Buch lesen: "Проклятие фараона", Seite 2

Последовала милая семейная сцена. Эмерсон водрузил сына вместе с костью себе на колени, а я устроилась за чайником. Предоставив мужу чашку этого доброго напитка и обеспечив сына тарелкой пирожных, я принялась листать газеты, пока Эмерсон и Рамсес спорили о находке. Это действительно была бедренная кость – наш сын удивительно точен в таких вопросах, – правда, Эмерсон заявил, что она принадлежала лошади. Рамсес не соглашался. Когда версию с носорогом отвергли, он предложил дракона или жирафа.

Я искала продолжение репортажа на интересующую меня тему, но эта история уже сошла с первых страниц, хотя и продержалась там достаточно долго. Думаю, как принято в романах, следует начать с самого начала и рассказать все, что к тому времени мне было известно об этом деле. Воистину, если бы эта история не появилась сперва в респектабельной «Таймс», я бы, верно, приняла ее за сочинение герра Эберса или мистера Райдера Хаггарда, от чьих романов я, надо признаться, была тогда без ума.

Поэтому, дорогой читатель, проявите терпение, так как начнем мы с сухого изложения фактов. Они помогут лучше понять последующие события, и обещаю, что в свое время нас ждет достаточно сенсаций.

Сэр Генри Баскервиль (отпрыск норфолкской, а не девонширской ветви Баскервилей) тяжело болел, и врач порекомендовал ему на зиму благоприятный климат Египта. Ни достопочтенный врач, ни его состоятельный пациент представить себе не могли, чем обернется этот совет. Стоило сэру Генри увидеть величественные черты Сфинкса, как в душе его зародился страстный интерес к египетским древностям, который определил дальнейшую жизнь.

После раскопок в Абидосе и Дендере сэру Генри удалось получить концессию на раскопки, возможно, самого желанного археологического участка Египта – Долины царей в Фивах. Здесь, со всеми почестями, присущими их высокому положению, были погребены богоцари Древнего Египта. Их мумии, заключенные в золотые саркофаги и украшенные амулетами с драгоценными камнями, надеялись в тишине скальных могил, скрытых в глубоком чреве Фиванских гор, избежать страшной участи, которая постигла их предков. К началу Нового царства гробницы прежних властителей были вскрыты и стояли опустошенными, тела – уничтожены, а сокровища – рассеяны по свету. Ах, человеческое тщеславие! Могущественные фараоны этого периода стали такими же жертвами расхитителей гробниц, как и их предки. Все царские захоронения, найденные в Долине, были осквернены. Сокровища, драгоценности и царские мумии исчезли. Долгое время считалось, что грабители прошлого разрушили все, что не смогли украсть, пока в один удивительный день в мае 1881 года их преемники не отвели экспедицию Эмиля Бругша из Каирского музея в укромную долину в Фиванских горах. Грабители гробниц из деревни Гурнех обнаружили то, что пропустили археологи, – последнее захоронение могущественнейших правителей, их жен и детей, скрытое верными жрецами на закате единого Египта.

В тайнике обнаружились не все правители Нового царства, и не все захоронения удалось опознать. Лорд Баскервиль полагал, что голые скалы Долины по-прежнему таят в себе царские гробницы, и, возможно, среди них есть такая, до которой еще не добрались грабители. Разочарования следовали одно за другим, но он не думал опускать руки. Решив посвятить свою жизнь поискам, он построил на западном берегу Нила дом, служивший ему зимней резиденцией, а команде археологов – штаб-квартирой. В это чудесное место он и привел свою жену, красивую молодую женщину, которая выхаживала его, когда, вернувшись в Англию холодной дождливой весной, он слег с приступом пневмонии.

История их романтических ухаживаний и последующего брака напоминала сказку о Золушке: новоиспеченная леди Баскервиль происходила из простой семьи и не обладала сколь-либо значительными средствами – и в то время широко освещалась в газетах. Эти события произошли до того, как у меня самой проснулся интерес к Египту, хотя я, конечно, слышала о сэре Генри; его имя было известно каждому египтологу. Эмерсон был о нем невысокого мнения, но Эмерсон с одинаковым презрением относился ко всем прочим археологам, как любителям, так и профессионалам. Правда, напрасно он называл сэра Генри дилетантом, так как его светлость никогда не пытался руководить раскопками – для этой цели он всегда нанимал ученого-профессионала.

В сентябре этого года сэр Генри, как обычно, отправился в Луксор в сопровождении леди Баскервиль и Алана Армадейла, руководителя археологической экспедиции. Они собирались начать работу над участком в центральной части Долины, рядом с гробницами Рамсеса II и Мернептаха, которые были расчищены Лепсиусом в 1844 году. Сэр Генри предполагал, что за грудами мусора, оставленными экспедицией Лепсиуса, могут скрываться потайные ходы в другие гробницы. Он намеревался расчистить землю до основания скалы, чтобы еще раз все проверить. И действительно, уже через три дня после начала работ они обнаружили первый ряд выдолбленных в скале ступенек.

Вы не можете сдержать зевоты, мой любезный читатель? Если так, то это лишь потому, что вы мало понимаете в археологии. Ступеньки, высеченные в скалах Долины царей, могут вести только в одно место – ко входу в гробницу.

Лестница круто уходила вглубь скалы и оказалась полностью завалена камнями и щебнем. Но на следующий день, когда все было расчищено, участникам экспедиции открылась верхняя часть дверного проема, заблокированного тяжелыми каменными плитами. В известковом растворе виднелись нетронутые печати древнего царского некрополя. Обратите внимание на это слово, мой читатель, – такое простое, но такое значимое. Наличие нетронутых печатей свидетельствовало о том, что гробницу не вскрывали с того дня, как ее торжественно закрыли жрецы погребального культа.

Сэр Генри, по рассказам близких ему людей, располагал темпераментом исключительно флегматичным даже для британского аристократа. Свое волнение он обнаружил лишь тихим «бог мой», погладив свою жидкую бородку. Остальные были не столь безучастны. Новости попали в прессу и получили должное распространение. Согласно концессии, сэр Генри известил Ведомство древностей о своей находке и в следующий раз сошел по пыльным ступеням уже в сопровождении достопочтенных археологов и представителей властей. Чтобы сдержать толпу зевак, журналистов и местных жителей, наскоро соорудили ограждение. Туземцы в развевающихся белых одеждах и белых тюрбанах представляли собой живописное зрелище. Среди них выделялся один человек – Мохаммед Абд-аль-Расул, один из первооткрывателей тайного захоронения царских мумий, который передал секрет своей находки властям (тем самым предав своих братьев), за что получил пост в Ведомстве древностей. Очевидцы отметили на его лице выражение глубокой досады. Остальные члены семьи выглядели не менее мрачно. На этот раз иностранцы увели добычу у них из-под носа и лишили их возможного источника дохода.

Хотя сэр Генри полностью оправился от болезни, которая привела его в Египет, и (как позднее сообщил его врач) чувствовал себя превосходно, вид у него был неважный. На фотографии, сделанной в тот судьбоносный день, мы видим высокого сутулого человека, чья шевелюра, казалось, соскользнула с головы, чтобы беспорядочно пристать к щекам и подбородку.

Лорд Баскервиль был крайне неловок, и те, кто были хорошо знакомы с этой особенностью, незаметно отошли поодаль, когда он установил долото на каменную плиту и занес молоток. Британский консул не принадлежал к этому числу. Первый осколок ударил незадачливого джентльмена прямо по носу. Последовали извинения и первая медицинская помощь. Теперь, отойдя от окружающих на почтительное расстояние от окружающих, сэр Генри собирался совершить повторный удар. Но едва он занес молоток, как из толпы египтян раздался протяжный душераздирающий вопль. Его происхождение было понятно всем присутствующим. Так последователи Мохаммеда оплакивают мертвых.

Наступило минутное молчание. Затем голос раздался снова. Он закричал (разумеется, на своем языке, я привожу его слова в переводе):

– Святотатство! Святотатство! Да поразит проклятие богов всякого, кто осмелится нарушить вечный покой властителя!

В замешательстве сэр Генри промахнулся и угодил себе по пальцу. Такого рода неприятности не способствуют душевному равновесию, поэтому мы простим лорду Баскервилю его несдержанность. Вне себя от ярости он приказал стоящему рядом Армадейлу найти этого провозвестника несчастий и задать ему хорошую трепку. Армадейл был бы рад подчиниться, но, как только он приблизился к гудящей толпе, оратор благоразумно умолк и тем самым сохранил анонимность, поскольку его приятели как один утверждали, что не знают, кто он такой.

Все, за исключением сэра Генри, которому об этом заурядном происшествии напоминал ушибленный палец, скоро забыли о случившемся. По крайней мере, благодаря своему увечью он с чистой совестью мог передать инструменты тому, кто воспользуется ими с бо́льшим успехом. Алан Армадейл, человек молодой и энергичный, взял дело в свои руки. Несколько ловких ударов позволили пробить брешь, достаточно широкую, чтобы пропускать свет. Армадейл почтительно отступил и дал возможность своему патрону первым заглянуть в отверстие.

Этот день определенно не сулил бедному сэру Генри ничего хорошего. Схватив свечу, он резко сунул руку в зияющую дыру. Его кулак врезался в твердую поверхность с такой силой, что лорд Баскервиль уронил свечу и выдернул изрядно ободранную руку.

Выяснилось, что пространство за дверью доверху заполнено щебнем. Ничего удивительного: египтяне часто прибегали к подобным средствам, чтобы отвадить грабителей, – однако момент был упущен, и это охладило всеобщий пыл. Разочарованные зрители разошлись, оставив сэра Генри залечивать раны и обдумывать предстоящую трудную работу. Если эта гробница устроена таким же образом, как уже известные захоронения, то, чтобы попасть в погребальную камеру, нужно будет предварительно расчистить коридор неизвестной протяженности. В некоторых гробницах длина таких коридоров могла составлять до ста футов.

Но тут сэр Генри Баскервиль скончался. Он отошел ко сну, будучи совершенно здоров (не считая опухшего пальца и разбитого кулака). А на следующее утро в постели нашли его окоченевшее тело. На лице застыло выражение невыносимого ужаса. На его высоком лбу чем-то похожим на засохшую кровь была грубо нарисована змея урей, символ божественной природы фараона.

«Кровь» оказалась красной краской. Несмотря на это, новость стала сенсацией – особенно в свете того, что медицинский осмотр не смог установить причину смерти сэра Генри.

Конечно, известны случаи, когда у здоровых людей внезапно отказывают жизненно важные органы, и не всегда, как пишут авторы авантюрных романов, виной тому отравление таинственным ядом. Если бы сэр Генри умер в своей постели в Баскервиль-холле, то врачи, поглаживая бороды, попытались бы скрыть свое невежество за медицинской тарабарщиной. И даже в таком случае эта история, вероятно, сошла бы на нет от естественных причин (как и сам сэр Генри), если бы не предприимчивый репортер одной не слишком уважаемой газеты, который вспомнил о проклятии неизвестного прорицателя. Статья в «Таймс» была выдержана в тоне, характерном для этого достопочтенного издания, но остальные газеты дали волю воображению. Их колонки пестрили упоминаниями мстительных духов, таинственных древних проклятий и варварских ритуалов. Но и эта сенсация поблекла, когда двумя днями спустя исчез секретарь сэра Генри, Алан Армадейл, – как выразилась «Дейли Йелл», провалился сквозь землю!

Вот почему каждый вечер, когда Эмерсон возвращался домой, я выхватывала у него газеты. Я, разумеется, ни на мгновение не поверила в нелепые россказни о проклятиях и мести сверхъестественных сил и, когда стало известно об исчезновении юного Армадейла, была уверена, что располагаю разгадкой этой тайны.

– Убийца – Армадейл, – воскликнула я, обращаясь к Эмерсону, который, стоя на четвереньках, играл с Рамсесом в лошадки.

– Убийца? Что ты хочешь этим сказать? Никто никого не убивал. Баскервиль умер от сердечного приступа или чего-то подобного; он всегда был слаб здоровьем. Армадейл наверняка заливает горе в трактире. Он потерял работу и вряд ли сможет легко найти нового патрона: раскопки везде идут полным ходом.

Я не ответила на это нелепое предположение. Я знала, что время докажет мою правоту, а пока не видела смысла понапрасну спорить с Эмерсоном, ведь таких упрямцев еще поискать.

На следующей неделе один из присутствующих на официальной церемонии открытия гробницы слег с лихорадкой, а в Карнаке рабочий упал с колонны и сломал себе шею. «Проклятие по-прежнему в силе! – восклицала „Дейли Йелл“. – Кто следующий?»

После гибели человека, упавшего с колонны (он забрался туда, чтобы отпилить фрагмент резьбы и продать его скупщикам краденых древностей), его товарищи наотрез отказались приближаться к гробнице. После смерти сэра Генри раскопки прекратились и теперь, очевидно, вряд ли могли возобновиться.

Так обстояли дела холодным дождливым вечером после моего злополучного чаепития. Последние несколько дней о баскервильской истории писали совсем мало, хотя «Дейли Йелл» всячески старалась подогревать интерес публики, списывая на проклятие каждую царапину и ушибленный палец в Луксоре. След несчастного (или виновного) Армадейла затерялся, сэр Генри покоился с миром среди предков, а вход в гробницу заперли на замок и закрыли решеткой.

Признаюсь, больше всего меня беспокоила судьба гробницы. Даже самые крепкие замки и решетки бессильны перед опытными ворами Гурнеха. Тот факт, что захоронение открыли иностранцы, нанес тяжелый удар профессиональной гордости этих людей, считавших, что в поисках сокровищ предков им нет равных. И в самом деле, на протяжении многих столетий они добивались на этом сомнительном поприще выдающихся успехов, которые в одинаковой мере можно было приписать как наследственности, так и опыту.

Итак, Эмерсон обсуждал с Рамсесом вопросы зоологии, за окном шелестел дождь со снегом, а я развернула газету. Когда про I'affaire Baskerville стали писать в газетах, Эмерсон, наряду с «Таймс», стал покупать и «Йелл», объясняя, что сравнение газетных стилей представляет увлекательные возможности для изучения человеческой природы. Но все это отговорки: просто читать «Йелл» гораздо увлекательней. По этой причине я начала именно с нее, попутно заметив, что, судя по складкам и загибам страниц, я не первая заинтересовалась этой статьей. Заголовок гласил: «Леди Баскервиль заявляет: „Дело будет продолжено“».

Журналист – «наш корреспондент в Луксоре» – писал о леди Баскервиль с глубоким чувством, не жалея прилагательных: «Когда она говорит, ее тонко очерченные губы, нежные, как лепестки розы, дрожат от волнения», а «зардевшееся лицо несет на себе печать глубокой, неизбывной печали».

– Какая чепуха! – сказала я, прочитав несколько подобных пассажей. – Должна сказать, Эмерсон, что леди Баскервиль представляется мне полнейшей идиоткой. Послушай-ка: «Я убеждена, что лучшим памятником моему почившему любезному другу будет продолжение великого дела, которому он отдал жизнь». «Любезному другу» – подумай только!

Эмерсон не ответил. Он сидел на корточках, листая страницы большой иллюстрированной книги по зоологии, а Рамсес примостился у его ног. Эмерсон пытался втолковать мальчику, что кость не может принадлежать зебре (Рамсес перешел от жирафов к менее экзотическим тварям). Увы, зебра слишком походит на лошадь, а найденный Эмерсоном пример имел чрезвычайное сходство с костью, которой потрясал Рамсес. Ребенок издал зловещий смешок и констатировал:

– Я был плав, вот видифь. Это зебла.

– Возьми еще пирожное, – сказал ему отец.

– Армадейла так и не нашли, – продолжила я. – Я говорила тебе, что он – убийца.

– Ерунда, – отозвался Эмерсон. – Рано или поздно объявится. Не было никакого убийства.

– Ты же не думаешь, что он пьет уже вторую неделю, – сказала я.

– Я знавал людей, которые могли пребывать навеселе значительно дольше, – ответил Эмерсон.

– Если бы с Армадейлом произошел несчастный случай, его самого или его останки давно бы обнаружили. А ведь и Фивы, и окрестности тщательно обыскали…

– Западные горы невозможно обыскать, – оборвал меня Эмерсон. – Ты же знаешь, что они из себя представляют: обрывистые скалы, изрезанные глубокими впадинами и ущельями.

– Так ты думаешь, он еще жив?

– Да. Безусловно, будет трагическим совпадением, если окажется, что он погиб от несчастного случая так скоро после кончины сэра Генри. Газеты снова примутся трубить о проклятиях. Но такие совпадения случаются, особенно когда человек не в себе…

– Возможно, он уже в Алжире, – сказала я.

– В Алжире? Во имя всего святого, что ему там делать?

– В Алжире расквартирован Французский Иностранный легион. Говорят, в нем служит полным-полно убийц и преступников, скрывающихся от правосудия.

Эмерсон поднялся. Я обрадовалась, когда заметила, что он утратил меланхоличный вид, а глаза его загорелись. От моего взгляда не ускользнуло и то, что, несмотря на четыре года относительного бездействия, мой муж по-прежнему силен и полон энергии. Прежде чем играть с Рамсесом, он снял сюртук и стоячий воротничок. Вид у него был всклокоченный, совсем как в те дни, когда археолог со спутанными космами впервые пленил мое сердце. Я решила, что, если мы немедленно отправимся наверх, у нас останется время перед тем, как придет пора переодеваться к ужину.

– Пора спать, Рамсес, няня ждет, – сказала я. – Можешь взять с собой последнее пирожное.

Рамсес окинул меня долгим задумчивым взглядом. Затем повернулся к отцу, который малодушно произнес:

– Беги, мой мальчик. Когда устроишься в кроватке, папа почитает тебе две главы из «Истории Египта».

– Осень холофо, – сказал Рамсес. Он величаво кивнул мне, совсем в духе своего царственного тезки. – Ты плидефь позелать мне фпокойной ночи, мама?

– Ну конечно, – сказала я.

Когда он вышел из комнаты, прихватив вместе с пирожным книгу по зоологии, Эмерсон принялся расхаживать по комнате взад-вперед.

– Наверное, ты хочешь еще чая.

Вообще-то я рассчитывала, что на мое предложение он ответит отказом. Эмерсон, как и все мужчины, с легкостью поддается на самые грубые уловки. Вместо этого он проворчал:

– Лучше виски с содовой.

Эмерсон редко употребляет горячительные напитки. Стараясь скрыть свою обеспокоенность, я спросила:

– Что-то не так?

– Да не что-то – все. Все не так, Амелия.

– Студенты опять проявили себя не с лучшей стороны?

– Нет, вряд ли они могут быть еще бестолковее. Должно быть, эта газетная шумиха вокруг Луксора не дает мне покоя.

– Я понимаю.

– Конечно, понимаешь! Ты страдаешь от того же недуга, причем сильнее меня, ведь я пусть и отчасти, но все же по роду своей деятельности связан с нашей любимой профессией. Я как ребенок, который прижимается носом к витрине игрушечной лавки, но тебе не позволено даже пройти мимо.

Такая сентиментальность для Эмерсона была столь несвойственна – он никогда не изъясняется в подобном стиле, – что я с трудом удержалась, чтобы не обнять его. Однако он не нуждался в сочувствии. Он нуждался в лекарстве от скуки, и я не смогла ему помочь.

– А мне не удалось организовать для тебя даже жалкое подобие раскопок, – с горечью сказала я. – После сегодняшних событий леди Кэррингтон с величайшим удовольствием отвергнет любую нашу просьбу. Я сама виновата – не смогла совладать с собой.

– Не говори глупостей, Пибоди, – простонал Эмерсон. – Нет человека, который бы мог пробиться через непроходимую тупость этой дамочки и ее супруга. Я предупреждал, что не стоит и пытаться.

Эта прочувственная благородная речь растрогала меня до слез. Заметив это, Эмерсон добавил:

– Предлагаю вместе со мной утешиться небольшой дозой спиртного. Я вообще-то не сторонник топить горе в вине, но сегодня у нас обоих выдался непростой день.

Я взяла предложенный мне бокал и представила, в какой ужас пришла бы леди Кэррингтон от этого образца совсем не женского поведения. Дело в том, что я не переношу шерри и люблю виски с содовой.

Эмерсон поднял бокал. Уголки его рта приподнялись в ободряющей ироничной улыбке.

– Твое здоровье, Пибоди. Мы справимся, как справлялись и прежде со всеми прочими невзгодами.

– Несомненно. Твое здоровье, дорогой Эмерсон.

Торжественно, как будто выполняя некий ритуал, мы выпили.

– Через пару лет, – сказала я, – можно подумать о том, чтобы взять Рамсеса с собой. Наш сын отличается возмутительно крепким здоровьем и в силу своего заведомого превосходства не оставит египетской мошкаре и хворям ни единого шанса.

Попытка пошутить оставила моего мужа равнодушным. Он покачал головой.

– Мы не можем так рисковать.

– Но рано или поздно мы все равно отправим его в школу, – возразила я.

– Не вижу в этом смысла. Дома мы дадим ему образование куда лучше, чем в любом из этих отвратительных заведений, называемых приготовительными школами. Ты знаешь мое мнение о них.

– В Англии должно быть хотя бы несколько приличных школ.

– Ерунда. – Эмерсон проглотил остатки виски. – И довольно об этом печальном предмете. Давай пойдем наверх и… – Он протянул мне руку.

Я уже собиралась взять ее, когда дверь открылась и на пороге предстал Уилкинс. Когда Эмерсон пребывает в романтическом настроении, он крайне болезненно реагирует на любые вмешательства.

– Будьте вы прокляты, Уилкинс! – вскричал мой супруг. – Как вы смеете к нам врываться? Что вам нужно?

Наши слуги нисколько не боятся Эмерсона. Те, кто не сбегают после первых нескольких недель истерик и воплей, знают его как добрейшей души человека.

– Прошу прощения, сэр, – спокойно сказал Уилкинс. – С вами и миссис Эмерсон хочет поговорить одна леди.

– Леди?

Как за ним водилось в задумчивости, Эмерсон потрогал ямочку на подбородке.

– Кто, черт возьми, это может быть?

В голове у меня мелькнула безумная мысль. Вдруг это леди Кэррингтон вернулась с намерением отомстить? И прямо сейчас стоит в холле с корзинкой тухлых яиц или миской грязи? Предположение, конечно, абсурдное: у нее не хватит воображения на что-либо подобное.

– И где эта леди? – осведомилась я.

– Ждет в холле, мадам. Я предложил ей пройти в малую гостиную, но…

Уилкинс завершил свой доклад, слегка пожав плечами и приподняв бровь. Леди отказалась подождать в гостиной. Это указывало на то, что дело у нее срочное, и я поняла, что подняться наверх уже точно не удастся.

– Будьте любезны, Уилкинс, проводите ее сюда, – сказала я.

Дело оказалось более срочным, чем я предполагала. Уилкинс едва успел отступить в сторону, пропуская ее. Дама уже приближалась к нам, когда он с опозданием объявил:

– Леди Баскервиль.