Сюжеты одной пианистки

© Е. Щербакова, текст, 2023

© Издательство «Четыре», 2023

Новеллы

Исповедь одного актёра

1

Я – немолодой актёр, и свою жизнь посвятил театру, музе Мельпомене. Я стал её узником. И она затмила все прелести в мире, я – её раб. Именно ей посвящаются пышные зрелища, на которые собираются люди. И здесь не обойтись без больших декораций, костюмов и цветов. Против моей Музы трудно устоять. Она начинает покорять сердца, видя слабости людей. И я слаб перед ней. Она меня пленила и завладела мной. Видать, труден путь к той вершине горы, где она живёт. Она велика и чудовищна. И я покоряюсь ей. Без неё я бы не жил, не дышал, не мыслил. Каждый мой спектакль – это своего рода ритуал, когда очищается моё сознание. Я взволнован, но я рвусь на сцену, хочу показать себя. Я полон сил, как тигр. Я – сплошное воплощение в образ и огонь. «Откуда эта энергия? – спросите вы. – Вы похожи на папуаса, когда играете на сцене». Но только не оскорбляйте меня этим. Ведь я не шаман, и не дервиш, глотающий огненные угли. Но я чувствую большое преображение вокруг, волну радости от успеха проигранной пьесы. Я чувствую это потому, что это чувствует и публика. Будто раздвинулись на небе тучи, и явилась она, моя богиня. Мне без неё тягостно. В минуты безделия я просто начинаю себя чувствовать большой ленивой обезьяной, гигантским Кинг Конгом, который украл симпатичную блондинку и играет с ней, как с куколкой. Но зов Мельпомены велик. И я слышу его. И мне хочется снова на сцену.

Я боюсь жить без игры. Это превращается в уныние, остывшая душа, похожая на испорченный картофель, угнетает меня, и мне хочется великих действий. Я ощущаю себя большим человеком, сдвигающим стены. Я готов крикнуть, позвать громким голосом, чтоб эти стены содрогались.

Но хитрая Мельпомена играет со мной сурово, невольно под её чарами происходит «коррозия чувств» – и мне хочется уже быть маленьким, как мышоночек.

«Вы под личиной, – скажете вы, – это ваша роль». Так что же в этом плохого? И в жизни порой бывает нужна личина, и мы пользуемся ею. А что же моя жизнь на сцене? Вы спросите: где же здесь личная жизнь? А я отвечаю: «Нет её, я – связанный пленник».

2

Представьте себе, я видел саму Мельпомену. Это было во сне. Меня поразили белоснежная её улыбка и крепкие зубы, которыми она прикусывала розу. Она обладала волшебным даром произносить слова, будто раскусывая ядра или крепкие зёрна. Сила её зубов равнялась сотне мельниц, молотивших зерно. И я чувствовал каждое её слово, как крепкий удар.

Я любовался моей богиней. Она научила меня говорить, чувствуя каждый ритмический звук, интонацию живой речи. Как я люблю свою богиню, даже её пороки. Я продал ей своё тело.

Оно принадлежит теперь ей. Я будто превратился в тряпичную куклу, которая легко прыгает на пальцах. Я одновременно двигался и говорил колкие скороговорки – и стал похож на непонятное существо. Это существо – шут. Муза научила меня громко и лукаво смеяться, так, что содрогался воздух, и я чувствовал преображение лиц вокруг себя.

Но вот я занялся чёрной работой. Я научился импровизировать. Я перебирал роли, выверял их в ситуациях, допуская при этом свои выражения. И пьесы хотели жить. И вот собрались актёры. И я, словно чудовищный тигр, хватался за ядро пьесы. И начинал раскручивать игру. И дальше дело кончалось мизансценами. Эта работа мне напоминала вывязывание кокона, в котором собиралась созревать куколка шелкопряда. Меня это ужасно увлекало, и я молился на мою Мельпомену. Я всегда знаю, что готов сложить к её ногам миллион роз, чтоб они украшали дорогу к сердцам людей.

Совпадение

Сегодня мы репетировали «Тамбурин» Рамо, а я дирижировала.

– А может, попробуешь играть? – спросила меня Мария.

– Конечно, – согласилась я.

Это была для меня зарядка. Мои пальцы давно забыли клавиши после 20‐летнего затишья. Столько я не играла на фортепиано! Потому что присаживаться к пианино для забавы не было моим принципом. Уж если играть, то играть с листа и чисто.

Мои руки начали делать нечто, похожее на взмахи большой птицы, пальцы погрузились в клавиши. Во мне точно сработал механизм куклы Ачи – или давно забытой машины, но всё же исправной. И я сразу вспомнила консерваторский класс по фортепиано, вообразила рояль и стала вышагивать пальцами, которые вдруг превратились в специальные инструменты мастера. «Ни одной лживой ноты, – сразу врезался консерваторский пароль, – никакого повода к самодеятельности. Все исполнить точь-в-точь по нотам, с нюансами, с паузами, с длительностями. Гнесинские вольности – плохой вкус, абсурд. Фантазия, должна быть в сочинениях. А уж ноты извольте исполнить».

От плеча руки упали на клавиши, и звуки, будто выходящие из невидимой оркестровой ямы, стали резонировать.

Ребята сразу поймали настроение и начали стучать в бубны под дирижирование Марии. И звуки, как колокольный звон, стали врезаться в уши. Я знаю, так играет только мастер. Этому меня и учили в консерватории. А сегодня, видно, совпали звёзды. Звёзды – это, наверное, успех после долгого затишья. Я сыграла «Тамбурин», «Тамбурин» Рамо. Наверное, сегодня я раскрылась. И «Тамбурин» гремел, как гром во время грозы. И розы стояли рядом.

И вдруг в самом деле грянул гром, и на улице забил град – так жаркие аплодисменты раздаются в большом концертном зале… И эти розы, гроза и град. Сколько этих роз! Они были случайно принесены детям, которые не пришли на выступление. Поэтому розы просто лежали рядом. Но, видно, это такое совпадение.

А сейчас музыка, гром, гроза, град, игра на ксилофоне, бубне, треугольнике и на пианино. А помнишь, «Котёнок на клавишах» был символом американского минимализма. И снова розы и… воспоминания о Розе Тамаркиной.

«Сколько шума на краю тишины!»

«Царская невеста»

– Ну, выручай, друг. Ко мне родня из Сибири приехала. Хотят Москву посмотреть, столицу ещё не видели. Выбил бы билеты куда-нибудь в театр, – спрашивал меня Сашка.

Я давно работал менеджером при Дворце Культуры МЭЛЗ и пользовался некоторыми льготами: раз в полгода в концертном зале Дворца Культуры МЭЛЗ выдавали пайки и иногда доставались бесплатные билеты на концерт.

– В театр, говоришь? – переспросил я. – У нас в МЭЛЗе билеты можно достать. На следующей неделе «Царскую невесту» будут показывать.

– Это Римского-Корсакова, что ли?..

– Ну да!

– «Царскую невесту», говоришь?

– А что, не подходит, что ли?

– Сейчас спрошу… Вась, на «Царскую невесту» пойдёшь? – окликнул Сашка своего родственника, отложив телефонную трубку в сторону.

– Угу! – послышался молодой мальчишеский басок.

– Вот, племянник мой, Вася, согласен. Да и сёстры не откажутся, – продолжал Сашка в телефонную трубку. – А сколько стоит?

– Бесплатно, – сказал я.

– Ну, ты мне сослужишь службу. Не забуду твою доброту, – обрадовался Сашка.

– Да и я с вами хочу сходить за компанию. Уж больно опера редкая. Сейчас такой оперы ни в одном репертуаре приличного театра не найдёшь, всё-таки о старине, об Иване Грозном история.

– Вот мне и Вася говорит сейчас: хочу в Москве «Царскую невесту» посмотреть. А то чего я приехал из такой дали, зря, что ли?

– Да, да. Не обидим парня.

По билетам опера должна была быть через два дня. Всё это время Сашка и его родня были в приподнятом настроении, гуляли на Красной площади, по Кремлю, к могиле Неизвестного солдата, а главное, чувствовали, что приобщаются, как уважаемые граждане, к культуре нашей Родины. Все эти ощущения подстёгивало ожидание оперного зрелища, долгожданной «Царской невесты» Римского-Корсакова. И день спектакля ждали, как праздник.

Наконец наступил вторник, день спектакля, и вечером, к 19 часам, Сашка привёл свою родню к концертному залу Дворца Культуры МЭЛЗ и встретил меня у входа.

– Ой! Куда ты так забрался, я еле нашёл твой МЭЛЗ, всё шли через какие-то переулки! – сказал Сашка. – Да ещё нам навстречу какая-то бастующая молодёжь с транспарантами попалась. Да так они свистели, что я подумал, как бы нас случайно не побили.

– Вот где, братец, я и работаю, каждый день по этим переулкам хожу. Да здесь несложно от метро-то пройти. Просто с первого раза неловко идти. А молодёжь эта не бастующая, а просто митингуют сегодня.

Сашка с роднёй прошли в фойе и стали осматриваться.

– А Дворец-то себе ничего, приличный, колонны, да и звёзды ещё остались, как в советское время построили.

– Да, правда, ремонт нужен. Но фойе у нас уже отремонтировано, и туалеты тоже.

Зрители стали собираться. Мы заняли свои места и ждали начала оперного действия.

Наконец софиты зажглись, и на сцену вышел боярин Собакин, потом опричник Грязной и Марфа, потом появилась Любаша в старинном платье. Она и была царская невеста. Артисты были не профессионалы, а участники самодеятельного кружка из ЦСО, пенсионеры и инвалиды.

– Э-ге-ге! – вдруг воскликнул Вася.

Видно, то, что вместо пышной молодой невесты вышла худая старушка в девичьем сарафане, его покоробило. И когда она стала брать верхние ноты, явно не дотягивая и при этом повизгивая, он сказал:

– Хм-м! Какая сутуленькая невеста. А я думал, царь любит красавицу.

– Смотри, смотри, что будет дальше, – одёрнул его Сашка, – интересно же.

Ему было интересно, что будет по сюжету, хотя появление бабушек в девичьих сарафанах сильно снижало эффект сцены и общее впечатление. Сашка не стал подавать вида, что здесь явное несоответствие, и что вообще зря и смотреть эту оперу, ища объективные объяснения тому, что происходит на сцене.

Всё-таки лица всей его компании немного приуныли, хотя декорации и костюмы для сцены многих приводили в восторг. Недостаточный опыт актёров не давал особого напряжения, и внимание гостей терялось. Вася поминутно вздыхал и ёрзал на своём месте. Ему не терпелось дождаться, когда начнётся антракт и все пойдут в буфет. И было понятно, «Царская невеста» ему начинает надоедать. Но его тётки смотрели увлечённо и сопереживали, иногда даже хотели подпевать, будто не чувствуя барьер между сценой и зрителями, как на застольных посиделках, где поют старые бабушки русские песни.

– Тёть, вы тоже хотите играть царскую невесту? – спросил Вася, когда тихое подвывание его тёти стало зудеть ему на ухо.

– А-а-а! – очнулась она, будто от сомнамбулического видения, и замолчала.

Наконец наступил антракт. Вася открутил крышку от «Спрайта», газ зашипел у него под рукой, и парень глотнул прохладительный напиток. Тётки ушли разглядывать колонны возле сцены, люстры – и потом опять вернулись на свои места.

– Ну что, Вась, как тебе опера? Первый раз был? – спросил я.

– Первый.

– Хорошо поют?

– А я молодой. Я хотел молодых послушать. А здесь только бабушки поют.

– Ну. Ты и так знаешь, как молодые поют. Билан каждый день по радио выступает. А это опера.

– Хм-м! Так что, в опере теперь только бабки?

– Да нет, – выступил я, – просто это коллектив пенсионеров выступал. Они давно с этой оперой выступают.

– А почему молодых не взяли? – не понимал Васька.

– Да вот, не нашлось ещё на такие роли молодых.

– А жаль, мне бы хотелось посмотреть, как они могут петь.

– Тебе только смотреть. Вот сам молодой, а чтоб себе невесту заиметь, даже и не думаешь. Всё вокруг на стариках и держится, – вставила тётка.

– А что я? – стал оправдываться Васька. – Мне сейчас совсем не до невесты. Вернее, невесты какие-то пошли, что не подберёшь их себе, все с характерами, всё им не так, с ними не договоришься.

– Эх, молодёжь! – вздохнул Сашка. – Мне бы ваши проблемы. Я бы их быстро решил.

– Это вам, дядя, просто говорить. А на самом деле всё намного сложнее.

– Ну, чего напали на парня? – стал защищать я Васю. – Он парень молодой, ему ещё ума надо набираться, а невесту, когда надо будет, он себе всегда найдёт. Давайте слушать оперу.

Тут свет погас. Открылся занавес, и опера стала продолжаться.

Теперь Вася будто был под властью тёток. Сашка думал, что парень не усидит, не выдержит оперу, ему разве до классики. Но Вася сидел, слушал, видно, ему очень было удивительно, почему Марфу решили отравить. Жестокие обстоятельства казались ему правдой жизни. И было чуть-чуть страшно.

Концертные туфли

Я долго терпела позор. Долго ходила с чувством, что меня обманули, изменили мне. И даже украшения и наряды не утешали меня. Я терялась в них. Будто всё моё женское оружие становилось бессильным перед чарами какого-то Невидимки. И я стала терять себя, как женщина, чувствовать себя «ободранной кошкой».

Отчего всё это? Будто я потеряла слух, свой концертный этикет, выработанный ещё в детстве, в музыкальной школе. Куда делись мой ум, достижения, мои успехи? Они оказались бессильными против стены «крепкой армии» познавших жизнь женщин.

В конце концов я так расстроилась, что сняла свои туфли на высоком каблуке и просто надела «лодочки», как обыкновенная девчонка.

– Сними этот позор! – говорил прежде мне папа и указывал на старые изношенные лаковые туфли с бабочками и на каблуках. – Ты совсем не похожа на себя.

Уж если всё меня простит, так и не надо усложнять свой наряд. Так будет удобнее, комфортнее и лучше. Пусть даже вопреки многим модницам. Сделаю так, чтобы мне было хорошо.

Такой непосредственной простушкой я проходила многие годы.

Но клин выбивают клином. И вскоре я поняла, что мне опять нужны концертные туфли. Но это должны быть такие туфли, чтоб в них было удобно, как в самом усовершенствованном автомобиле. Уж если я их надену, я постою за себя, как женщина. Прочь измены, подвохи, враньё, ругань, обман. Теперь я докажу, кто я есть. Я приду. И меня не узнают. Всем будет удивительно. Ведь пришла Женщина, новые тайны которой скрылись в её одежде и туфлях. Узнайте теперь меня другой. Я давно вам не знакома. Я – новый человек. Моё оружие – новые туфли. Я приду. Это будет мой большой концерт.

Итак, я выхожу «из-за кулис», где было столько критики, учёбы, терпения, усилий и «двоек» репетитора. Мне не прятаться в рутине недосказанного. Я снова выхожу на свет. Теперь мои шаги очень трудные, но точные и верные. Каждый шаг в моих концертных туфлях будет дорогого стоить. И это докажет, что я – высоко смотрящая Дама. Лучше метать бисер дома, чем перед людьми. Этим я и занималась долгие годы. Но сейчас я испытаю блаженство. Я воскресла, обрела новую жизнь. Я чувствую свободный полёт, как после трудноразрешимой задачи. Это мир открыл мне свои «золотые ворота». Я опять маленькая артистка, как в детстве. Не нужно больше ничего доказывать. Всё встало на место и так. Смотрите на меня! На мне новые концертные туфли! И я – как рыба в воде.

По ступеням
«Здравствуй и прощай»

1

Вся жизнь – ученье, похожее на ходьбу по ступеням. Эту ходьбу я сравниваю с игрой на пианино, где каждая клавиша – ступенька волшебной лестницы «Здравствуй и прощай». Чтобы сыграть мотив, надо запомнить ноты и слышать гармонию. И тогда мотив превращается в призыв. Но если забудешь какую-нибудь ноту, мелодия прервётся, будто кто-то шёл по лестнице и вдруг споткнулся и упал. Такое падение крайне нежелательно. В случае, если по лестнице поднимаются, надо хорошо рассчитать свои силы, идти ровно, уверенно, в ритме, подобно тому, как задают ритм в гаммах, когда чётко отрывают пальцы от клавиш. И хочется сказать каждой ноте: «Ну, здравствуй!». И она отзовётся. И потом, нажав другую клавишу, крикнуть прежней: «Прощай!». Интересная ходьба получается – ходьба по ступеням под названием «Здравствуй и прощай!».

Я очень любила слушать игру пианистов, и сама уже играла серьёзные произведения. Однажды был концерт Альфреда Корто. Он исполнял ноктюрны Шопена. Какая поразительная игра! Мне казалось, его мастерство – недосягаемая грань, высокая ступень, на которую трудно подняться простому смертному. Но я хотела встать на эту ступень. Мне казалось, тогда я увижу весь мир. Я взяла программку с фотографией пианиста и с помощью копировальной бумаги сделала переводной портрет.

– Вот, – сказала я себе, – я постараюсь стать похожей на него в музыке. И приложу все усилия, на какие способна. Я тоже хочу быть звездой.

Позже я поняла: хоть и говорят, что звезда яркая, свет от неё тусклый. Но дело не в этом. Звезда – всё-таки звезда. И я ею стала. Через три года я играла вариации Бетховена и этюды Шопена, что было досягаемо до исполнения великих мастеров. Может, не та душа, другое качество, но все же досягаемо, досягаемо, и это – моя победа, которая стоила больших усилий.

Я много репетировала дома, в тихой, уютной обстановке, где всё располагало к творчеству, помогало и подсказывало, и, казалось, достигла совершенства. Но нет, на сцене уже было не так, будто под запретом, точно поставили щит с железными шипами, которые подкалывали мне пальцы и локти, и я чувствовала себя неудобно, такой «принцессой на горошине», которой дискомфортно, но она не подаёт вида.

Выступление должно было выявить, одержу я победу или нет. И я одержала её. Даже на последнем концерте, когда моё колено от нервного напряжения стало трястись. Нервы явно сдавали, не желая мириться с разумом, который унёсся вперёд, минуя происходящее. И я поняла: это предел. Надо остановиться, наконец. Я перешагнула за грань. Дальше – упаду. И теперь мне нужна твёрдая ступень, чтоб на ней уверенно стоять.

Как короток миг славы! Она – словно цветы, что подарили мне после концерта. Когда они стояли, они напоминали мне о победе. Здравствуй, мой Корто, и прощай! Цветы скоро увяли. Так и я перестала играть на рояле, решив лучше полечить свои нервы.

2

Я долго смотрела на себя в зеркало. Ну, кто я, на первый взгляд? Какая-то скромняжечка, хожу в сереньком платье, тёмной кофте. Как-то кисло выглядит, уныло. Хоть бы что-нибудь блеснуло на мне. Да приколоть нечего, не булавку же.

И тут взгляд упал на мамину брошку с лебедем. Лебедь был в маленькой сверкающей короне. Я загляделась на него, стала примерять брошку, обрадовалась, мне бы поносить её. Да только она мамина. «Вот что мне надо, – решила я, – оденусь, как королева, хватит быть «серой шейкой».

Был тёплый майский денёк. Я надела просвечивающую блузку из шифона и коралловые бусики. Я подумала: на улице темно, синий цвет блузки выделит мои красные бусы, и меня сразу заметят. Я защёлкнула кошелёк, пересчитав деньги и решив, что теперь буду тратить их на аксессуары. Не надо размениваться на громоздкое и дорогостоящее. Лучше сделать удачную покупку маленького украшения и поймать успех. Теперь так и буду поступать. Не успела я зайти за угол своего дома, как встретила мужчину. «Вот это магнетизм! ¯ подумала я. ¯ Он ко мне «клеится». Мужчина решил познакомиться со мной, вернее, сказал, что я ему очень нужна. Его слова показались мне как сигнал «SOS!», крик о помощи. Всё время, пока я разговаривала с мужчиной, мне и впрямь казалось, что он беззащитен. И я решила помочь ему, если это в моих силах… Мы сели на скамейку, он хотел отдышаться. Понять его было трудно, он что-то сумбурно говорил. Мне стало жалко его. И вдруг… он схватил меня за грудь. Вот так здрасьте! А вернее, прощайте подобру-поздорову! Никак этого не ждала. Да он самый настоящий Казанова. Теперь я поняла. Как я могла так обмануться?! Чего не усмотрела, что упустила? Сама виновата, вот и приклеилась сомнительная личность. А я ещё поверила сначала! От него только бежать осталось. Может, дело в маминой брошке? Не знаю. Пора мне быть взрослее и отвечать за свои поступки. Говорят же: видишь зелёный сигнал – иди. Это лучший залог быстрого результата. И Казанова воспользовался. Но я не желаю.

Просто надо остепениться. Я хочу постоянства. «Ты хочешь быть одна? – спросите вы. – Что, как не единица, во всех степенях остаётся неизменной, словно весь мир, увиденный Буддой?»

И я смотрю на Светило. Здравствуй, Солнце, ты светишь весь день. И прощай, когда ты уйдёшь на запад. Здравствуй и прощай – так сменяются дни и ночи, недели, месяцы и годы. Хочется всё пересчитать, перепроверить, стать философом и уехать куда-нибудь в усадьбу. И прожить там целый век за считанные часы. Здравствуй и прощай.

Я перечитаю книги, будто проживу разные жизни, переговорю с разными людьми, пропустив через себя их боль или радость. Чтобы потом сверить свою жизнь по своим часам, стрелки которых тоже идут «по ступеням», отмеряя секунды. Здравствуй и прощай. И тихо замирает сердце. На сколько его хватит?

3

Природа инфинитива

Теперь я на крайней ступени, на самой вершине, на абсолютной точке, которая доступна, наверное, только йогу. Я отрешена, я созерцаю. Я неопределённая форма глагола – инфинитив. Не знаю времени. Только вокруг меня всё изменяется. Теперь я вижу весь мир. Я здороваюсь с Солнцем и прощаюсь. Его уже не видно, потому что встало Облако через всё небо. Я здороваюсь с Облаком – и прощаюсь с ним, потому что идёт дождь, и Облако исчезает, Ветер прогоняет его. Я здороваюсь с Ветром и прощаюсь с ним, потому что он затихает. Я вижу Гору и здороваюсь с ней, и прощаюсь, потому что смотрю на землю под моими ногами. И думаю: простой смертный – ведь он земной человек. Так, может, спуститься с самой высокой «лестницы» благополучно на землю?..