Формула счастья. Сборник рассказов

© Елена Жуковская, 2021

ISBN 978-5-0053-4072-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

КРАСНОЕ ПЛАТЬЕ

Она бегала по торговому центру, звонко цокая каблучками. Будто и не было за плечами четырёх десятков лет, двух браков и двух разводов, разных нервных работ и переездов, похожих на пожары, и еще всякой всячины, сложившейся в тяжёлый багаж, который приходится таскать в своей голове.

В её сумочке антидепрессанты, настроение на нуле, и шопинг не в радость. А так хочется праздника. Она купила красное платье с оборками. Глупая покупка. В школе, где она работает, такое носить нельзя. А больше ей некуда надеть это платье. Стилисты и психологи говорят, что была бы вещь, а повод надеть её всегда найдётся. Специалистам надо доверять. А значит, следует покупать то, что нравится, невзирая на необходимость и расходы, и жизнь сама подарит случай, счастливый случай.

Она зашла в кафе, присела на мягкий диванчик у окна.

– Вы одна? Или ждёте кого-то? – спросил официант, милый юноша с фирменной улыбкой.

– Нет, никого не жду. Просто что-нибудь выпью.

Ей хотелось облепиховой водки. Неприлично пить водку белым днём, да ещё и в одиночестве. Но что же теперь делать, если хочется красное платье с оборками и облепиховую водку? Покупать платье и пить водку.

Кафе было почти пустым. Две мамочки с детьми шумно трещали и ели мороженое, несколько школьников сидели, уткнувшись в телефоны. За дальним столиком у окна толстый мужчина пил кофе и жевал пиццу.

– У вас есть облепиховая водка? – спросила она.

– Есть. Пятьдесят граммов?

– Сто пятьдесят.

– Салат, пиццу, горячее?

– Сырную тарелку.

Водка, конечно, не вино, чтобы закусывать её сыром, но она не знала меню и не хотела смотреть. Надо было доставать из сумки очки, выискивать что-то, чего совсем не хотелось.

– Водку и сыр, – повторила она.

– Хорошо, – официант кивнул и удалился.

Она внимательно посмотрела на толстого мужчину, жующего пиццу. Он ей кого-то напоминал. Всё-таки не всё она таскала за собой в голове. Были тёмные и светлые пятна в памяти. Много лиц прошло мимо, теперь трудно сопоставить их с именами. Где-то она пересекалась с этим мужчиной. Он, словно почувствовав взгляд, посмотрел в её сторону. Глаза у него были большие, круглые, припухшие, как будто уставшие или больные. Она продолжала смотреть на него в упор, пытаясь вспомнить. Он сделал жест официанту. Потом встал и пошёл к её столику.

– Марина Эдуардовна?

– Да. Простите, не могу вспомнить.

– Я ваш бывший студент. Степан Игнатов. Вспомнили? Я учился на заочном юридическом.

– Степан. Да, помню.

Она вспомнила его. Не то чтобы отчётливо, но он перестал быть тёмным пятном в памяти, обычным мужчиной за столиком в кафе. Теперь она знала, кто это. Она вспомнила, что он был старше других в группе, был женат или уже разведён и вроде бы жил у мамы, робок, небогат, работал где-то не по специальности.

– Могу я к вам присоединиться?

– Пожалуйста.

Официант подал её заказ. Принёс Степану чашку кофе.

– Я окончил университет в прошлом году. Уже давно вас не видел.

– А я уволилась пару лет назад.

– Почему?

Ей не хотелось рассказывать грустную историю о сокращении. О том, как жертвовала семьёй ради работы, но кандидатскую защитить не успела. И работа выплюнула её вслед за семьёй.

– Ушла в школу, там проще.

Степан улыбнулся пухлыми губами. Она выпила глоток водки. Говорить было не о чем. Зачем он пересел к ней, зачем заказал ещё кофе, как будто собирался остаться надолго? Что ему надо?

– Что вам надо, Степан? – спросила она.

Он опять улыбнулся.

– Ничего.

Он смотрел на неё своими уставшими глазами. В её русых волосах играло солнце, льющееся из окна. Она была хороша собой.

– Мне ничего не надо, – повторил он зачем-то.

Они продолжали изучать друг друга. Она пожала плечами.

– Вы думали, что я преподаю в университете и помогу вам с работой?

– Я юрист в агентстве недвижимости.

– Ну что ж, неплохо.

Она выпила ещё водки. Взяла с тарелки ломтик сыра. Степан молчал.

– Хорошая погода.

– Действительно. Весна.

– А я купила красное платье.

– Замечательно.

– Мне некуда его надеть. Оно с глубоким вырезом на спине и с оборкой спереди.

– Интересное платье. Может быть, вам сходить в театр?

– Да, так я и сделаю, а то скоро закончится сезон.

– У вас ещё есть в запасе пара месяцев.

Водка была почти выпита, сыр почти цел.

– У меня впереди целая жизнь, Степан.

– Я не спорю. Хотите, я приглашу вас в театр?

Она хмыкнула.

– Что, я так жалко выгляжу?

– А я?

Он не думал, что его приглашение станет для неё оскорблением.

Она, не смущаясь, продолжала:

– Вы? Я вас не знаю совсем. Даже вспомнила с трудом. Кто вы, Степан?

– Мужчина.

– Не мой мужчина. Вы наверняка моложе меня. И у вас есть жена или любовница. Или и та, и другая. Есть работа, вы сами сказали. И дети, возможно, есть. Вы уже устали от всего этого, это видно по вашим глазам, Степан. Уж я вам совсем ни к чему.

– Откуда вы знаете?

– Несложно догадаться. В моей жизни тоже много что есть или было.

– Так есть или было?

– Что-то есть, что-то было, какая вам разница?

– Вы не угадали про меня. Я живу один. У меня никого нет.

– Какой вы…

Она растерялась. А что, собственно, удивительного? И она такая…

– Никого нет? Что это значит?

– Я не знаю, как объяснить. Никого нет, и всё. Мама умерла, жена ушла, детей не было, любовницу не нашёл пока.

– Так вы ищите любовницу?

– Ну что вы, Марина Эдуардовна. Это я неправильно выразился.

– А я подумала, вы делаете первый шаг.

– Извините меня, пожалуйста.

– Идите, Степан. Моё красное платье не повод для романа.

– Как скажете.

Степан оставил на столе деньги и визитку. Наверное, у неё получилось его обидеть.

– Я надеюсь, что вы позвоните. До встречи, Марина Эдуардовна.

Он встал и, тяжело ступая, направился к выходу.

Она смотрела ему вслед. Он был совсем не в её вкусе. Лишний вес, редкие волосы, плохая одежда. Ах, Степан… Красное платье, облепиховая водка, хорошая погода… Она повертела в руках визитку и тут же достала телефон. Официант подошел, взял деньги.

– Счет или повторить?

– Ещё пятьдесят граммов.

Она прищурила глаза, номер телефона на визитке виден отчётливо. Она набрала номер.

– Слушаю вас. Алло, кто это?

Она сбросила вызов. Положила телефон на стол. Возможно, Степан догадается и перезвонит. Или решит, что это в выходной достают клиенты агентства недвижимости. Она выпила ещё водки. Телефон молчал. Она взяла сумку и пошла в дамскую комнату. Оттуда она вышла через несколько минут в красном платье с открытой спиной и оборкой спереди.

– Повторить? – спросил официант.

– Повторить.

ТОЛЬКО НЕ БУДЕТ БАБУШКИ

Мы стояли у храма. Я держала в руке четырнадцать гвоздик. Было тепло, но хмуро, казалось, что вот-вот пойдет дождь. Я не плакала. Но войти в храм, где стоял гроб, боялась. Мне было уже тридцать шесть, но я ещё никого не хоронила. Это была моя первая смерть. Хоронили бабушку. Я чуть-чуть умерла вместе с бабушкой. Я стояла, сжав губы, напрягшись всем телом, рука онемела от тяжелых цветов. Мне хотелось, чтобы кто-то взял меня за другую руку и повел под распевные молитвы по высоким ступеням к бабушкиному гробу. Но вместо этого я услышала за спиной:

– Я тебя никогда не любил.

Я обернулась. Это был он, мой бывший муж Максим. Мы развелись два года назад, у нас был шестилетний сын Матвей и много ещё чего, что не позволяло расстаться до конца.

– Ты о чём? – спросила я, глядя куда-то в сторону, через голые ветки дерева в хмурое небо. Мне не хотелось, чтобы он видел мои сухие воспаленные глаза. И я не хотела видеть его глаз, прозрачных и пустых, как всегда.

– Я о любви, – ответил он.

– Сейчас? Зачем?

Он ничего не ответил. И я не стала крутить в голове его фразу, как это делала обычно. Он иногда специально говорил что-то, выводящее из равновесия. Делал он это по разным причинам. Сейчас для того, чтобы я очнулась. А может быть он на самом деле меня никогда не любил.

– Пойдем, – сказал он, подталкивая меня к ступеням храма.

Я сделала несколько шагов. Все уже были внутри. Я видела их, свечи в их руках. Я слышала звуки молитвы и всхлипывания. Кто мог плакать? Некому было плакать. У бабушки было два сына. Один жил далеко, в Африке. Другой близко, в той же квартире, что и она. Это мой папа. И всё.

Мои родители развелись давным-давно. Мама жила своей жизнью. Она не стала бы плакать о бабушке. Кто бабушка ей? Бывшая свекровь, сто лет назад забытая, вместе со страшным сном супружеской жизни. Мама приехала, потому что хотела поддержать меня, или чтобы показать тем, кто ещё остался от нашей разбитой на куски семьи, как хорошо она выглядит. Папа не умел плакать. У гроба стояли соседки, папины друзья и сын моего африканского дяди, мой двоюродный брат Гоша. Он случайно оказался в России. Или не случайно… Бабушка давно болела, не писала завещаний и всех любила. У неё был маленький домик у реки, в котором я проводила почти каждое школьное лето, и куда я миллион раз приезжала потом. Ещё квартира, в которую вернулся папа, когда они развелись с мамой.

– Где Матюша? – спросил Максим, когда мы уже вошли, и я закрыла рот свободной рукой, за которую меня так никто и не взял.

– Ты же видишь, его здесь нет. Он у моей подруги, – сказала я сквозь пальцы, закрывающие рот.

– У какой?

– У Ленки.

Он специально спрашивал, чтобы я не могла глубоко нырнуть в этот кошмар у гроба. Я должна была выныривать и глотать воздух, чтобы ответить.

Я положила гвоздики к её ногам. Я смотрела в её лицо, такое тонкое, спокойное, родное, любимое.

– Я всю жизнь её любила больше всех на свете, – сказала я тихо.

Этого нельзя было говорить, потому что бабушка ничего не слышала, а мама слышала всё. Она стояла рядом. Я сказала это, потому что бывший муж заговорил о любви, или потому что это было то, что меня сейчас переполняло. Надо было просто заплакать. А я бормотала:

– Она тоже любила меня больше всех на свете. Она умела любить.

Бабушка прожила долгую жизнь. Ей было восемьдесят шесть лет. Мы были близкими подружками. В её жизни было мало девчонок, и в моей жизни было мало девчонок. Мы хорошо с ней ладили. Она пекла мне тонкие блинчики, водила на реку смотреть уток, собирала со мной малину в саду и делала ещё что-то совсем не особенное, но такое необходимое. Иногда мы с ней просто болтали, смеялись, дурачились, как это делают девочки. А иногда рассказывали секретики. У неё был свой секретик. Она всю жизнь любила своего мужа, который ушёл от неё к другой. В нашей семье ни у кого не склеилась семья. Но бабушка умела любить, а больше никто не умел. И сейчас у гроба всхлипывали только пожилые соседки. Все остальные стояли спокойно. Папа немного ссутулился и переминался с ноги на ногу. Он хотел выпить. Я это знала. Он иногда много пил и кричал на бабушку. Это тоже был её секретик.

Мой секретик я заедала мороженым и мандаринами на маленькой бабушкиной кухне, запивала коньяком, который бабушка тайком наливала из папиной бутылки, заглушала звуками доброго певучего голоса:

– Ты самая лучшая, внученька моя золотая, ты самая лучшая.

– Почему же он спит с другими? Почему он уходит?

Она пожимала плечами и, подсовывая мне что-нибудь вкусненькое, говорила:

– Все они такие.

Она всё дела неправильно. Нельзя заедать проблему, нельзя мириться с изменами, нельзя пить коньяк, когда у тебя грудной ребёнок. Но мне это было нужно. И только она смогла мне это дать.

– Прощай, Варвара Филипповна, – сказал Максим, укладывая в гроб огромный букет жёлтых роз, перевязанных чёрной лентой.

– Бабуля… – прошептала я.

Я не знала, что ещё сказать. Гоша молчал, папа молчал, мама молчала. Бабушкины соседки крестились, по очереди подходя к гробу. Свечи догорали.

– Пойдём в машину, – сказал мне Максим. – Ещё кладбище. Потом поминки. Береги силы.

Я заплакала. Беззвучно и некрасиво. Рот скривился в гримасе, глаза опухли. Потом были венки, комья земли, кутья и водка… Мне было плохо. Я чуть-чуть умерла. Я ощущала это физически. Мне было трудно дышать, говорить, думать.

Максим привёл меня домой.

– Поспишь? – спросил он. – Я заберу Матюшу.

– Почему ты сказал мне, что никогда меня не любил?

– Чтобы ты почувствовала, как сильно тебя любила бабушка, и как сильно ты любила её. Ты должна была успеть попрощаться с этой любовью там, в храме.

– Какой ты умный, – сказала я с ухмылкой.

– Я очень хорошо тебя знаю, – напомнил он.

– Ты счастлив?

– Это неважно.

– Ну-ну…

Я свернулась клубком на кровати, прямо в чёрной одежде и траурном шифоновом платке. Мои светлые волосы торчали из-под него во все стороны, заплаканные опухшие глаза закрывались, мне не просто хотелось спать, мне хотелось исчезнуть. Как исчезла бабушка под слоем свежей земли, как солнце исчезает, уходя за горизонт.

– Завтра будет новый день, – сказал Максим, будто читая мои мысли.

– Иди, спасибо, что побыл со мной.

Где-то в прихожей зазвонил телефон, оставленный в сумке или в кармане плаща.

– Принести?

– Ответь сам.

Я закрыла глаза. Обхватила руками подушку. Сквозь навалившийся сон слышала встревоженный голос Максима. Ещё что-то случилось? Нет, на сегодня хватит.

– Придется вставать, Ириша.

– Что?

– Тебе ещё есть, кого любить. Матвей плачет. Он заболел. Просит, чтобы мама приехала. Ленка не знает, что делать.

– Что-то серьезное?

– Температура, рвота.

– Бедный милый мальчик.

Я очень любила Матвея. Но я не умела любить, как умела бабушка. Если бы у меня была температура, она бы прижала меня к себе и гладила бы по голове. А я вызову Матвею врача и в ожидании буду нервничать и возмущаться, что врач долго не едет, что температура не снижается от таблеток.

– Съезди ты. Сможешь?

– Конечно. Привезти его сюда?

– По обстоятельствам. Если совсем плохо вызывай скорую, звони мне.

Он ушел. Мне показалось, что сильно хлопнул дверью, наверное, чтобы защелкнулся английский замок. Или чтобы я услышала и вынырнула, как там в храме. Но я не могла. Хотя бы час, хотя бы полчаса.

Опять зазвонил телефон. Максим оставил его на кровати рядом со мной. Я протянула руку. Это мама.

– Ты где?

– Дома.

– Что так убежала? Ни слова, ни полслова.

– Матвей заболел.

– Ну, час от часу не легче.

– Максим за ним поехал.

– Гоша остается до девяти дней.

– Зачем ты это сказала?

– Ладно, потом. Отец напился. Разве так можно?

– Можно.

Я положила трубку. Можно напиться, если умер самый родной человек, можно валяться в кровати и хотеть спать, если самый родной человек заболел. Всё можно. И хлопать дверью, и хотеть наследства, и звонить не вовремя, и говорить не о том.

Я проспала несколько часов. Проснулась, вздрогнув, непроизвольно взмахнув руками, хватая то подушку, то телефон. Мне надо было за что-то ухватиться, зацепиться. Видимо, сон унес меня куда-то, откуда следовало вернуться.

– Прости меня, бабушка, – сказала я в подушку. – Прости меня, сынуля.

Все меня простите.

Я потёрла глаза. Ну что? Вставать и жить.

Набрала номер.

– Максим, что там у вас?

– Порядок. Отдыхай. Матвей останется у меня до завтра. Ему лучше. Врач был, лекарства дали.

– Вы с Олесей?

Это новая жена Максима. Они живут уже год. Я предполагала, что она беременна, но если он повез домой больного Матвея, значит, нет.

– Конечно. Всё хорошо.

– А я одна. Привези Матвея.

– Он не игрушка, он болеет. Ему надо отдыхать, лечиться.

– Ты жестокий.

– Не говори ничего. Поспи.

– Дай телефон Матвею.

Матюша задышал в трубку, сквозь забитый нос.

– Мама…

– Я тебя люблю.

Он промолчал. Он тоже не умел выражать свою любовь. Когда мы были рядом, он мог обхватить меня за шею. А сейчас он ничего не мог. Это у нас наследственное. Бабушка любила всех и за всех. А теперь всё закончилось. Вообще закончилось. Сегодня и навсегда.

– Приезжай. Попроси папу, чтобы привез тебя на машине.

– Папа сказал, что завтра.

– Хорошо, милый, выздоравливай. Тебя ещё тошнит?

– Нет. Я хочу жареной картошки.

Я встала. Голова болела и кружилась. Я сняла черный платок, завязала вместо него красный шарф и пошла жарить картошку.

Запахло по-домашнему, как у бабушки. Я научусь любить, если этому можно научиться, и научу любить, если этому можно научить. Всё будет хорошо. Только не будет бабушки.