Buch lesen: «Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита»

Schriftart:

* * *

«Жизнь любого человека по сути роман – короткий или длинный, интересный или скучный. А вот мой – так длинный и научный».

Вступление

За мою достаточно долгую жизнь мне пришлось перечитать немало разного рода автобиографий. Среди них были и «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и «Воспоминания эготиста» Стендаля плюс его же «Жизнь Анри Брюллара», и «Жизнь Бенвенутто Челлини, написанную им самим», et cetera, et cetera. Многие из этих по сути мемуаров читать весьма интересно, а построены они вполне традиционно – в хронологическом порядке, то есть от младых ногтей и далее…

Свои воспоминания я также буду излагать подобным образом, но… Именно в этом «но» вся изюминка, или, как сейчас модно выражаться, «вся фишка». Суть её в следующем. Если брать мою биографию как некую цепочку жизненных событий, то окажется, что она ничем не отличается на первый взгляд от тысяч и тысяч аналогичных жизнеописаний моих современников – ничего особенно интересного, жизнь как жизнь. Вот только множество фактов из моего бытия в своей совокупности образуют некую логичную картину, которая получается в ходе удачно разложенного пасьянса. У меня создалось впечатление, что некая высшая сила решила разложить очень сложный пасьянс под названием «Эмиль Вейцман», в котором некая «колода» событий – карт должна была преобразоваться в конечном итоге в некую, не совсем обычную человеческую биографию.

В ходе своего повествования каждая такая карта получит свой индивидуальный номер. Проигнорируй хотя бы одна карту, и пасьянс не сойдётся по большому счёту. Самое интересное, однако, в другом. Некоторые карты – события явно перекликаются с аналогичными картами, имеющими место быть в биографии других людей, причём давно ушедших из жизни, людей, которые с той или иной степенью вероятности могли быть моей инкарнацией в предыдущих моих воплощениях. Пасьянс «Эмиль Вейцман» это, возможно, некий суперпасьянс, включающий в себя мою собственную жизнь плюс фрагменты жизни неких людей, не просто живших на планете Земля до моего рождения, но бывших моими предками по линии, так сказать, нематериальной генетики, генетики астральной.

Должен сразу сказать. В своих воспоминаниях я буду говорить правду и только правду, но не всю правду. Как и у каждого человека, у меня имеются и свои скелетики в шкафу, и они уйдут в могилу вместе со мною. В мои планы не входит устраивать тотальный посмертный стриптиз моей души. Скажу лишь, что скелетики эти касаются в основном неких моментов моей интимной жизни, присущих очень многим людям. Я боролся с ними всю мою жизнь. С переменным успехом. Я мог бы полностью их преодолеть, сложись мои жизненные обстоятельства более удачно для меня. Иногда некоторые из этих скелетов являются ко мне во сне ещё и сейчас, когда мне уже за восемьдесят. Не подумайте, что они имеют какое-то отношение к гомосексуализму! Ничего подобного. К извращению подобного рода я никогда не имел никакого отношения, как, впрочем, и к педофилии. Однако, хватит об этом.

С чего же начну? Ну, конечно, с моей автобиографии казённого типа, то есть излагаемой в советские времена при поступлении на работу или учёбу. Впрочем, в данном конкретном случае я несколько выйду за рамки этой казёнщины за счёт включения в излагаемый текст приёмов, и близко не используемых в бюрократической практике. Итак…

Родился я 24 мая 1936 года в Москве в 6 часов вечера по декретному времени, то есть времени, сдвинутому в тридцатых годах 20 столетия на час вперёд согласно постановлению Совета народных комиссаров Советского Союза. И вот Вам карта – событие № 1: указанная дата моего рождения означает, что моё появление на свет произошло в високосный год, год «Крысы», и под астрологическим знаком «Близнецов». Как известно, в этом созвездии две яркие звезды 1-ой и 2-ой величины – Поллукс и Кастор. Совмещение гороскопа животных с гороскопом, использующим чисто небесные объекты, то есть Солнце, Луну, планеты и так далее, даёт следующую характеристику человеку, рождённому под знаком «Близнецов» в год «Крысы»: «Крыса из крыс, минует все ловушки!». От себя замечу, если я в ходе жизни не угодил ни в один серьёзный капкан, то, думаю, также и по причине определённого расположения трёх планет и Луны, образовавших так называемый закрытый тригон, означающий некий оберег для человека, в чьём гороскопе он имеет место быть. Про оберег, впрочем, немного ниже, а сейчас некоторые подробности, связанные с расположением небесных объектов на момент моего рождения. Расположение это своего рода развитие карты – события № 1, включающее в себя целую россыпь подсобытий.

В момент моего рождения Солнце и Луна были позиционированы на небесной сфере следующим образом: Солнце – 2° 38’ 24’’ знака «Близнецов», подчёркиваю, здесь и далее именно знака, а не созвездия; Луна – 22° 29’ «Рака».

Теперь планеты по мере их удаления от Солнца:

Меркурий – 13° 24’ 02’’ «Близнецов;

Венера – 22° 45’ 05’’ «Тельца»;

Марс – 7° 26’ 09’’ «Близнецов;

Юпитер – 21° 43’ 07’’ «Стрельца»;

Сатурн – 21° 11’ 00’’ «Рыб»;

Уран – 7° 04’ 01’’ «Тельца»;

Нептун – 13° 59’ 02’’ «Девы»;

Плутон – 25° 35’ 02’’ «Рака»;

относительно Плутона следует заметить. Это небесное тело «разжаловано» из планет в карликовую планету.

Восходящий лунный узел – 3° 45’ 05’’ «Весов»; соответственно нисходящий лунный узел должен в это время находиться в 3° 45’ 05’’ «Овна».

Свой гороскоп, именуемый ещё натальной картой, я составлял сам. Карту эту я не стану приводить в своих воспоминаниях, как и последующий подробный жизненный прогноз, сделанный на её основе. Лишь время от времени, по ходу повествования, будут ссылки на некоторые особо интересные особенности взаиморасположения небесных объектов на момент моего появления на свет. Особенности эти о многом говорят. Возьмём, к примеру, закрытый тригон, о котором выше уже упоминалось.

Сначала дадим определение этому геометрическому объекту на небесной сфере. Так вот, закрытый тригон – это, в моём конкретном случае, тупоугольный сферический треугольник, в вершинах которого расположено то или иное небесное тело, причём величина тупого угла равняется 120 градусам. Замечу попутно. Если дуга между двумя небесными объектами равна 120 градусам, то подобное их взаиморасположение делает астрологический прогноз весьма благоприятным по какому-то жизненному показателю. Благоприятно и взаиморасположение двух небесных объектов на дуге равной 60 градусам – так называемый секстиль. Так вот, небесный тригон это не просто сферический треугольник, тупой угол в котором равен 120 градусам, но также и треугольник, включающий в себя ещё и два секстиля. Поясню вышесказанное примером, взятым именно из моей натальной карты.

В ней планета «Венера», как мы уже знаем, находится в 22° 45’ 05’’ «Тельца». Выше неё расположены Луна и Плутон. Первая – в 22° 29’ «Рака», второй – в 25° 35’ 02’’ там же. Ниже Венеры расположен Сатурн – 21° 11’ 00’’ «Рыб». Нетрудно подсчитать, что дуга между Луной и Сатурном равняется где-то 121 градусу и 18 минутам, то есть весьма близка к 120 градусам (отклонениями в ±4–5 градуса обычно пренебрегается). В свою очередь небесная дуга между Плутоном и Сатурном равна примерно 124 градусам и 24 минутам. Между тем, небесные дуги, соединяющие Плутон и Луну с Венерой, составляют соответственно примерно 63 и 60 градусов без 16 минут. Приблизительно столько же межу Венерой и Сатурном 61 градус 34 минуты. Добавлю, Луна и Плутон находятся в соединении. Итак, налицо тригон и два секстиля, а это означает, что человек, у которого в натальной карте имеет место такое взаиморасположение важных небесных тел, находится в некотором роде под определённой охраной судьбы. Ниже будут приведены некоторые конкретные примеры, касающиеся именно меня. Тут лишь скажу – охрана эта не избавляет полностью человека от житейских неприятностей, но весьма их смягчает, даёт жить.

Добавлю ещё один любопытный факт, заключённый в моём гороскопе. Четыре важных небесных объекта находятся в нём в своих астрологических знаках, именно Луна в «Раке», Венера в «Тельце», Юпитер в «Стрельце», Меркурий в «Близнецах». Согласно индуистской астрологии, такой человек является «полураджой». Если же пять и более небесных объектов расположены в своих астрологических знаках, то человек с такой натальной картой именуется уже полным «раджою». Остаётся добавить, у меня на голове две макушки и родился я под знаком «Близнецов» с двойной линией жизни на ладонях обеих рук.

Впрочем, о дате моего рождения пока что вполне достаточно. Дата как дата, если не принимать во внимания, что 24 мая родились также Михаил Шолохов (Кузнецов) и Иосиф Бродский – два Нобелевских лауреата по литературе. Бог-то троицу любит! Интересно, кто будет третьим Нобелевским лауреатом, родившимся 24 мая?! Скажем, по литературе или, допустим, по… химии с физикой в придачу, а то и наоборот – по физике в придачу с химией. Ведь имеются же такие взаимно «перевёрнутые» научные направления, как физическая химия и химическая физика. Странный вопрос, не правда ли?! Это я о третьем обладателе Нобеля, родившемся 24-го мая. Впрочем, ничего странного – плох тот солдат, который не носит в своём солдатском ранце маршальского жезла, и плох тот учёный, который не носит в заднем кармане своих брюк нобелевской медали! Повторюсь, дата моего рождения – это карта – событие № 1, включающая в себя длинную цепочку жизненных прогнозов, образующих некий фундамент моего возможного существования в этом мире.

Теперь о родителях. Начнём с отца, как было принято в анкетах, заполняемых при приёме на работу или учёбу в советские времена. Итак, отец – Виктор Рахмильевич Вейцман, 1903-го года рождения, а вообще-то 1905-го: два года были им специально приписаны. Приписка эта давала формальное право поступить в высшее учебное заведение. Родился отец в Одессе в семье известного экономиста, корифея бухгалтерского учёта Вейцмана Рахмиля Яковлевича. У отца моего по отзывам его друзей были хорошие шансы стать со временем корифеем биологии, хотя бы посмертно, да вот беда – то – рукописи – то, оказывается, горят, несмотря на авторитетное утверждение Мессира Воланда, одного из героев романа «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова. Впрочем, не только горят, но и пропадают, но последнее утверждение к моему покойному отцу, падшему смертью храбрых во время Великой Отечественно войны, никакого отношения не имеет. Это уже «из совсем другой оперы». Возможно, где-нибудь ниже мы коснёмся её. Могут спросить, как получилось, что еврейскому мальчику дали в самом начале прошлого века совсем не еврейское имя. Дали – его мать (бабушка моя), Татьяна Самсоновна, подсуетилась, впрочем, как нетрудно понять, бабушку звали совсем не Татьяной, а Таубой, да и Самсоновной она, понятно, не была, получив при рождении совсем другое имя.

Так вот, на дворе стоял 1905 год. В тот год семья моего деда с отцовской стороны жила в Одессе. (Ну как тут не вспомнить пушкинское: «Итак, я жил тогда в Одессе…») Шла русско-японская война, Россия была охвачена революцией, старые порядки в стране начали трещать по швам. Поначалу предполагалось, что отцу моему дадут имя Авигдор, но бабушка задалась целью дать новорожденному сыну совсем не еврейское имя Виктор. Как мне рассказывали, во исполнение своей цели бабушка отправилась чуть ли не к самому одесскому полицеймейстеру с ходатайством о разрешении дать её новорожденному сыну это имя… В честь грядущей победы русского оружия над японцами. Бабушку в Одессе хорошо знали, и разрешение было ею получено. Да и как не разрешить?! А вдруг именно это имянаречение и окажется той песчинкой, которая склонит чашу весов в войне, идущей на Дальнем Востоке, в пользу Российской империи. Увы, песчинка не сработала, а имя Виктор его носителям в моей семье ничего хорошего не принесло.

Теперь о матери, Цецилии Адольфовне Субботовской, родившейся 2 марта 1913 года в украинском местечке Смела, что где-то под Черкассами. Подозреваю, впрочем, что моя мама была записана первоначально не Цецилией Адольфовной, а Ципорой Юдовной или Юдковной, но вскоре в России произошла революция, и в своём первом советском паспорте моя родительница уже фигурировала как Цецилия Адольфовна. Подобного рода метаморфозы, связанные с именами и отчествами у российских (и советских) евреев, были в порядке вещей.

Да, бабушку Таню в Одессе – маме начала прошлого века хорошо знали, а вот я совершенно её не запомнил – мне было 4 года, когда она умерла в 1940-ом. К моменту бабушкиной кончины я уже года полтора жил в доме на Курбатовском и, судя по всему, нечасто бывал на Харитоньевском. А вот о деде Иуде, мамином отце, кое-какие воспоминания у меня всё же остались. Это значит, что в гостях у родителей мамы, живших на Разгуляе, я бывал после переезда на новую квартиру чаще, чем в гостях у бабушки Тани, или, если угодно, Таубы.

Помню, как деду ставили пиявки на затылок – старик страдал гипертонией. Она его и доконала в эвакуации, в Бугульме. То ли в самом конце 1941 года, то ли в самом начале 1942-го. Кто тогда думал о каких-то там медицинских пиявках? Не до Дуремаров было.

В памяти моей остался также поход с дедушкой Иудой на спортивный праздник, состоявшийся на каком – то стадионе. Впрочем, у меня в памяти застрял лишь один его фрагмент, связанный с самым концом спортивного мероприятия, когда стройные ряды физкультурников вдруг распались, и они разбежались по всему футбольному полю. А вот о мороженом, которое дедушка купил мне на стадионе, я не помню ничего. Как я узнал впоследствии, родители мои выразили дедушке своё неудовольствие по этому поводу – из-за этого холодного лакомства я мог серьёзно простудиться. К счастью, этого не случилось.

Как видите, уже начало моей «анкетной» биографии прямо указывает на мою принадлежность к еврейскому мещанству, если, конечно, оперировать понятиями дореволюционной России. Если же взять на вооружение понятия советской эпохи, то мои родители принадлежали к трудовой интеллигенции или, если угодно, к социальной группе, именуемой «служащие». Как кому нравится.

Если далее придерживаться этой же бюрократической формалистики, неразбавленной кое-какими автобиографическими фактами, то получится примерно так:

1944–1954: школа;

1954–1959: Московский (ныне Красноярский) институт цветных металлов и золота имени М. И. Калинина и т. д., и т. п.

В общем – лаконично и откровенно скучно. Да таких, как я, в СССР (а сейчас и в России) миллионы и миллионы. Короче, массовка. Но это лишь видимая часть айсберга, сформированного сотнями и сотнями фактов, составивших моё бытие, фактов на первый взгляд вроде бы и малозначительных, но зачастую весьма весомых, если взглянуть на них с учётом их мистической составляющей, с учётом вышеупомянутых и приводимых ниже карт – событий.

В дальнейшем, излагая свою биографию более или менее в хронологическом порядке, я тем не менее разобью её на некое количество жизненных периодов, каждый из которых внёс свой вклад в осознание моего предназначения в подлунном мире. Итак, период.

№ 1 – от… зачатия до 22 июня 1941 года

Да-да! От зачатия! Я, разумеется, никоим образом осознать его не мог, никоим образом, но нечто, случившееся сразу после бракосочетания моих родителей и оказавшее сильнейшее влияние на всю мою жизнь, было доведено со временем до моего сведения моей матерью. А произошло вот что.

Родители мои, расписавшись где-то в мае 1935 года, отправились в свадебное путешествие на Кавказ – в Теберду. (Замечательное место, в котором и мне довелось побывать пару раз в разные годы.) На турбазе, где молодожёны поселились, вместе с ними проводил свой отпуск и некто Авдиев, Всеволод Игоревич, в то время сотрудник Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, в котором он, востоковед по образованию, заведовал отделом древнего Востока. Впоследствии этот человек стал профессором, доктором исторических наук и лауреатом Сталинской премии 1-ой степени (200000 рублей!) за написание капитальной научной монографии «История древнего Востока». За несколько лет до описываемых событий Всеволод Игоревич побывал в Индии, где очень понравился какому-то йогу, который обучил его хиромантии, как я предполагаю, в индусской версии. Последняя, как и индусская астрология, скорей всего должна отличаться от хиромантии западного типа. Вернувшись на родину, Авдиев, интереса ради, решил попрактиковаться в этой дисциплине. Каково же было его удивление, когда многие его предсказания стали сбываться.

Мама моя была женщиной весьма привлекательной, и Авдиев, вероятно, именно по этой причине предпочитал находиться в обществе моих родителей – глядишь, молоденькая еврейская красотка обратит на него внимание. Ну если не сейчас, то, может быть, как-нибудь потом. Он даже предлагал маме организовать ей персональную экскурсию по пушкинскому музею. Экскурсия, насколько я знаю, не состоялась, а вот предсказание было сделано. В частности, маме было сказано, что она умрёт вдали от всех и враги будут радоваться её смерти. Всеволод Игоревич посулил ей двух детей, мальчика и девочку, очень музыкальных и болезненных. Мальчик станет очень знаменитым, но уже в зрелом возрасте, сделав какое-то очень важное открытие, однако поначалу не будет ровным счётом ничего собою представлять. Вот вам, кстати, и карта – факт № 2. Сразу же скажу – девочка на свет не появилась.

Авдиев отказался что – либо предсказывать папе при его молодой жене. Он предложил ему встретиться с глазу на глаз. Встреча состоялась. Отец не поведал маме об услышанном. Увы! После 28 июля 1944 года гадать о предсказании, сделанном девять лет назад профессором – хиромантом, уже не приходилось. Оно было и тем трагичнее, что… рукописи всё-таки горят!

От самого первого периода моего существования в этом мире у меня осталось относительно небольшое количество воспоминаний весьма малосвязанных между собою. Особенно запомнились сны. За исключением двух были они кошмарными. Раз за разом снилась мне комната, в которой со мной должно было произойти нечто ужасное. Следовало своевременно покинуть проклятое помещение, пока дверь в него не захлопнулась. Иногда мне удавалось сделать это, иногда нет. Если не удалось, я, как правило, в ужасе просыпался. Понятное дело, темноты в раннем детстве я страшно боялся, панически.

Как-то приснился мне совсем уж кошмарный сон, если только это действительно был сон, а не ночное порождение моего воображения. Вдруг явилось передо мною нечто страшное и уродливое – нечто гориллообразное, нечто дьявольское, чьи намерения относительно меня были самыми ужасными. Я стоял перед этим монстром ни жив ни мёртв возле своей детской кроватки, не зная, что делать. Возможно, это был сам дьявол, от которого я сбежал в этот мир с того света, где отбывал наказание за деяния в предыдущей инкарнации, в частности, за самоубийство. И вот он явился по мою душу. Не помню уж, чем всё закончилось, но моё заикание в детстве и отрочестве явилось скорей всего следствием именно ночных потрясений, испытанных мной в самый ранний период моей жизни. Что же касается двух детских снов, оставивших у меня довольно приятные воспоминания, то они были из разряда умиротворяющих. В одном из них мне приснился поздний летний вечер, какой-то домик, дерево возле него и молодой месяц в небе. Тишина. Умиротворение. Лёгкая печаль на душе, очень светлая. Нечто подобное мне приснилось совсем недавно, незадолго до моего восьмидесятилетия. К чему бы это?

Описать второй сон куда трудней, но попробую. Какие – то кущи в ярких солнечных лучах. Солнце, впрочем, где-то вне «картинки» сна. Цвет этих странных зарослей оранжево – красный вперемешку с белым. В верхней их части расположено вроде бы некое сооружение: то ли помост, то ли полати; на сооружении этом какая – то красно – белая обувь, отдалённое напоминающая сапоги. На душе у меня умиротворяющая радость.

Впоследствии я много раз вспоминал эти два сна, особенно первый, стремясь вызвать в душе переживание, испытанное мной во время этого сновидения. Как жаль, что у меня нет дара художника и я не могу воспроизвести по памяти приснившийся мне пейзаж, зафиксировав на полотне также и переживание, испытанное мной при созерцании явленного мне столь поэтического сна.

Ладно. О снах пока что всё. Пока что. Ниже я ещё не раз буду к ним возвращаться – не к этим двум, разумеется, к другим, коснувшихся в известной степени моего существования.

Приведу теперь несколько подробностей. Родился я в самом центре Москвы – в родильном доме, расположенном на улице Солянка, спустя недели три после смерти моего деда с отцовской стороны, профессора Вейцмана Рахмиля Яковлевича. Не умри мой дед до моего рождения, меня бы назвали Германом – в честь учителя моего отца – профессора Германа Эмильевича Корицкого, патологоанатома Ракового института имени П. А. Герцена, расположенного рядом с городской клинической больницей имени Боткина. Сейчас это научно – исследовательское и лечебное учреждение именуется Научно-исследовательский онкологический институт имени П. А. Герцена. Однако, умер дед, а потому noblesse oblige – извольте, следуя еврейскому обычаю, назвать его новорожденного внука Рахмилем. Н-но!.. Времена-то советские, а еврейские имена совершенно не в чести. В том числе и у самих евреев. Оно и понятно – намыкалось с ними еврейство в Российской империи, наелось по самое горло. Черту оседлости новые власти отменили, ну а «имена оседлости» сами евреи стали массово посылать куда подальше. Вместо Иуд появились, как мы видели, Адольфы, вместо Тауб Татьяны, вместо Ханн Анны и далее по списку.

Словом, в качестве отчества, «Рахмильевич» ещё куда ни шло, но в качестве, так сказать, основного имени Рахмиль в явном диссонансе с эпохой. Назовёшь сына Рахмилем, а он со временем проклянёт тебя за это. (Как мне говорили, что-то подобное мой отец якобы и заявил в ходе выбора имени для своего отпрыска.)

Как же всё-таки быть?! А вот как – назвать Эмилем. Имя, конечно, явно не русское, французское, но не кондово еврейское. Эмиль. Сокращённо «Миля». Кстати, сокращённое имя от имени Рахмиль – тоже Миля. Вообще-то Эмиль это французский вариант имени Эмилиан, имеющего древнеримское происхождение. В древнем Риме, как известно, было всего двенадцать мужских имён и ни одного… женского. Женщины определялись по родовому имени. Так все женщины из рода Валериев именовались Валериями, а женщины из рода Эмилиев звались Эмилиями. Так вот, родовые имена со временем стали обычными мужскими и женскими именами, благополучно мутировав с годами. На русском же языке аналогом Эмилиана является Емельян, а сокращённо Емеля. За свои 80 лет я повстречал ещё четырёх своих еврейских тёзок, избежавших быть наречёнными Рахмилем. Впрочем, и русская транскрипция этого древнеримского мутанта «сгодилась в хозяйстве». Я выбрал его в качестве псевдонима – Емельян Викторов. Естественно, в своих научных статьях псевдоним был мне абсолютно ни к чему, а вот в своих литературных публикациях я им изредка пользовался. Что, скажем, делать прикажете, если есть необходимость процитировать где-нибудь по делу фрагмент стихотворения собственного сочинения, не нарвавшись при этом на весьма вероятное обвинение в самопиаре? Что? Ну, разумеется, пустить в ход псевдоним. Тем более, что Федот тут именно тот: Емельян – тот же Эмиль; Викторов – тот же Викторович, то есть сын Виктора. Словом, иногда требуется «притемниться», а псевдоним именно для этой операции и существует. Впрочем, и за француза Эмиля мне в жизни прилично досталось, не говорю уже о фамилии Вейцман.

Из роддома на Солянке меня привезли в квартиру покойного деда, находящуюся в доме, стоящем на углу большого Харитоньевского переулка и улицы Чаплыгина. Впоследствии рядом с этим строением появилась «Табакерка» Олега Табакова – маленький театрик, основателем и бессменным руководителем которого до самой своей смерти являлся этот популярный артист театра и кино. Много лет спустя мне довелось встретиться с этим человеком, но не в «Табакерке», которую я посетил пару раз отнюдь не как зритель, а в накопителе… одесского аэропорта. Случилось это в начале марта 1989 года. Но об этом, естественно, после, как и о моей неожиданной встрече 6 ноября 1959 года с… маршалом Георгием Константиновичем Жуковым. Естественно, последний и не подозревал, что встретился со мною.

Дом, в котором жил мой дед, был построен на исходе НЭПа. Это был кооперативный кирпичный дом; впрочем, где-то, уже в тридцатых годах прошлого века, кооператив был ликвидирован, а его обитатели превратились из владельцев квартир в квартиросъёмщиков. Среди жильцов этого дома было несколько весьма известных тогда людей, как-то – академик Чудаков, Теодор Кренкель, знаменитый папанинский радист, и литератор Дыховичный. В этом доме я прожил до начала 1939 года. Затем, вплоть до настоящего времени, я, с перерывом на эвакуацию (июль 1941 – ноябрь 1943), жилец одной и той же квартиры дома № 5 на улице Климашкина, именовавшейся изначально Курбатовским переулком. Впрочем, если уж быть очень точным, моё вселение в эту квартиру после возвращения из эвакуации состоялось, насколько мне помнится, только в 1945 году. Сегодня я, не без некоторого основания, именую моё двухгодичное обретание на Харитоньевском заключением в… СИЗО, а последовавшее затем многолетнее пребывание моё в месте моего теперешнего проживания – отбыванием пожизненного тюремного заключения. Режим этого заключения в разные годы был, естественно, разным, начиная, так сказать, от общего (коммунального, если хотите) и кончая теперешним – что-то вроде колонии – поселения. Но отчего же такие странные аналогии? Я подозреваю, что моя теперешняя инкарнация не что иное, как наказание, назначенное мне за самоубийство, совершённое мной в моей предыдущей жизни. Был я тогда очень крупным поэтом, но запутался в разного рода обстоятельствах, не справился с управлением жизненной телеги и преднамеренно пустил её под откос – дескать, пошло всё к такой – то маме! Короче, свою жизнь я сравнил бы с пребыванием в некой шарашке, назначенной мне высшей потусторонней силой в качестве места отбытия наказания, причём условия отбытия его были не такими уж и суровыми, и закрытый тригон прямое тому подтверждение. В шарашке этой я должен был не столько страдать, сколько работать, искупая самовольный уход из материальной реальности, именуемой вселенная.

О моём пребывании в Харитоньевком «СИЗО» у меня лично не сохранилось ровным счётом никаких воспоминаний, хотя впоследствии, уже подростком и молодым человеком, я много раз там бывал. И не без удовольствия. Моё же переселение в «в колонию – поселение» состоялось по причине конфликта, возникшего между моей мамой и матерью моего отца. Ничего нового – обычная неприязнь между свекровью и невесткой.

Конфликт этот был благополучно разрешён посредством своего рода родственного обмена. Подчеркну, благополучно, хотя именно в те годы квартирный вопрос уже хорошенько испортил большую часть людей, населяющих города Советского Союза. Писатель Булгаков тому прямое подтверждение. Впрочем, в данном конкретном случае никаких оснований для дрязг, связанных с квадратными метрами, не должно было быть. Папа, мама, я и некто четвёртый (о нём чуть попозже) отправлялись на постоянное место жительства в отдельную четырёхкомнатную квартиру в доме № 5/6 по Курбатовскому переулку; родная сестра отца, Грансберг Сарра Рахмильевна, её муж и дочь, в свою очередь, отправились на постоянное место жительства в район Чистых прудов – опять-таки в отдельную четырёхкомнатную квартиру. Как видите, всё полюбовно, безо всяких претензий и каверз. Но это только на первый взгляд. «Квартирная порча» уже изрядно поработала на просторах Советского Союза, принимая самые различные формы. В конечном итоге порча эта не обошла семью моего отца, но она дала о себе знать далеко не сразу.

Как я уже написал выше, вместе с семьей моего отца на новое место жительства отправился и некто четвёртый, оказавшийся по сути бомбой замедленного действия. Этим четвёртым был родной племянник папы – Лев Натанович Вейцман, живший с некоторых пор не в доме своих родителей, а фактически у моего отца.

Кузен Лёвушка был сыном старшего брата моего отца, Вейцмана Натана Рахмильевича и его жены Татьяны Васильевны, урождённой Успенской. Фамилия «Успенская» явно указывает на то, что в роду этой женщины были православные попы, впрочем, не только оные – был и статский генерал, то есть человек, имевший чин по крайней мере действительного статского советника. Двоюродный братец Лёвушка родился 9 января 1920 года, а, стало быть, зачат он был уже при советской власти, когда столбовые дворянки, лишённые всех дворянских привилегий, не считали для себя зазорным выходить замуж за мужчин – евреев. Кузен Лев был старше меня на шестнадцать с лишним лет, а потому моя персона его мало интересовала. Отец мой очень любил своего родного племянничка, считал его чуть ли не гением и приютил у себя, когда Натан Рахмильевич выгнал из дому пятнадцатилетнего отпрыска – тот очень уж не ладил с родной матерью, которую весьма не любил. Причина этой нелюбви мне неизвестна. Не любил, и всё тут! А вот свою благоверную дядя очень даже любил; судя по всему, намного сильней, чем родного сына. Словом, кузен Лёвушка обосновался в семье своего родного дяди, которого со временем и «отблагодарил» за гостеприимство самым свинским образом. Что ж, ни одно благодеяние не остаётся безнаказанным. Есть такая сентенция. Естественно, она справедлива не на все 100 %, и потому требует некоторого уточнения с привлечением теории вероятностей. Рискну утверждать, что на каждую сотню разного рода благодеяний всегда придётся некоторое количество их, готовых наказать за своё появление на свет. Кто-то сказал: если не хочешь страдать от неблагодарности, не жди и не требуй её. Но кроме неблагодарности существует ещё и чёрная неблагодарность, а вот это уже преступление. Перед Господом Богом!

Итак, из очень симпатичного района Чистых прудов я переехал в малосимпатичный в те годы район Красной Пресни. Он изобиловал хулиганьём и разного рода простонародьем. Публика эта ютилась преимущественно в деревянных бараках и халупах. Это сейчас Пресня чуть ли не респектабельный центр Москвы – в 1939-ом она была окраиной столицы, хотя в те годы с крыши нашего четырёхэтажного тогда дома был прекрасно виден московский кремль. Именно после переезда заработала моя память, начав фиксировать если не поток сознания, то по крайней мере отдельные его, потока, фрагменты.