Buch lesen: «Среди звука. Смысл молчания»
Schriftart:
…Слова выпадают из миропорядка времени,
опорожнение чувств на бумагу из ткани души.
Вновь раздета, осиной дрожу. Вычеркни
меня из списков несуществующего на «сейчас»…
© Елена Збаражская, 2020
ISBN 978-5-4498-9834-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
под Циммера шёпот
Я уже не боюсь просыпаться в мире,
где даже у неба на бёдрах вывих,
где у моря нет дна,
и в четыре утра мы в центре своих квартир —
в колыбели опровержений,
в которой предел ощущений быстрее прыжка
хмурого солнца за горизонт, где плавятся мысли.
И тени снимают полынье бельё,
в гуттаперчевом воздухе шалевой зимы гнутся
под Циммера шёпот,
и время в часах не движется громче.
Боги вниз по верёвке спускают корзину причуд,
вечность тревожат,
вырезают боль из-под кожи одиночеств нудных,
и пьют любовь с губ отчаянных, тёплых,
а из тел шьют созвездия вновь,
и прикручивают их к небесным подошвам
для мерцания вечного, где шалят облака,
спинами трутся, прикрывая собой бесконечность…
твои фьорды
Я к тебе приходила на крепкий тропический кофе
с берегов, где ещё до весны километры печалей,
где хрипит по утрам плоскогрудое царское солнце,
белым вереском вышиты реки и мёртвые травы.
Я смотрелась в твою неприступную дикую гавань,
где весна, как у первой Венеции – бури на взморье,
на колючем песке прохлаждаются жёлтые крабы,
и закаты пьют море, в котором дельфины смеются.
Я к тебе приходила с дорог, где вонзаются звёзды
в сумасшедшие плоти сердец многоликого мира,
где о нашей Конечной ещё не прослышали боги,
и рифмуется жизнь под туманами сказочных фьордов.
Город-циник
Город распластан, скомкан, не свеж и цинично пьян,
дома одиночеств облучены, как рентгеном,
закат кособок, тягучие дни – вязкая тьма,
тут, что ни любовь – выкидыш,
ночью обляпанный.
Петляют зловонные стоки в промежностях труб,
семь древних молитв слипаются с прахом желаний,
здесь часто рыдают ветра – бремя мертвенных скук,
и Смерть ворожит в туманах,
считая разлуки.
В нём время – бумага, сминается в оригами,
морщинисты догмы, и души трясутся в зимах,
лишь я не чувствительна в сплине – дышу мирами,
где очередь боли за счастьем
воюет с пылью.
моя утопия
Смотрюсь в глаза моря: на дне кочевое небо,
виляющий пьяный рай и хохот течений,
солёные души сопят в китовых скелетах,
маяк в роговице волн, ракушечьи песни.
В них сны штормовые под ругань залётных чаек
и вкрадчивый лунный свет, щиплющий веки,
молчащие горы в коралловых бусах, тайны,
носы кораблей торчат под вязким столетьем.
Утопия божья – любви недоступные вехи,
акульи дороги, ожоги медуз и страхи…
Сгораю в живом этом взгляде – двух синих нежностях,
смотрю вглубь миров, в манящую незаконченность…
Январская оттепель
Зима бьёт баклуши, в запое морозы,
Притворная оттепель, ветер кривой,
Синицы испачкали сажею груди,
Транзитное солнце раздето весной.
Темнеет слой снега на узких тропинках,
Спросонья капель протирает глаза,
В рассветах – щербинка сливового цвета,
В закатах – висят без штанов облака.
Расслаблены путы январской кобылы,
Ей в ноздри попал травяной аромат.
Февраль наблюдает за нею шутливо,
Готовит древнейший метельный обряд.
Рифмы ветра
Сочатся капли трёпаной тоски —
по сердцу боль гоняет солнце,
что нам осталось от любви,
что выдыхаем в мёрзлый воздух.
Зимой обветренные дни,
в ночах – скучающие тени,
ты обещал меня найти,
я обещала – не исчезнуть.
Ветра из ведьминых бутылок
по миру нежностью касались
всего того, что не нашли,
всего того, что потеряли.
Незавершённость милых снов,
судьбой пропущенные знаки,
я обещала быть с тобой,
ты рифмовал…
и мы сбывались…
мак
Ты не хуже других, не пьянее бунтарского лета,
Даже лучше, ты – ночь без луны, без ворот, без замка,
В ней – мой царь, и пучок отсыревшего талого неба,
Сто печальных пещер с неизвестными икс, игрек, зет.
Я сегодня латала её перекрёстные дыры
Многобашенной боли и пуд бестолковой тоски:
У тебя никогда не случится дом третьего мира,
Только устное солнце моргнёт иногда в пустыре.
Ты узор на пастелях мирской затуманенной яви,
Белый мак, обдуривший собой сумасшедший февраль,
И моё притяженье из тысячи мизерных далей,
Обнимание тел в закоулках вселенских забав.
простреловое
Зима – заплутавшая девственница,
Глаза-стёклышки, руки-веточки,
Платье зрелое, туфли стёртые,
Растрепалась восточными ветрами.
На ресницах её туман мается
С душой вьюжною, мыслью грешною,
Снами вещими безмятежными
Февраль полнится, в солнце плещется.
А за голыми талыми сопками
Весна топчется, слезой брезжится,
В шляпе фетровой, пальто новое,
И прострел на груди вышит нежностью.
Бог-курильщик
Мне тебя бесконечно мало…
Мой Ванахейм сегодня бастует,
ночи пошло смысл диктуют:
«тьма вчера пеленает солнце».
Мы с тобою хворост Вселенной,
не цветём, полыхаем сразу,
часто сушим свои озёра
винительными печалями,
творительными именами,
вскармливаем существительными сомнениями
голодных мертвецов, живущих на айсбергах,
играющих в переговоры с живыми.
Мы две твари, поющие недалеко от моря,
а в нём мыли руки грустные гении,
мамы, улыбающиеся мимы,
отцы из него рыбу удили.
А наш Бог-курильщик
сложил наши судьбы
в разноцветный кальян
и выкуривает его,
сидя на берегу
пустынной земли:
нога на ногу,
без тоги,
без мокасин,
глаза к небу
не к своему…
вот-вот, уже не за горами
Лоснится кожа февраля,
Моргает небо левым глазом,
Рассвет присыпан манкой дня,
Закат бургундский в жёлтых стразах.
Луна колдует в неглиже,
Пасьянс раскладывает тучный,
Прилипла чернь к седой земле,
Ковчежным раем пахнут люди.
Волчком кружатся флюгера
На крышах башенок-часовен,
Деревья спят в наростах мха,
Болеют реки малокровьем.
Атаковали воробьи
Картоньи ясли, чистят перья.
Собаки подняли хвосты,
Уныло смотрят в мелколесье.
И сиплый воздух гонит пыль
Вчерашних вьюг парад в ущелье,
Где не бывает простофиль,
Где лишь любовь, и тает зимье…
Новое в старом
Обновляется плоть земли,
В лёгком трансе вздыхает город,
Дни разделись, промокли пни,
Солнце дерзко ползёт за ворот.
Вечера вышивают сны
На картоне ночей (нить «люрекс»),
Новой родинкой в складке губ
Отпечаталась мега-юность.
Приступ сплина уходит прочь
Заблестевшей душой асфальта,
До оргазма весенних слёз
Двадцать два монолитных хода.
Истончается наша мысль
В тёмном зеве зимы-мерзавки,
И пульсирует новый смысл
На столешнице старых сказок…
Белошвейка
Март сопит на развалинах мира,
тянет мгла исхудавшие руки,
коматозного солнца пунктиры
мельтешат (теперь больше от скуки).
Истончаются в нитку ледышки
странных зим, нашумевшей капелью,
тишина после долгой одышки
наслаждается звуками трели.
Облака на буксире у неба,
в чехарде тёплых грёз зреет нежность,
в ветках памяти сонных деревьев
набухает зелёная свежесть.
А девчонка моя, белошвейка,
распорола бедовую душу,
из кусков залатала все шрамы.
И в рассвет ускользнула распутный…
Она
…в полулюбви застыла изнутри
молчуньей, не умеющей молчать,
страдалицей, с отсутствием тоски,
бегуньей, не умеющей бежать.
…она сегодня грешность, тишина,
нетронутая нежность для мужчин,
застенчивая мякоть февраля,
прилежное дитя мирских обид.
открытая насмешливая грусть,
во внешности загадочный «шарман»
отчаянный воздушный поцелуй
(с ладони улетающий обман).
…но засуха гуляет по губам,
вопит в затылок, ноя, пустота.
в крахмальных простынях души кричит
недолюбовь… и одинокий «вамп»…
как мир
Обнимаю тебя, как мир, чуть продрогший, поломанный болью,
где кружит вековая пыль, и снегами твой дом припорошен.
Недолюбленный брошенный рай – ватным небом, мёрзлой водою,
мятым клевером пахнут мечты, горным воздухом дышат звёзды.
Ты молитвы мои не считай, лучше слушай, что шепчут ветры:
в них сегодня и завтра, вчера – недосказанность, лёгкий трепет.
Без тебя не приходит весна, умирают стихи на пиках,
травы корни теряют, а сны снятся только богам безликим.
Ты под голой луною ждёшь млеко зорь, над туманами – ночи,
не роняешь остывших слёз, только смотришь страдально на море.
Не проси заплутавших птиц показать тебе старые тропы,
лучше строй из руин корабли, и плыви по судьбе свободным.
Обнимаю тебя, как мир,
чуть безумный и самый далёкий…
старше и младше
Я младше тебя на год февральских разлук
И старше на век предапрельской обычной снежности.
Когда-то кормила чаек, ловила джус
И крылья стрекозьи для сердца кроила нежные.
Я ближе к тебе на сто бесноватых гроз
И дальше на два фехтующих скачущих ветра.
Мне холод не снился, октябрь желтел без слёз,
Земля целовалась взасос с неокрашенным небом.
Я тише на тон нерождённого страха
И громче неласковых волн об изрезанный берег.
Наше «вчера» свернулось в немое «завтра»,
И время скукожилось в тусклый сегодняшний вечер.
Я старше тебя на вдох влюблённого утра,
Ты младше меня на одну одинокую вечность.
уже сегодня
Мы не умрём в этом городе завтра.
Он ничей.
Спрячемся в тишине полночи,
утра (росы несозревшей, девственной).
Выпьем по вдоху из поцелуев,
сон приютим на груди из нежности,
навсегда пропишем, до случая,
катастрофы любви в своих необузданных душах,
во взъерошенных нервах,
в переплетении пальцев рук,
в касании запястий,
в трении тел…
И исчезнем для всех,
потому что наше время себя исчерпало:
как киты, уплывающие в другое море,
как повзрослевшие стрижи,
покидающие свои гнёзда,
как стрекозы по осени.
А после вернёмся в свой город,
через века,
где мы никогда не старели,
продолжимся в чужом ощущении,
уже не нашем,
но на что-то похожее, как в нас,
когда-то ушедших,
которые не умерли завтра.
…и сегодня начнём
возрождаться…
город детства
Город, прищурив глаза, смотрит в рассветную пустошь,
Радость сползает с лица тайнами брошенных улиц,
Солнце рукою своей щупает пульс поднебесья.
Мы в этом городе сны, эхо ушедших столетий.
Бремя вокзальных часов замерло – нет пассажиров,
Рельсы увязли в траве, в мёртвых вагонах спят птицы.
В центрах унылых квартир призраки громкого смеха,
Ветер с оттенком тоски трогает ветхие стены.
На толстокожесть ночей пыль оседает молчанья,
Свет пустотелой луны – белый комок отчаянья.
Нам не вернуться уже в шаткость сумбурного лета.
Я в этом городе – ты, ты – моё нежное детство.
Der kostenlose Auszug ist beendet.
Genres und Tags
Altersbeschränkung:
16+Veröffentlichungsdatum auf Litres:
17 Juni 2020Umfang:
51 S. 2 IllustrationenISBN:
9785449898340Rechteinhaber:
Издательские решения