Buch lesen: «У Лаки»

Эндрю Пиппос

Schriftart:

Для Рене

Так Дон Кихот становится рыцарем…
Симон Лейс

Andrew Pippos

Lucky’s

Перевод с английского Ксении Гусаковой

© Гусакова К., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

2002

1

У него все еще оставалось время что-то изменить. Не прозвище, от которого он никак не мог избавиться, и не внешность, и не недостатки характера – тут почти без шансов, ведь для глубоких внутренних преобразований уже давным-давно поздно. Василис Маллиос по прозвищу Лаки, «счастливчик», предполагал, что все-таки сумеет переписать историю своей жизни, а точнее, ее концовку.

Лаки сидел за кухонным столом, расстелив на нем газету, и чистил орегано от стеблей. Травы провисели в буфете всего неделю и не успели как следует высохнуть, но ждать было невмоготу, необходим был привычный ритуал. Он помогал ненадолго вернуться в прошлое. Лаки отложил стебли в сторону и перебрал кучку цветочных головок, вынимая серые веточки. Аромат плыл вверх, словно призрак. Лаки говорил себе, что всем кого-то не хватает: умерших родителей, ушедших слишком рано супругов, предавших возлюбленных, бросивших семью братьев или сестер, не обретенного друга или друга, который ушел, не родившегося ребенка, человека, которым мы должны были стать, не хватает жизни, которую мы должны были вести. Или же нам не хватает ребенка, которого мы все еще можем завести, семьи, которую мы вот-вот обретем, любовника или губителя на пороге. Лаки на короткое время смирился, что его мир неполноценен, прочувствовал момент, а когда он кончился, включил телевизор.

В тот день Лаки примчался домой после встречи в банке и сразу же срезал ригани из буфета у кухонного окна. Обширный новый жилой комплекс напротив выглядел, как башня с вывернутыми наружу карманами. А дом, где жил сам Лаки, напоминал ему придорожный мотель.

Специалистка по кредитам банка «Санкорп», отклонившая его заявку, была очень добра. Она сослалась на отсутствие дохода за последние двадцать четыре месяца, но не упомянула, что вообще-то Лаки уже слишком стар для таких внушительных долгов. У него нет активов, нет поручителя. Специалистка сказала, мол, ей нравится идея начать все заново. Само сочувствие. По особым случаям ее семья ходила в бывший ресторан Лаки в Стэнморе. Она помнила музыкальный автомат, масляную картошку во фритюре, зал, похожий на декорации в телесериале. И специалистка знала более позднюю историю Лаки, «трагедию в вашей жизни», как она выразилась. Если бы только «Санкорп» выдавал кредиты на таких основаниях. В конце встречи Лаки признался: этот банк – последний в списке кредиторов, к которым он обращался.

«О чем это мне говорит?» – посетовал Лаки, поблагодарил женщину за уделенное время и притворился смиренным, не желая выдавать обиду, но финальная остановка в цепочке неудачных попыток получить кредит говорила ему следующее: банки в Сиднее слишком консервативны.

В гостиной беззвучно мигал телевизор. После рекламы букмекерской конторы продолжилась передача «Колесо фортуны», средний ее сегмент, после бессмысленных раундов на скорость. Все трое участников выглядели испуганными. Как будто их случайно забросило за табло и они там совсем ни при чем. Лаки разгадал два задания еще до того, как кто-либо коснулся колеса. Еда: шкварки. Фраза: пуститься в погоню.

Лаки Маллиос пересыпал ригани в банку и скомкал газету, подняв зеленую пыль в воздух. Когда зазвонил телефон, Лаки встал, не отрывая глаз от экрана телевизора. Пять гудков и пауза – международный вызов.

– Вы у Лаки! – нараспев произнес он в трубку.

2002

1

Эмили Мэйн стояла на углу в лучах солнечного света, который ассоциировался у нее с фотографиями, где люди покоряют вершины гор. Голубое небо подкрашивало стекла машин, чей поток толчками тек через перекресток. Эмили больше не чувствовала себя изможденной: легкий ветерок наполнил ее потоком новой силы. Была середина дня. Где-то в пути между Лондоном и Сиднеем у чемодана заклинили колеса – они скрежетали, когда Эмили переходила дорогу и входила в отель.

Ее самолет дал круг над гаванью Сиднея, над лихтенберговой фигурой северного пригорода, и сверху Эмили увидела дым пожаров на далеком юго-западе, где серые столпы поднимались в небо, исчезали за горизонтом. Изабель на стойке регистрации отеля упомянула запах гари, окутавший и город. Внезапно оживившись, Изабель сказала, что скоро пойдет дождь: ночью она слышала на заднем дворе лягушек, верный знак. Просторный вестибюль пах ванильными свечами и был заставлен мебелью, выставленной на витринах магазинов напротив: белые диваны с кожаными подушками, цилиндрические абажуры, резные стулья, огромные белые ракушки на журнальных столиках голубого мрамора. На темном, как почва, деревянном полу виднелись царапинки. На стенах висели увеличенные фотографии местной флоры, зернистые, как старая ткань. Изабель поинтересовалась, впервые ли Эмили в Сиднее (нет, бывала давным-давно), нужен ли ей звонок-будильник (нет) и необходим ли доступ в интернет (да).

Эмили ждала электронное письмо от Майкла, своего мужа, хотя на прошлой неделе он использовал слово «спутница», чтобы представить ее знакомым, с которыми они столкнулись на Чемберлейн-роуд. Позже, когда Эмили задала вопрос, он ответил, что оговорился, вот и все. Ничего такого. Не то чтобы ей сильно не нравилось это слово, но беспокоило все остальное, что Майкл делал и говорил в последние месяцы. И появление термина «спутница» подсказывало, что он как-то по-другому относится к ее статусу и к их браку, который действительно превратился (против ее воли, словно по приказу тирана) по большей части в бесстрастный и практичный союз. Изменения, как проследила Эмили, начались в июне прошлого года или около того, когда они начали попытки забеременеть. Когда секс все-таки случался, прикосновения в процессе сводились к минимуму. А если совместное времяпровождение не было направлено на достижение цели, то оно обычно включало выпивку. Майкл любил вино и пиво, Эмили – сидр. Майкл говорил ей: «Мне больше нравится слегка пьяный секс». Иногда они засиживались допоздна и рассуждали о том, как наладить брак, пока Эмили не уходила спать такой изможденной и оцепенелой, что на следующий день едва помнила, что они друг другу рассказывали. И все же, думала Эмили, мы не пробовали терапию для семейных пар. Не ездили в настоящий отпуск. Она твердила Майклу, что чувства в браке зачастую остывают (или что, черт возьми, случилось), но пары способны их воскресить и зажить еще лучше, чем раньше. Подобное исцеление обещали целые полки в книжном магазине. И тут она приводила в пример друзей и знакомых, которые преодолели, как она подозревала, те же проблемы. Майкл отрастил волосы до плеч, новая прическа ему очень шла.

«Он явно в депрессии. Ему нужно с кем-нибудь поговорить», – поделилась Эмили со своим другом Лиамом.

Они знали друг друга со второго курса Голдсмитского колледжа, где оба посещали занятия, посвященные центральноевропейскому роману. Эмили слышала о нем и до семинара, когда их общий друг заявил, что она просто обязана познакомиться со смышленым парнем-ирландцем по имени Лиам, в которого наверняка влюбится – платонически. Так сразу же и случилось. Лиам и Эмили подружились и после выпуска разделили двухкомнатную квартиру с наклонными полами на Лэдброук-гроув. Лиам уговорил домовладельца разрешить перекрасить спальни в темно-красный. Дело было в конце восьмидесятых. Они оба запомнят Лэдброук-гроув как хороший период в четыре года. Испытывая огромную неуверенность в собственном таланте из-за потери связи с друзьям, Лиам разорвал договор аренды и уехал из Лондона работать берлинским корреспондентом для «Гардиан». В своей новой квартире недалеко от Ораниенплац он стал беспросветно несчастен и пил без меры, но всегда ухитрялся находить хорошие сюжеты. Иногда на выходные он прилетал обратно в Лондон и ночевал на диване у Эмили, которой привозил немецкие колбаски и чуток отменной кислоты, спрятанной в тюбике зубной пасты. Временами Эмили отправляла ему свои статьи для «Ивнинг Стэндард» или «Индепендент» или короткий рассказ.

Лиам прожил в Берлине шесть лет, после чего «Нью-Йоркер» предложили ему работу редактором документальных статей. Тогда он уже отдалился от удовольствий писательства и заявил, что уж лучше будет править чужие работы: надеялся больше не возвращаться домой по ночам, беспокоясь, что мог облажаться в деталях или цитатах в статье, которую отдал на печать. Лиам отправился в Нью-Йорк. Откуда, наверное, не вернется. Эмили вышла замуж за Майкла, соцработника, с которым познакомилась на небольшом званом ужине в районе Харлсден.

Теперь Лиам и Эмили общались раз в месяц, если не реже, но по-прежнему открывались друг другу полностью, как много лет назад, когда допоздна засиживались на кухне, курили сигареты и пили крепкий кофе с кардамоном. Дружба иногда могла остаться на плаву, если они почти не менялись.

– Сдается мне, девушку твоего мужа зовут Сандрин, – сказал Лиам.

– Не надо шутить, что Майкл мне изменяет.

– А я не шучу.

– И всерьез про это не говори, – попросила Эмили.

Оказалось, девушку звали Тереза. Даже то, как Майкл протянул «Тере-еза», словно под кайфом, совершенно ясно давало понять, что у них, любовничков, реальный союз. И посреди ночи перед вылетом Эмили из аэропорта Хитроу в Сидней Майкл решил рассказать ей, своей жене, с которой прожил семь лет, о романе с другой. В перчатках, с шарфом на шее, он разбудил Эмили в два часа ночи, возвышаясь над ней, словно монумент. Даже в графике сна они не совпадали: Эмили ложилась рано, Майкл сидел допоздна.

– Прости, что разбудил, – начал Майкл, – но мне нужно кое-что тебе сказать, прежде чем ты улетишь в Сидней. Я влюблен в другую.

– Что? Повтори.

– Я тоже был потрясен. Ее зовут Тереза, мы встретились примерно полгода назад.

Эмили села в постели.

– Идиота кусок.

– Нам нужно поговорить подробнее, но не сейчас. Я завтра напишу тебе на почту.

– Собрался куда-то посреди ночи?

– Мне лучше уйти, разве нет?

– То есть ты говоришь, что влюблен в другую, и тут же бежишь ее трахать?

– Господи, Эмили. Понимаю, я не вовремя.

– Не вовремя? – переспросила она. – Не вовремя – это когда проезжаешь рельсы и тебя сшибает насмерть гребаный поезд.

Майкл оставил дверь спальни открытой, а свет коридора включенным в их квартире в районе Кенсал-Грин. Остаток утра Эмили пролежала в постели, пытаясь убедить себя в бесповоротной реальности того, что случилось с ее браком. Она вглядывалась в светильник в форме армиллярной сферы, пока не зазвонил будильник, затем встала с кровати, приняла душ, вышла из квартиры и машинально села в метро по заранее намеченному маршруту. Уже в терминале возникла ужасающая мысль: она может быть беременна – и разум на мгновение сжался, раскололся по спирали, как ночью (а по ощущениям – пять минут назад), когда Майкл рассказал о ненаглядной Терезе. Эмили купила в аптеке тест и помочилась на него в туалете у выхода на посадку, пока уборщица в соседней кабинке хлюпала водой по полу.

Три минуты спустя тест показал «отрицательно». Месяц назад такой результат не вызвал бы волны облегчения, подернутого горечью. Единственная полоска на мокрой от мочи палочке, думала Эмили, говорит о ситуации с Майклом больше, чем она сама сейчас способна выразить. У нее болела шея. Снаружи объявили ее рейс.

Когда Эмили заняла место в самолете, ей стало казаться неправильным, что она не дома, в ярости, потому что ее бросили в безвыходном положении, обманом лишили возможности полноценно ответить. Майкл явно рад, что она покидает страну. Наверняка видел поездку некой передышкой от их быта, трус, и подгадал время для признания, чтобы избежать прямого столкновения. Стюард по внутренней связи объявил текущее время и температуру в Сингапуре, где предстояла пересадка на пути в Сидней. Эмили проглотила двадцать пять миллиграммов диазепама, открыла выпуск «Нью-Йоркера» и снова захлопнула, когда самолет взмыл вверх, сделав серию прыжков.

~

В прошлом сентябре Эмили уволили с должности корректора в «Индепендент». Почему на дверь указали именно ей, не объяснили. Никто в газете никогда не критиковал ее работу – по крайней мере, в ее присутствии. Иногда ее заголовки в процессе меняли, потому что она ненавидела каламбуры, а редакторы некоторых отделов придерживались иного мнения, но в большом авторитетном издании это обычное дело. На странице она размещала только утвержденную версию. На пятиминутной встрече главный редактор поблагодарил Эмили за восемь лет работы и сказал, что доходы от рекламы падают. Когда Эмили поинтересовалась, почему не уволили другого сотрудника, ей ответили, что им пришлось кого-то выбрать, и это должен был быть штатный сотрудник из числа корректоров. Когда Эмили снова спросила, почему этим «кто-то» стала она, ей ответили, что она не то чтобы не нужна в профессиональном смысле, просто осталась без работы.

В течение нескольких месяцев Эмили получала электронные письма от бывших коллег и репортеров, которые писали не из доброжелательности, а, скорее, чтобы прощупать почву, словно беспокоились, не постигнет ли их та же участь. На одно Эмили ответила: «Я чувствую себя прекрасно. И давай по-честному: через десять лет половина офиса останется без работы».

Эмили откликалась на вакансии, но так и не получила ни одного предложения. Она писала в компании по поводу кадровых пробелов. За пять месяцев ее безработицы Майкл ни разу не упомянул их арендную плату. Не предлагал сменить карьеру. Он даже пристроил ее на две недели в отдел социальных услуг, где работал руководителем команды. Весь день, как обнаружила Эмили, он с каменным выражением лица сидел за столом, поглощенный электронными письмами, телефонными разговорами и расшифровками интервью с клиентами. Даже в присутствии жены Майкл обедал перед компьютером. Эмили удивилась, как мало муж вставал из-за стола, словно тот был святилищем, спасением, параллельной жизнью. Во время перерыва в свою последнюю смену в отделе Эмили набросала питч статьи Лиаму. «Ты, наверное, ожидал от меня письмо в таком духе», – начала она сообщение. Эмили всегда хотелось написать что-нибудь для «Нью-Йоркера». Она планировала очерк о бывшей ресторанной франшизе в Австралии, ее взлете и катастрофическом падении. Эмили написала текст за пятнадцать минут, не особо надеясь на фантазию про «Нью-Йоркер», и ожидала от старого друга письма с мягким отказом.

Лиам позвонил тем же вечером.

– Эмили, – сказал он. – Думаю, из этого выйдет толк.

2

Ее первый день в Сиднее: летнее солнце медленно разгоралось, но задернутые шторы номера отеля в Дарлингхерсте делали его свет оранжевым и отвратительным. Эмили убрала со стола липкое от отпечатков пальцев меню и карточки с инструкциями по обслуживанию номеров и мини-бару. Воткнула в розетку лэптоп, и пока он включался, села на кровать и начала снимать одежду.

Электронное письмо от Майкла:

Эм!
Я не представляю, как объяснить то, что произошло в моей жизни. Неспособность выразить себя – вот что лучше всего описывает мои чувства к Терезе. Жалкая ли это отговорка? Появление Терезы было неожиданно и для меня.
Съеду до твоего возвращения в Лондон. Насчет арендной платы за этот месяц не беспокойся. И удачи, я знаю, статья получится хорошей.
Майкл.

Эмили предполагала, что под «статья получится хорошей» на самом деле он имел в виду «твои идеи посредственны, и это – одна из причин, почему я влюбился в другую». Возможно, крах их брака придал ему сил. Этот тупой ублюдок уже давно отказался от их отношений, а ей приходится чувствовать… что-то еще. Эмили удалила письмо и выбросила в мусорное ведру блузку, которую Майкл подарил ей на тридцать шестой день рождения. Сколько еще они с Терезой будут портить ей жизнь? Казалось, что дверь номера распахнута и двое любовничков (Эмили ненавидела это слово) могут ворваться и забрать что угодно.

На первом свидании они поужинали и пошли в паб, где Майкл рассказал Эмили о своем старшем брате, чье тело он однажды днем обнаружил дома в Ковентри. Эта катастрофа – рухнувший на семью метеорит – стряслась после того, как брат прошел курс реабилитации от наркотиков, вернулся в отчий дом и нашел работу по мытью магазинных витрин в центре города. Майкл пришел из школы и нашел в ванной брата, который умер от передозировки. А Эмили рассказала, как в детстве стала свидетельницей самоубийства своего отца. Она ощутила, что их истории, как и их жизни, складываются и встают на свои места, словно фрагменты мозаики. Они с Майклом видели одно и то же. Они познали одни и те же печали. В ту ночь в пабе на Сент-Джайлс-Хай-стрит Эмили почувствовала, что они с Майклом наверняка полюбят друг друга, что их уже связало горе и теперь они построят счастливую жизнь вместе.

В ду`ше Эмили повернулась так, что вода потекла меж лопаток, будто заново связывая ее воедино. Она спросила себя, не было ли ужасной ошибкой, что они с Майклом ложились в разное время и, в отличие от крепких пар, не вставали вместе. Они с самого начала жили по разным часам. Специалист по проблемам со сном сказал им, что Майкл страдает от синдрома задержки фазы сна. Как будто вы живете в разных часовых поясах, пояснил врач, в разных странах. Майклу прописали мелатонин и предупредили, что эффект может сойти на нет через полгода (так и произошло). Но если бы они ложились в одно время, каждую ночь выключали лампу в половину одиннадцатого, то у Эмили не осталось бы самых счастливых воспоминаний о тех субботах, когда она вставала пробежать пару-тройку километров, а, вернувшись, громко хлопала входной дверью, звала Майкла, врывалась в спальню и запрыгивала на постель, смеясь и сбрасывая с себя одежду.

3

Франшиза, о которой Эмили предложила написать, называлась «У Лаки». За пятьдесят лет их меню почти не изменилось, внутреннее убранство осталось прежним, как картинка (желто-золотые навесы, шахматные плитки пола), часы работы с самого утра и до позднего вечера, одинаковая униформа во всей сети. Название она получила в честь своего основателя, Лаки Маллиоса, американца греческого происхождения, который эмигрировал в Сидней после войны (Эмили так и не нашла объяснения его прозвищу, пока собирала информацию). У Америки ресторанчики позаимствовали интерьер в стиле классической закусочной-дайнера, новшества в духе музыкального автомата и кранов с газировкой, молочный коктейль и мороженое-санди; у Британии – типичные для забегаловки основные блюда; из послевоенной Греции – бóльшую часть персонала. На пике славы сеть «У Лаки» насчитывала сорок девять ресторанчиков (которые также называли «кафе»), но к девяностым они вышли из моды. «Смертью франшизы», как намеревалась написать в статье Эмили, стала стрельба в 1994-м. Инцидент стал широко известен как «Третье апреля», когда боевик убил девять человек в сиднейском ресторане «У Лаки».

Лиам хотел опубликовать сюжет в ежегодном выпуске «Нью-Йоркера», посвященном еде, который запланировали на последнюю неделю мая. «Будет здорово, если получится взглянуть на стрельбу по-новому, – дал инструкции Лиам. – Я хочу знать, что случилось с выжившими. Сосредоточься на долгосрочных последствиях Третьего апреля». И добавил, что его пригласили выступить с докладом в Мельбурнском университете в феврале. Почему бы им не запланировать поездку в Австралию в одно время, чтобы он заскочил в Сидней ненадолго?

4

В тот день два повара попытались отбиться от стрелка Генри Мэтфилда, и он застрелил обоих насмерть. Посетители попрятались под столами, но Мэтфилд их нашел. В живых осталась одна женщина – официантка София. После случившегося она написала рассказ о подробностях бойни, который опубликовали в местной пригородной газете «Иннер-Вест Курьер». Управляющего и владельца Лаки Маллиоса на месте не было. Ему тогда стукнуло уже шестьдесят семь, и он редко работал полный день. Во время нападения он сидел дома и смотрел «Колесо фортуны». Эмили отметила, что данный факт упомянули одновременно в нескольких новостных сообщениях о Третьем апреля, словно эта деталь раскрывала о Лаки нечто важное.

Генри Мэтфилд был обнаружен через три дня: туристы наткнулись на его тело в национальном парке на южном побережье. Когда несколько недель спустя главный судмедэксперт штата признал смерть Мэтфилда самоубийством, Лаки Маллиос уже закрыл свое последнее кафе. Позже здание приобрела сеть аптек низких цен.

5

Лаки явно обрадовался, когда Эмили позвонила ему из Лондона. Он звучал воодушевленным, тронутым, даже будто испытал облегчение, и сказал, что будет ужасно рад помочь со статьей для «Нью-Йоркера».

«Большинству людей есть что скрывать, – заявил Лаки, – а мне уже нечего».

Готов наконец вывернуть душу наизнанку, как сам Лаки и выразился. Его чрезвычайно бурная речь отдавала средне-тихоокеанской смесью, которую Эмили еще никогда не слышала, – во что превратился американский акцент после пятидесяти лет в Австралии.

Найти Лаки было очень легко: номер обнаружился в электронном телефонном справочнике. Компания, купившая франшизу, – там же, на «желтых страницах». Эмили предполагала, что пара этих контактов выведет на остальных и она обретет сюжет, который хотела написать, поскольку даже самый тщательно продуманный питч был лишь хорошей догадкой о том, каким окажется конечный продукт. Она могла представить себе эту историю не яснее, чем нынче собственное будущее, гадая, где будет жить, останется ли одна до конца своих дней, станет ли черствой и жестокой, как люди, которых избегала. Оно и к лучшему, посчитала Эмили: размышлять о будущем – все равно что брести прямиком в зыбучую трясину.

После душа Эмили решила, что ей станет лучше, если она арендует машину и возьмется за дело.

– Ну что, встретимся с этим Лаки? – спросила она себя.

Завоюем его доверие? Притворимся, что Майкл не влюблен в какую-то Терезу? Теперь Эмили всем сердцем ненавидела это имя. А ведь раньше оно казалось хорошим, даже уютным.

– Какого хрена, Майкл? – громко произнесла Эмили. – Какого ж хрена?

Статья могла стать началом ее новой жизни. Заказ был своего рода благословением, вторым шансом, хорошей новостью в плохое время. Изабель со стойки регистрации арендовала для Эмили автомобиль, который доставили прямо к отелю на Виктория-стрит. Эмили позвонила Лаки и спросила, свободен ли он во второй половине дня для небольшого интервью.

«Приходите! – сказал он. – Со вчера ни с одной живой душой не говорил».

Проезжая по Кливленду, Эмили разглядывала округу, несмотря на ослепляющее солнце, и в одно мгновение ей казалось, что архитектура прекрасна, а в следующее – уже уродлива. Ряды домиков были выкрашены в цвет картонной коробки для яиц. Из каждой машины вопила радиостанция.

Лаки жил неподалеку от взлетной полосы, на длинной улице в пригороде Темпи. Припаркованные вокруг автомобили были цвета грязных кроссовок. С линий электропередач сорвались и полетели на север какаду. Посреди дороги сверкали крошечные осколки стекла. Эмили сидела в машине у дома Лаки, за несколько минут до назначенной встречи, и в одной руке держала мобильный телефон, а в другой – карточку, предлагавшую скидки на звонки в тридцать европейских и североамериканских стран. Эмили хотелось сообщить кому-нибудь, что она прибыла в Австралию, но в Нью-Йорке было два часа ночи – звонить Лиаму слишком рано. Они говорили на прошлой неделе, когда турагент забронировал для Эмили авиабилеты и отель.

«Все будет потрясающе, – сказал Лиам, а потом слегка скорректировал прогноз: – В смысле, предпосылки хороши. – Тут Эмили представила, как он втягивает щеки. – Не без риска, но в Сиднее тебе повезет что-то раскопать».

Лиам попросил Эмили рассмотреть Третье апреля в контексте истории массовых убийств с применением огнестрельного оружия, которая закончилась бойней в Порт-Артуре в 1996-м, после чего федеральное правительство ограничило владение оружием. Лиам сказал, что американских читателей интересует законодательство о контроле над оружием.

– Нас интригует стрельба, – пояснил он. – И, честно говоря, без этого элемента мы бы, может, даже и не загорелись статьей.

– Кто-то из твоих коллег сомневается по поводу заказа?

– Нет, нет. Я показывал вырезки твоих статей, народу понравилось. Хмыкали с одобрением.

– У тебя до сих пор есть вырезки, которые я присылала? Сто лет назад?

– Я их сохранил. Это странно?

Если в Нью-Йорке два часа ночи, то в Лондоне – семь утра. Эмили позвонила Майклу, потому что каким-то образом все еще была в него влюблена.

– Это я, – сказала она.

– Ты в Австралии?

– Не знаю, зачем звоню.

– Ты наверняка вымоталась. Такой долгий перелет!

– Где Тереза? У нас в квартире живет?

– Ее здесь нет.

– Ты явно считаешь себя хорошим лжецом.

– Я не лгу, Эм.

– Бла-бла-блядь-бла! – Эмили сбросила звонок, вышла из машины и зашагала по дорожке.

Шаги издавали отчетливый стук: нет, нет, нет, нет. Может, подумала Эмили, у Майкла случится нервный срыв, он перестанет появляться на работе, Тереза его бросит и он весь день будет строчить письма Эмили и общим друзьям и каяться. Ладно, а дальше-то что?

Лаки обитал в четырехэтажном многоквартирном доме с бетонными балконами. Окна смотрели голыми алюминиевыми рамами, словно тусклые глаза. Тесная парковка вместо просторного двора.

Эмили нажала кнопу звонка квартиры на первом этаже. Лаки открыл дверь. На нем была белая рубашка, заправленная в вельветовые брюки. Он носил длинные бакенбарды, а на голове была буйная копна серебристых кудрей.

– Вы в порядке? – спросил Лаки, увидев несчастное лицо Эмили. – Вино, кофе? Или приготовить вам покушать?

– Только и делала в самолете, что ела и пила.

За входной дверью был узкий коридор, и они прошли мимо спальни и ванной в полутемную кухню, где сильно пахло кофе. Эмили села за стол и скрестила лодыжки на узорчатом ковре – выцветшем красном поле концентрических кругов, которые, казалось, множились на глазах.

В буфете стояли серебряные креманки для санди, молочники, сахарницы – остатки франшизы, мерцающие, словно Святой Грааль их владельца. Краска кое-где вздулась, облупилась, но стены по большей части были увешаны рамками с фото старых ресторанов. Лаки искоса глянул на Эмили, будто она что-то сказала.

– Наверное, первым делом вам захочется понять, почему я живу в такой дыре, если был крупным франчайзером, да?

– Это не дыра.

– Как вы, наверное, знаете, я продал франшизу в семидесятых. Паршивая сделка, тут без вопросов. Заплатили гроши, отобрали бизнес, имя – оставили единственный ресторан, которым я управлял независимо. Остальные очутились в руках Сэма и Ширли. Звучит, как имена из песни в стиле кантри.

– Как парочка из ситкома.

– Продажа – худшее решение в моей жизни. Я был не слишком умен. В моменты слабости мы всё портим. И после бойни я паршиво распоряжался финансами. – Лаки вздохнул и, словно на исповеди, продолжил: – Иногда не мог даже встать с постели. Начались проблемы с психикой.

Разговор выйдет непростым, поняла Эмили. Она еще вернется к несуразному объяснению, почему Лаки потерял франшизу, деньги, оказался здесь. Но сейчас Эмили собиралась рассказать ему свою историю. С одной стороны, это может установить доверие, близость. Но с другой, может заставить Лаки чувствовать себя неуютно.

В спальне у Эмили висела небольшая картина с изображением ресторанчика «У Лаки». Покойный отец скопировал его с открытки и подарил ей на седьмой день рождения. Майкл часто говорил, что яркие цвета картины напоминали ему расплавленный пластик.

Именно так Эмили с тех пор и представляла типичный «У Лаки» в австралийском провинциальном городке. Грунтовая дорога, алеющее вечернее небо, резвящиеся дети в зеленых школьных шапочках, вывеска синего цвета. Эмили держала картину в спальне, куда редко заглядывали гости, потому что не хотела никому объяснять ее историю. Не хотела никому говорить, что ее отец, Иэн Асквит, покончил с собой, когда ей было семь лет. Эмили носила фамилию отчима: Мэйн. Она не хотела вызывать вопросы об отце, потому что не знала всех ответов. Картина и, возможно, франшиза «У Лаки» имели для него значение, однако эту тайну он унес с собой, не раскрыв дочери.

По утрам, когда Эмили собиралась на работу, она могла не обращать внимания на картину. Но временами она смотрела на нее и мысленно возвращалась в последний день с отцом осенью 1971-го. Иногда Эмили пыталась сказать себе, семилетней девочке: «Он проживет недолго. Обними его, возьми за руку, сделай так, чтобы ему стало лучше, и тогда он не покончит с собой. Радуйся рядом с ним – или хотя бы притворяйся. Вдруг сумеешь его переубедить».

Как объяснить картину Лаки, когда она прячет ее ото всех и сама не способна ее понять? Но, наверное, если кому-то и рассказать, то ему. Может, Лаки воспримет все как есть: изображение здания на стене дома Эмили не призраки прошлого. Это наследие Лаки, а не отца. Может, Лаки преобразит картину, сведет на нет ее могущество.

– В некотором смысле я уже давно думаю о «У Лаки», – начала Эмили. – У меня дома висит картина с изображением вашего ресторана.

– Да вы что! Тоже надо такую заиметь. У меня, как видите, одни фотографии.

– Ее написал мой отец. Подарил мне картину незадолго до смерти.

– Как звали вашего отца?

– Иэн Асквит.

– Не встречал никого с таким именем.

Эмили буквально видела ложь, она светилась прямо в его глазах. Ладно врать о чем-то еще, но про ее отца-то зачем? Эмили полезла в сумку. В маленьком кармашке лежала фотография Асквита, которая кочевала из одной сумки в другую. Прошли годы с тех пор, как Эмили показывала отца кому-либо.

– Да, определенно одно лицо, – отозвался Лаки. – Приятно видеть сходство между родителем и ребенком.

– Мне нужно было спросить, знали ли вы его, – произнесла Эмили с излишним нажимом и сглотнула ком.

– Увы, не знал, но рад, что вы здесь, – сказал Лаки. – Итак, бойня… уверен, вы захотите рассказать о ней в статье. Ужасное событие, само собой. Трагедия для моей франшизы. Но вся правда, весь размах этой истории во многих отношениях сложились счастливо, и надеюсь, вы это понимаете. Видите ли, мы нужны друг другу. Вам необходимо написать статью, а мне – рассказать абсолютно правдивую, взвешенную и всеобъемлющую историю франшизы. Последнее слово в престижном журнале.

– Я не собираюсь писать панегирик.

– Для панегирика еще слишком рано! Я намерен возродить франшизу. Подарить ей достойный финал.

– И как вы собираетесь это сделать?

– Скоро объясню. Сперва должен проработать несколько деталей. Но сегодня не могу беседовать долго… следовало упомянуть об этом по телефону. А пока вот вам сувенир.