Дракон над Москвой. Сборник рассказов

Каталина

Стремительно, с неуловимой дрожью несли во фронтовом небе «Каталину» два огромных бешено вращающихся крестообразных винта, похожих на крылья ветряной мельницы, сорвавшейся со своего векового места. Но экипаж летающей лодки не воспринимал со всей остротой стремительности полета. Вокруг простирались море и небо, сливавшиеся по краям горизонта в одно целое и казалось, что боевая машина абсолютно неподвижно замерла в безграничной голубой сфере, словно комар в капле янтаря. Только бесстрастные, чуть вздрагивающие в такт работе тысячи сильных моторов, стрелки приборов показывали, что боевая машина неудержимо несется туда, где в любой момент из ласкающей, успокаивающей голубизны мог неожиданно вырваться беспощадный, всесокрушающий рой раскаленного металла. Там, затаясь на солнце, поджидали краснозвездный самолет тонкие, как осы, «мессершмитты» и лобастые, словно навозные жуки, «фокке-вульфы», прикрывающие с воздуха остатки немецкого флота на Черном море.

* * *

Недалеко от румынского города и порта Констанца на глубине пятидесяти метров почти бесшумно двигалась подводная лодка под командованием обер-лейтенанта Хольтмана, отдыхавшего на узкой койке в крошечной каюте, расположенной рядом с центральным постом и отгороженной от него лишь брезентовой занавесью. Обер-лейтенант размышлял о превратностях службы: «Да, преподнесла судьба подарок, что называется – превратности службы! Здесь, на Черном

море, куда перевели с базы в Лорьяне, ни наград, ни славы не завоюешь. Нет тех огромных конвоев «союзников» с военными грузами. Славно было в штормовой Атлантике! Среди ночи подкрадываешься в составе «волчьей стаи» подводного флота рейха к большим конвоям, идущим из Америки в Великобританию. Даешь команду на всплытие субмарины посреди конвоя, иногда насчитывающего до полусотни большегрузных пароходов, и обязательно там, где корабли охранения никак не ожидают появления лодки. Остается лишь выбрать цель «пожирнее». В первую очередь танкер или глубоко сидящий от полной загрузки пароход. Вахту на мостике в этот напряженный момент всегда охватывает дрожь. Сквозь рев и завывание ветра, жалобные гудки пароходов, весело кричишь в переговорное устройство: «Старпом, экипаж к бою!» И остается лишь точнее направить прибор автоматического управления стрельбой торпеда-мина выбранную жертву. Нажать на пуск – и стальные убийцы уходят к жертве. Через десяток секунд тревожного ожидания– вспышка, гром взрыва! И жертва разламывается, и пароходу ходит вместе с людьми на его борту в ледяную бездонную темноту.

Хольтман прервал размышления и прислушался. Тихо жужжали электромоторы, вращая гребные винты, вполголоса переговаривались вахтенные в полумраке красного света, ничто не нарушало спокойствия, и обер-лейтенант вновь пустился в воспоминания о своем первом командире, наставнике. Смелый и отважный был офицер, немало на его счету потопленного тоннажа и, как следствие, наград, лично врученных командующим подводным флотом рейха адмиралом Деницем. Но, увы, несмотря на свой огромный опыт, и он, как и многие до и после него, не вернулся из боевого похода и покоится вместе со своим экипажем в стальной братской могиле на дне Атлантического океана. Хольтман непроизвольно поежился, представив себе эту картину: лежащую в кромешной, холодной темноте на глубине более пяти тысяч метров на дне океана покореженную глубинными бомбами субмарину с мертвым экипажем, выражение ужаса на их лицах

Передернув плечами, как бы отгоняя мысленно нарисованное ведение, обер-лейтенант приподнялся и отодвинул занавеску, отгораживающую каюту от центрального командного отсека. Посмотрел на дежурную смену, как бы убедившись, что в отличие от только что мысленно представленной картины в океанских глубинах, все на месте и живы. Снова задернул ее, лег и продолжил вспоминать.

Было чему поучиться, перенять у первого легендарного командира – например, прорыв к конвоям. Как грамотно уходить от преследования кораблей охранения и их глубинных бомб. Да и затем, когда прошел курсы командиров подводных лодок, много приобрел и в теории и в учебных плаваниях. Только вот по распределению после курсов неудачно попал в тридцатую черноморскую флотилию кригсмарине, состоящую всего из шести двухсотпятидесятитонных малых лодок прибрежного плавания, так называемых «каное».

Здесь, на базе в румынской Констанце, почти уже год, а кроме нескольких потопленных рыбацких баркасов, за которые железные кресты не дают, ничего стоящего, то есть больших кораблей, и не видел. Но, с другой стороны, здесь спокойно, флотилия за три года ни одной субмарины не потеряла! А из холодной Атлантики постоянно приходят тревожные радиограммы о гибели подводных лодок, бывает, сразу по нескольку в день.

Хольтман вновь прислушался, но ничего не изменилось. В полумраке все также на одной высокой ноте пел гироскоп главного компаса, монотонно жужжали электродвигатели. Негромко переговаривались между собой вахтенные. Все было тихо, и можно было спокойно подумать, что делать дальше. Дело было в том, что на лодке заканчивалась солярка для дизелей, а возле базы шли ожесточенные бои. О пополнении там топливом и питьевой водой уже не могло быть и речи.

И обер-лейтенант лихорадочно прикидывал варианты. Их оставалось два: или затопить лодку возле турецкого берега и быть там интернированными, или попытаться остановить вражеский танкер, заправиться и попробовать проскользнуть через Босфор в Средиземное море, а там, может, в Атлантику, и благополучно вернуться на базу, к примеру, в Лорьян.

* * *

Всякий раз, когда входили в зону активных боевых действий, командир «Каталины», двадцатидвухлетний крепыш лейтенант Паничкин, с неприязнью замечал, что его на какое-то мгновение охватывает странный липкий холод.

Лейтенант болезненно переживал эти жутковатые секунды.

«Это не страх, – убеждал он себя, – просто внутреннее подсознательное сопротивление тому несправедливому, которое может случиться в любой момент». Отгоняя тревожные мысли, Паничкин нажал на штурвале кнопку переговорного устройства и задал традиционный вопрос: «Экипаж, как обстановка?»

Первыми поочередно откликнулись воздушные стрелки: «Все нормально, командир, в воздухе спокойно, фашистских самолетов не видно».

– До Констанцы тридцать минут полета, – четко проговорил штурман приятным баритоном, от которого по вечерам под звуки гитарных струн очень часто разбивались девичьи сердца.

– Столько дней напрасно утюжим воздух, – продолжил он – перед однополчанами стыдно. Они сейчас в самом пекле, штурмуют порт в Констанце, а мы практически в собственном тылу прохлаждаемся.

– Точно, командир, поговори в штабе, в следующие патрулирование пусть все же других пошлют, – подхватил второй пилот.

Паничкин ничего не ответил, только скосил взгляд на своего правого. На фоне остекления фонаря кабины рельефно вырисовывался профиль второго с уверенно лежащими на штурвале руками в черных кожаных перчатках. «Ребят понять можно. Ведь который уже день ищем немецкие подводные лодки и все без толку! Да и немцы не такие дураки, чтобы днем на поверхности загорать». И, продолжив мысль, с огорчением заключил: «Жалко, что американцы поставляют нам «Каталины» без радиолокатора. Если был бы он, то ночью, когда субмарины всплывают для зарядки аккумуляторов, были бы они у нас на экране, как на ладони!»

– Командир, что молчишь? – вновь раздался бархатистый голос штурмана. – Так пойдешь за стоящим заданием?– продолжил он.

Паничкин вновь ничего не ответил, а про себя подумал:

«Только в штабе ждут и мечтают, чтобы командиры самолетов сами подбирали себе задания».

– Стрелкам во все глаза смотреть за воздухом, ненароком «мессера» срежут, и будем сами тогда подводниками!

Лейтенант помолчал, а затем добавил:

– Остальному экипажу наблюдать за поверхностью моря.

Быть предельно внимательными! О любом буруне докладывать!

* * *

В тишине подводной лодки вдруг раздалось: «Командира в центральный пост! Акустик докладывает, слышен шум винтов большого корабля». Хольтман быстро встал, отодвинул занавеску и пробрался в центральный пост.

– Главмех, поднимай лодку на перископную глубину. Посмотрим, что за корабль, – отдал команду Хольтман.

Главный механик стал продувать цистерну деферента, матросы переложили рули глубины на всплытие, лодка подняла нос, и стрелка указателя глубины дрогнула, а затем стала показывать подъем. Хольтман подошел к выходящему из шахты перископу и проговорил:

– Старший помощник, готовь абордажную команду к захвату судна. Акустик, слышно шумы второй нашей субмарины?

– Так точно, господин обер-лейтенант, – ответил тот.

– Надеюсь, что они услышат, как мы продуваем балласт, и тоже всплывут, – продолжил Хольтман. – Ну что, господа, если повезет, то выскользнем из ловушки, какой становится это море, и вправду для нас Черное.

* * *

Паничкин почувствовал, как постепенно от неподвижности стало затекать все тело, особенно ноги. Он осторожно пошевелился, в ответ на движение кожу пронзили тысячи тонких невидимых игл, словно в знойный летний день на него напали рассерженные пчелы. И в этот самый неподходящий момент раздался голос второго пилота, говорившего почему-то шепотом:

– Командир, справа, тридцать градусов, наблюдаю перископ!

Быстро сориентировавшись, лейтенант увидел на воде пенистый след, и какой-то детский восторг охватил его.

«Неужели нашли, наконец-то! А вдруг это не субмарина»? – засомневался Паничкин. И радостное чувство уступило место тревоге. Но уже через некоторое время стало отчетливо видно, что на поверхности моря с двумя короткими белыми усами виднеется, словно обрубок столба, перископ, а сквозь воду темнеется узкое тело субмарины. Вдруг перископ исчез, пропали и пенистые следы. У лейтенанта от отчаяния все похолодело внутри, но через каких-то нескольких долгих секунд перископ вновь появился. А штурман, тем временем припав лицом к бобовому прицелу, стал подавать команды:

– Командир, пять градусов вправо! Еще два! Держать точнее курс!

Паничкин, затаив дыхание, ювелирными движениями педалей и штурвала удерживал самолет на боевом курсе. От волнения и напряжения на лбу у лейтенанта выступили капельки пота, скатывавшиеся по щекам. Со стороны можно было подумать, что Паничкин плачет, а может, это и были самые настоящие слезы, но не горя, а счастья, смешавшиеся с липким потом.

– Пилоты, приготовиться: выдерживать курс, высоту и скорость! Сейчас буду сбрасывать глубинные! – скороговоркой проговорил штурман.

– Вначале давай маркерную, чтобы отметить место лодки, а затем глубинные, – дал команду штурману Паничкин.

Самолет вздрогнул, и вниз пошла серия бомб. И хотя перископа уже не было видно в том месте, где он исчез, море вздыбливалось водяными холмами, словно в степи вырастали крутобокие курганы.

* * *

Хольтман развернул перископ на курс, который дал акустик, и увидел то, о чем мечтал одиночный корабль.

– Танкер! – радостно воскликнул командир, обращаясь к вахтенным в центральном отсеке.

– Сейчас осмотрю небо, и если все чисто, то всплываем и на дизелях в погоню, – добавил он, нажимая на пульте переключатель.

Главный перископ плавно ушел вниз, в шахту, а рядом, тускло поблескивая, выдвинулся зенитный. Подводник приник к мягкому резиновому козырьку окуляра и сразу же отпрянул от него.

– Боевая тревога! – закричал он. – Принять балласт в дифферентную, горизонтальные рули на погружение, вертикальный десять градусов влево!

– Дежурный, занести в журнал время и координаты нападения на нас американского гидросамолета.

Вахтенный офицер удивленно посмотрел на Хольтмана и спросил:

– Откуда здесь янки, герр командир?

– Что этот самолет – летающая лодка «Каталина», голову могу дать на отсечение. Они нас в Карибском море…

В этот момент что-то наподобие кувалды размером с паровоз ударило со всего мощного размаха по корпусу подлодки.

Ее швырнуло так, что все, кто находился в центральном отсеке, не устояли на ногах. Лампочки в плафонах под аккомпанемент глубинных бомб и вторя им взорвались новогодними хлопушками.

Субмарина, потерявшая управление, оседая на корму, стала проваливаться в темную глубину Черного моря.

Хольтман не растерялся и отдал команду:

– Включить аварийное освещение, главмех – продувка всех балластных цистерн, глубинные рули полностью на всплытие, экипажу бегом в носовую часть лодки, чтобы уравновесить кормовой дифферент. И будем молиться, чтобы не было повторной серии глубинных бомб…

* * *

Своим чередом шли военные будни. Боевые вылеты сменялись ожиданиями, но однажды эта монотонность для Паничкина была нарушена: его вызвал командир полка.

– Лейтенант, бери срочно мою машину и быстро двигай в штаб авиации флота, только оперативнее! – приказал подполковник и добавил: – Уже несколько раз оттуда справляются, выехал ты или нет.

И хотя, конечно, не следовало задавать вопрос по поводу поездки, Паничкин все же не удержался:

– Товарищ подполковник, зачем я там, да еще так срочно?

– Предполагаю, что связанно все с подводной лодкой, которую ты бомбил. Все еще не получено никаких подтверждений, что вы ее уничтожили. Но если найдены обломки субмарины, то крути, Паничкин, дырку в кителе для награды, – подытожил подполковник.

При входе в штаб рядом с часовыми лейтенанта ожидал адъютант командующего авиацией Черноморского флота. Они оба быстрыми шагами прошли по коридору и сразу же, без промедления, вошли в кабинет. Генерал Ермаченков, выслушав доклад, вышел из-за стола, окинул невысокую коренастую фигуру Паничкина и, смотря ему в глаза, произнес довольным голосом:

– Недаром у нас говорят: мал золотник, да дорог! – Подойдя еще ближе, крепко пожал руку лейтенанту.

– Давай пристраивайся вот сюда, – и командующий показал на стул, стоящий возле стола, – и не волнуйся!

– Вводи, – обратился Василий Васильевич к своему адъютанту. Не торопясь зашел за стол и опустился точно на такой же стул, на каком сидел Паничкин.

Минут через пять вернулся адъютант с двумя худощавыми офицерами в форменных помятых фуражках с непривычным белым верхом и девушкой в форме с погонами капитана. Паничкин хотел вскочить и отдать честь, но необычность фуражек удержала его. Присмотревшись внимательнее, лейтенант понял: перед ним стояли немцы, но он все же встал, отдал честь девушке-капитану и остался стоять.

– Это два подводных аса, – с иронией сказал командующий, – с тех подводных лодок, что ты бомбил.

– Но там мы видели только один перископ, а здесь их двое, товарищ генерал, – неуверенно проговорил Паничкин.

– Лейтенант, оказывается, что невдалеке под водой находилась еще одна фашистская субмарина, которая также попала под твой удар! Обе получили серьезные повреждения и с трудом смогли всплыть.

Генерал, не скрывая удовольствия, попросил, обращаясь к девушке:

– Скажите, капитан, этим морским волкам, что перед ними русский летчик лейтенант Паничкин, который решил их судьбу.

Подводники, до этого не спускавшие глаз с генерала, разом перевели взгляд на лейтенанта и оценивающе, как цыгане на лошадь на конной ярмарке, посмотрели на него. Один из офицеров, повернувшись к генералу, поспешно о чем-то заговорил, жестикулируя при этом руками. Девушка-капитан, улыбнувшись, посмотрела на Паничкина, и пояснила – немцы категорически утверждают: «Над нами был американский самолет, ошибка исключена. Но здесь находится русский летчик. Мистика какая-то!» Они не верят, что этот пилот, почти мальчишка по сути дела, вынудил сдаться в плен два отлично подготовленных, можно сказать, вышколенных экипажа германских подводников.

– Это их дело, верить или нет, – жестко ответил генерал. – Да, самолет получен по ленд-лизу из Штатов, – продолжил командующий, – но летчики летают на нем советские! А это что-нибудь да значит! Товарищ лейтенант, награждаю вас орденом Отечественной войны за успешные боевые действия, – и генерал, взяв со стола коробочку с орденом, достал его и прикрепил к гимнастерке Паничкина его первую награду.

Адонисы

Посвящается всем влюбленным.

Они по еле заметной тропинке вышли на вершину небольшого холма, когда уже вечерело. Солнце уже почти закатилось за подернутой багровой дымкой горизонт. Оставался еще некоторое время видимым лишь его исчезающий верхний край.

Луг, раскинувшийся внизу перед извилистой небольшой речкой, подернулся синеватой темнотой. А по ее спокойной на плесах воде тонкой пеленой курился белесый туман. Над всем этим в блекнущем голубом просторе на беспредельной высоте, подсвеченные последними солнечными лучами, плавно проплывали похожие на перья сказочной птицы розовые перистые облака.

Они пришли на это место послушать соловьиную песню, так как именно в этой округе обитали самые заливистые и голосистые соловьи. И с вершины холма хорошо было слышно, как внизу, в зарослях ив, густо растущих по берегам речки, они наперебой заливались друг перед другом.

Еще почему Они стремились сюда: завтра на склоне холма должны были в первый раз распуститься спасенные Им необычайно красивые и довольно редкие цветы, и Он сгорал от нетерпения показать Ей это чудо природы.

Осмотревшись, Он присел на корточки и, вглядевшись, увидел несколько растений, а на них набухшие бутоны, готовые утром уже распуститься. Осторожно погладив их кончиками пальцев, как бы лаская их, Он проговорил про себя, обращаясь к цветам: «Все пока складывалось удачно, мои дорогие, и для вас, и меня! Да и предстоящий день, судя по закату, должен стать солнечным, теплым, благоприятным для того, чтобы цветы засияли своей яркой красотой».

Задумчиво смотря на исчезающие в наступающих сумерках кустики растений, Он вспомнил всю историю, связанную с этими чудесными цветами. Как он считал, потянувшую за собой сказочную цепочку чудесных изменений в его жизни.

* * *

Однажды, бродя в тихий неяркий день с удочкой по берегам небольшой речки Рыбницы, на склоне косогора, спускавшегося к воде, среди травы он заметил несколько кустиков, похожих на маленькие елочки с необычно красивыми, ярко-золотистыми лепестками соцветий.

Словно там, в разнотравье, сияли маленькие солнышки, настолько ярки были цветы.

Неожиданно его внимание привлекла женщина. У нее в большой сумке виднелась охапка уже поникших и завядших этих замечательных цветов. При виде умирающей красоты Он даже вздрогнул, словно по сердцу полоснуло чем-то остром. Он подошел к ней и спросил:

– Зачем вы уничтожаете это чудо?

Женщина быстро затолкала цветы поглубже в сумку и закрыла ее, а затем ответила:

– А тебе, милок, какое дело, рву я их или нет? – и, усмехнувшись, поджала тонкие губы.

Его взвинтил пренебрежительный ответ, выразившийся в слове «милок».

Он тряхнул головой и выпалил с каким-то раздражением:

– Во-первых, никакой я вам не милок. А во-вторых, зачем губить такую красоту?

– Да ты не злись, милок, – женщина, видя, как реагирует Он на это слово, вновь назло ему ввернула это пренебрежительное в данной ситуации обращение: – Не я, милок, так другие сорвут их. Ты лучше посмотри, что дачники делают! Почти весь склон перекопали под картошку. Скоро ни одно го цветка не останется. Вместо них одни колорадские жуки будут ползать.

Он как-то сразу и не обратил внимания, что склон на самом деле весь изрезан кривыми бороздами с растущей картошкой. Остался лишь небольшой островок цветущих растений среди камней, которые, видимо невозможно было перекопать.

А женщина продолжила:

– Я хоть напоследок, пока они полностью не исчезнут под лопатами, попользуюсь: целебное это растение, но ядовитое. С умом надо распорядится горицветом.

Так Он впервые услышал название этого чудесного по красоте цветка, и его поразило точное, как он потом узнал, народное наименование этого растения.

Ведь на самом деле можно было подумать, что цветки как бы горят, сияя в солнечных лучах. И чтобы они не погасли, Он принял решение, что каким-то образом надо их спасать от этого варварского уничтожения.

Не поленившись, Он наведался в библиотеку; взял книги по целебным растениям. Прочитав, что это уникальный цветок занесен в Красную книгу как исчезающий вид, еще больше укрепился в желании спасти красивейший реликтовый цветок.

Узнал еще, что горицвет имеет еще одно название, с которым связанна древняя и красивая, как сам цветок, легенда, повествовавшая о златокудрой богине Афродите и ее возлюбленном – красавце Адонисе, погибшем на охоте. И там, где на землю падали капельки его крови, вырастали золотистые цветы, названные Афродитой в честь своего любимого – адонисами.

Узнав все это, Он решил выкопать оставшиеся цветы и посадить их в потаенном месте, подальше от людских глаз.

Смущало его одно: горицветы плохо приживаются на новом месте. Но зато порадовало, что и живут они около ста лет, а при благоприятных условиях – до ста пятидесяти и даже больше.

Он прошлой осенью пересадил горицветы на свое потаенное и любимое место на речке, на склоне этого холма.

* * *

Он, встряхнув головой, очнулся от воспоминаний и сказал Ей:

– Ангел мой, побежали скорее вниз, а то скоро совсем стемнеет.

Она в знак согласия кивнула головой:

– Только давай, милый мой, разуемся, так хочется пробежаться босиком по росистой траве!

Они быстро сбросили кроссовки и устремились вниз под косогор. Запыхавшись, через несколько минут подбежали к берегу небольшой, быстрой, с множеством шумных перекатов, петляющей речушке.

– Ты знаешь, любимый, у меня было такое радостное ощущение, словно летела на крыльях, как в детских снах! Когда прыгаешь с обрыва и летишь, летишь, над землей, а затем просыпаешься такой счастливой! Такое приятное ощущение ногам от шелковистого прикосновения травы. Ты только посмотри, она вся усыпана капельками росы, как бриллиантиками! Как я счастлива, от всего этого, мой дорогой, ты не можешь себе представить!

Побродив под ивами, Он почти уже на ощупь набрал охапку сушняка и, соорудив костер, развел огонь.

Пламя колеблющимися бликами осветило склонившиеся ветви с неподвижными листьями, и под ними сразу стало уютно, словно Он с Ней очутились в таинственном шатре. Спустившись к речке, они, включив фонари, разыскали струившийся из-под обрыва родничок с водой хрустальной чистоты и необыкновенно чудесного вкуса.

Набрав чайник и поставив его на костер, они прилегли на расстеленный брезент.

– Мой любимый, давай искупаемся, ну пожалуйста!

– Нет, не стоит, ангел мой, вода, наверное, еще очень холодная, замерзнем, – ответил Он.

Она засмеялась:

– Что ты, дорогой, да мы скоро так согреемся… – и обняла его. – Интересно, какое название у реки, мой дорогой? – спросила Она.

– Любовша, – улыбнувшись, ответил Он.

– На самом деле такое имя у реки, или ты шутишь?

– Можешь посмотреть на карте, если, моя дорогая, думаешь, что смеюсь над тобой.

– Ой, тогда само название обязывает войти в воду. Это для нас будет, как священный обряд в стародавние времена. Что-то наподобие… – она на секунду задумалась, а затем продолжила: – Река с таким сакральным названием – Любовша – скрепит навек нашу с тобой любовь.

* * *

Они не торопясь сняли всю одежду и не спеша вошли в реку. Окунувшись, поплыли медленно, плавно работая руками перед собой.

На водяной поверхности, мерцая, отражались яркие звезды, вытянувшиеся в серебряную цепь на середине реки.

Она, оказавшись в этом великолепии, радостно, с восхищением громко пропела:

– Мы с тобой по Млечному пути плывем в наше счастливое будущее! Какое чарующее волшебство! – А затем умоляюще прошептала, чтобы Он не слышал: – Любовша, пожалуйста, сделай так, чтобы мы никогда не разлюбили друг друга! – Затем, подплыв к нему, прижалась и с нежностью поцеловала его.

Вернувшись к костру, поставили на костер чайник. А когда тот через некоторое время, закипев, призывно зафыркал, Он не спеша высыпал в бурлящий кипяток заварку настоящего, с лепестками жасмина китайского чая.

Его аромат смешался с влажным запахом реки, разнотравья луга, дополнив ни с чем не сравнимый букет запахов летнего майского вечера.

Они переглянулись, и Она, вздохнув, протяжно произнесла:

– Это счастье – вот так сидеть с тобой рядом! Наслаждаться таким прекрасным вечером.

Выпив чай, легли в большой спальник. Она прижалась к нему, а Он поцеловав ее и почувствовал на губах соленый прикус.

– Ангел мой, ты что плачешь?

– Да, но это от счастья! Мне очень хорошо! Обними меня крепко, крепко и, пожалуйста, никогда не отпускай!

Мелодично шумела, переливаясь на перекатах, река. Друг перед другом заливались трелями соловьи, тихо посапывала его любовь.

Он смотрел на небо, сквозь плавно покачивающиеся под дуновением легкого ветерка ветви ив виднелись звезды с одной очень яркой. «Это единственное, что олицетворяет вечность», – подумал он, погружаясь в сон.

* * *

Открыв глаза от ощущения холода и высунув голову из спальника, Он увидел, что уже рассвело и все вокруг белым-бело. Его удивил этот снег, выпавший в середине мая. Такого на памяти у него никогда не было. К тому же, снега выпало достаточно много – и всего за несколько часов. Сейчас было около шести, а заснул он, видимо, около часа ночи, когда появился на звездном небе яркий Юпитер.

Он с ужасом подумал, что все его старания по сохранению цветов были напрасны, Адонисы, наверное, погибнут от этого внезапного холода или, по крайней мере, не зацветут, и Она не увидит их красоты.

Но солнце поднималось все выше и стало заметно припекать. Снег постепенно начал оседать и таять, из-под него стали появляться метелочки адонисов, на верхушках которых, к его радости, раскрылись бутоны. Он растормошил Ее:

– Вставай быстрее, посмотри на это чудо, дорогая!

Она наполовину вылезла из спальника и села в нем. И широко раскрытыми, удивленными глазами смотрела на склон холма: на нем, среди сверкающего белоснежья, то там то тут сияли золотом цветы любви.