Buch lesen: «Тигровый, черный, золотой»
© Михалкова Е., 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2022
Глава 1
Девушка начала со лжи. По телефону она заверила, что речь пойдет о поисках пропавшего человека.
К чашке кофе, которую Сергей Бабкин поставил перед ней, она так и не притронулась, хотя до этого сдержанно кивнула в ответ на вопрос Илюшина.
Строгое платье до щиколоток, синий жакет. Скрученная в низкий тяжелый узел на затылке темно-каштановая коса, легчайшие завитки выбившихся волос ореолом вокруг бледного лица. Под густыми бровями миндалевидные черные глаза. Перед ними сидело живое воплощение принцессы Жасмин.
– Картины? – недоверчиво переспросил Илюшин. Бабкин покосился на него: Макара тоже поразили красота и требовательность их гостьи.
– Два полотна одинакового размера, сто на восемьдесят. – Она сидела неподвижно, сложив руки на коленях. – Исчезли из музея в ночь после выставки.
– Мы специализируемся на поиске пропавших людей. – Макар говорил мягко, но Сергей знал: Илюшин не выносит лгущих клиентов. – Почему вы пришли к нам, Анаит… простите, как ваше отчество?
– Анаит Робертовна, но лучше просто Анаит. – Упрямое движение маленького подбородка. – Вас хочет нанять художник, автор картин. Я выполняю его поручение.
«А спеси у тебя, милая, столько, будто ты эти поручения раздаешь».
– Расскажу вам детали… – начала девушка.
Илюшин отрицательно покачал головой.
– Мы специализируемся на поиске пропавших людей, – повторил он.
– Я понимаю. Вопрос гонорара обсуждаем!
– Боюсь, здесь нечего обсуждать…
– Игорь Матвеевич согласен на коэффициент «два» к вашему обычному вознаграждению…
– Не в этом дело…
– Выставка проходила с пятницы по воскресенье в Музее провинциального искусства, – упрямо начала она, будто не слыша. – Под нее были отведены четыре зала, эти картины висели в первом. Когда все закончилось, их сняли, упаковали и спустили в хранилище, из которого украли в ту же ночь…
– Вы напрасно тратите время на эти подробности. – Илюшин поднялся. – Это нужно рассказывать следователю, который ведет дело.
– От официального расследования нет никакого результата! – Она продолжала сидеть, словно не понимая, что ее выпроваживают.
– Мы ничем не можем помочь.
– Но послушайте!..
– Простите, мы вынуждены отказаться. – Илюшин сделал шаг к двери, и это было уже недвусмысленным завершением разговора. – Если картины действительно украдены, их поиском занимаются…
Он осекся. Чтобы Макар замолчал на полуслове, требовалась веская причина. Пару раз в своей жизни Сергей Бабкин думал – с некоторой обреченностью, – что, даже если он свернет напарнику голову, тот все равно продолжит вещать. Поэтому он насторожился и уставился на Илюшина. Первая его мысль была о сердечном приступе.
Однако Макар за сердце не хватался и на бок не заваливался. Он нахмурился, и только тогда Бабкин догадался перевести взгляд на девушку.
Она пыталась не расплакаться. В глазах набухли слезы, бледное лицо расцвело алыми пятнами. Она быстро сморгнула, и слезы хлынули ручьем. Восточная ее горделивая красота размылась, будто акварель, на которую плеснули водой, и перед ними оказалась несчастная, потерявшая самообладание девочка, совсем юная и растерянная.
Бабкин при виде плачущей женщины испытывал ощущение, очень похожее на тянущую зубную боль в сердце.
Илюшин же при виде плачущей женщины раздражался, потому что подозревал нехитрую манипуляцию. Но сейчас интуиция подсказывала, что никто не пытается таким образом добиться от них желаемого; более того, он запоздало понял, что все это время красавица держалась из последних сил, а высокомерной выглядела из-за скованности и смущения.
Чувство раскаяния Илюшину было чуждо. Однако он стремился восстановить собственный душевный комфорт, а для этого требовалось, чтобы бедный ребенок – теперь Макару казалось, что ей от силы лет восемнадцать, – перестал рыдать.
Поэтому оба забегали вокруг нее. Сергей при этом невнятно гудел, а Илюшин ворковал что-то утешительное. Однако конец слезам положило не их хлопотание, а то, что Бабкин в конце концов отдавил Илюшину ногу и Макар приглушенно взвыл.
– …с грацией молодого бегемота, – пробормотал он.
– А ты не стой под стрелой! – огрызнулся уязвленный Сергей. – А то мечешься, понимаешь, как бабочка-капустница!
Девушка сквозь слезы уставилась на них, и оба спохватились, что привычная перепалка происходит на глазах у посторонних.
– Вы почему кофе не пьете? – спросил Макар.
– Я сегодня уже три чашки выпила! – всхлипнула Анаит. – Не могу больше.
Бабкин сунул ей коробку с салфетками. Макар придвинул стул и сел рядом.
– Хорошо, с кофе разобрались. – Он говорил с таким видом, словно вопрос о напитке всерьез его беспокоил. – Теперь объясните, что с картинами. Ну, украли. Полиция найдет. В чем сложность? Это ведь не Ренуар?
Анаит покачала головой:
– Работы исчезли в ночь с воскресенья на понедельник, сегодня пятница. Никто не ищет. Сотрудник полиции приходил в музей, расспрашивал. Но больше ничего не произошло. Ах да, посмотрели видео с камеры…
– И что на видео? – заинтересовался Бабкин.
– Какой-то человек выносит упакованные картины с черного хода около шести утра, грузит в «Газель» и уезжает. Я сама не видела запись, мне рассказали в музее… Номера заляпаны грязью, а сам человек в таком, знаете… – Она провела ладонью перед лицом.
– Балаклава.
Девушка вытерла слезы и попыталась напустить на себя прежний независимый вид.
– А что с охраной? Почему сигнализация не сработала? – спросил Бабкин.
– Ее включают, только когда нет сторожа. А сторож был. Спал и ничего не слышал…
Анаит, кажется, снова готовилась заплакать. Но при этом встала и принялась озираться, ища сумочку. Щеки ее покраснели уже не от слез, а от стыда. Илюшин ясно видел, что ей неловко за свою несдержанность и она не собирается пользоваться их растерянностью, а хочет только сбежать, раз ей отказали.
Он взглянул на Сергея и едва не расхохотался. Бабкин выглядел как медведь, сожравший несвежего тюленя. На мрачной его физиономии были написаны сожаление о содеянном и тоска при мысли о том, какая расплата за это предстоит.
Иными словами, напарник уже все для себя решил.
«Ну, картины так картины», – пожал мысленно плечами Макар Илюшин.
В конце концов, он отказал девице в основном из-за неверно взятого ею тона и бессмысленного вранья. Дел у них сейчас не было. За предыдущее им заплатили в двадцать раз меньше, чем стоило расследование. Правда, они с Сергеем получили моральное удовлетворение1. Но «коэффициент», о котором упомянула барышня, пришелся бы очень кстати.
У него была и еще одна причина взяться именно за это дело.
– Присядьте, Анаит, – со вздохом сказал он. – Сережа, завари нам, пожалуйста, черный чай. Я надеюсь, чай с лимоном вы будете?
Девушка взглянула на Макара. Заплаканное лицо осветилось неуверенной надеждой.
– И булочкой, – пробасил Бабкин, который внезапно обрадовался непонятно чему.
* * *
Анаит Давоян работала ни больше ни меньше как советником по культуре у предпринимателя Игоря Бурмистрова.
– У Игоря Матвеевича есть и личный секретарь, – пояснила она. – В мою сферу обязанностей входит только поддержка его художественной деятельности.
Игорь Матвеевич для заработка продавал сантехнику, а для души писал картины. Вот уже год он состоял членом Имперского союза художников. Это творческое объединение живописцев и графиков проводило регулярные выставки, арендуя залы музеев или других подходящих площадок.
Музей провинциального искусства, по словам Анаит, был одним из постоянных партнеров Имперского союза. В этот раз для выставки Бурмистров предложил два своих лучших полотна, над которыми он работал последние месяцы. Спустя пару недель картинам предстояло отправиться в Амстердам, в одну из крупных местных галерей.
– Это большое событие для Игоря Матвеевича, – говорила Анаит. – Он гордился тем, что из всех членов союза Ясинский выбрал именно его работы.
Бабкин записал новое имя.
– Адам Брониславович Ясинский – глава союза, – пояснила Анаит. – Фактически Ясинский и организовал его семь или восемь лет назад.
– Он художник?
– Нет. Я знаю только, что он прежде работал в Министерстве культуры. Возглавлял какой-то фонд или отдел.
Сергей быстро записывал: «Музей. Охранник. Камеры. Машина». Сперва побеседовать с охранником. Крепко же тот спал, если похититель пробрался в хранилище, открыл его – каким образом, кстати? – и преспокойно вытащил картины, причем проделал это дважды. Феерической наглостью отдавало это предприятие, наглостью и разгильдяйством.
В принципе, думал он, идеальное сочетание для преступления. Взять хоть ограбление музея Изабеллы Стюарт Гарднер. Общая цена похищенного – больше пятисот миллионов долларов, и с девяностого года ни намека на личности преступников, равно как и на картины. Правда, ФБР называло имена похитителей, но что толку, если полотна так и не были возвращены.
Два злоумышленника.
Поразительная простота сценария преступления.
И разгильдяйство, сделавшее возможным его осуществление.
– Сколько могут стоить украденные картины? – спросил Макар.
Анаит растерялась. Не совсем уверенно она ответила, что это зависит от многих факторов, сам художник не оценивал свои работы, возможно, выставка в Амстердаме многое прояснила бы…
– Ну, хоть порядок цен? – вмешался Бабкин.
Ему хотелось понимать, ради чего весь сыр-бор. Но Анаит, собравшись, объяснила, что определить это не представляется возможным. Картины имеют огромную ценность для Бурмистрова, однако в денежный эквивалент он ее не переводил.
– Можно увидеть сами работы? – попросил Илюшин.
Анаит вынула из сумки две фотографии альбомного формата и без слов положила на стол. Бабкин подошел, уставился на верхний лист.
– Это яичница с помидорами? – с неподдельным интересом спросил Макар.
– Работа называется «Бенгальские тигры», – сдержанно ответила Анаит.
Бабкин издал горловой звук, который свидетельствовал о сильном воздействии искусства на его неокрепшую душу. Илюшин благоговейно помолчал.
– Тигры… – повторил он наконец с неопределенной интонацией. – Что ж. Допустим. А это…
Он не без трепета отодвинул лист, и открылась фотография второй картины.
– Ой, котик! – обрадовался Макар.
Бабкин задавил рвавшийся наружу звук и просто смотрел во все глаза на котика.
– Игорь Матвеевич назвал эту работу «Владыка мира», – сказала Анаит. – На ней изображен снежный барс.
Владыка был плох. Тело его равномерно покрывали сине-зеленые пятна.
– Болеет котик, – с жалостью констатировал Илюшин.
– Это окрас! – возразила Анаит. – Колористическое решение свидетельствует о переосмыслении традиционных образов и уходе в авангардизм для усиления изобразительного воздействия полотна.
Воздействие полотна невозможно было отрицать. Бабкин подумал, что нужно увеличить сумму ежемесячного взноса в приют для бездомных кошек. Илюшин вспомнил, что у него в холодильнике заплесневел кусок голландского сыра.
Обе картины были оформлены в помпезные рамы: старое золото, обильная вычурная лепнина. Финтифлюшка на загогулине, как выразился позже Бабкин.
Именно эти загогулины и подтолкнули Илюшина к окончательному решению. Он взглянул на Анаит и сообщил, что они согласны взяться за расследование. Оплата составит…
И назвал такую сумму, что Бабкин пошел пятнами и стал неотличим от владыки мира.
Тем временем Илюшин невозмутимо присовокупил, что половина этой суммы в любом случае останется у них вне зависимости от исхода дела.
Только на таких условиях они берутся за поиски тигров и, господи прости, барса. «Господи прости» Макар не произнес вслух, однако оно повисло в воздухе.
Анаит не смутилась. Ответила, что этот вопрос она должна согласовать с Игорем Матвеевичем, и вышла позвонить на лестничную клетку.
– Ты барса собрался искать или похищенную английскую королеву? – тихо спросил Бабкин. – Сантехнический магнат не раскошелится на такие деньжищи.
Илюшин только усмехнулся в ответ.
Пять минут спустя Анаит вернулась и сообщила, что получила разрешение от Бурмистрова подписать договор на предложенных условиях.
* * *
– Пора провести рекогносцировку, – сказал Макар и спрыгнул с подоконника, на котором сидел, рассматривая с двадцать пятого этажа свой двор.
– Ты поедешь со мной в музей? – удивился Сергей.
– Нет, в музей ты отправишься один. А я планирую встретиться с господином Ясинским. Мне очень хочется узнать, во сколько глава Имперского союза оценивает пропавшие картины.
Час спустя Сергей Бабкин подходил к скромному двухэтажному зданию музея в переулках за Бульварным кольцом, а Макар Илюшин – к высокому дому недалеко от парка.
Адам Брониславович Ясинский встретил его на лестничной клетке. Илюшин с первого взгляда определил, что Ясинский – не из тех людей, которые выбегают к гостям, и сделал закономерный вывод, что Адам Брониславович в нем, частном сыщике, чрезвычайно заинтересован.
Вывод этот подтвердился сразу же.
– Есть какие-то новости? – спросил Ясинский, и взгляд его выпуклых черных глаз сделался умоляющим. – Здравствуйте!
Илюшин с удивлением ответил, что об исчезновении картин он узнал только два часа назад.
– Да-да, конечно, конечно… Прошу вас, проходите.
Ясинский суетился и нервничал. Илюшин вспомнил тигров с барсом и озадачился еще больше.
– Вот сюда проходите, вот сюда… Простите, забыл, как вас по имени-отчеству?
– Макар Андреевич.
– Очень рад, Макар Андреевич!
Илюшина провели в светлую, с большим вкусом обставленную гостиную. Книги, картины, китайские вазы… Взгляд Макара остановился на бронзовой скульптуре: мальчик, заносящий острогу над рыбой. Тонкий, легкий, с мускулистыми ногами. Скульптор поймал и движение – за мгновение перед ударом, и странно-неподвижное выражение лица, на котором жили одни глаза.
Молчаливая домработница поставила перед ним чай и тарталетки, наполненные икрой.
– Взял на себя смелость… – бормотал Ясинский. – Надеюсь, не откажетесь…
На свету Макар разглядел его как следует.
Ясинский был благообразен и, пожалуй, даже величественен. Среднего роста, он казался выше из-за прекрасной осанки. Умные темные глаза смотрели на собеседника с печальным пониманием. Голос у него, когда он успокоился, приобрел мягкую звучность, словно Ясинский привык проповедовать с амвона; к этой ассоциации подталкивала и растительность на его лице: усы и светло-русая, густая, вьющаяся борода.
– Прошу вас, угощайтесь, не обращайте на меня внимания, – попросил он. – Мне кусок в горло не лезет. Я чувствую себя виноватым в том, что случилось, хотя формально моей вины и нет.
– Адам Брониславович, расскажите, пожалуйста, о самом художнике.
– О Бурмистрове?
Илюшину показалось, что взгляд Ясинского метнулся в сторону.
– Да, о нем. Что он за фигура?
И тут Адам Брониславович сделался очень осторожен. Он рассказывал, словно нащупывал тропинку в топком болоте. «Да, непрофессиональный художник… Не имеет соответствующего образования. Мы, знаете, объединяем любителей, самородков, так сказать. В нашем союзе сложился уникальный уровень, мы в достаточной степени отошли от затертого классицизма и в то же время в своем новаторстве не пересекли границу, за которой начинается самолюбование и пустые поиски… Мы остались со своим зрителем, это один из главных наших постулатов, кроме очевидного – свободы самовыражения, конечно… И у Игоря Матвеевича в высшей степени имеется эта свобода…»
Илюшин ничего не понял. В чем и признался, глядя в печальные черные глаза Ясинского.
Тот с сожалением развел руками.
– У Бурмистрова есть враги в вашей среде? – зашел Макар с другой стороны.
– Ни в коем случае! – вскинулся тот. – Что вы, что вы! Мы как раз и отличаемся теплейшими отношениями внутри коллектива. Изначально я строил на этом свою деятельность. Поддержка, тепло, взаимопомощь… Видите ли, художники – исключительно уязвимые создания, по сути своей это дети, талантливые дети.
Одно из таких уязвимых созданий не моргнув глазом согласилось заплатить им несусветный гонорар.
– Значит, врагов нет. Недоброжелатели? Завистники?
– Категорически отрицаю! Никто из наших…
– А что насчет Амстердама? – начал Макар и вновь заметил, как Ясинский дрогнул. – Отчего вы выбрали именно картины Бурмистрова?
– За свежесть и незашоренность взгляда. Это как раз тот уровень, с которым не стыдно выходить на западный рынок – а покупатели там, поверьте, оч-чень переборчивы, избалованы, я бы даже сказал. Галеристы постоянно ищут что-то новое, они жаждут удивлять. С этой точки зрения работы Бурмистрова идеальны. – Он с раздражением отмахнулся от домработницы, попытавшейся налить ему чай. – Невозможно выразить, как много потерял союз, когда картины исчезли. Я рассматриваю это как личную утрату.
– Во сколько бы вы их оценили, Адам Брониславович?
– Не могу сказать. – Ясинский покачал головой. – Поездка в Амстердам нужна в том числе для того, чтобы мы могли ориентироваться по рынку европейских цен. Я вас умоляю, сделайте все возможное, чтобы найти полотна. Если вопрос в средствах…
Он вскочил с таким видом, будто собирался выдать частному сыщику пачку наличных. Илюшин не удивился бы, если бы так и случилось. Макар заверил, что вопрос не в деньгах и они с напарником сделают все, что только в их силах.
– Расскажите, Адам Брониславович, о тех, кто участвовал в прошедшей выставке…
От Ясинского Илюшин уходил недовольный. Он не узнал стоимости картин. Ничего не выяснил об отношениях внутри союза. Макар попытался нажать на Ясинского в попытке обозначить ценник «Барса» и «Тигров» хотя бы на российском рынке, но Адам Брониславович оказался увертлив, как угорь. «Я не искусствовед, мой дорогой, поймите, я организатор! Моя работа, по сути, техническая. Обеспечение нормального функционирования всех моих подопечных, возможность им выставляться и не думать о том, где искать площадку, как ее оплачивать… Я могу помочь только одним: у меня есть знакомый искусствовед, прекраснейший человек, профессионал высочайшего класса. Дьячков Родион Натанович. Вот его телефон. Позвоните, скажите, что вы от меня. Надеюсь, он сумеет для вас что-нибудь прояснить!»
Илюшин записал имена художников, которые выставлялись вместе с Бурмистровым. Ясинский пообещал обзвонить их и предупредить о визите частного сыщика.
* * *
Сергею Бабкину нечасто доводилось бывать в музеях. Правда, время от времени Маша вытаскивала его на большие выставки, твердя, что непременно нужно увидеть Серова или прерафаэлитов… Сергей ходил, но удовольствие получал не от созерцания картин, а от компании жены. Больше всего в культпоходе ему нравилось в завершение программы ритуально выпивать с ней в музейном кафетерии чашку кофе, к которому прилагалось свежее пирожное… Допустим, эклер. С эклером мероприятие обретало какой-то смысл.
Музей провинциального искусства оправдал его худшие ожидания.
Во-первых, охранная система была липовая. Да, щурили красные глазки камеры по углам залов, но все это было чистой воды бутафорией. Запись велась только с двух точек: над главным входом и над запасным, через который и были вынесены полотна. Однако во всеобщем бардаке запись в ночь кражи с главного входа исчезла.
Во-вторых, в хранилище, куда развесчики приносили после выставки все картины и упаковывали для отправки художникам, вела хлипкая дверь с навесным замочком. Дверь можно было выбить с одного удара, что, собственно, и проделал преступник. Теперь висела она, стыдливо прислоненная к стене, на одной петле. А приспособить обратно, по словам сотрудников, ее никто не мог, потому что – и это был третий неприятный сюрприз – охранник исчез.
– Тот самый, который работал в ночь кражи? – хмуро спросил Бабкин.
Пожилая женщина, сотрудница музея, сопровождавшая его, держалась в некотором отдалении. Вид у нее был такой, словно она ждала, что он вот-вот начнет крушить мебель. «Мышь музейная», – страдальчески думал Бабкин. «Вахлак!» – страдальчески думала мышь.
– Да, Николай Николаевич следил за порядком в ночь с воскресенья на понедельник, – признала она.
– И теперь его нет?
– К сожалению, не вышел сегодня утром. Мы не можем с ним связаться, он не отвечает на звонки. Возможно, с ним что-то произошло… – в голосе ее звучало сомнение.
– Мне нужно взглянуть на его документы и посмотреть запись с камеры.
Бабкин зашел за стойку охранника, проверил содержимое ящиков. Ключи, жвачки, сигареты… Альбом Гогена в нераспечатанной целлофановой обложке и зачитанная до дыр книга «Пособие по выживанию». Наведался в каморку, которая носила название «Комната отдыха», и бесцеремонно выгнал оттуда ее обитателя – толстощекого мужчину лет пятидесяти с поросячьими глазками.
Стул, стол, продавленный топчан. На батарее за шторой – пара носков. Угол комнатки был забит старыми журналами. Бабкин вытащил наугад пару из них, и в дверной проем, как Луна, выплыла сонная физиономия охранника.
– Мое это, – пробормотал он. – Там это. Кроссворды.
Музейную мышь сменила молодая женщина по имени Ксения, разговорчивая и насмешливая. Мышь, передав ей сыщика, облегченно пискнула и исчезла. Бабкин бы тоже облегченно пискнул, но вынужден был держать лицо.
Пока искали запись, он связался со следователем, который вел дело. Следователь что-то сонно и вяло бормотал, ничего не помнил и даже толком не знал, о каких картинах идет речь.
«С этим каши не сваришь», – сказал себе Бабкин. Кажется, прошлое дело вычерпало весь их запас везения.
Он внимательно отсмотрел все, что запечатлела камера в ночь с воскресенья на понедельник. До шести утра все было тихо. Темнота, темнота, темнота. Редкие прохожие. Такие же редкие машины, в основном такси: промелькнули и исчезли. В шесть часов четырнадцать минут к заднему входу подъехала грязная «Газель» и встала, перегородив узкий переулок. С водительского сиденья выпрыгнул мужчина в шапке-балаклаве, враскачку подошел к двери, потянул за ручку – и исчез внутри.
Сергей прокрутил этот отрывок четыре раза. Никаких ключей в руках у вора он не разглядел. Следовательно, дверь была не заперта…
– Вот это мощно, – сказал он, не веря самому себе. – Ксения, в вашей организации такое в порядке вещей?
– Нет, мы тоже удивились. Николай Николаевич клянется, что перед сном сделал обход и все запер.
Сергей сделал копию с документов охранника, которого в музее упорно называли сторожем. Вакулин Николай Николаевич, пятьдесят четвертого года рождения, прописан в Мытищах… Бабкин набрал указанный номер телефона, но Вакулин был недоступен.
Мужчина в балаклаве снова появился перед камерой спустя двенадцать минут. «Знал, куда идти и что брать», – пометил Бабкин. Он первым делом проверил, сколько занимает путь от входа до подвала, где хранились картины. Четыре минуты, плюс выбить дверь – допустим, еще одна. И восемь минут на то, чтобы отыскать нужную картину среди других полотен и вытащить наружу.
Кстати, как вор ее нашел?
– Картины упакованы, но все они подписаны, – объяснила Ксения. – Подписывала я сама.
Сергей спросил у Ксении, сколько весит «Владыка мира», и услышал в ответ, что как человек, занимавшийся развеской картин, она может ответить ему с большой долей уверенности: чуть меньше двадцати килограммов, из которых основной вес приходится на массивную раму.
Выходило, что либо сторож помогал вору, либо тот физически достаточно силен, чтобы в одиночку поднять по лестнице и пронести по коридору тяжелую картину, да еще и в упаковке.
На записи с камеры было видно, что со своей ношей похититель обращался без всякого почтения. Прислонил к стене, открыл задние дверцы машины, подхватил картину – и довольно небрежно забросил внутрь.
Затем мужчина в балаклаве вернулся в музей. На второй раз ему потребовалось чуть больше времени: он показался снаружи только через шестнадцать минут.
Бабкин увеличил изображение. Но, как ни старался, не смог разглядеть никого на пассажирском сиденье. Вор действовал в одиночку.
– Записи предыдущих суток остались? – спросил Сергей. – Хотя бы тех, что накануне кражи?
Ксения покачала головой.
– Что вы! Чудо, что эта сохранилась. Когда я поняла, что «Тигры» и «Владыка» пропали, сразу побежала к сторожу и велела сделать копию. Ну, в итоге пришлось самой корпеть… наш Николай Николаевич человек хороший, но с техникой не дружит.
«У хорошего человека обворовали им же охраняемый объект прямо под носом», – подумал Сергей, однако ничего не сказал. Только спросил, нет ли у Ксении предположений, где может быть сторож.
– Дома? – неуверенно предположила та.
Бабкин покивал. Он выпытал у нее все, что Вакулин когда-либо упоминал о своей жизни, и вернулся на шаг назад.
– Ксения, как вы обнаружили, что картины исчезли? – Заметив недоумение в ее глазах, он пояснил: – Я ведь ничего не понимаю в организации процесса. Можете детально рассказать, начиная с окончания выставки? Картины сразу унесли в хранилище? И кто это сделал?
– Это входит в мои обязанности, – сказала девушка. – Я упаковываю работы, подписываю, переношу их вниз, как правило, безжалостно эксплуатируя Николая Николаевича в роли грузчика, он всегда готов помочь, за это мы его и ценим… В этот раз он был занят, так что я осталась одна. Но меня выручил муж Майи Куприяновой. Он приехал со своей женой отметить окончание выставки. Она тоже художница. Андрей – святой человек! Пока все… э-э-э… отмечали, он пришел мне на помощь. Мы с ним вдвоем перетаскали все вниз довольно быстро.
Бабкин окинул взглядом хрупкую фигурку в брюках и блузке с бантом и вспомнил о весе картин Бурмистрова:
– Разве у вас не должно быть специального человека для такой тяжелой работы?
– Должен, – подтвердила Ксения. – Как только для него выделят дополнительный оклад, он появится. А пока приходится справляться самим. Вы вот, я вижу, сразу нашего сторожа начали подозревать! А мы на него молимся. Он добрый и отзывчивый человек, о чем ни попросишь – все исполняет! Фактически он у нас здесь за разнорабочего.
– А второй охранник?
– Петрищев? Нет, от него помощи не дождешься. Его максимум физической деятельности – кроссворды разгадывать.
– Что происходит с картинами после того, как вы их упаковали? Сколько они могут оставаться в хранилище?
Она засмеялась:
– Ой, долго! Вообще-то у нас есть договоренность со всеми художниками, что работы должны быть разобраны в течение трех дней. Подвал-то не безразмерный! Но это правило часто нарушается. Кое-кто вообще забывает про свои картины. Но есть и те, кто сразу после выставки их увозит.
– Как именно?
Ксения пожала плечами:
– В обычном такси, никаких сложностей. Скажем, Майя Куприянова очень дисциплинированная. В этот раз у нее, по-моему, остались только две небольшие пастели, и она сразу забрала их с собой… А Борис Касатый после выставки захватил из хранилища все пять картин своего друга Ломовцева, потому что отправился к нему в гости. Мы всегда благодарны за такие поступки. Это значительно облегчает мою работу.
– А когда вы обнаружили исчезновение картин Бурмистрова?
– На следующее утро, чуть позже девяти, – не задумываясь, сказала Ксения. – Я пришла на работу в половине девятого, спустилась в подвал. У нас был заказан транспорт, чтобы отвезти некоторым художникам их картины…
– Подождите! Вы только что сказали, что они сами должны все забрать.
– Это зависит от договора с Ясинским. Попросту говоря, есть художники, у которых имеются деньги, чтобы мы все упаковали и отправили по адресу.
Бабкин понимающе кивнул. Бурмистров, разумеется, был из таких.
– Кому вы должны были отправить картины?
– Ульяшину, Бурмистрову, Алистратову, Юханцевой, – перечислила Ксения. – Все остальные разбирают свои работы сами. Я сначала решила заняться Бурмистровым…
– Почему?
– Даже не знаю… Впрочем, нет, знаю! Колесников – это тот, кто мне помогал, – самыми большими картинами занимался в последнюю очередь, так что бурмистровские в хранилище стояли ближе всех. Чистая эргономика. Я удивилась, когда не увидела их… Стала искать – и быстро поняла, что «Тигров» и «Владыки мира» нет. Позвонила помощнице Бурмистрова: подумала, что она опередила меня и сама забрала картины… У нас все довольно неформально организовано, а сторож ее хорошо знает. Но Анаит у нас не появлялась, и сам Бурмистров тоже не приезжал. А потом мы проверили запись с камеры и все поняли.
Сергей внимательно рассмотрел фотографию пропавшего сторожа. Бледный, одутловатый, небритый. Лицо большое, словно его растянули во все стороны, как тесто для пиццы. Круглые добрые глазки, редеющие волосы. Рот вялый, нос картошкой. Никто не назвал бы Вакулина красавцем. Но Сергей спросил у Ксении, нет ли других снимков, и девушка вывела на экран еще несколько фото – на этот раз неофициальных. Снимали на новогодней вечеринке.
И вроде бы все осталось прежним: пузико, одутловатость, щеки… Но здесь Вакулин выглядел не как лысеющий пьющий неудачник на пороге старости, а как человек при своем деле. Он смеялся, грозил кому-то пальцем, щурился в объектив – и был живым, толстым, веселым и даже обаятельным.
– Он пошутить любит, наш Николай Николаевич, – сказала Ксения, рассматривая фото и невольно улыбаясь.
Сергей чуть не сказал: «Да, я заметил, он у вас большой шутник», но сдержался. Не надо обижать свидетельницу.
– Ксения, расскажите, пожалуйста, про те три дня, что картины висели у вас. К ним кто-нибудь проявлял особый интерес?
Выяснилось, что он первый, кто задает этот вопрос. Бабкин про себя сказал несколько недобрых слов в адрес следователя. Ксения представлялась ему словоохотливой и легкомысленной – сочетание, которое неизменно вселяет надежду в сердце частного детектива.
– Я такого не наблюдала, но я не присутствовала в залах постоянно, лишь заходила изредка. Все шло как обычно…
По едва уловимой паузе Бабкин понял, что есть продолжение.
– …пока?.. – вопросительно продолжил он.
– Пока не появилась Юханцева, – призналась Ксения.
– Кто это? – Он записал в блокнот новое имя.
– Художница, член Имперского союза, как и Бурмистров. Ульяшин тоже был на выставке в первый день, и она устроила ему грандиозный скандал.
– Минуточку! Кто такой Ульяшин?
Ксения удивленно взглянула на него:
– Павел Андреевич Ульяшин, известный художник, правая рука Ясинского. Он кто-то вроде посредника между членами союза и самим Ясинским. Всех знает, и его все знают… Наша Юлия Кулешова с ним дружит тысячу лет, она вам лучше меня может о нем рассказать. Обычно Ульяшин приходит на вернисаж, дает пару интервью журналистам, фотографируется на фоне своих работ – и исчезает. Его задача – привлечь СМИ, осветить, так сказать, наш тихий угол…
Теперь в ее тоне Сергей отчетливо различал насмешку.
– Так, а Юханцева? – Он быстро конспектировал.
– Ей не понравилась развеска. Считается, что престижно и почетно выставляться в первом зале, хотя на самом деле в третьем, например, лучше свет и больше мест для сидения, поэтому посетители любят там задерживаться. Юханцева, как и Бурмистров, представила на выставку две работы. «Лисы танцуют» и «Совиные цветы». Она задержалась, приехала часам к трем, когда выставка была в разгаре. В первый день всегда толчея, много людей, которые даже не будут смотреть на картины – просто мелькнут и убегут. Юханцева вошла и сразу увидела, что ее картин нет там, где она ожидала их найти. Рената накинулась на бедного Павла Андреевича…