Buch lesen: «Собирание умов. Научно-публицистические очерки»

Schriftart:

ISBN 978-5-4483-5444-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О, русская земля! ты уже за холмом?..

Реформы по совести

Весь исторический путь России усеян обломками несостоявшихся реформ. Так может быть, страна принципиально не поддается преобразованиям? Или поддается не всяким? Рыночным, например, не поддается, поэтому в России так и не появился средний класс в западном понимании. Что ж, мы другие, у нас, по сути, до XX века, до появления машинных технологий, резко повышающих производительность труда, не было условий для развития рынка.

Какие же из попыток улучшить или просто изменить российскую действительность следует считать реформами в истинном смысле слова? Над этими, всегда актуальными для страны вопросами бились лучшие умы нации. Они, что очень важно, не ограничивали реформы политическими или экономическими переменами. Речь шла о несравненно большем – реформах жизни, реформах бытия. На них акцентировали внимание такие выдающиеся русские философы, как Николай Бердяев и Семен Франк. Реформы бытия, в формулировке Франка, – это повышение его уровня, обогащение новыми благами. Реформа жизни, полагал философ, оправдана тогда, когда она вводит в мир более идеальный порядок, отменяет вопиющие несправедливости, уничтожает нестерпимый беспорядок, восстанавливает разладившееся общественное равновесие, спасает от какого-то мучительного бедствия.

Связь между реформами и всеобщим благом мыслилась прямая. У нас эта связь разорвана. Реформы есть, а блага нет. Процессы, идущие у нас с 1985 года, не спасли страну от бедствий, не привели к восстановлению общественного равновесия, не устранили нестерпимого беспорядка и не ввели идеального порядка. Наоборот! Страну поставили на службу немногим. Хорошо это или плохо не для этих немногих, а для страны в целом? Ответ однозначен. Его дал тот же Запад, на который готовы молиться эти немногие. При всей святости личного интереса, государственный, национальный интерес там всегда ставится выше, без этого и личного не обеспечить. Его не обеспечить и тогда, когда человек лишен достоинства. А именно достоинство сегодня у большинства россиян украдено.

Реформа жизни, реформа бытия не состоялась. Не достигнута также ни одна из провозглашенных локальных целей. Почему? Не потому ли, что, говоря словами Чехова, внимательный наблюдатель не смог бы обнаружить в нынешних преобразованиях того, что называется общей идеей или Богом живого человека? Вот главное: процессы, инициированные Михаилом Горбачевым, продолженные Борисом Ельциным и продолжаемые Владимиром Путиным, должны иметь идею. При всем желании ею нельзя считать переход к рыночным отношениям или обретение свободы. Свобода, как известно, абсолютной не бывает, к тому же важнее «свобода для», а не «свобода от». Когда целью реформ провозглашается приватизация, реструктуризация экономики, создание класса собственников, пусть даже построение капитализма, хочется спросить: и это все?! Но, господа, рынок, да и самое демократия – всего лишь средство, используемое, к тому же, под контролем государства. Оно должно ограничивать хозяйственную свободу там, где свобода приводит к недопустимой эксплуатации слабых сильными. Государство с помощью принудительных мер обязано защищать бедных, имущественно слабых, налагать запрет на действия и отношения, которые оно считает недопустимыми с точки зрения социальной справедливости.

Так полагали русские философы. Отнюдь, заметим, не социалисты. Наоборот, они считали социализм замыслом принудительного осуществления правды и братства между людьми, который прямо противоречит христианскому сознанию свободного братства во Христе. И тем не менее именно государство должно обеспечивать высшую цель реформ – повышение уровня бытия, обогащение его новыми благами. Именно государство обязано поддерживать социальную справедливость реформ. Справедливость – непременное условие, обязательное требование. По тому, достигнута справедливость или нет, судят о нравственности реформ. Справедливость и нравственность – высший критерий их успешности. Безнравственные, аморальные реформы – неудачны.

Значит, обеспечивая справедливость реформ, государство становится нравственным арбитром. И как бы сегодня это ни звучало, носителем высшей морали. Сегодня, что и говорить, это звучит странно. Результаты почти двух десятилетий реформ в России несправедливы и аморальны. Разве справедлив, нравствен переход значительной части национального богатства, стратегических ресурсов страны под контроль узкого круга лиц и обнищание большей части населения? Несправедлив и совершенно безнравствен.

Нужны ли другие примеры, хотя их более чем достаточно? Нет, один этот дает основания для вывода об аморальности самого государства, то есть, власти, еще точнее – об аморальности людей у власти, властей предержащих, чиновников, бюрократов. Приходится говорить уже не о «классической» коррупции, которой в разной степени поражены все демократии, а о настоящей криминализации власти. По данным зарубежных исследований, наибольший уровень криминализации власти был характерен для 1998 года. Еще немного, и наступил бы необратимый коллапс системы управления страной и начался бы распад общества. В последующие годы уровень криминализации власти несколько снизился, но критическая черта по-прежнему близка.

Так стоит ли удивляться, что Запад не любит и боится нас, что даже в дни беды ведет себя по отношению к России прагматично и жестко, требуя «объяснений» по поводу гибели детей от рук террористов? Мы ведь и сами себя не любим, называя «этой страной». Не потому ли, что государство, страна отобрали у нас достоинство? «Человек проходит как хозяин» могут сказать сейчас о себе очень немногие лица. Но они-то как раз и не связывают свой личный интерес с национальным интересом. Им что «та страна», что «эта». Родина для них место, где стоит их вилла.

Россия имеет славное прошлое, возможно, ее ждет светлое будущее, но ее настоящее никого не устраивает. «Так жить нельзя!» – провозглашали апологеты реформ 15 лет назад. «Так жить нельзя!» – провозглашают они ныне, всячески торопя продолжение либеральных перемен. «Так жить нельзя», чешет в затылке народ. Реформы ему жизненно необходимы, необходимы больше, нежели либералам, уже отхватившим от общего пирога, но те ли, что предлагают либералы? Народ напуган приватизацией и акционированием, проводившемся с помощью ОМОНа. Народ боится, и не без оснований, что бойцы в камуфляже и масках, нанятые враждующими латифундистами, устроят войну на бывших колхозных полях или, не дай Бог, магнаты втянут в свои разборки целые регулярные армии. Так жить и вправду нельзя. А как можно и нужно, чтобы земля не зарастала бурьяном, как сейчас? Отдать ее, наконец, крестьянам? Хорошо. Но каким именно крестьянам? Ветхим старикам и старухам, оставшимся в обезлюдевших деревнях? Дайте им наделы, и назавтра нагрянут скупщики земли. Как явились некогда скупщики икон и сгребли за бесценок древние доски.

Земля всегда была в России не только сельскохозяйственными угодьями. Земля – это Мать сыра-земля, родная земля. Русская земля. В «Слове о полку Игореве» Русская земля – синоним самой Руси, Родины. Рать Игоря «полегоша за землю Русскую». Умереть за нее было честью, и она обильно полита русской кровью. Ее отбивали у кочевников с Востока, у тевтонцев, у ливонцев, у поляков, у шведов, у французов, у немцев. Это объект почти сакральный.

Земли для российского государства постепенно приобретались усилиями Ермака, Дежнева, Хабарова. Об этом одним из первых написал сосланный в Сибирь Радищев. Приобретение – его слово. Не покорение, не завоевание, не колонизация – приобретение. Но не для себя, не в частную собственность. Никому из казаков-первопроходцев и в голову не приходило застолбить участок на Енисее, Лене или Амуре. Приобретенные земли не давали сиюминутной отдачи, поэтому походы пионеров не имели видимого экономического смысла. Смысл, и то не просто экономический, становится виден лишь теперь. Громадные пространственные резервы Сибири, Севера и Дальнего Востока были стратегическим ресурсом на будущее.

Не сочтите за патетику, но эти приобретенные предками земли оставлены нам не для того, чтобы безропотно уступить их олигархическим кланам или подпольным латифундистам. Не для них, ей Богу, старался первопроходец Семен Дежнев, обогнувший Чукотку и открывший пролив между Азией и Америкой. «И носило меня, Семейку, по морю после Покрова Богородицы всюду неволено и выбросило на берег в передний конец за Анадырь реку. А было нас на коче всех двадцать пять человек…» Под конец осталось двенадцать – нагих и босых, без воды и без пищи, без тепла и пристанища, и это в Арктике! Чукчи («чухочьи люди») настроены враждебно, посланные на берег разведчики пропадают без следа, самого Дежнева ранило стрелой чуть не до смерти… Но – ни шагу назад, только вперед!

Не говоря уж об этической стороне дела, экономический смысл перехода российских земель в руки капиталистов совсем неочевиден. Да, мировой, опыт подводит к мысли, что самым эффективным является крупное сельскохозяйственное производство при частной собственности на землю. В Чехии правительство роздало треть земель мелким производителям и ошиблось. Даже в США правительство отказало в поддержке 200 тысячам фермеров, зато в 50 тысяч крупных производств вкладывают деньги… Казалось бы, правда на стороне латифундистов, земельных магнатов, слой которых, если верить честным аналитикам, активно формируется в России. Но именно здесь, как это ни раз бывало, хорошие чужие рецепты могут привести к плохим результатам. Зацветет ли земля у российских латифундистов? У новых фермеров она не зацвела, ибо не произошло и не произойдет ничего такого, что заставит ее родить вдвое и втрое.

Мы не Германия, не Америка – климат другой, почвы другие. Даже в одном из самых продуктивных российских регионов – Воронежской области, на лучших в мире черноземах прирост биомассы вдвое ниже, чем в среднем по Европе и в 3—4 разе ниже, чем в Америке. Только 5 процентов российских земель сравнимы по плодородию с американскими. У нас теплый период в средней полосе продолжается немногим больше 100 дней. В Германии он равен 195 дням, во Франции – 245, в Соединенных Штатах – 285 дням. Поэтому для получения сопоставимых с европейскими урожаев в нашу землю надо вкладывать труда и инвестиций в несколько раз больше, нежели в Европе. Потребность в том и в другом намного превышает возможности латифундистов. А следовательно, без участия государства им землю не поднять. Расчет на инвестиции из-за рубежа – утопия, они могут иметь лишь частное, локальное, но не всеобщее значение. Именно государству придется брать на себя бремя природных рисков, компенсировать производителям потери.

Поэтому переход земли в частные руки и запуск ее в свободный оборот не решает продовольственных проблем страны. Чтобы решить их на наших почвах, в нашем климате, необходимы технологии принципиально иного уровня. Пока они не созданы. Так что в России не совсем корректно подходить к земле с критериями экономической эффективности. Тут необходимы совсем иные критерии – критерии национальной безопасности.

С другой стороны, земля – материальная база земледелия и сельскохозяйственного производства, объект экономических отношений, в том числе, разумеется, отношений собственности, которые никто не запрещает реформировать. Так-то оно так, но божественный план Русской земли бросает отблеск на ее хозяйственную ипостась. С землей нельзя поступить непродуманно, наспех, несправедливо. Земля слишком много значит для страны и для народа. Понятное опасение совершить непоправимую ошибку всегда связывало руки реформаторам. На них давил груз неимоверной, сверхчеловеческой ответственности. Самого лучшего, самого справедливого пути они не ведали. Не знали, что будет для России благом, а что – злом. И – отступали, так и не начав реформ или не доведя их до конца. Так что не случайно весь исторический путь России усеян обломками несостоявшихся реформ. Не случайно приходит мысль что страна не поддается преобразованиям… Или поддается, но не всяким.

Возможно, она откликнулась бы на замыслы реформ, начавшихся после февральской революции 1917 года. Тогда создавались Особые земельные комитеты, поддерживавшие борьбу крестьян за землю. Они задумывались как инструмент надзора за реформаторскими порывами власти, направляющий бюрократию в русло всеобщего блага, справедливости и правды. Почему бы нам сегодня не поучиться у своей же истории? Или почему бы не вменить идеологам очередных радикальных шагов простой и непременной обязанности нормальным человеческим языком говорить людям – дорогие сограждане, мы, государственные чиновники, депутаты, специалисты хотим сделать то-то и то-то и делаем поэтому на первом этапе то-то, а на втором станем делать то-то. Почему бы, как сейчас говорят, не задать правила игры?

Но в том-то и печаль, что задавать их невыгодно. Врубаться в новую жизнь, ковать успех и благополучие лучше без правил. Наоборот, нужно уметь решительно пойти на нарушение закона. В цене – агрессивность, нечестность по отношению к партнерам, хорошие личные связи с бюрократами, умение «кинуть», а в крайнем случае, и «заказать» партнера и конкурента, способность вырвать свое зубами. Такими чертами обладают многие из тех, кто добился крупного успеха в деловой сфере. Тот, кто играет в бизнес-игры, просто обречен играть по этим «правилам», иначе надо выходить из игры. В этой игре без правил и побеждают профессионалы игры без правил. Убийства предпринимателей и государственных чиновников, черный пиар, мошенничество – нормы поведения, приводящего к успеху в условиях наших реформ.

Поэтому игрой без правил, скорей всего, окажутся и будущие реформы, в том числе земельная. Трудно предположить, что в атмосфере вседозволенности она вдруг окажется образцом нравственности, справедливости и профессионализма. Ведь финансово-промышленные группы, корпорации, олигархические кланы располагают неограниченными возможностями давления на законодательную и исполнительную власть. Продавливать нужные решения, впрочем, не так уж и трудно, ибо депутаты и государственные чиновники прежде всего руководствуются личными интересами, даже не очень маскируя махровый лоббизм пышной риторикой о народном благе. Не секрет, что подпольные латифундисты, под шумок скупающие сельскохозяйственные угодья, получают конфиденциальную информацию от самих государственных чиновников. Или от разведчиков, внедряемых в госструктуры. Практика внедрения своих людей в нужные ведомства используется уже давно. Это помогло олигархическим кланам приватизировать самые лакомые куски государственной собственности.

Печальный опыт подсказывает: сегодня любая, пусть даже теоретически безупречная, полностью здравая модель земельной реформы будет извращена коррумпированными чиновниками в пользу тех, кому они служат и кто оплачивает их услуги, а значит, государство не сможет обеспечить справедливость реформы (а она, напомним, имеет для России не просто экономический и социальный, но и высший, мировоззренческий и сакральный смысл). Не сможет хотя бы потому, что попросту не озаботится неэкономическими проблемами. Справедливость – вне поля зрения власти. Будь иначе, непременно пришлось бы заняться пересмотром результатов приватизации. Но, как известно из многочисленных заявлений высших должностных лиц и самого президента, нам это пока не грозит.

Что или кто, в таком случае, может выступать нравственным арбитром при проведении реформ? В чьих силах не допустить очередного, на сей раз фатального ограбления народа, еще одного его беспримерного унижения? Это в силах самого общества, само гражданское общество и выступит третейским судьей, убеждают нас либералы-западники, подталкивая к новым радикальным шагам. Но есть ли в России гражданское общество? Оно формируется у нас с явным опозданием, и на то есть объективные причины. Это должны бы понимать политики, которые любят ссылаться на западные образцы. Россия всегда отличалась от Запада. События XX века, пожалуй, еще больше усугубили различия. Революция 1917 года была не только сменой политического строя, но и, казалось бы, бесповоротным отрицанием господствующей духовной традиции и традиционной морали. Однако укрепление СССР потребовало к ним вернуться. Моральный кодекс строителя коммунизма, как давно известно, во многом перекликается с ветхозаветными и новозаветными заповедями, христианская мораль была принята коммунистическим государством в качестве государственной господствующей морали. В Советском Союзе государство, в отсутствии гражданского общества, частично взяло на себя функции последнего. Однако и западные демократии отнюдь не безразличны к вопросам нравственности. Господствующая мораль поддерживается государственными институтами.

Соединенные Штаты и Западная Европа сохранили на протяжении всей своей истории уровень традиционной общественной морали как в системе законодательства, так и в деятельности основных государственных институтов. Так, США, например, является по статистике наиболее верующей страной Западного полушария, 91 процент населения здесь – верующие, из них 89 процентов – христиане. В Германии верующих 75 процентов. Наиболее «атеистическая» страна – Англия с 55 процентами верующих, но это страна, максимально сохранившая свои более чем тысячелетние традиции. В Конституции США слово «Творец» упоминается четыре раза, а президент приносит присягу на той самой Библии, которую держал в руках еще первый президент Соединенных Штатов. Эти обстоятельства многое определяют в системе западной демократии, которая для многих наших политиков является образцом для подражания. При всех издержках она представляет собой отлаженную и сбалансированную систему – ведь и ее лидеры, и рядовые граждане, и политики, и бизнесмены, и клерикалы, и интеллектуалы в большинстве являются носителями христианской культуры и традиционной морали.

Неправда, что западные общества живут только по закону. Да, законодательство за века отшлифовано здесь до блеска, правовая культура глубоко укоренилась в обществе, механизм разделения властей действует безотказно. Но все это великолепие стоит на фундаменте исторической традиции. Запад живет в согласии с моральными принципами и нравственными нормами. Этого упорно не хотят замечать наши либералы-западники. Сводя дело только к технологиям, которыми действительно славен рациональный Запад, они сознательно обездушивают любую человеческую деятельность, ограничивая ее мотивы исключительно «интересом» и «выгодой», обедняют жизнь. Поэтому реформы, спланированные и проведенные бездушными, лишенными духовного стержня технологами, оказываются несправедливыми и аморальными. Поэтому реформированная технологами страна живет не по совести. А жить по закону она никогда не умела. И не в последнюю очередь потому, что у нас никогда не было справедливых законов, как не было механизмов их соблюдения. «Закон что дышло», искренне полагает русский человек. С таким правосознанием надо жить по совести. А это сейчас невозможно.

Итак, ни государство, ни общество не могут играть роль нравственного арбитра, гаранта справедливости продолжающихся реформ. И это очень тревожно, поскольку власть то и дело выступает с новыми инициативами. Свежий пример – замена льгот денежными компенсациями, то есть, по сути, традиционных общественных, читай, человеческих связей голыми монетарными отношениями. Кто разрабатывает идеологию и программу этих бездушных «мероприятий»? Кто эти люди, берущие на себя смелость резать по живому? Мы их не знаем. Публичные политики лишь озвучивают предложения и отчитываются за продвижение социальных проектов. Те, кто в действительности их составляют, не пишут статей, не выступают с докладами, не призывают к обсуждению концепций. Вполне возможно, что проекты сочиняется где-нибудь на государственной даче бригадой безликих «технологов» точно так же, как бригадами младореформаторов сочинялись в ельцинские времена эпохальные концепции и программы.

Какими убеждениями руководствуются эти «технологи»? Существуют для них такие вещи, как моральные принципы и нравственные нормы, понятия добра, всеобщего блага? Говоря прямо, каков их духовный облик? В чем их вера? Знают ли они свою страну, свой народ? У русских отсутствуют агрессия и жесткость в бизнесе, говорил небезызвестный г-н Гусинский. А куда раньше него Николай Александрович Бердяев говорил о генетической небуржуазности России, ее «непризванности к благополучию». Простите за прямой вопрос, но читали ли анонимные «технологи» Бердяева, Франка, Ильина, Федотова, Розанова, других русских мыслителей? Знаком ли им западный взгляд на нашу страну как на явление природы? Ведь даже такой известный недоброжелатель России, как Карл Маркс, вынужден был признать, что в избавлении от татарского ига есть нечто чудесное… Помнят ли «технологи» о том, что русский бизнес несет на себе наследственный отпечаток православной этики, в системе которой «сребролюбие есть зло»?

Скорее всего, мы не получим ответы на эти вопросы. Они звучат риторически, даже наивно. На чей-то взгляд – неприлично. Но ведь духовный облик идеологов и технологов реформ, их представления о нравственности, их интеллектуальный, культурный, профессиональный багаж – вовсе не их частное дело. Их некомпетентность и безнравственность может дорого обойтись всем нам. Чем обусловлен, например, выбор ваучерной схемы приватизации – некомпетентностью? Возможно, это профессиональная ошибка. А возможно, никакой ошибки нет – идеологи и исполнители достигли тех целей, которые перед собой ставили. Однако эти цели не имеют ничего общего с установлением более идеального порядка, отменой вопиющей несправедливости, уничтожением нестерпимого беспорядка, то есть, с целями реформы бытия, направленной на его обогащение новыми благами. В таком случае, ваучеризация – это нравственный просчет, а вся проведенная по этой схеме приватизация от начала до конца безнравственна.

Значит, неудача реформ последнего десятилетия в России во многом объясняется их бездуховностью. Нельзя допустить, чтобы неудачей окончилась и земельная реформа. Поэтому при ее проведении нужно учитывать внеэкономические факторы и принимать во внимание внерыночные критерии справедливости. Хотя «внеэкономичность» и «внерыночность» этих факторов оказываются весьма относительными. Наоборот, критерии справедливости и нравственности оборачиваются в российских условиях критериями экономической эффективности. В условиях рискованного земледелия нетрудно разорить оставшиеся хозяйства, скупить земли, сконцентрировать их в руках новых латифундистов. Лучшие участки будут использоваться для сельскохозяйственного производства. На остальных – а это преобладающая часть российских земель – выгодность инвестиций будет низкой в сравнении с Европой. Без льгот, без гарантий со стороны государства ведение рыночного хозяйства на такой земле не имеет экономического смысла. Без участия и без гарантий государства никакой рынок у нас невозможен.

Государство всегда отвечало за экономическую сторону жизни народа, говоря жестче, в его обязанности всегда входило дать своим подданным хотя бы кусок хлеба, обеспечить их простое выживание. С другой стороны, государство всегда могло потребовать от народа столько труда и крови, сколько нужно было для войны, строительства или подвигов во славу власти. Эта российская особенность определяет общинный, общественный, общегосударственный характер использования ресурсов страны. Север, далекие окраинные земли – хранилище главных национальных богатств – приобретались всем миром (хотя и в лице отдельных богатырей) и держались всем миром (хотя и в лице наместников с их отрядами). Россия разрослась до гигантских размеров потому, что никто из пионеров не столбил участков лично для себя, не оседал на золотоносных ручьях, не собирал себе сокровищ. Нет, закрепляли земли за царем, за державой и шли дальше.

В Америке материальное благополучие человека начиналось с кола, вбитого на своем участке, где собирались земные сокровища. Не для государства, для себя по праву собственности – неотъемлемому праву свободной личности. Ее отношения с государством регулируются гражданским кодексом, законом, короче – контрактом. Вот здесь и кроется громадное различие в психологии и менталитете между Западом и Россией. Юридический дух немыслим в наших отношениях с государством, оно «по умолчанию» вправе потребовать от подданных столько труда и крови, сколько сочтет нужным.

Все российские реформы – это, увы, реформы сверху! Инициированные государством, они идут за счет выстраданной народом жажды перемен, за счет энергии порыва к лучшей жизни («так жить нельзя!»). Но каждый раз огромный потенциал на две трети, а то и на три четверти растрачивается напрасно. Выигрывают от непродолжительного, зато бурного реформаторства обычно какие-нибудь олигархи… И снова спячка, по сути, накопление энергии для следующего рывка, для следующих радикальных реформ. В России все реформы – радикальные, других не бывает, а такие реформы может проводить только государство. Понятно, что его собственная роль и могущество не должны в результате реформ уменьшаться, это было бы нелепо, противоестественно.

Но это как раз и произошло! Наша могучая держава после почти двух десятилетий преобразований превратилась во второразрядную развивающуюся страну. И нынешняя второразрядность усугубляет неблагоприятные тенденции и подрывает стратегическую перспективу, поскольку доказано, что уровень жизни в России прямо зависит от мощи государства (хотя радикалы и утверждали обратное, виня его в ограблении населения.) Раздарив территории олигархическим кланам, распродав сельскохозяйственные угодья новоявленным земельным магнатам, российское государство не станет сильнее. Наоборот – еще слабее. Более того, оно перестанет быть самим собой. Можно ли вообразить себе раздробленную на удельные княжества Россию с народом, озабоченным маленьким личным счастьем? Пусть эти княжества будут благополучней Швейцарии, неважно. У страны, покрывающей безмерные пространства, иная судьба, иной путь. Маленьких счастливых княжеств на месте России не будет. Этот вариант не осуществится.

Реформы должны не ослаблять, а усиливать государство. А для этого им надобно стать реформами «по совести», проникнуться духом вечных идеалов справедливости и добра. Она должны явиться не реформами хозяйственных отношений, а реформами жизни, повышающими уровень народного бытия, обогащающими его новыми благами. Реформами, возвращающими народу украденное достоинство. Без достоинства мы вряд ли сможем поднять Россию, сделать ее страной с привлекательным настоящим, а не только со славным прошлым и счастливым будущим.