Buch lesen: «Ромашковый лес», Seite 18

Про плохое чувство

– Ну почему! Почему так! Почему в этой дурацкой деревянной рамке такая прекрасная фотография? Роскошный особняк на берегу моря, дорогущий автомобиль! Я тоже, тоже хочу, чтобы за мной была такая фотография! Я буду любоваться ей и думать, что всё это – моё!

Стекло всегда мечтало, чтобы за ним люди прятали картинки, которые частенько называют «кадрами из хорошей жизни». Оно любило дорогие шмотки, бриллианты, машины класса люкс и всё то, что можно было отнести к разряду «пахнет миллиардами». Но в рамку с ним обычно ставили фото с пейзажами, изысканными натюрмортами и забавными животными. Всё это ни разу не радовало стекло, поэтому оно дулось от злости и пару раз даже чуть не лопнуло. Вскипающую ярость остужали случайно залетающим в окно потоком воздуха. Ветер внушал стеклу надежду, что однажды и оно максимально сможет погрузиться в миллионерство.

А ведь не зря говорят, что вселенная умеет читать мысли и исполнять мечты. Свершилось! Под стекло положили страницу из журнала. Нет, это было не интервью со звездой или рецепт вкусного пирога. Это была она: «красивая жизнь». В общем, как полагается: машина, дом, океан и всё такое. Когда стекло приподняли для того, чтобы положить под него всю эту прелесть, оно прямо изнемогало от восторга! Невозможно было поверить, что вот, случилось! Столько оно этого ждало! Со счета дней сбилось уже! А тут – такое счастье.

Положили страничку, стекло тут же прильнуло к картинке, разглядело каждую детальку, вглянулось в каждую мелочушку, всмотрелось во всю картину целиком, и тут же у него возник вопрос: «И что?» Оно само удивилось своим эмоциям, но…оно ничего не почувствовало. Не хватало чего-то. Вроде как, вот оно, её такое долгохотимое миллионерство, вот он «кадр из хорошей жизни», и «миллиардами пахнет», а вопрос всё равно возникает. И что? Вот и что? Может, имеется в виду «и что с этим делать?» Так нет же! Просто «и что?» Стекло не понимало, что с ним происходит, очень сильно отвердевало от происходящего внутри него, потом стало дуться от мучивших его мыслей, а потом вдруг в один миг разлетелось по всей комнате мелкими стекляшками.

А дальше – отрывки: совок, мусорное ведро, бак, какой-то завод, полная тьма и больше ничего…

Очнулось оно после длительного наркоза от того, что что-то согревало изнутри. Стекло осмотрелось вокруг и сначала очень испугалось, заметив внутри себя какую-то проволоку. Оно тут же осознало, что пережило серьезную операцию, но оно не сразу поняло, что теперь оно –…лампа. Оно и подумать никогда не могло, что жизнь сложится так, что придется стать лампой. Поразительно, но от этого было так тепло! Не было никаких автомобилей класса люкс и многоэтажных особняков, дорогой обуви и бриллиантов, было только горячо внутри и этим жаром хотелось делиться. Стекло захохотало.

–Удивительно! Нет, просто поразительно! Как всё, оказывается, просто! Какое же я глупое! Подумать только! Всю жизнь думать, что меня согреет какая-то картинка, а меня согрел самый обычный свет! Оказывается, я даже завидовать не умею! Почему интересно, мы завидуем каким-то материальностям? А кто сказал, что тот, у кого, считается, есть всё, счастлив от этого? Он может быть счастлив, но от этого ли? Почему богач может ночами рыдать в подушку, а тот, кто живет гораздо беднее, парить на крыльях каждый день? Умение жить, умение светиться и радоваться тому, что у тебя есть и всегда сиять – вот чему завидовать надо! Никто ведь не знает и не должен знать, что ты чувствуешь ежеминутно, но все ощущают тепло, которое ты излучаешь совершенно искренне и по-настоящему, потому что ты умеешь жить. А ведь жить умеют совсем немногие. Это то, что невозможно ощутить, но это то, без чего невозможно быть. Умение радоваться – вот что есть у меня теперь. Завидуйте! Этому завидуйте! А мы завидовать не умеем. Нам завидно, что у какого-то кого-то крутой Майбах.

И стекло засияло. Раньше оно не сияло никогда: ни тогда, когда прятало за собой пейзажи с натюрмортами, ни от «красивой жизни». Оно засияло сейчас, когда стало завидовать само себе, а завидовать сиянию – не стыдно.

Про поддержку

Когда кажется, что достиг своего предела, когда больше не веришь в себя, когда думаешь, что всё, вот он – финиш, дальше – пустота, ты дошел до своей вершины, теперь можно только вниз, тогда, где-то в глубине души зажигается еле теплящийся огонёк, едва греющий тебя изнутри, и где-то на подсознательном уровне ты начинаешь чувствовать: а вдруг всё не так, вдруг это не та вершина, не самая высокая, которую ты способен преодолеть? Постепенно огонек, разгорающийся от начинающего чаще стучать сердца, вдохновляет тебя, и ты вновь веришь, что ты – можешь! Ты способен на большее! Тебе подвластно всё, что пожелаешь! Нужно этого хотеть, не лениться и идти прямо!

Прямо…именно так он хотел двигаться. Прямо…а у него получались какие-то бугристые тропинки. Друзья успокаивали его: ровного пути не бывает, всегда приходится сворачивать, главное – потом вернуться. Но он и слушать не хотел. Ему нужна была одна дорога – прямо! И никак иначе!

Но черт возьми эту прямую! Она категорически отказывалась проводиться! Карандаш старался изо всех сил вести линию как можно ровнее, но то натыкался на катышек, оставленный стирательной резинкой, то сам о чем-то задумывался и уходил в сторону, то просто грифель срывался с листа, то кто-то отвлекал. В общем, не везло как-то карандашу. Совсем не везло.

Однажды карандаш подумал, что, наверное, дело в том, что рисует он днём, а днём рисовать невозможно – обязательно что-нибудь да помешает, и решил попробовать добиться своего ночью. Он выбрал самую ровную часть стола – чтобы без единой выпуклости! – взял самый чистый лист бумаги, и пошел чертить. Карандаш выпрямился всем своим стержнем, напряг грифель и…вперёд. Резинки на листе не мешались, грифель не съезжал, никто не отвлекал, и сам он не отвлекался. Он был поглощен движением и пропускал через себя каждый миллиметрик листа. Если бы мог, он бы задрожал от волнения, но дрожать было нельзя – ему нужна была прямая. Идеально ровная! Уже виднелся край листа, и карандаш вдруг забоялся: а вдруг сорвется? Но он тут же отогнал свои дурные страхи и резко рванул вперед, закончив путь. Да! Он сделал это! Ничто не смогло ему помешать! Он посмотрел на линию: прямая! И спокойно лег спать.

Наутро он, довольный и счастливый, пришел к листочку, по которому вчера прошёлся так уверенно. Но, нет! Этого не может быть! Линия только казалась прямой, но такой не была…а ведь это была самая ровная из всех, что он когда-то проводил, но всё равно не прямая! Она была будто проведена по нождачке: шершавой и…кривой.

И вот тут настал момент, когда кажется, что достиг своего предела, когда больше не веришь в себя, когда думаешь, что всё, вот он – финиш, дальше – пустота, ты дошел до своей вершины, теперь можно только вниз. Но, как это обычно бывает, вдруг где-то в глубине души зажигается еле теплящийся огонёк, едва греющий тебя изнутри, и где-то на подсознательном уровне ты начинаешь чувствовать: а вдруг всё не так, вдруг это не та вершина, не самая высокая, которую ты способен преодолеть? Постепенно огонек, разгорающийся от начинающего чаще стучать сердца, вдохновляет тебя, и ты вновь начинаешь верить, что ты можешь! Ты способен на большее! Тебе подвластно всё, что пожелаешь! Нужно этого хотеть, не лениться и идти прямо!

Прямо…в нём снова просыпалось желание доказать себе, доказать всем, что может он! Может! Но друзья успокаивали его: «твоя линия почти совсем прямая! Ты многого достиг! Ни один карандаш, ни одна ручка больше так не умеют!» Почти прямая! Ему не нужно «почти», ему нужна пря-ма-я! И либо он проведет её, либо вообще откажется от этой затеи! Да, карандаш был именно таким: или идеально, или никак.

Он не знал, что можно сделать еще, ведь он уже чертил даже ночью! И не справился…может, он захотел прыгнуть слишком высоко…

Как-то раз, когда он просто вырисовывал кружочки и овальчики, он услышал, как все его друзья вдруг неожиданно оживились. В их жизни так давно не происходило ничего неожиданного, что появление новичка стало настоящим событием. К ним пришла линейка: хороша собой, розовата, с прекрасными ямочками через каждый миллиметр – она очень понравилась карандашу, и он присоединился ко всем, кто знакомился с ней. Ему показалось, что она заметила его в толпе. Он и сам не знал, может ему и правда только показалось, но почему-то он почувствовал, что не ошибся.

С линейкой все очень быстро подружились – она была очаровашкой! Карандашу нравилось, когда она была рядом. Вот только он замечал, что она, вечно веселая, когда оставалась одна, становилась какой-то серьезной и сосредоточенной. Видел это только он, потому что остальные говорили про неё: «она всегда в отличном настроении!» «Мне кажется, у нее что-то не получается. Что-то очень важное» – пытался достучаться карандаш, на что получал ответ «тебе кажется», и уходил следить за ней.

Ему было страшно подойти к ней вот так вот, просто. Спросить, почему она такая грустная. А вдруг ему и правда кажется? Тогда она подумает, что он сумасшедший и откажется даже попадаться ему на пути. А он так любил, когда они случайно сталкивались на листке! И всё-таки, когда любопытство не могло больше подпитываться одними домыслами, он решился.

Она заметила его сразу же, как только он подошел.

–Я ждала, когда ты придешь, – начала она.

Карандаш немного замешкался – он не ожидал, что разговор начнет она, но не растерялся:

–Вот я и подошел.

Сказал, а про себя подумал: «что я несу?»

Она улыбнулась.

–Я заметил, что…

–Что грущу иногда? Ты – единственный, – продолжила за него она, – больше никто не замечает.

–А почему ты бываешь…ну, грустной?

Карандаш боялся, что она разозлится на него, ведь он наверняка интересовался чем-то до отчаяния сокровенным. Но она очень обрадовалась его вопросу. Наверное, она даже ждала его, и с радостью печально на него ответила.

–Понимаешь, я так стараюсь, так мечтаю!..В общем, я очень хочу когда-нибудь в жизни проложить свой путь. Прямой.

Дрожь пробежала по стержню, застряв где-то внутри между грифелем и деревянным телом.

–Но я не могу, понимаешь? – продолжила она, – я дотрагиваюсь до листа и вижу: вот она, прямая линия! Но что толку от того, что я ее вижу, если я не умею чертить? Я умею только направлять…

–Ну конечно! – вскрикнул карандаш.

Линейка дернулась от неожиданности.

–Конечно! Направлять! – подпрыгивая в воздух и кружась, вопил карандаш. Линейка сосредоточенно смотрела на него, не понимая, что происходит. А он больше не боялся, что она примет его за сумасшедшего.

–Ты представляешь? Нет, ты представляешь? Мы с тобой встретились! Мы! Встретились! Не зря! Я сразу понял! Сразу!

Линейка всё еще не понимала о чем он. Заметив, что она не знает, как себя вести, карандаш немедленно рассказал ей обо всём.

–Ты – направляешь, я – черчу! Я нужен тебе, ты – мне! Только так, только вдвоем, мы сможем сделать то, к чему так долго стремились!

Она всё поняла и, схватившись друг за друга, они стали кружиться, подпрыгивать и хохотать.

Утром они собрали у листа бумаги всех своих друзей.

–Они сделали это! – восклицал один.

–Не могу поверить! Идеально прямая! – вторил ему другой.

А карандаш и линейка стояли, плотно прижавшись друг к другу, и не отпуская ни на мили-миллиметрик. Они и правда сделали это! Прямая! Они начертили идеально прямую дорожку! Вместе! Они стремились, хотели, не ленились и не сдавались. В одиночку можно многого добиться, но всё равно будет не хватать «еще немного». А если есть кто-то, – такой же, как и ты – кто готов направлять тебя и рисовать вашу общую дорогу – мир присоединяется к вам. И вы уже идете прямо. Ведь если о чем-то по-настоящему мечтаешь, всегда найдется тот, кто готов будет помочь тебе из мечты сделать жизнь.

Про позитив

Он родился под солнцем, он рос под солнцем, он жил под солнцем, он наслаждался под солнцем – за это и прозвали его подсолнухом.

Под-солнух – значит «живущий под солнцем». И никакого отношения к теплу и свету не имеющий. Просто растение, которое пригрелось под небесной печкой. Нет, такой подход его совершенно не устраивал! Он не хотел жить под солнцем, он хотел носить солнце в себе и однажды решил, что во что бы то ни стало завоюет его и поселит прямо у себя в сердце. Проглотит и поселит. И тогда уж у него точно получился раскидывать по всему миру лучики своего света. Да, это была его мечта: сорить лучами без раздумий, дарить их каждому, чтобы хватило на всех и чтобы все были счастливы от того, что им подарили лучик. А для этого нужно было достать солнце.

Но оказалось это не так просто, как казалось. Солнце обманчиво: оно находилось всего в нескольких метрах от подсолнуха, но стоило ему немного протянуть к нему свои листьевые ручки, как оно тут же отдалялось ровно на столько, насколько вытягивался к нему подсолнух. Это жутко раздражало цветок, но он твердо решил: солнцу внутри него сиять! И он продолжал тянуться.

Как-то раз в поле заблудился шмель. Он искал дорогу домой, но совершенно не ориентировался на местности, в которую случайно занесли его его крыльчата. Именно крыльчата, потому что иначе эти малюсенькие крылышки и назвать нельзя. Они были настолько крохотными, что его братья вообще удивлялись, как он только способен отрываться от земли. Хотя, дело, возможно, было не столько в величине крыльев, сколько в любви шмеля к пыльце. Но насекомое это нисколько не смущало: отсоединялся от земли он легко, летать мог долго, и вообще от пыльцы не поправляются (он так считал). Да это и не важно. Важно то, что волею ли судьбы, дуновением ли ветра, запахом ли цветов или чем еще, шмель заблудился на поле, где рос подсолнух. Поскольку дорогу думой он не знал, а желтый цветок с каре-зеленой сердцевинкой был самым ярким пятном на расстоянии ста метров, шмель рванул прямо к нему.

–Привет! Я – шмель! Мы с тобой похожи, потому что мы желто-коричневые! – попытался наладить контакт шмель.

А подсолнух как будто ждал, что кто-то к нему приблизится.

–Скажи, на что я похож?

Шмель не ожидал, что подсолнух так быстро отреагирует на его контактоустанавливающий юмор. Он уже приготовился к тому, что придется много жужжать и кружить вокруг – цветы такие неразговорчивые – а тут на тебе! Раз, и сразу вопросы задает! Шмель решил, что, видимо, он очень понравился этому чудаку и с довольностью в глазах ответил.

–Лепесточки, что переплетаются друг с другом, похожи на танцующих гусеничек, а вот эта сердцевинка…

–Нет! Я весь, целиком – на что я похож? – резко прервал вдохновленные речи подсолнух.

Ошарашенный шмель протараторил так же резко, как его прервали:

–На солнце.

–Так я и знал! – расстроился подсолнух.

–Ты чем-то недоволен? – спросил заметивший недовольство цветка шмель.

–Да! Солнце…Я похож на солнце.

–А что плохого в том, что ты похож на солнце? – не понимал его шмель. – Солнце красивое. И его все любят. И оно… – пытался подобрать нужные слова шмель – и оно всех греет.

–Вот именно! Греет!

Шмель продолжал не понимать. И его удивленно-пораженный взгляд подсказал подсолнуху, что следует кое-что прояснить.

–Греет! Солнце греет! А почему оно греет? Потому что у него есть лучики! А у меня? Посмотри на меня! Где мои лучики? Видишь их?

–Ну вот эти вот лепесточки, что переплетаются друг с другом… – попытался приободрить его шмель, но подсолнух и слушать не хотел.

–А что с них толку с лепесточков этих? Тебе становится от них лучше? Тебе становится теплее?

Шмель молчал. Он даже жужжать перестал, и только похлопывал крылышками, чтобы не упасть на землю.

–Мне никогда не стать солнцем – не переставал грустить подсолнух. – Я думал, я дотянусь до него, позаимствую пару лучиков, взращу в себе маленькое солнышко, которое со временем будет разрастаться, и буду дарить всем лучики. Просто так. Но я никогда не смогу этого сделать. Солнце так далеко! Мне не дотянуться…

–Может тогда стоит дождаться, пока оно дотянется до тебя? – предположил шмель.

–То есть как это? – немного успокоившись удивился подсолнух.

–Ну как… – шмель призадумался. – А ты просто продолжай тянуться к нему. Оно увидит, как сильно ты хочешь его достать, и поможет тебе. Эм…согреет и протянет тебе свой лучик!

–Ты так думаешь?

–Да… – неуверенно произнес шмель, – думаю.

Произнес, и срочно решил, что чем скорее он найдет дорогу домой, тем лучше будет для него. Но в какой стороне дом – неизвестно. Спросить бы дорогу. Но теперь, пожалуй, у кого-нибудь другого, не у этого желтолистого. И шмель улетел, пожелав подсолнуху удачи.

–Погоди, ты, кажется, хотел что-то спросить! – крикнул вслед насекомому подсолнух, но тот уже вынюхал дорогу домой и был слишком далеко.

–Так, значит тянуться и ждать, – повторил про себя случайные наставления шмеля подсолнух и стал им следовать. – Согреет и протянет лучик.

Шли месяцы, а он тянулся и ждал. Тянулся даже тогда, когда солнце старались упрятать от него тучи, когда дожди пытались смыть его след, когда туман ухитрялся заполонить его – он всё равно тянулся, преодолевая всё, и ждал, что когда-нибудь солнце поймет, как он хочет научиться так же, как оно, дарить всем тепло.

Но время бежало, а солнце как будто совершенно было равнодушно к тому, как сильно нужны его лучики подсолнуху. Цветок отчаялся. Та вера, которую вселил в него шмель, угасла совсем. Приближалась осень, а осенью тянуться к солнышку еще трудней. И если уж оно летом не согласилось поделиться с ним своими лучиками, осенью не согласится и подавно.

Был холодный раннесентябрьский день, когда залетевший откуда-то издалека зяблик уселся рядом с подсолнухом, чтобы передохнуть. Он был слаб от дальнего перелета и невероятно голоден. Он дрожал от того, как сильно хотелось есть. Вдруг он взглянул наверх и увидел подсолнух.

–Спасен! – завопил зяблик, как будто несколько минут назад и не умирал от голода.

Подсолнух даже вздрогнул.

–Спасен! – повторил зяблик и крылышками изобразил что-то невообразимое, словно подсказывая подсолнуху что-то. Цветок его не понимал.

–Да встряхнись же! – озвучил зяблик то, что попытался показать движениями.

–Чего? – переспросил его подсолнух.

–Встряхнись! – повторил зяблик и еще раз телом и крылышками из последних сил показал, что надо сделать.

И подсолнух встряхнулся и во все стороны полетели лучи. Он чувствовал, как из него, из самого сердца, стрелами выходят согревающие частицы, дающие жизнь и наполненные теплом. Зяблик кружился среди выпадающих из подсолнуха семечек, радостно почирикивал и хватал на лету свежесозревшие вкусняшки. Подсолнух не мог поверить: теперь он – настоящее солнце.

А шмель, изрядно похудевший за время поисков дома и снова случайно оказавшийся на том самом поле, был ошарашен не меньше, увидев, как подсолнух разбрасывается из стороны в сторону своими съедобными лучиками и как вокруг собирается всё больше желающий ухватить хотя бы парочку из них. Шмель немало удивился, но был невозможно рад, что так всё вышло.

–Привет! – подлетел к рассчастливленному подсолнуху шмель.

Цветок невероятно рад был видеть его, хоть и не сразу узнал.

– Я это, заблудился немного. Выручай, солнце!

Про помощь

Ну нет, он был слишком слаб даже для того, чтобы держаться самостоятельно, не то что выдерживать на себе еще и вес листьев или, что еще хуже – снега! Он все свои силюшечки направлял на то, чтобы еще долго-долго держаться за столб, укореневающийся в землю. Он был уверен, что малейшее воздействие извне он просто не способен будет пережить. Вокруг столько мощных, увесистых, от рождения сильных веток, что можно себе позволить не нагружать себя ничем. Точнее, нагрузить себя только собой. Он был твердо убежден в том, что чем меньше себя нагружаешь и чем чаще позволяешь себе быть слабаком, тем дольше живешь. Тебя никто не трогает, на тебе никто не виснет, а значит, ты будешь цел и невредим. Чуть ли не целую вечность.

Сук уже был достаточно взрослым и, как могло показаться со стороны, окрепшим, но он по-прежнему не позволял ничему на себе висеть. Он невероятно боялся сломаться и полететь, со скоростью вонзающегося в мишень копья, вниз. Если в молодости он думал, что слаб, потому что еще не вырос, то сейчас он чувствовал, как все его нутро высыхает. Он хотел продлить свою жизнь и не позволить никому сломать его раньше времени. Он не давал никому виснуть на себе скорее даже не потому, что не хотел, чтобы его повредили, а потому что вполне серьезно был совершенно пуст внутри. Он знал об этом. Поэтому он думал о себе, и сразу поставил себя в лесу так, чтобы его никто не трогал, а только оберегали, ведь в нем совсем нет силенок. Он нуждается в заботе и поддержке. Но у бензопилы было кардинально другое мнение.

Очнулся он в совершенно диком ему месте. Более диком, чем лес. В квартире. Он огляделся: это была древнейшая комната. На стене висела пожелтевшая от издевательств времени картина в багете с отколотым правым нижним уголком, обои по долечке миллиметра, незаметно для человеческого и, тем более, деревянного глаза, сползали по стенам, в углу приземлился шкаф со скривившимися под тяжестью гранитнонаучных трудов, а рядом с ним стоял ветхий стульчик, на который он и опирался. При всей своей старинности, комната была невероятно ухоженной, уютной и явно любимой. Сук не сразу заметил зеркало, хотя оно стояло прямо напротив у противоположной стены, но когда заметил, тут же с грохотом свалился на пол от того, что вдруг разглядел себя. Он был в десятки раз меньше, но зато как-то ровнее. Теперь на нем не было шероховатой коры – он был абсолютно голый. Какой ужас! Он ощущал себя более уязвимым, чем раньше. Еще и шляпку какую-то сверху нацепили! Что с ним сделали?

Он снова глянул на себя в зеркало, как вдруг заметил человека, приближающегося к нему. Это был дедушка лет восьмидесяти. Когда он протянул свою руку, чтобы поднять сук, сучок рассмотрел всю историю на его ладони. Миллионы морщин, три шрама, въевшаяся в линию любви грязь – достаточно, чтобы что-то узнать о старичке. Мужчина поднял его и поставил вертикально. Сук не совсем понимал, чего хочет этот дедок, но когда тот положил на него руку, сук понял: на него хотят опереться. Нет! Нет-нет-нет! Он ведь слабачок! Вы что! Он – слабый! Он даже когда мощной веткой был не смог бы выдержать и нескольких листочков, а сейчас – целую человеческую тушу? Ни за что! Но вновь приблизившаяся на миллиметрическое расстояние ладонь вдруг заставила сук впервые в жизни попробовать выдержать. Шаг, еще шаг, а он всё еще цел. Изумительно! Как сучочку это удается? Он ведь пуст внутри и может кряхтнуть от малейшего прикосновения. Но нет: уже десятки шагов дедушка опирается на него, а он – живой. Из куска дерева получался отличный костыль! Восхищенный своими скрытыми способностями, костылек поскользнулся и уронился вместе со старичком. Он посмотрел на беднягу, лежащего рядом. Но смотрел на него он недолго, ведь уже через долю секунды человек стал искать рукой свой так необходимый костыль, чтобы встать. В эти несколько секунд размышлений, костыль твердо решил: целью его жизни отныне станет вот что: больше не позволить этому старичку упасть. Ни разу. Быть сильным и поддерживать его, даже если случайно сам застрянет в брусчатке, слишком зароется в песок, обожжется об асфальт. Всю свою надревную жизнь он думал, что если держать на себе кого-то, можно быстро сломаться. Можно. Но не лучше ли сломаться от борьбы, чем сломаться от бездействия? Он знал, что рискует, но ни за что на свете не желал дать хозяину упасть снова. Он больше не хотел быть слабым. Поддерживая собой старика, он чувствовал, как внутри него самого появляется стержень, как сам он крепнет и наполняется силой изнутри. Он всё еще боялся, но теперь он на это плевал.