защищать его, а после смерти Карпи кардинал Гислиери, взошедший на папский престол как папа Пий V, сделал его своим самым влиятельным советником.

С тех пор за Монтальто закрепилась репутация несгибаемой жесткости. Однако, он также показывал примеры истинно римского величия души. В Венеции он предложил своего злейшего противника на пост настоятеля монастыря Фрари, а когда главный инициатор его второго отзыва был вызван в Рим за серьезный проступок, он спас его, ходатайствуя перед папой. Таким образом, его характер становился все более очевидным: в делах он был жесток и неумолим, но как человек он был великодушен и лишен какой-либо личной мстительности. Это называли христианской самоотверженностью, но это была так же римская добродетель, достойная Траяна.

Какая череда необыкновенных деяний лежала за ним! И чего только он не испытал и не узнал! Все дела духовенства проходили через его руки; даже секреты Ватикана были открыты ему.

– Да, я многое испытал! – сказал он вдруг, словно разговаривая сам с собой. – Сейчас мне это кажется почти сном. Но теперь нить моей жизни скоро оборвется, и я закончу свои дни на новой вилле.

– Кто знает, что еще Небеса приберегли для Вашего Преосвященства, – ответил Сангаллетто. В ответ на это кардинал только устало взмахнул рукой в его сторону.

12 3 4 Weiter

Ключ и меч. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой

Ключ и меч

1. Кардинал Монтальто

Andere haben auch gelesen: