Чистые слёзы

Моим сыновьям посвящается…

© Елена Волкова, текст, 2023

© Издательство «Четыре», 2023

Зовущая Тишина, или Вместо предисловия

Одиннадцатое апреля 2021 года, утро, начало четвёртого. Открыв глаза, понимаю, что давно уже не сплю. Долго лежу, пытаясь уснуть, но всё напрасно. Одиноко ворочаясь по двуспальной кровати (Саша в поездке), перекладывая мягкие, тёплые подушки, беспрестанно теребя уютное одеяло, то накрываясь, то раскрываясь, пытаюсь объяснить причину бессонницы, и вдруг… я снова ощущаю Её дыхание. Я встаю и раздвигаю тяжёлые ночные шторы. На тёмном небе сияют яркие звёзды. Окно не открываю на ночь, так как на улице ещё лёгкие, наверное, уже последние заморозки. Смотрю туда, ввысь, и чувствую, как меня охватывает Она – моя подруга, моя соучастница, моя утешительница – тёплая и необъятная Тишина. Я чувствую её только в ночи. И нас связывают только мои мысли. Она слышит и понимает всё, что сейчас Ей поведаю. Она беззвучно внемлет мне. Наш долгий разговор прерывается мгновенно сверкнувшей звездой, и это знак, что пора закругляться. И действительно, где-то в глубине начинают проявляться первые изменения в темноте. Я приступаю к молитвам – так всегда заканчивается наш уединённый разговор…

Сегодня Она снова со мной. Всё замерло. Я слышу лишь стуки своего сердца. В последнее время я всё чаще вспоминаю те бессонные ночи и те яркие звёзды, которые дарили мне надежду двадцать лет назад. Именно тогда мы подружились с моей Тишиной. Мне казалось, что с рассветом произойдёт чудо, оно должно случиться, но только нужно дождаться утра. Казалось, что такая спокойная ночь не может принести ужасных новостей, казалось, что она обязательно подарит что-то невероятное, потому как я верила, что чудо идёт к тому, кто его ждёт. А чудо заключалось в том, чтобы кто-то просто вошёл и сказал: «Всё это страшный сон, Лена, просыпайся, открой глаза и иди. Иди навстречу утреннему солнцу, навстречу дню, где нет места боли, унынию и скорби. Поднимайся, иди, готовь завтрак своим мальчикам». Этого чуда я ждала… Каждую ночь ждала… Но наступало утро – и ничего не происходило. А следующая ночь дарила мне новую надежду. Я снова стояла в забытьи и с ещё большей силой верила. Слёзы просто катились и падали, даже не успев раствориться на щеках. Казалось, эти маленькие солёные бусинки тоже старались упасть бесшумно, но дыхание начинало учащаться, в груди не хватало воздуха, и мои всхлипывания – единственное, что могло нарушить эту невозмутимую Тишину. Но её тёплые объятия убеждали меня в том, что я делаю всё правильно.

Почему же до сих пор не остывает боль? Почему в памяти всё так свежо и ясно, словно не было этих двух десятков лет? Я так чётко вижу эти дни, перерастающие в бесконечные месяцы и долгие годы. Лишь закрою глаза – и незабываемые цветные картинки бегут одна за другой, будто перемещаюсь во времени, оказываясь снова там. Я не просто попадаю в прошлое, я снова чувствую эту боль каждой клеточкой своего тела, как чувствовала в тот день и в ту секунду, и ничего не могу изменить. Почему? Я долго отгоняла мысли, что должна выложить всё на бумагу, и до сих пор не знаю, получится ли у меня раскрыть эту историю так, как я её проживала. Но именно сегодня решила поделиться всплывающими воспоминаниями, уносящими меня в прошлое, ещё и потому, что это был период необыкновенных встреч и знакомств со множеством разных и всё же простых и близких по духу людей; людей, протянувших руку помощи и научивших меня помогать другим; людей, просто выполнявших свою работу; людей, которых вспоминаешь с благодарностью и трепетом; людей, которых хочешь просто обнять; людей, с которыми можно просто молчать, ждать и верить…

В воспоминаниях поведаю о людях, с которыми встретилась так неожиданно, и о проблемах, которые пришлось решать вместе. Разве не интересно узнать не о литературном персонаже, а о настоящем человеке, оказавшемся волею судьбы на твоём жизненном пути, который ты не выбираешь?..

В любом случае, уверена, найдутся читатели, которым будет интересна моя история, – это мои сыновья. Дети, не судите строго, честно скажу: страшно смотреть на ещё не исписанную кипу бумаги, но надеюсь, что на моих страницах вы найдёте много неизвестного, того, о чём не расскажешь мимоходом. И хотя многие рассказы вы уже не раз слышали, я думаю, обстоятельства, изложенные мною, заставят их звучать по-иному, по-настоящему. Хочу подчеркнуть главное: это не прошлое – это пережитое. Я с болью выплёскиваю из себя мучительное прошлое, разделяя его с тобой, дорогой читатель. А будущие вёсны пусть познают бесценный дар каждой человеческой души, прикоснувшейся к моим искренним откровениям, – ваши чистые слёзы. Не стесняйтесь не притворяться, не бойтесь себя открывать – это шаг к Великому Свету и Благодати…

Оглядываясь назад, понимаю, что это был тот самый день, который разделил мою жизнь на до и после. Тогда казалось, что жизнь остановилась, но только мои близкие и люди, случайно оказавшиеся рядом со мной, доказывали мне, что она продолжается и, наоборот, всё идёт своим чередом. Но эти выводы я сделаю совсем не скоро…

Часть первая

Начало

Сейчас я сижу в этом холодном коридоре и пытаюсь отбиться от вопросов, возникающих один за другим в моей голове: «Это произошло со мной? Это вообще я? Как? Почему это случилось с ним? За что?» Смотрю на побелевшие руки, трясущиеся от холода, или от страха, или от ужаса, который может меня ожидать. Большая железная дверь в тупике коридора редко открывается, иногда оттуда выходят и спокойно проходят мимо меня люди в белых халатах. На дверях зелёная табличка: «Детское реанимационное отделение».

В квадратных деревянных вазонах, стоящих вдоль длинного оконного переплёта, растут китайские розы. Они похожи на миниатюрные яблоньки с обильно спадающей кроной. Хрупкие веточки так сильно усыпаны листочками, что их совсем не видно, а вместо плодов между листьями пурпурными огоньками рассыпаны яркие соцветия. Я никогда не видела столько цветов на китайской розе. У меня дома растёт такая, но по сравнению с этим садом она какая-то недоразвитая. Если и зацветает, то дарит один-два ярко-красных цветочка, которыми мы восхищаемся. А здесь такое обилие багрово-красных роз, что невольно задаёшься вопросом: кому здесь они приносят радость? Я нервно тереблю пальцами плотную структуру зелёных листочков и пытаюсь понять, что сделала не так, ведь в своей жизни я всё пыталась планировать, а такого в моих планах ну точно не было…

Именно сегодня, в воскресенье, 26 декабря 1999 года, мы должны были все вместе дома наряжать ёлку. Оценки почти выставлены, скоро зимние каникулы, готовились к утренникам. Осталось ещё несколько рабочих дней, правда, не таких напряжённых, и я планировала сходить к гинекологу, чтобы разрешить для себя главный вопрос последних двух недель: да или нет? И если да, то в новогоднюю ночь, под бой курантов, обрадовать любимого мужа (наверное, удивлю сегодняшнее молодое поколение, но тестов, определяющих наличие беременности, тогда и в помине не было, и однозначный ответ мог дать только врач, да и то иногда после сдачи анализов). Как-то чувствую я себя не совсем хорошо, сильно устаю, и очень хочется покоя. Есть подозрение, что это случилось полтора месяца назад, когда мы отвезли Женю ночевать к маме, а сами устроили ужин при свечах. Повод был: я достойно и довольно качественно провела открытый урок по развитию речи на районном методическом семинаре, состоявшемся на базе нашей школы, в 7 «В» классе по теме: «Выразительные средства в лирике Тютчева». Это маленький (всего шестнадцать человек), но работоспособный класс. Есть несколько человек, с которыми можно работать на аудиторию, а гостей, учителей русского языка и литературы, было двадцать четыре. Нужно сказать, что в начале урока дети были немного зажаты, но потом стали работать и помогать мне. Фишкой урока стало написание миниатюрного сочинения. А когда вслух читала работу Оли Шуляк (моя палочка-выручалочка), явная реакция учителей стала выражаться на их лицах. По улыбкам и глазам я поняла, что преподаватели дадут хорошую оценку уроку. Кульминацией стал итог, прозвучавший из текста мини-сочинения ученицы. Дети меня не подвели. Всё получилось. Безусловно, без замечаний не обошлось: не уложилась во время, заняла пять минут перемены, и какие-то наброски по ходу, где можно было что-то опустить, а что-то, наоборот, развернуть. Ну не может быть всё идеально, надо работать и продолжать совершенствоваться! Наслушавшись дифирамбов (мне вправду было приятно услышать мнение опытных педагогов), честно говоря, я выдохнула, что всё это закончилось. Подготовка морально вымотала меня, а волнение не давало нормально спать и спокойно жить вот уже три недели моим близким. Я рано пришла домой и решила испечь «Зебру» – любимый торт на скорую руку.

Включила диск с Кузьминым, зазвучала песня «Когда меня ты позовёшь…». Зажгла свечи. На столе с клеёнчатой скатертью – шоколадный торт, бокалы. На улице темно. Зашторив окно, села ждать мужа. Услышав, как хлопнула входная дверь на первом этаже, и его шаги (а я всегда знала, что это идёт он), подбежала к двери. Раздался звонок. Я повернула замок и открыла дверь. Увидев интимную обстановку, он заулыбался, но свет включил.

– Дай хоть разуюсь, – произнёс он, подставляя щеку, и прошёл в ванную, а я включила газ, чтобы разогреть картошку. Этот вечер был особенный. Я делилась своей радостью: урок получился. Смаковала моменты, которые удались, описала неудачные, которые могли меня смутить, но всё прошло. Саша рассказал о поездке. Вино было терпковатым. Мы перебрались в комнату. Кузьмин продолжал своё дело: «Пять минут до дома твоего, / Мне уже не нужно ничего, / Только б посмотреть в глаза твои-и-и…» – сильным надрывом пронизывал струны моей души музыкант…

Я хорошо помню тот удивительный вечер, «Поле чудес» на экране телевизора, вкусный бисквит и наши мечты…

«О чём это я?» – прервала я наплывающие мысли, уносящие в тот мир, который был обычным и ничего не предвещавшим ещё вчера. Ах да! «С чего всё началось? Когда и где я что-то пропустила и почему мы здесь оказались?» – снова сыпались вопросы, на которые я пыталась ещё пока найти ответ, и в моей голове судорожно переворачивались события злосчастной недели.

В понедельник, 20 декабря, у меня вторая смена. Уроки заканчивались в половине шестого, но мне надо было задержаться, так как семиклассники должны сдать долги по стихам (не все хотят учить вовремя). Приближался конец четверти, а через пару дней надо уже сдавать табель. В любом случае забрать Женю из садика я не успевала, Саша тоже ещё не приехал. Для меня эта ситуация не являлась проблемой, потому что есть мои родные, которые всегда выручают. Я набрала из школы домашний номер 2-32-05. Подняла трубку моя сестрёнка:

– Да!

– Танюша, это я. Заберёшь сегодня Женю из садика, а то не успеваю, – попросила я её.

– Ладно, а где нам тебя ждать?

– Зайдите с ним в ателье на примерку, брючки почти готовы. Утренник в пятницу, вы придёте? – спросила я, имея в виду маму и её.

– Не знаю ещё, – ответила Таня. – А мне брючки забирать?

– Ну, если готовы; если нет, завтра буду бежать в школу – часов в одиннадцать – заберу сама. Если задержусь, пусть он по горке полазит, там и встретимся, хорошо?

– Ладно, только не сильно задерживайся, а то мне надо к подружке идти.

– Постараюсь, – ответила я вздыхая.

Вечером, уже около семи, подбежала к площади. На горке из сваленного в кучу снега ребята разных возрастов лазили, как муравьи. Дети постарше – на картонках – с радостными криками слетали вниз, а малыши у подножия грязного и гладкого айсберга пытались прорваться сквозь ледяные наросты к многочисленным вершинам. Но было очень скользко, и они, как колобки, тоже с ликующими возгласами скатывались вниз. Мой тоже, увидев меня, закричал:

– Мам, смотри, где я! Я сам залез!

– Молодец! – оценила я его достижения.

Мы с Таней перекинулись несколькими словами, стянули его вниз и быстро пошли домой, благо жили через дорогу, потому что Женя, хоть и довольный, был уже мокрый, как гусь.

Вечером, укладывая его спать и увидев синячок на ножке, спросила:

– Это что ещё такое?

– Рома толкнул Лизу в снег, а я защищал её! – с гордостью сказал он мне.

– А по-другому нельзя было договориться?

– Нет, он всех обижает, – произнёс, нахмурившись, Женя. – Мам, у меня ножка болит.

Да, да, точно, именно тогда он произнёс это в первый раз, но я восприняла эти слова не так серьёзно, как должна была, считая причиной боли обыкновенный ушиб, появившийся после детской разборки. Я намазала ножку мазью, нежно гладила её, мы повторяли стишок, выученный к утреннику, который должен был быть в пятницу, 24 декабря. Конечно, я думала, что всё пройдёт к утру. К сожалению, не почувствовала тогда, что это был обычный вечер последнего обычного дня, что все мы были уже на краю страшной бездны…

Утро не принесло желанного выздоровления. Женя проснулся со словами:

– Мама, ножка сильно болит.

Я спустила его с кроватки, и, пытаясь сделать шаг, он вскрикнул:

– Ой, больно, не могу идти!

В течение часа мы были уже в приёмном отделении больницы, рассчитывая на то, что именно там опытный хирург поставит диагноз. Саша нёс сына на руках и всё время меня успокаивал:

– Странно, на перелом не похоже. Может быть, растяжение связок. Неужели на горке так ударился? Ладно, сейчас посмотрит доктор, сделаем снимок и всё узнаем.

Женя не плакал, только иногда всхлипывал, сдерживая голос, иногда постанывал, и тогда я не думала, что боль была сильной. Лучше бы он кричал, может быть, тогда мы к этому отнеслись бы по-другому. Зачем, зачем мы так воспитывали своего ребёнка, учили его не быть нытиком? И он не был им…

Разве мы знали болезни костей, кроме перелома, вывиха, растяжения? В тот день я наивно думала: «Только бы не перелом», – и как я тогда ошибалась, ведь такой диагноз был бы меньшим из зол на тот момент.

В санпропускнике, пока ждали врача, встретили уже выходящую из детского отделения Иру Алексеенко. Оказывается, Никите сделали операцию по удалению аппендицита. Я удивилась ещё и тому, что четырёхлетний ребёнок лежал в больнице один. Утром она покормила его и теперь убегала на работу до обеда. Так я впервые стала узнавать больничные правила, в которых нет нужды в обычной жизни.

Осматривал Женю опытный хирург Коростелёв Александр Владимирович, и я была спокойна, что мой мальчик в надёжных руках. Основательно прощупав каждый сантиметр его ножки, он тоже сделал вывод, что больше похоже на растяжение связок, чем на вывих сустава. В момент осмотра Женя также мужественно терпел и практически не издавал никаких звуков, которые бы говорили о сильной боли.

– Перелома однозначно нет. Снимок делать необязательно. Рекомендую зафиксировать сустав (нижнюю часть голени) эластичным бинтом, обеспечить покой конечности. При необходимости дать болеутоляющий препарат, – сказал доктор и добавил: – Если в течение трёх дней не станет лучше, приходите. Больничный нужен?

– Нет, – глубоко выдохнули мы.

В его словах не услышали сомнений. Мы успокоились, понимая, что ситуация вполне рядовая. Больничный я не взяла, так как была последняя неделя учёбы, нужно было закрывать четверть. А с Женей, я знала, с удовольствием побудут бабушки.

Вспоминая эти два дня, вторник и среду, конечно, я корю себя, что не была рядом с моим сыночком, а думала, что нет ничего важнее, чем выставление четвертных отметок в тот момент. Я как будто усыпила бдительность поставленным диагнозом и перекинулась на работу, решая, как мне казалось тогда, более важные проблемы. Будь я рядом с ним, может, заметила бы, что ситуация не улучшается. Может, я вернулась бы, попросила сделать снимок, а не выжидала эти три дня, которые должны были привести к выздоровлению.

Трёх дней не прошло. В ночь со среды на четверг мы практически не спали, лишь ждали утра, чтобы снова ехать в больницу. Почему не поехали ночью? Да потому что и ночью с Сашей предполагали, что это не растяжение, а всё-таки, наверное, перелом. И всё равно придётся ждать до утра, чтобы сделать рентгеновский снимок. Женя совсем перестал становиться на ножку и, засыпая на короткие промежутки, протяжно и глухо стонал. Так я поняла, что даже таблетки не успокаивали боль. Появилась небольшая, но нездоровая припухлость в нижней части голени. Температуры всё ещё не было.

Я так подробно описываю симптомы, а вернее, их отсутствие даже на третий день после начала заболевания, чтобы снять все претензии по отношению к врачу. Действительно, сколько раз мы потом задавались вопросом: почему изначально всё пошло не так, как у всех? И столько же раз мы сделаем выводы, насколько загадочен человеческий организм. В медицинской литературе описаны лишь общие симптомы, потому что каждый человек неповторим – в этом и состоит загадка мироздания. Много раз возвращаясь к нашему началу, не скоро ещё поняла, что это были наши испытания, не похожие ни на чьи другие, и пережить их предстояло именно нам.

Рано утром в четверг, 23 декабря, мы стали собираться. Конечно, понимали, что надо делать снимок. Но даже и в это утро ещё не осознавали, что нас ждёт в этот день. У Саши заканчивался срок действия прав, и нужно было срочно их поменять до Нового года. Мы решили, что он поедет в Клинцы решать свой вопрос, а мы с мамой отвезём Женю в больницу с её знакомым водителем, который помогал ей на работе (такси, если что, ещё тогда не было). Собираясь в больницу, мы совсем не предполагали, что у нас начинается другая жизнь, иначе, бесспорно, Саша поехал бы с нами, но мы наивно думали, что просто наложат гипс и мы приедем домой. Единственное, что беспокоило: как попасть на новогодний утренник? Вы представляете, какими детьми мы были в свои двадцать семь лет?

К нам вышел снова Коростелёв А. В. Разбинтовав ножку, он неожиданно поднял голову и тихо спросил, пристально глядя мне в глаза:

– Вы на машине?

– Да, – почувствовала что-то нехорошее я.

– Срочно нужно ехать в Брянск – на операцию. Подозреваю, что это остеомиелит.

Конечно, произнесённый им диагноз мне ничего не сказал. Я впервые слышала это слово, но его тревожный взгляд, страшное слово «операция», срочность поездки обозначали серьёзность ситуации, и, естественно, моё настроение стало резко меняться.

Пока врач готовил направление в детскую областную больницу, мама договорилась с нашим водителем, чтобы он отвёз нас в Брянск, объясняя неожиданность ситуации. Ждать Сашу мы не могли, так как он сказал ещё утром, что может задержаться до вечера. Через несколько минут мы были уже в пути, но надо было заехать домой за вещами. Мы жили тогда в съёмной квартире по адресу: улица Ленина, дом пятнадцать, квартира сорок. Я быстро собрала необходимые вещи. На шкаф положила одну на другую три стопки тетрадей с контрольными диктантами. Поднялась на четвёртый этаж к тёте Альбине, чтобы позвонить в школу (у нас телефона не было). Директор, Алевтина Яковлевна Кузовлева, ответила.

– Алевтина Яковлевна, здравствуйте. Это Лена Волкова. У меня Женя заболел. Мы едем в Брянск, в больницу, сказали, скорее всего, на операцию. Больничный откроют там. Алевтина Яковлевна, Саша завтра принесёт тетради с диктантами, нужно оценки выставить и потом уже выводить четвертные. Пожалуйста, попросите Елену Михайловну, пусть она сделает это. Если будут спорные, поставьте в сторону ученика – мой подарочек на Новый год, а я после каникул с ними разберусь.

Вспоминая потом эти волнения об отметках, я корила себя за то, что и в эти минуты не понимала значимости ситуации, в которую мы попали. Если бы я знала тогда, что мой ребёнок, сидящий с мамой в машине, стонущий от боли, ждёт от меня помощи и каждая минута уже была поставлена на счёт его жизни… Разве я думала бы тогда об этих нелепых отметках? Разве я думала бы тогда о чём-то, кроме его жизни?

– Конечно, конечно, Леночка, поезжай и ни о чём не думай, – участливо произнесла Алевтина Яковлевна. – Главное, выздоравливайте.

Саше оставила записку: «Мы поехали в Брянск, вечером мама тебе всё расскажет. Отнеси завтра в школу все тетради, лежащие на шкафу. Бауло в курсе. Целую». Да, мы жили тогда без сотовой связи, и даже проводные телефоны были не у всех. И «загуглить» непонятное слово остеомиелит я тоже не могла. Ещё не скоро я стану читать медицинские журналы, энциклопедии, которые расскажут мне об этом заболевании, но это будет потом, а пока мы ехали в неизвестность.

Эти два дня у Жени был совсем плохой аппетит. Утром он тоже ничего не ел. Сказками и прибаутками с мамой заставили его съесть бутерброд. Мы и тогда не понимали, что этого делать нельзя, ведь ребёнку предстоит операция. Несмотря на боли, Женя вёл себя как всегда: мы сочиняли истории о животных, якобы встретившихся нам по пути. Лишь к концу дороги Женя задремал.

В начале первого мы приехали в областную детскую больницу. Наш водитель внёс спящего Женю на руках в приёмную палату, положил на кушетку. Я села рядом с сыном, мама – на стуле возле большого окна, и мы стали ждать врача.

Вдруг дверь неожиданно распахнулась и в комнату, как вихрь, ворвался человек в белом халате. Это был высокий, худощавый мужчина лет сорока, с удлинёнными вьющимися волосами и, как мне показалось тогда, очень тонкими и какими-то неприятными чертами лица. Он окатил нас холодным взглядом и стал странно расхаживать по палате, высоко задирая ноги. Повышенным и резким тоном задавал мне вопросы, иногда переходя на крик. Я растерянно отвечала на них и не понимала, в чём виновата, что сделала такого, что этот «гусь» со мной так разговаривает. А первый его вопрос прогремел в нашу сторону:

– Почему поздно приехали?

Я начала объяснять, что мы выехали в десять утра, как только получили направление, но он прервал и нервно крикнул:

– Да я не про сегодня! Вы же говорите, что нога заболела в понедельник, а сегодня четверг – слишком поздно!

Оторопев, я попыталась рассказать, что было за эти дни, но он не дал мне сказать ни слова. Снова заорал:

– Надеюсь, мальчик ничего не ел?

И тут я тоже стала оправдываться, что он час назад съел бутерброд с колбасой.

Человек в белом халате недовольно зыркнул на меня, бросив напоследок фразу:

– Теперь благодаря вам, мамаша, его ещё нужно готовить к операции. Мы упускаем драгоценное время!

Он хлопнул дверью и умчался.

Мы с мамой переглянулись. Что это было? Это врач? Почему он даже не развернул ногу, чтобы осмотреть? Я не знала, что такое «готовить к операции», но поняла одно: во всём виноваты мы. Я совсем не почувствовала участия, какого ждала от доктора. Его неадекватное, как нам показалось тогда, поведение вызвало у меня недоверие к этому человеку. А ведь только он в этой комнате знал, на сколько времени была задержана помощь моему ребёнку. И от этого зависела жизнь моего сына. И только он понимал сейчас это. А я – такая цаца! Видите ли, со мной был выбран неправильный тон, задето моё самолюбие. Как я ошибалась тогда! Это была наша самая главная, как я потом убедилась, удача – попасть к детскому хирургу Красюку Сергею Алексеевичу.

Тут же вошла медсестра, стала заполнять историю болезни. Мы при этом немного успокоились. Вошла другая с медицинским чемоданчиком и взяла кровь из пальчика Жени. Он не заплакал.

– Вам нужно на снимок. Пройдите по коридору, а я скоро вернусь с каталкой, и поедем в отделение, – произнесла медсестра, отдав историю болезни в кабинет рентгенолога.

Мы сидели под дверью и ждали, когда нас позовут. В глубоком молчании каждый думал о своём, только Женя прерывал наше растерянное состояние, задавая бесконечные вопросы. Наконец нас позвали. Я внесла Женю на руках и посадила под аппарат, куда показал врач. Придав ножке нужное положение для снимка, он спросил:

– Вы будете выходить?

– Нет, – однозначно ответила я: конечно, боялась, что он нечаянно дёрнет ножкой и снимок (лишнее излучение) придётся повторять.

Я не могла оставить Женю в этом холодном тёмном кабинете, не могла позволить, чтобы он хоть на секунду испытал страх или испуг, потому что меня не было рядом. Это самое меньшее, что я могла сделать для своего сына. Я ни с кем это никогда не обсуждала. Это нужно было мне самой – быть всегда рядом.

– Тогда наденьте фартук, – сказал врач, закрывая дверь.

Надев такой же, как у Жени, тяжёлый клеёнчатый фартук, я держала пяточку. Аппарат щёлкнул. Доктор вышел, чтобы перевернуть ножку и снять в другой проекции. Осторожно взяв Женю на руки (ножка сильно болела, и при каждом прикосновении он вскрикивал) и выйдя в коридор к маме, я увидела её заплаканные глаза.

Заметив приближающуюся медсестру с каталкой, мы начали прощаться. Мама с невероятной нежностью стала прижимать внука, целовать его и что-то шептать ему на ушко. А я в этот момент по-детски разрыдалась. Мне стало страшно, что остаюсь одна. Я вдруг почувствовала себя маленькой, беззащитной девочкой и нуждалась в таких же тёплых маминых объятьях. Я была уверена, если бы это зависело от мамы, она осталась бы с нами. И если бы могла, она бы отвела эту беду, но это было не в её силах. Я слушала и верила её словам:

– Доченька, не плачь, а то Женя будет бояться. Ты должна быть сильной ради него. Здесь хорошие врачи, они ему помогут. Сегодня же позвоню Вере, она сделает всё, что надо, не волнуйся. Главное, не плачь… – Она сдавила меня, обнимая, и я ещё раз выплакалась ей на грудь.

Я не представляю, о чём в ту минуту могла думать моя мама. Но спустя какое-то время поняла, что легче было как раз мне, потому что я была рядом с моим самым дорогим человеком – моей кровинкой, а ей, отдавшей ему столько любви, находящейся на расстоянии, ничего не видящей и не знающей, приходилось лишь глубоко страдать, ожидая известий. Милая, родная мамочка, спасибо тебе за правильные, нужные слова, которые ты всегда находила для меня, хотя сама пребывала в невероятном отчаянии. Спасибо за то, что ты никогда не плакала при мне, придавая мне тем самым уверенность, что всё идёт своим чередом. Я искренно верила только тебе, и твои согревающие глаза и доброе сердце – то, что держало меня на плаву. Ты всегда знала, как и что нужно мне сказать, чтобы я не сломалась. Ты делилась своей силой, отдавала себя всю, но где ты её черпала – не знаю. Мамочка, любимая, спасибо тебе, родная, за то, что ты у нас такая!

В палате было пять коек. Медсестра указала на высокую кровать справа, возле стены. Уже через несколько минут ребёнку ставили капельницу (это и была подготовка к операции – выводились токсины из крови, которые попали к нему с пищей). Глядя на эту ужасающую картину, думала только о том, что судьба несправедлива ко мне и моему ребёнку. Горечь обиды заполняла моё сердце. Я не понимала ещё, что ждёт моего сына, старалась не плакать, держалась, пока он не спал. Но только он впадал в забытьё, я выбегала в коридор и меня охватывали судорожные рыдания. Когда мой мальчик держал меня за руку, я теребила его волосики, усмиряя не только его страх, но и свой. Сердце разрывалось от мучений, которые сын испытывал: он постоянно стонал, вскрикивал, тяжёлое дыхание не давало ему говорить и забирало последние силы. И я уже сама стала ждать эту операцию, надеясь на то, что она принесёт долгожданное освобождение от боли.

Через час медсестра завезла каталку в палату. Я переложила раздетого до трусиков сыночка, она накрыла его лёгкой простынёй, и мы вместе повезли его в операционную, находящуюся в конце длинного коридора. Естественно, я осталась за дверью. В этой части отделения свет почему-то не горел. В окне, находящемся в тупике, метрах в десяти от меня, начинало уже смеркаться. За дверью сначала были слышны голоса, а затем стало тихо, только иногда слышалось лязганье медицинских инструментов. Я погрузилась в пустоту. И, хотя с другой стороны отделения ходили дети, слышны были чьи-то голоса, я ни на что не реагировала. Тогда я знала одну молитву, пробовала читать её: «Отче Наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь: и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь». Так начинала читать много раз, но пробегающие мысли постоянно прерывали её, и я снова погружалась в гулкую пустоту. Я не думала тогда ни о чём: ни о хорошем, ни о плохом. Попыталась представить, что сейчас происходит на операции, ведь в чём она заключалась, мне никто не объяснил. И про болезнь, кстати, тоже. Я оставалась в полном неведении. Понимала только, что, наверное, будут резать ножку.

В мучительных мыслях прошло бесконечных для меня пятьдесят минут. Это время я ходила, как зверь в клетке, до окна и обратно много-много раз. Приседала на корточки (стульев здесь не было), но сидеть не могла, мне надо было двигаться, и я снова поднималась и ходила, ломая руки от бессилия.

Дверь распахнулась. Ненормальный доктор с горящими глазами, стягивая маску и колпак, остановившись на секунду возле меня, произнёс:

– Теперь ждём! – и умчался в ординаторскую.

Чего ждём? Кого ждём? Неужели ещё не всё? Я ничего не понимала, но спросить боялась.

С медсестрой мы перевезли ещё находящегося под наркозом Женю в палату. Переложили на кровать. Ножка была перебинтована, в лангетке, только в нижней части голени проявлялось кровяное пятно – выделялось место операции. Сидя в полном оцепенении, я ждала, когда очнётся мой сыночек. Тут влетел (да, именно влетел, я не зря употребляю эти слова) доктор и уставшим голосом намного мягче и спокойнее произнёс:

– Так, смотрите за ним, если будет хуже, сразу зовите медсестру. Его сегодня будут ещё капать, делать ему уколы.

Честно вам скажу: я замирала от страха, когда этот человек приближался. Кроме того, мне казалось, что такой странный тип не может быть хорошим врачом. И уточнить, что значит «хуже», я панически боялась. Моя дерзость, решимость и смелость появятся намного позже, а сейчас, хоть и двадцати семи лет, я была такой же ребёнок, как мой четырёхлетний сын, впервые оказавшись в глубоком одиночестве вдалеке от дома и ощущая безысходность своего положения.

Я сидела в своих путаных мыслях, держала тёпленькую ручку Жени, чтобы он случайно не дёрнул её и не вырвал иглу из вены, и смотрела стеклянными глазами в окно. Вдруг кто-то прокричал: «Все на ужин!» Маша (ещё одна мама, которая поступила тоже сегодня утром с четырёхлетним мальчиком Ромой) тихо вышла, пока её сын спал. За ней потянулась девочка лет девяти, которая лежала на койке посредине палаты (два места оставались пустыми). А я смотрела в окно на улицу, где уже зажглись фонари, и провожала завистливым взглядом машины, в которых ехали, как мне казалось, счастливые люди. Страшную обречённость и глубокую тоску я почувствовала в этот момент. Незаметно, так же как вышла, вошла Маша, держа в руках поднос. Одну тарелку со стаканом чая она поставила на своей тумбочке, другую – поднесла к нашей: