О чем говорят итальянцы. Рассказы с юга Италии

2. Дети Венеры / Di Venere e Marte

– Синьора, вы придете сегодня? – Секретарь позвонил мне за пять минут до назначенного времени.

Я поднялась с лавочки в тени платана и, пройдя через сквер, подошла к палаццо малинового цвета. Первая слева дверь – дубовая, авторитетная – вела в адвокатскую контору. Я нажала на позолоченную кнопку у входа, но звонок эхом прошелся по пустому особняку, а за ним второй и третий. В недоумении я осталась стоять, прислушиваясь, перед дверью. Ровно в десять по ступенькам поднялся полный мужчина в мятых серых брюках и рубашке поло. Открыв дверь ключом, он пригласил меня внутрь.

Просторный холл был наполнен старыми фотографиями городка: церковь Святого Эразма, особняк Караччоло, бенедиктинский монастырь… В углу стояло бесполезное кресло с позолоченными завитушками. Я мысленно приготовилась к ожиданию, но мужчина жестом указал мне на открытую дверь: адвокат готов вас принять.

Адвокат оказался женщиной. Около шестидесяти, светлые волосы с темными корнями тщательно выпрямлены, на руках – длинные розовые ногти. Многие итальянки не носят длинных ногтей. Они обильно покрывают руки перстнями, когда выходят из дома, но по их ногтям всегда можно сказать, занимаются ли они готовкой и уборкой собственного дома. Длинные ногти указывают не столько на богатство, сколько на интеллектуальную профессию – или на то, что ты все еще живешь с мамой. Но самым примечательным в адвокате был халат: шелковый, с розово-красными переливами и дорогим матовым эффектом. В кабинете с массивным столом, расписной плиткой столетней давности и вышитым фамильным гербом он смотрелся так, как будто хозяйка только что отослала одевших и причесавших ее слуг, чтобы принять в будуаре гостя, но случайно ошиблась комнатой.

– Мария Джузеппе Мадзарелли, – представилась она, пожимая мою руку так, чтобы как можно меньше до нее дотронуться.

Мария Джузеппе говорила высоким срывающимся голосом, глядя прямо перед собой, уставившись в одну точку маленькими глазками. Она не задавала лишних вопросов и не склонялась к разговорам, даже когда я попыталась польстить ее тщеславию, вслух обратив внимание на герб с бело-голубыми квадратами и странной рукой, сжимающей пучок прутьев.

Пока я осторожно шныряла глазами по кабинету, адвокат читала принесенные мной документы. Затем она подытожила ситуацию, разложив ее на статьи гражданского кодекса и все возможные муки, которые может претерпеть ответчик, если правильно повести дело. Дама в халате явно уже представляла, как оппонент будет умолять о пощаде у ее ног. Во взгляде у нее читался охотничий азарт, а на носу выступили капельки пота. Пучок прутьев с герба вдруг перестал казаться загадочным.

Прояснив все необходимые детали, я сообщила, что свяжусь с секретарем, как только приму окончательное решение, и повернулась ко входу. На стене, которая все это время оставалась за моей спиной, висела большая репродукция «Рождения Венеры». Мария Джузеппе явно вдохновлялась ею при походах в парикмахерскую. Еще в древности одним из семи недостатков богини красоты считалась неравномерность цвета волос: на самых корнях их оттенок был более темным.

Моя машина стояла как раз за углом. Объезжая палаццо сзади, я успела увидеть, как адвокат переходит улицу – в красном шелковом халате, с идеально уложенными волосами – и скрывается в доме напротив. На ногах у нее были розовые пляжные тапочки.

Вы бы доверили свое дело Марии Джузеппе? На всякий случай я решила получить еще одну консультацию.

Многоэтажное здание в самом центре крупного города. Входят и выходят жильцы с собаками, звонят в домофон клиенты контор, занимающих нижние этажи. Гвалт летнего утра, в парке напротив сидят на скамейках старики, вокруг парка кружат машины в надежде на парковку.

Я стою у входа уже пятнадцать минут, но сверху, из адвокатской конторы, никто не отвечает. Та же тишина – по телефонному номеру секретаря. Пожилая женщина заходит под козырек подъезда и просит прикрыть ее, чтобы пересчитать деньги, взятые из банкомата. Еще одна старушка останавливается на оклик случайной прохожей: «Тетя Розальба!» И еще до того, как ей удается выяснить имя незнакомки, Розальба оказывается вовлеченной в видеозвонок с каким-то общим родственником.

В двадцать две минуты одиннадцатого перезванивает секретарь:

– Ах, адвоката еще нет? Ну что вы так переживаете? Наверное, попал в пробку или случилось что-то еще. Не уходите, он уже в пути!

Еще через пять минут появляется пухлый юноша с пакетом круассанов и приглашает подниматься за ним. За дверью – новые двери. Ожидаю в малюсеньком предбаннике с тремя складными стульями.

Адвокат – мужчина не старше сорока – входит, неся впереди ослепительную улыбку. На нем узкие джинсы и льняная рубашка в полоску, раскрытая до первых курчавых волос на груди. Загар, солнечные очки, массивные часы, портфель, только что купленная финансовая газета. И еще – браслет из ракушек, их продают на пляжах африканцы, а покупают – те, кто хочет прослыть сердобольным человеком.

Чтобы попасть в его кабинет, нужно пройти через комнату для собраний, где пухлый ассистент дожевывает круассан. Адвоката зовут Луиджи, и он сразу пытается войти в мое положение:

– Все в порядке? Вижу, вы обеспокоены.

– Обеспокоена? Нет, я просто болезненно пунктуальна.

– Ах да, я опоздал. Прошу простить меня! Chiedo venia!

Chiedo venia – это вам не обычное «сорри». Им не извиняются, наступив на ногу или невольно подрезав кому-то дорогу. Для примирений после семейных ссор оно тоже не подходит, иначе домашние решат, что ты издеваешься. «Venia» – слово языческое, означающее «милость богов» и уцелевшее в речи со времен почитания Венеры. Современные итальянцы «просят милости богов» в двух случаях: чтобы придать извинениям возвышенную академичность или чтобы извиниться понарошку, в шутливой форме, за какую-то совсем незначительную провинность. Даже у католической церкви есть специальное понятие «вениальных грехов»: они, в отличие от грехов смертных, могут быть прощены «автоматом», без покаяния. Например, те же опоздания.

Я вновь излагаю адвокату свою проблему: в доме течет крыша, бывший владелец просто залатал сверху дырки, не удосужившись сделать серьезный ремонт или предупредить меня в момент продажи.

Луиджи ерзает на стуле, читая документы. Говоря со мной, он ищет визуального контакта и соединяет кончики пальцев рук домиком. В отличие от адвоката в розовом халате, ему больше нравится тактика синицы в руках.

– Зачем доводить дело до суда? Никогда же не знаешь, какой попадется судья. А если это женщина, которая собирается в декрет? Придется ждать ее потом два года! А еще судье может просто не понравиться дело, потому что оно скучное, про какую-то крышу, и он будет его все время откладывать. Поэтому надо обязательно постараться договориться и найти полюбовное решение с бывшим хозяином.

Луиджи смотрит на меня выжидательно, надеясь на одобрение, и, не вытерпев, продолжает:

– Ты не смотри, что я такой спокойный и любезный! Я всегда стараюсь избежать конфликта, но, когда нужно настоять на своем, я настоящий боец! Да, и прости, что я к тебе на «ты», но я увидел в контракте твою дату рождения и понял, что мы ровесники…

И его несет все дальше и дальше – так что в какой-то момент я ловлю себя на мысли, что с этим парнем вполне можно устроить ночной автоперегон до Рима без риска заснуть.

Из спортивного интереса спрашиваю у Луиджи, сколько будет стоить формальное письмо бывшему владельцу дома и сколько времени уйдет на его подготовку. Это оказывается отличным поводом, чтобы красивым жестом поднести к лицу запястье с часами:

– М-м-м, сегодня четверг… Не раньше понедельника, а то и в среду!

– Так долго? Целая неделя?

– Разве ты не знаешь? На Венеру и на Марса не женятся!

Старинная пословица запрещает итальянцам жениться, начинать путешествия и любые новые дела, тем более те, что требуют креативности, по вторникам и пятницам – дням Марса и Венеры. Короткая неделя была придумана в этой стране задолго до получения полных гражданских прав.

Когда наконец уже можно подняться со стула, адвокат останавливается перед дверью и не удерживается от последнего монолога:

– Так вот, чтобы окончательно прояснить ситуацию, хочу рассказать тебе, почему опоздал сегодня утром!

– Да я уже забыла об этом, не беспокойся. Наверняка ты просто попал в пробку…

– А вот и нет! – В голосе Луиджи трубит ликование. – У меня дома завелись муравьи!

Принимая мое недоумение за желание тотчас же узнать детали, Луиджи радостно продолжает:

– Просыпаюсь я и вижу в коридоре муравьев! Звоню жене – она ночевала сегодня у мамы – и говорю: «Где у нас средство от насекомых?» Она говорит, в шкафу, но я там уже смотрел. Она говорит: «Посмотри получше», я перерываю там все – если сейчас зайти ко мне домой, то там на полу просто взрыв из всех этих флаконов! – но от насекомых ничего нет, и тогда… Тогда я иду завтракать.

Луиджи оставляет небольшую вежливую паузу для ответной реакции, но я не успеваю ей воспользоваться.

– Я всегда завтракаю в одном и том же баре, уже много лет. Если кто-то хочет встретиться со мной или, допустим, меня убить, сделать это очень просто: нужно всего лишь прийти в бар напротив дома. Я вхожу и сразу сажусь за столик без заказа – там все и так знают, что мне принести.

В этот момент я замечаю, что Луиджи как будто сделался выше – ах эти волшебные дрожжи самоупоения! Мне также становится понятно, кто тот самый гипотетический судья, которому скучно разбирать дела про чужие крыши.

– После завтрака мне пришлось еще зайти купить средство от муравьев в магазине неподалеку и вернуться домой, чтобы везде побрызгать!

В конце рассказа Луиджи все-таки чувствует неладное и, не успевая убрать торжествующую улыбку, добавляет, смазывая финал:

– Ну а потом, конечно, были пробки!

Сомнений в выборе адвоката у меня не осталось, и главным аргументом в пользу Марии Джузеппе была, конечно, ее очевидная беспощадность. Сразу же после, с небольшим отрывом, шла моя уверенность в том, что для зала суда у нее наверняка заготовлен совершенно особенный наряд…

Правда, ни увидеть этот наряд, ни помечтать о нем мне не пришлось: уже на следующее утро позвонил «ответчик», бывший хозяин дома. С предложением решить дело полюбовно.

Нет, его не замучила совесть – просто он случайно узнал, что его племянница Бэлла защищает у меня диплом. А Бэлла, соответственно, обнаружила, что ее профессиональному будущему угрожают дядины проделки с крышей. До меня быстро дошли слухи о том, как днем раньше моя студентка кричала на своего пожилого родственника прямо за стойкой центральной кофейни городка, при всех дядиных приятелях, с которыми он обычно перелистывает часами спортивные газеты и пялится на женские округлости. И потом, за неполный день затишья и внутриклановых переговоров, диплом с надеждой на высший балл перевесил на семейных весах стоимость ремонта крыши.

Я не была уверена в том, что они родственники: мало ли ходит людей с одинаковой фамилией. И, конечно, не стала бы топить Бэллу, даже если бы эта семейная связь вдруг сделалась для меня явной. Но меня никто не спрашивал: все, как часто бывает в Италии, произошло само собой, стоило только моему «делу» попасть в руки к «нужным людям».

В день защиты диплома на Бэлле была белая рубашка со скругленным воротничком, застегнутая до последней пуговки, и элегантные серые брюки. Стол приемной комиссии загибался углом, и с моего места было отлично видно, как сбоку брючная ткань расходилась смелым разрезом до бедра. От лодыжки до колена красивую ногу Бэллы покрывала татуировка – стрела, оплетенная розами. Ее голос прерывался от волнения, и время от времени она скашивала глаза, ища моей поддержки.

Неподалеку от меня, прямая, как статуя, сидела мама Бэллы в розовом костюме. Она сосредоточенно и бесшумно двигала губами, повторяя слова дочери, как заклинание. Пальцами правой руки синьора вертела браслет с ракушками, задерживаясь на каждой из них на несколько мгновений – так местные женщины перебирают зернышки четок, когда молятся о чем-то важном своей главной богине.

3. Пораженный Маттео / L’affetto

Я вспоминаю Маттео сидящим с сигаретой за столиком в баре. Зеленая поношенная куртка, желтые штаны, нелепый шарфик в серо-розовую клетку – топорщится из-под куртки, как у ребенка, который повязал его сам, – и розовые кроссовки. Не полностью розовые, но все-таки с перебором. Маттео купил их на развалах у африканцев. Говорит, что других цветов 43-го размера не было, но я ему не верю. Он наверняка их подбирал в тон к шарфу.

У Маттео длинное лицо с узким подбородком, похожее на продолговатую пупырчатую тыкву, большой нос, маленькие глаза и оливковая кожа: он наполовину ливиец. Его отец, инженер по образованию, когда-то участвовал в итальянской кампании по обустройству африканских колоний. Строя дороги, он встретил маму Маттео и привез ее в родной городок Скупатиццо. Маттео рос среди южно-итальянских сверстников, компенсируя свою более темную кожу природной беглостью диалекта.

Итальянский у Маттео так же темен, как лицо. Понять, что он говорит, полностью невозможно из-за ужасной дикции, и поэтому я отвлекаюсь, разглядывая одежду собеседника со смелыми сочетаниями цветов и стилей. Его тонкая творческая натура не имеет иного выхода, кроме экстравагантного облика: Маттео работает в секретариате на юридическом факультете местного университета. Ежедневно он принимает очереди из студентов, выдает бланки, регистрирует сданные экзамены, подшивает документы.

Сколько Маттео точно лет, непонятно, как будто цвет кожи перекрывает даже его возраст. Наверное, около пятидесяти или чуть больше. Я знаю, что у него есть две дочери, которые не хотят его видеть.

Маттео дружит с коллегой по работе, Габриэле, моложе его лет на двадцать. Вместе они участвуют в поездках по Италии, организуемых университетом для всех сотрудников, или просто встречаются вечерами в кафе. Габриэле ест мороженое, Маттео курит и пьет кофе – даже вечером. И всегда угощает, несмотря на эмоциональные протесты друга. Это дает ему возможность уйти в одиночку к кассе и, оплачивая счет, прихватить пару билетов мгновенной лотереи. На лотерею и сигареты Маттео тратит всю свою и так небольшую зарплату. Точнее, ту ее часть, которая остается от алиментов.

Везде – в кафе, на улице, в поездках – Маттео знакомится с людьми. С женщинами. Он разумен – не ищет женщин моложе сорока и присматривается к ним заранее, чтобы увидеть на лице морщинки глубоких переживаний. Он ищет того волшебства, которое итальянцы называют «аффэтто».

Affetto – это не аффект. Точнее, и аффект тоже, но только для специалистов. Для остальных это одновременно и «чувство», и «привязанность», и даже «любовь». В общем – сердечный порыв: именно его обозначал когда-то существовавший в латыни глагол, переводившийся как «трогать», «впечатлять», «вызывать эмоцию». В этом слове – не страсть, а тепло. Им могут назвать близких людей, но его не станут употреблять сгорающие в любовном пламени подростки, чтобы дать имя своим переживаниям, оно будет для них слишком спокойным, слишком безмятежным.

Женщины не хотят заводить с Маттео серьезные отношения. Может быть, потому, что он выглядит небогато. А может, из-за его дикции они толком не понимают, что именно ему нужно.

Чтобы понять, что нужно Маттео, достаточно провести с ним вечер в пиццерии. Он всегда заказывает одно и то же: пиццу с анчоусами и бутылку светлого пива, интересуется моими делами, а потом пускается в сбивчивые воспоминания о дочерях, когда они были маленькие и он возил их на море, покупал им мороженое и рассказывал, как морская вода обтачивает камни до гальки, а потом до песка… Давая волю воспоминаниям, Маттео прикрывает сигаретным дымом останавливающиеся в уголках глаз слезы.

Мне не удалось понять до конца, почему его бросила жена, от Маттео нельзя было добиться репортажной точности. Из его запутанных рассказов выходило, что она просто нашла себе новую «привязанность», но не скрывал он и того, что его любовь к лотерее возникла задолго до развода. Как бы то ни было, бывшая жена продолжала жить в их общей квартире на деньги Маттео со своим новым «аффектом» – итальянское законодательство иногда бывает безжалостно, даже если опирается на добрые намерения. Дочери избегали встреч с отцом и чаще всего даже не отвечали на звонки. Из немногих слов и горького молчания я догадалась, что они считали его неудачником.

Однажды Маттео предложил Габриэле поехать вместе «помочить ножки в Неаполитанском заливе». Его не смущал ни 43-й размер «ножек», ни то, что от залива их отделяло три часа скоростной автотрассы. Южанам бывает достаточно и менее значительного повода, чтобы сорваться с места. Но Маттео не просто хотел сменить обстановку – у него был четкий план. Габриэле понял это только тогда, когда его «Фиат Уно» без кондиционера, с раскрытыми настежь окнами, въехал на платную трассу, а Маттео, скрючившийся на переднем сиденье с неизменной сигаретой в руках, попросил остановиться на ближайшей бензоколонке. Габриэле решил, что его спутнику нужен туалет, но тот сразу же помчался к окошку табачной лавки за лотерейными билетами.

– Эта поездка должна стать решающей! – провозгласил Маттео, размахивая цветными бумажками. Оказалось, что он собирался останавливаться на каждой бензоколонке до самого Неаполя. Это был его личный способ выяснить отношения с синьорой Фортуной.

Affetto в итальянском – не только существительное. Это еще и причастие от теперь уже не существующего глагола, того самого, что когда-то имел значение «трогать», «впечатлять». Постепенно он приобрел еще один смысловой оттенок – «поражать», но уже не эмоционально, а физически. Причастие «аффэтто» используют, когда говорят о людях, пораженных любыми недугами. Тонкий призрачный мостик между «привязанностью» и болезненным состоянием аффекта. Тонкий налет грустной лингвистической иронии.

– Ведь ты же купишь себе «акулу», если мы выиграем?

Этот вопрос был их неизменным окликом и паролем. Проводя время вместе, они бесстыдно мечтали о том, что будет, когда на них свалится куча денег и их жизнь кардинально изменится. Габриэле мечтал о новой модели «БМВ», которую его друг называл «акулой», а Маттео мечтал переехать на Ибицу: он считал, что там у него будет больше шансов встретить настоящую любовь.

Габриэле опасался тратить на лотерею слишком много, поэтому играл с осторожностью, как будто робко поднимал руку с задней парты, надеясь, что однажды его кто-то заметит. Но в этот раз ему было жаль расстраивать планы друга, и он согласился на авантюру. Ему тоже очень хотелось верить, что этот элегантный ход должен сработать.

По дороге два приятеля голосили любимые песни, а каждая остановка начиналась радостным предвкушением. Но удача все не приходила. Ближе к обеду Маттео и Габриэле оказались в Неаполе, посидели полчасика на камнях у моря с бутылкой пива и куском фокаччи и помчались обратно – у них же в запасе были еще заправочные станции с противоположной стороны трассы!

Но фортуна так и не улыбнулась. Они не выиграли даже пары несчастных евро, на которые обычно сразу же покупают новый билет. Ничегошеньки. Зеро.

Последняя часть пути прошла в неловком молчании. Выходя из машины у своего дома, Маттео без слов помахал другу рукой.

После развода Маттео жил у сестры. Она была замужем за архитектором, который владел красивым двухэтажным домом в центре городка. Еще до семейной катастрофы, случившейся с Маттео, туда переехала их мать-ливийка: у нее начала развиваться деменция. Ее поселили на первом этаже, в единственной большой комнате, которая до этого была просто гостиной с мебелью из орехового дерева и серебряной посудой. Такие гостиные есть во многих благополучных итальянских домах: к предметам обстановки там притрагиваются лишь для того, чтобы протереть пыль. Вместо дивана с торчащими пружинами и цветочным принтом маме поставили огромную кровать с чугунным изголовьем. Вместе с ней на этой кровати пришлось спать и выгнанному из дома Маттео.

Курила мама еще больше, чем сын. Много раз он просыпался от дыма, ударявшего ему в нос: ночью ей не хотелось вставать с постели. Однажды, задремав с сигаретой в руках, бедная синьора чуть не подожгла собственные простыни. А потом это случилось еще раз, и еще один… Маттео привык спать вполглаза, чтобы не допустить беды.

Как-то ночью он заснул неожиданно крепко. Еще во сне, где он стоял на станции с чемоданом в руках в ожидании поезда, раздался крик какой-то женщины. С противоположной стороны перрона она стала быстро приближаться к Маттео и принялась лупить его дамской сумочкой с острыми углами. Очнувшись, он понял, что его бьет мама.

– Лоредана! – орала она, стараясь разбудить дочь, спавшую этажом выше. – У меня в кровати мужчина! Он хочет меня изнасиловать! Лоредана!

Сидя за столиком бара, Маттео рассказывал мне об этом происшествии в своей обычной шамкающей манере, называя мать уменьшительно-детским «маммина». Лоредане спросонья пришлось делать «маммине» укол успокоительного: та никак не желала верить, что мужчина в кровати – ее сын. Маттео ушел спать в кресле, свернувшись калачиком. Касаясь губами пенки кофейного эспрессино, я представляла, как он ворочается, стараясь уместить там свои длинные ноги.

– Бедняжка, – подытожил мой собеседник, отхлебывая макиато. – Забыть своих близких – что может быть хуже?

Синяки на руках его совершенно не беспокоили.

Это была наша последняя встреча.

Я узнала о смерти Маттео в самый разгар августа, накануне праздника Феррагосто, от одной из его университетских коллег. Долгое время в секретариате думали, что Маттео просто прогуливает работу: это случалось с ним все чаще за последние годы, но его отсутствие всегда прикрывали, потому что настучать было просто немыслимо.

– Ты же знаешь, он всегда умел поднять настроение и всегда угощал нас кофе, хотя мы отлично знали, что у него нет денег, и подкладывали ему их тайком в кошелек.

Когда прогулов накопилось на целый месяц, Маттео отправили официальное письмо с предупреждением из университета – на телефонные звонки он не отвечал. Через пару дней на факультет позвонила сестра, сообщив, что ее брат в больнице – рак крови, последняя стадия. Те, кто хотел, едва успели с ним попрощаться, он ушел быстро, как будто стесняясь.