Rezensionen zum Buch «Призрак писателя», 5 Bewertungen

Начинающий писатель (Натан Цукерман) приезжает в дом к признанному мэтру в поисках его наставлений и одобрений. И там становится свидетелем сложных отношений мэтра, его жены и его студентки. На глазах Цукермана разыгрывается финальная драма этого долгого и сложно устроенного треугольника, в итоге которой мэтр оказывается выдохшимся и обессиленным, не владеющим ни жизнью, ни пером. И, наоборот, именно в эту ночь начинающий писатель обретает силу и собственный голос. Как и "Портрет художника в юности" Джойса, "Призрак писателя" – еще одна (искусная и тонкая) вариация на тему рождения и становления художника. Но гораздо более лаконичная и осязаемая, чем история Джойса.

Начал читать роман на ночь. Ложусь спать, закрываю глаза, вспоминаю прочитанное, и вижу тьму (внутреннюю тьму, а не ту, что сейчас по другую сторону век, в палате хирургического отделения), и в этой внутренней тьме ворочаются стальные шары, отливая цветными оттенками и пятнами боке́. Это пестрота – но странная, блеск – но сдержанный.

Филип Рот жесток к своим персонажам. И циничен, как цинична жизнь. В этом романе цинизм выражается в таких интимных мыслях и действиях героя (роман от первого лица), о которых вслух не говорят и о которых даже неловко читать. (Некоторые называют цинизм откровенностью, а откровенность – цинизмом. Но слово «цинизм» буквально означает «подобный собаке», а собакам откровенность, конечно, не присуща.)

Роман – слоустартер. Сюжет развивается неспешно, предложения длинные, витиеватые, не понимаемые иногда и с третьего прочтения, но потом происходит одно, другое, и будто камень покатился с отлогой вершины горы: сначала катится медленно, а потом уже просто падает вниз. Автор хватает эту махину руками, пытается затормозить, пальцы соскальзывают с шершавой поверхности… Тогда он уводит повествование во флешбэк. Потом делает недопустимое – пересказывает рассказ Генри Джеймса и даже полностью цитирует финальную страницу рассказа… И всё это лыко – в строку, точнее, все эти патчи – на канву с очень хорошим рисунком.

Роман – коллаж, и какой коллаж! Всё подобрано по цветовой и смысловой гамме. И по темпу: темп рваный – как на американских горках. Ну так ведь роман и есть одна из горок бесконечного американского ландшафта, уходящего за горизонт суши, истории, мысли.

Голова трудится впотьмах и отдаёт всё, что имеет. Страсть не имеет сомнений, только цель, и умеет только забирать. «Призрак писателя» сталкивает голову и страсть. Роман о безумии жизни в нескольких контролируемых разумом головах…

Прошла выморочная ночь, наступило утро – и будто ничего не было. Только в персональной бездне каждого из четырёх персонажей, собравшихся на завтрак, сверкают фонарики пучеглазых глубоководных рыб – приманивающе-обманывающие бокé страстей и обид, пищащие ультразвуком. Это они блестели за сомкнутыми веками. За добрым завтраком возник разговор о варёном яйце – всего лишь маленький толчок в земной коре, всего лишь лёгкое движение густой чёрной воды – и вдруг рыбы ошалели и вцепились в глотку друг другу острыми, кривыми зубами.

* * *

Действие романа развивается в доме Эммануэля Лоноффа, в квадратной конструкции из четырёх персонажей. Единство места, времени, действия и квадрата. Пустив начинающего писателя Натана Цукермана в свой дом, Лонофф дал стержень для этого романа. Цукерман ухватился за стержень, который может вытащить его из полыньи неопределённости. Ну а загадочная Эми Белетт вбила в его голову необыкновенно яркие образы и фантазии.

Цукерман вспоминает еще об одном знаменитом писателе, которого видел и был взят в тенёта его обаяния, – о популярнейшем на тот момент Феликсе Абраванеле. Он тоже еврей, как и Лонофф, но моложе и уже американизированный писатель – совсем другой человеческий и писательский тип. Натан Цукерман как будто выбирает себе писательскую судьбу, глядя на эти два прекрасных образца для подражания. И, похоже, он выберет третий путь.

Важнейшая мысль романа: об ответственности писателя – и перед читателями,  перед своими близкими, и перед самим собой. Общего ответа нет: в каждом случае ответственность надо отмерять заново. Безошибочных писателей нет, но есть почти-безошибочные. В этом романе – три почти-безошибочных писателя. Два из них состоялись, третий молод и копит впечатления. Абраванель открыл Цукерману дверцы платяного шкафа, ведущего в Нарнию, в сказочный мир успеха и богатства. Лонофф открыл Цукерману Тайную комнату сомнений и исторической боли, и тому предстоит выбрать – быть ли наследником Слизерина или Гриффиндора.

«Когда вы пишите, вы не такой милый и вежливый, вы другой человек», – говорит маститый писатель молодому Цукерману.

«Пишу – или пищу?» – вот в чём вопрос.

* * *

Удивляет перевод названия романа: The Ghost Writer – «Призрак писателя». Что это значит? “Ghost writer” – это «литературный негр», но можно перевести и как «писатель-призрак». В самом романе нет никаких литературных негров, тогда кто писатель-призрак?

Провёл на этот счёт беседу с Клодом. Сначала Клод предложил такое объяснение:

– Рот мог намеренно выбрать двусмысленное название, которое отсылает к профессиональному термину “ghost writer”, но на самом деле говорит о призрачности писательского существования – о том, как писатели живут между реальностью и воображением, между жизнью и литературой. Название работает как ловушка для читателя, создавая ложные ожидания.

Это подходит: Лонофф – вполне «призрачный» человек, хозяйством занимается его жена. К концу беседы Клод предложил такое объяснение:

– Лонофф в романе – знаменитый писатель, но его популярность относится к довоенному периоду – к «короткому периоду его литературной славы». В 1956 году, когда происходят события романа, Лонофф живет в уединении. Он остается признанным мастером, но время его активной литературной деятельности и широкой известности прошло. Поэтому Лонофф в каком-то смысле стал «призрачным писателем» (the ghost writer) – тем, кто когда-то был значимой фигурой в литературе, но теперь существует в тени своих прошлых достижений. Интересно, как это контрастирует с молодым Натаном Цукерманом, который только начинает свой путь в литературе и ищет наставника в лице этого «призрака» великого прошлого.

Тоже отличное объяснение.

Но ведь в романе есть еще два «призрака» в доме Лоноффа: мелькнувшие и ушедшие Эми Белетт и сам молодой Цукерман. Эми не писатель, значит, «призраком писателя» может быть Цукерман – он появился у Лоноффа именно как призрак – всепроникающий и всевидящий, узнающий тайны старого писателя. И, судя по всему, покидающий его дом навсегда… чтобы, как оказалось, рассказать о Лоноффе кое-что ещё в своём последнем романе Exit Ghost («Призрак уходит»)! Поэтому призраков в «Призраке писателя» усмотреть можно несколько, но настоящим призраком Цукерман считает всё-таки самого Лоноффа, и много лет спустя этот призрак – уходит… А может, всё-таки Цукерман имеет в виду самого себя? В первом своём романе он пришёл, а в последнем – ушёл, на самом деле ушёл – в вечность. (Надо и его прочитать.) Но если смешать обе версии, то получается так: в названии своего первого романа Цукерман считает призраком Лоноффа, а в названии последнего – считает призраком себя. Так замыкается эстафета писателей-призраков, и в середине этой эстафеты – сам Филип Рот.

* * *

Некоторые заметки на память.

Насколько разнородная книга! Первая часть – психологическая проза (длинные фразы, тонкие наблюдения, неожиданные мысли рассказчика), вторая – реализм с сатирой и юмором (и пересказом целого рассказа Генри Джеймса), третья – выворачивающая мозг мелодрама (с дайджестом дневника Анны Франк), четвёртая – короткий, но яркий театральный скетч.

Каждая часть развивается как морская волна: долго бежит по поверхности вод, но вот воды мелеют, волна растёт, вздымается и обрушивается с высоты на берег, разбивается на бисер брызг, откатывается назад в изнеможении…. Ветер крепчает, волны бегут быстрее, роман ускоряется. Это выражено зримо и материально: каждая последующая часть становится всё короче и короче – 90, 60, 40, 30 страниц.

Непрерывное ветвление повествования, разные временные пласты.

Во второй части книги читаем довольно язвительную историю из семейной жизни Цукерманов – это яркая иллюстрация завершения двухтысячелетней жизни в рассеянии: уже восемь лет есть Израиль, и те, кто не уехал в Израиль, быстро теряют еврейскую самобытность и без особой рефлексии растворяются в окружающем обществе (в романе это США). Остаётся разве что фамилия. И этот перелом требует фиксации на бумаге. В статье, посвящённой стопятилетию со дня рождения Сола Беллоу (2020) Рут Вайс так охарактеризовала творческую атмосферу 1950-х в США: «В послевоенную пору евреи начинали выходить на передний план англо-американской культуры. Нью-йоркские интеллектуалы – первая возникшая на американской земле интеллигенция европейского типа, сгруппировавшаяся вокруг нескольких журналов и издательств, – понемногу завоевывали известность как писатели, мыслители, критики и профессоры».

Разговор Натана с отцом, а потом полученные им десять вопросов судьи Ваптера сначала ошарашивают очевидностью вывода: не пиши о плохих евреях, не подбрасывай дрова в голову «обычных американцев, мистера и миссис Добрых Людей, которых во всём прочем мы с тобой считаем совершенно безобидными», но у которых «мало любви к евреям». Но сорокашестилетний Филип Рот (роман издан в 1979) в лице Натана Цукермана твёрдо стоит на своём праве писать о евреях правду. Нельзя быть честным, если не писать правду. А если ты не пишешь и не говоришь всю правду – и о хорошем, и о плохом, – то кто тебе поверит? А вопросник судьи Ваптера – это лицемерие.

Эммануэль Лонофф не лучшим образом уравновесил своё творчество и свою личную жизнь. Хоуп Лонофф жалко. Об Эми Белетт исчерпывающе высказалась в финале Хоуп. Нет смысла повторять. Но интересно будет увидеть Эми Беллет в третьем романе цикла, как о том сообщают источники.

К этой рецензии подходят и такие названия:

Писатель-фразокрут Кручина фраз кручёных Почти-безошибочный писатель Похотная жена писателя

Филип Рот. Фото Nancy Crampton, 1983

Первая книга трилогии о Цукермане вышла в 1979 году, через 10 лет после «Случая портного» и за 18 лет до «Американской пасторали», в которой рассказчиком будет опытный Цукерман, переживший операции по удалению простаты.

В «Призраке писателя» молодой писатель приезжает в гости к старому писателю, недоумевая, как такой великолепный человек, как старый писатель, решил пригласить столь мало примечательного молодчика, как он, Натан Цукерман. А вот поди ж ты, пригласил! Они беседуют, молодой узнает разное про жизнь немолодого, в конце скандал (не между ними двумя) и все расходятся. А мы узнаём разное про отношения молодого с отцом, про старт его карьеры и т.д. Прекрасная книга. Надо отметить, что во всех аннотациях Цукермана называют альтер эго Рота. И действительно, в книгах трилогии мы узнаем так много о процессе письма, о внутренних демонах авторов прозы, что можно и самой писательницей заделаться, при определенных стараниях. Однако я их не приложила, или всё-таки нельзя, так что поговорим про книгу Рота.

В доме, кроме писателей, обнаруживаются две женщины — жена знаменитого и его знакомая, или ученица, или любовница, или вообще выжившая Анна Франк. Непонятно. Воображение молодого Натана несётся вскачь, сметая на своём пути логику. Читательница (я) никак не могла понять, он это серьезно? У него есть основания? Или так и пишутся книги? В конце всё разрешается благополучно, плюс чувство, как после дикого аттракциона в парке развлечений, от которого ты уже отвык в силу возраста — фух! Это было классно, но непонятно, готова ли твоя нервная система повторить. Моя была готова, так что, немного помаявшись с выбором, сразу прочитала и вторую и третью части.

«Призрак писателя» — простая история, напитанная другими простыми историями, и всё это так славно упаковано, что в сердце читателя калейдоскоп эмоции не прекращает вертеться. Вот писатели разговаривают, а вот мы на кухне великолепной жены и матери, а вот мы с молодой девушкой, страдающей от любви или от прошлого или ещё от чего-то, а вот в голове у Цукермана читаем его первый рассказ и слушаем отцовские наставления, а вот оказывается, что жена и мать не такая уж идеальная, и что жить с ней «всё равно, что жить с Толстым». Комплимент? Не думаю.

Прекрасный, прекрасный Филип Рот.

Очень прекрасно, а больше ничего не скажу, пока всю трилогию не прочитаю ))

Филип Рот относится к тем писателям, у которых я решила прочитать абсолютно все, написанное ими.

Ранний Рот очень отличается от Рота среднего периода, а тот Рот от Рота нынешнего. Замечательно, что мне нравится абсолютно любой Рот, и каждый его роман вызывает свой особый, но неизменный восторг.

Итак, добралась я наконец до этой полуавтобиографической серии про Цукермана, и в этой первой книге в серии из 8 романов, все еще в самом начале. Натан Цукерман - юный начинающий писатель, подрабатывающий студент-филолог, успевший уже опубликовать свой первый рассказ и познавший блеск и нищету славы. Родные, близкие, земляки не поняли и не приняли откровенной правдивости его первого литературного опыта, он расстроен, но вспоминает, что и наших с ним любимых писателей преследовала та же участь:

Hadn't Joyce, hadn't Flaubert, hadn't Thomas Wolfe, the romantic genius of my high-school reading list, all been condemned for disloyalty by those who saw themselves as slandered in their works?

Я бы еще напомнила Цукерману моего любимого Томаса Манна, но, кажется, его он любил меньше Джойса, Флобера и Вулфа.

А тут еще евреи. Его родители, многочисленные родственники и друзья семьи. Он так замечательно написал про них, с юмором, достойным самого Шолом Алейхема, а они обиделись и не поняли. Обидно.

Но надо успокоиться.

Calm down, Nathan. One at a time we are about to calm down.

И вот на Натана сваливается совершенно невероятная, по его мнению, удача. Его приглашает в гости в свой загородный дом его кумир, еврейский писатель с русской фамилией, эмигрировавший из Европы во время войны (или незадолго до, извиняюсь, эту подробность я не помню), и достигший невероятной известности. Цукерман боготворит Ленова, и мечтает повторить его судьбу. Он едет к нему со своим саквояжем, в котором достаточно чистых листов бумаги на написание первого долгожданного романа на случай, если вдруг в дороге его посетит Муза -

easily enough paper to write the whole of my first novel if it should happen to come to me while riding back and forth on the bus

И когда его кумир в откровенном разговоре раскрывает ему технологию своего творческого процесса, Цукерман не удивлен, он ожидал нечто подобное.

Meanwhile, he was saying to me, "I turn sentences around. That's my life. I write a sentence and then I turn it around. Then I look at it and turn it around again. Then I come back in and write another sentence. Then I have tea and turn the new sentence around. Then I read the two sentences over and turn them both around. Then I lie down on my sofa and think. Then I get up and throw them out and start from the beginning."

Собственно, здесь действие романа и начинается, все, что до этого момента, было некоторым вступлением и введением с описанием действующий лиц и ситуации. И поскольку пересказывать сюжеты я не люблю, то здесь и остановлюсь, с вашего позволения, интригу (а там и это есть) раскрывать не буду.

Скажу только, что они так беседовали о жизни и литературе, что хотелось только одного - оказаться там и принять участие в беседе.

А еще Цукерман открыл там для себя рассказ Генри Джеймса, о котором я уже писала сегодня, и понял, почему три фразы из этого рассказа висят над письменным столом писателя:

After what Lonoff had been telling me all evening, I could understand why he might want these three sentences hanging over his head while beneath them he sat turning his own sentences around. "We work in the dark - we do what we have. Our doubt is our passion and our passion is our task. The rest is the madness of art." Sentiments ascribed to a story I did not know by Henry James called "The Middle Years."

P.S.

1. Прототипом Ленова считается Бернард Маламуд, один из наиболее известных американских еврейских писателей 20 века, сын иммигрантов из России.

2. В романе активно фигурирует "Дневник Анны Франк".

3. Среди многочисленных премий, которые получил Филип Рот, есть Пулитцеровская и Букеровская.

4. Мой любимый литературный критик Харольд Блум, автор знаменитого "Западного канона Харольда Блума" (список и книга), назвал четырех великих из ныне живущих американских писателей. Это Филип Рот, Томас Пинчон, Дон Делилло и Кормак Маккарти.