Buch lesen: «Фамильные ценности и другие рассказы»

Фамильные ценности

Думаю, что мне уже никогда не удастся до конца разобраться в переплетениях нашего ветвистого фамильного древа. В молодости, присутствуя при разговорах старших, я всегда поражалась тому, как легко мои тетушки и дядюшки понимали, о ком шла речь. «И что Дима? – Ну, что Дима – он запретил Димке даже думать об этом, а тут еще Димочка подлил масла в огонь» или «Как там дела у Натальи? – Ты знаешь, неплохо. Мне вчера Наташа звонила, она была у нее на днях. Говорит, Наталья успокоилась, больше с Наташкой не конфликтует, но Натуля все же предпочитает жить отдельно». Лучше всех в родственных связях ориентировались мои бабушки. Они точно знали, кто чей внучатый племянник и кто кому троюродный брат по отцу. Сейчас, когда я сама уже почти перешла в старшее поколение, я понимаю, что совсем не трудно помнить своих братьев и сестер, их жен и мужей, а также детей, а потом и внуков. Мне, например, все понятно про моих родных – сверстников, и когда я слышу, что Ирин Мишенька собрался жениться или Вадим перешел на новую работу – я воспринимаю эту информацию не абстрактно. Но когда речь заходит о тете Лизе, или дяде Матвее, я, ей-богу, к стыду своему не могу вспомнить, какие именно родственные линии связывают их со мной. Сколько раз мои бабушки пытались приобщить меня к истории семьи, но я с необъяснимым детским упрямством сопротивлялась, предпочитая наряжаться в их длинные платья и примерять старомодные туфли и шляпки. Помню, как-то моя бабушка Ангелина терпеливо дала мне возможность напялить на себя все ее кружевные накидки, бусы и броши и затем, напустив на себя строгость, усадила меня за большой дедов письменный стол, на котором уже были приготовлены альбомы с фотографиями. «Ну что, шамаханская царица, давай посмотрим, помнишь ли ты, что я тебе рассказывала в прошлый раз». «Бабуля, давай лучше поиграем», – заныла я. «Нет, Милаша, ты должна знать свои корни, это обязательно». Дед, присутствуя при этой сцене, пытался мне потворствовать. «Галинька, ну может…» «Нет, не может», – безжалостно пресекла его бабушка. – Марк, я тебя не понимаю. Милаша уже достаточно взрослая девочка, чтобы быть в курсе истории своих предков. Тем более, что это были люди очень достойные, которыми можно только гордиться, и они заслужили, чтобы их правнуки о них знали». После такой отповеди дед развел руками. «Милаша, бабушка права. А мы с тобой – нет». Как я жалею сейчас о тех безвозвратно утерянных подробностях, которые не задержались в моей беззаботной детской памяти. Бабушка не вела дневников, не сохранила писем. Впоследствии кое-что мне рассказала мама, и это помогло хоть как-то восстановить отдельные фрагменты полотна.

Моя бабушка с маминой стороны, Ангелина Владимировна Миладо-Домбровецкая сначала вышла замуж за Эварда Жуковского, и у них родилась дочь Таисия. В 1922 году бабушкиного мужа арестовали, и вскоре он был расстрелян, ему было всего сорок лет. А Таисии было двенадцать. В 1927 году бабушка вышла замуж второй раз – за врача Марка Эммануиловича Бергера, то есть за моего деда, с которым она прожила до глубокой старости. В 1928 году появилась на свет моя мама. В 1933 Таисия вышла замуж за эстонца Мартина Тамма. Когда в 1938 году он был арестован и приговорен к десяти годам лагерей, Тая сначала многократно пыталась доказать, что это ошибка и недоразумение. Многие отговаривали ее, объясняя, что это совершенно безнадежно и, главное, опасно. Но она записывалась на прием к разным следователям и прокурорам, писала письма. Ничего не добившись, Тая повела себя, как декабристская жена – она поехала в Казахстан, к мужу в лагерь. Там после многих мытарств ей удалось снять угол и устроиться на работу – то ли в библиотеку, то ли в школу, то ли в какую-то контору. Это не давало ей возможности часто видеться с Мартином, но он знал, что она рядом. Бабушка с мужем поддерживали ее, как могли. Кончилось это тем, что в 1943 году Марка Эммануиловича тоже арестовали, и он по невероятной случайности оказался в том же лагере, что и Мартин. Бабушка с моей мамой сумели эвакуироваться – им помог дедушкин друг, тоже врач, Павел Григорьевич Ильинский, который положил маму к себе в госпиталь, потому что у нее было очень тяжелое воспаление легких. А бабушку он каким-то образом тоже умудрился устроить в острое инфекционное отделение с подозрением на желтуху. Это спасло бабушку от ареста. Потом госпиталь был эвакуирован и таким образом мама с бабушкой оказались в Оренбурге. Павел Григорьевич помог бабушке с работой – устроил ее санитаркой в госпиталь. В Оренбурге бабушка познакомилась со многими людьми, эвакуированными из разных городов. В том числе с четой Крепковых, Алексеем Васильевичем и Анной Моисеевной. Алексей Васильевич преподавал в военно-инженерном училище, которое было эвакуировано из К. в Оренбург. Анна Моисеевна работала в школьной библиотеке. Их сын Миша, инженер, работал в каком-то закрытом предприятии – он был специалист по связи. Потом, уже в 50-х, дед Марк Эммануилович был реабилитирован, и мамины родители стали жить в Москве. Моя мама к тому времени была уже молодой вдовой – ее муж трагически погиб – его сбил грузовик. Мама очень тяжело пережила это, но внешне держалась стойко – вокруг было столько смертей на фронте и в лагерях, что еще одна ни у кого не вызывала особого отношения. В 1957 году мама случайно на улице встретила Анну Моисеевну. Выяснилось, что они с Алексеем Васильевичем теперь живут в Москве. Мама взяла их телефон, и бабушка вскоре пригласила старых друзей в гости. Они пришли втроем с сыном Мишей, который приехал к ним в командировку. Так мама познакомилась с моим будущим отцом. Впоследствии он переехал в Москву. Они с мамой поженились, и через год, в 1959-м году родилась я.

* * *

Я вспоминаю, как каждый раз, когда я, уже взрослая, приезжала к бабушке Ане, она, накормив меня до отвала «Ба, я не могу больше. – Но ты же ничего не съела! Свежайший бульон!», доставала старый раздутый альбом с фотографиями и усаживалась на диван. «Сейчас я тебе кое-кого покажу, ты ведь любишь смотреть карточки». Сначала она отдавала дань памяти дедовым родственникам. Это вот дедушкина мама Галина Ивановна. А это его отец Василий Игнатьевич, а вот они все тут – дедушкины братья Петр, Виктор и Николай, и сестра Варвара. И дальше следовал рассказ о них всех, которые после войны разъехались по всей стране от Волги до Казахстана. Надо отдать бабушке должное – она всегда радушно принимала у себя всех дедовых родственников, даже самых дальних, и всегда была с ними приветлива, хотя в их небольшой хрущевке было довольно тесно. Когда ее спрашивали «как ты это терпишь?», она отвечала – «это ведь Алешины близкие люди. Я не могу им отказать». Даже если она была недовольна, она никогда и никак это не обнаруживала.

Потом бабушка брала другой старый раздутый альбом и с наслаждением приступала к рассказу о своих родственниках. Вот это твой прадед Моисей. А это его братья Нума (Наум), Соля (Соломон) и Маня (Эммануил), ах, какие красавцы. А какие умницы! Между прочим, все кончили гимназию с отличием. А потом и университет. Ты знаешь, что такое для еврея в то время… Я помню, как они шутили на латыни. Ты когда-нибудь слышала? Я помню, дядя Маня… «Ба, а это кто?» – отвлекала я ее. – «Это? Это же твоя прабабушка Роза, всем нам на долгие годы. Все восхищались ее профилем, а художник Ося Рабкин, он жил недалеко от нас, прекрасно рисовал, так во время войны он пошел добровольцем на фронт и погиб, евреи ж не воевали… А его жена сохранила все его рисунки и после войны хотела отдать в музей, так ее еще до того посадили. Такая была женщина, я хорошо ее помню. А это Муся, жена Соли. Или нет, постой, это Рита. Или Муся? Да, Муся, вот Рита. А это дядя Миня, муж Риты. А вот их старший сын Сеня, где-то здесь должна быть фотография их младшего сына, Ленечки. Очень талантливый мальчик. А это знаешь кто? Ты должна знать, это же Фридочка. Мамина самая младшая сестра. Мы очень дружили. Она умерла от пневмонии, ни про кого не будет сказано. Тогда ж не лечили. Не было пенициллина. А вот Венечка Коган, муж Фриды. Он долго переживал, не женился. А потом, ему уже было за пятьдесят, все же женился на врачихе. А эта врачиха, тоже интересно…

Далее шла подробная история врачихи, причем на каждое действующее лицо этой истории приходился отдельный рассказ с деталями. Через час мы с бабушкой были уже в таких дебрях воспоминаний, что выбраться из них на прямую дорогу родственных связей было абсолютно нереально. Я искренне стремилась узнать как можно больше обо всех этих милых, талантливых и добрых людях, но мой мозг уже был раскален от блуждания по лабиринту непредсказуемой и неисчерпаемой бабушкиной памяти. Индикатор моего энергетического ресурса давно показывал ноль и отчаянно мигал красным. Приходилось прибегать к чаепитию, и бабушка с готовностью устремлялась на кухню греть чайник, тайно надеясь, что вдруг я захочу «еще курочку, или хоть котлетку».

Все это я рассказываю к тому, что мои бабушки так и не успели мне как следует изложить, кто есть кто в нашем большом семейном сообществе. Сейчас уже не осталось никого, кто так же скрупулезно знал бы, кто чей племянник. Мы все – родственники, и это, при всем разнообразии и несходстве жизненных укладов, является, наверное, чем-то очень важным для нашего общего подсознания, если нельзя не пойти на день памяти тети Жени или забыть поздравить Илюшу из Новороссийска с блестящей защитой диплома.

Собранные здесь воспоминания лишь помогут в какой-то мере реставрировать большое полотно семейного портрета.

1. Боря, Бетти и Суламифь

Однажды у меня раздался телефонный звонок.

– Милочка, здравствуй, это Вера.

– Да, Веруня, я тебя узнала. Рада тебя слышать.

Странная вещь – семейный этикет. Я сразу поняла, что мне предстояло узнать что-то неизбежно-печальное, во-первых, потому что мы с Верой встречались только по общесемейным поводам, а во-вторых, обращение с суффиксом «очк» уже заключало в себе некое предварительное смягчение удара. Однако я не могла прямо спросить «кто на этот раз?», чтобы она не подумала, что ее звонок у меня ассоциируется лишь с этим, а кроме того, нельзя было демонстрировать внутреннюю готовность к «плохому», поскольку в нашей семье несчастье может произойти только совершенно неожиданно…

– Я тоже рада, но у меня плохие новости.

– Да ты что, Вер! Не пугай меня. Даже боюсь спрашивать.

– Ты знаешь, Бетти умерла.

– Что ты говоришь?! Как! Не могу поверить!

– Да, никто не может. Но, к сожалению, это правда.

– Когда это случилось?

– Вчера вечером. Причем она вроде нормально себя чувствовала, только легла пораньше, говорит, почитаю, может, усну.

– А Боря как?

– Можешь себе представить. Он досмотрел свое ток-шоу и пошел ей рассказывать. А она на полу и уже не дышит.

– Кошмар!

– Да, ужасно! Надо сказать, что скорая приехала довольно быстро, но… Они только сделали укол от сердца…

– Кому?!

– Ему, конечно, он был в шоке. Ну вот, собственно…

– Веруш, и когда похороны?

– Скорей всего, послезавтра, чтобы все успели приехать. Я тебе позвоню.

– Да я сама позвоню. Слушай, а с Борей кто-то есть? Может, нужно побыть с ним это время?

– Да нет, там уже Валя с Мишей, они будут ночевать, и сегодня Максим должен приехать.

– Вер, а деньги на похороны кому отдавать? Вале?

– Да, они там все уже сами оплачивают, а мы им потом возместим.

– Ладно, Верочка, спасибо, что позвонила, хотя это все очень грустно…Надо еще кому-то сообщать? Хочешь, я позвоню Марковым и Маше с Димой? И Лизу Беркут могу взять на себя.

– Ой, Мил, спасибо тебе большое. Тогда я их у себя вычеркиваю. Не забудешь?

– Нет, что ты! Сейчас буду звонить.

Боря и Бетти были легендарной парой нашего семейства Они прожили вместе сорок четыре года, и на протяжении всего этого срока Боря был влюблен в нее, как мальчишка, а Бетти благосклонно принимала его поклонение. Говорили, что в молодости Бетти считалась очень хорошенькой. Не знаю, как насчет «очень», но уродиной ее точно нельзя было назвать. Ее внешность скорее была немного кукольной, если представить себе умную куклу. Мне она всегда почему-то напоминала молодого Пола Маккартни. Боря часто говорил, что ему больших усилий стоило завоевать ее внимание и отбить ее у многочисленных поклонников. Трудно сказать, кто из поклонников, кроме Бори, был реально готов претендовать на ее руку и сердце (сейчас бы Боря сказал – ох, уж эти добрые женские язычки!), но Бетти правильно распорядилась представившимся шансом. Хотя Борю нельзя было назвать красавцем, но он был умен, и, кроме того, – влюблен, а эти качества делают любого мужчину чрезвычайно привлекательным. Надо сказать, что они смотрелись вместе очень органично. Вопреки существующему мнению, что маленькие мужчины (а Боря был очень невысокого роста) тянутся к крупным женщинам, Боря потянулся к маленькой женщине. Бетти была ниже Бори ровно настолько, насколько необходимо, чтобы мужчина мог наклониться к женщине, а она – смотреть на него снизу вверх.

Мы практически ни разу не видели Борю и Бетти в ссоре. Правда, скорей всего, благодаря Бориному характеру. Он был очень нетребователен к быту, и Бетти имела полную свободу в этом смысле, его устраивало все, что нравилось ей. К женским капризам он относился с улыбкой, мог спокойно уступить, если ей чего-то очень хотелось. Когда ей было неохота возиться по хозяйству или лень мыть посуду, Боря мог сам все молча убрать, вымыть и поставить на место, ведь Беттинька устала. Но в каких-то серьезных вещах Боря умел принять решение и настоять на своем. В этом проявлялась его мужская роль в семье, и надо сказать, что Бетти в таких ситуациях не спорила и подчинялась. Например, я помню, как Боря категорически отказался от заманчивого предложения купить таймшер, несмотря на уговоры родственников и мольбы Бетти. Или его непреклонное убеждение, что лучше быть высококлассным портным или парикмахером, чем посредственным программистом, и что надо дать Максу право самому определить для себя, чего он хочет и что может. Короче говоря, и здесь Бетти была в более выигрышном положении, чем большинство мужних жен – она была избавлена от необходимости решать все самой.

Их маленькая семья – дочь Валя с мужем жили отдельно – стояла немного особняком в ряду родственников. Казалось, они вместе настолько самодостаточны, что не испытывают потребности в тесном и частом общении с остальным семейством. Хотя откуда возникало это ощущение? Я уже говорила, что в нашей большой семье то и дело появлялись всевозможные поводы для общих «сходок» (Борино выражение). Но когда эти сходки происходили у них дома, они заметно отличались от всех прочих. Во-первых, видно было, что хозяева совершенно не стремились привести квартиру в порядок «для гостей», то есть подспудно это означало, что им все равно, «понравится ли Мишиной жене эта вазочка». Но при этом все привычки и пристрастия гостей были учтены. «Марину не нужно сажать спиной к окну, а Павлику нельзя майонез.» Во-вторых, Боря всегда раздавал гостям меню, в котором значились такие деликатесы, как «Беттины крылышки», «Беттина баранья нога», «Беттина поджарка на медленном огне», салаты «Борино наказание», «Борино мучение» и «Борино испытание» (это означало, что Борю усадили тереть морковь или резать лук), «раствор клюквы» (морс), пирог «медвежий Мазо» (с медом) и все в таком духе. Можете представить, как смеялись гости, читая этот список! В-третьих, посиделки у Бори никогда не сводились только к еде. Как-то получалось, что всегда находились интересные темы, и встреча запоминалась именно этим. Уходя, гости получали маленькие смешные сувениры или сюрпризы на память о сходке. И уж всегда для всех был приготовлен в пакетиках «сухой паек» на завтра – пирожки с капустой и с мясом и что-то еще, заботливо завернутое в фольгу. Короче говоря, бывать у Бори с Бетти было сущее удовольствие, и именно этим отличались их приемы от всех прочих. Для меня это было совершенно очевидно, и, конечно, ясно было, что все дело в Боре и Бетти, в их умении угощать, принимать, слушать и рассказывать. Думаю, что вряд ли каждый из наших родственников отчетливо это понимал, но разницу ощущал безусловно, так же как то, что без этих посиделок жизнь большой семьи многое потеряет, а Борина и Беттина – не обеднеет, а останется такой же насыщенной и интересной. И это вызывало неосознанное раздражение, хотя Борю любили и он был нужен всем.

Наш Боря был врач. Как говорила бабушка, обе бабушки, «врач от бога». Казалось, не было болезней, которых он не мог бы распознать, причем это относилось и к взрослым пациентам, и к самым маленьким. Одной фразы «Борь, мне как-то неважно» или «что-то мне Машка не нравится» было достаточно, чтобы он точно определил, у кого барахлит печень, а у кого начинается ветрянка. Иногда больной жаловался на боль в колене, а Боря смотрел на него внимательно и выписывал лекарство от язвы желудка. И скоро выяснялось, что таки да, язва, а колено – это отвлекающий маневр организма на неполадки в желудке. Может быть, я немного утрирую, но Боря каким-то образом постиг все взаимосвязи наших внутренностей и знал, как и где может отозваться какая-либо неполадка. Он был добрым врачом, никогда не пугал больных страшными медицинскими словами, но с вызывающей доверие озабоченностью мог сказать, что болезнь довольно серьезная и нужно очень стараться, чтобы ее победить. С детьми он тоже обращался по-взрослому. Он не обещал, что «будет не больно» или «лекарство вкусное». Наоборот, он говорил «будет больно, так что придется потерпеть» или «таблетка жуткая гадость, но очень полезная». И тогда ожидание боли делало ее вполне сносной. А жуткая гадость оказывалась просто горьким вкусом. (Я впоследствии с успехом использовала эту методу со своими детьми. И они спокойно посещали любых врачей, включая стоматологов).

Где бы Боря ни появлялся, его всегда окружали женщины, осложненные проблемами позднего бальзаковского возраста. То одна, то другая, интимно брала Борю под руку «Боренька, я могу с вами посекретничать?» или «Вы позволите мне ненадолго похитить у вас Борис-Йосича?» и многозначительно уводила его в сторону. Забавно было со стороны наблюдать эти сцены. Дамы говорили безумолку, очевидно, посвящая Борю во все детали своих мигреней, и при этом кокетничали глазами, бровями, и прочей мимикой. В результате они получали совершенно даром бесценные Борины советы. Я однажды подслушала разговор нескольких пациенток. Меня отправили к Боре «проверить горло», и я пошла к нему в поликлинику, а там была очередь. «Милуша, ты не торопишься? Можешь подождать, пока я приму больных по записи?» У меня с собой была книжка, и я с готовностью согласилась ждать, тем более, что потом мы с Борей наверняка поехали бы вместе к нам домой, и он бы у нас обедал и рассказывал всякие смешные случаи. Так вот, пока я читала, я услышала много всего, что мне в мои пятнадцать лет показалось чрезвычайно любопытным. Сначала две постоянные пациентки наперебой расхваливали Борю перед третьей, которая первый раз пришла к нему «по рекомендации», потому что у нее «вот здесь дикие боли». Такой знающий, такой внимательный. Говорят, что сами врачи, когда болеют, только у него лечатся. А потом как-то незаметно они стали говорить немножко о другом.

– Вы давно лечитесь у Борис-Йосича?

– Да, уже около четырех лет. Вы знаете, это что-то особенное….

– Вот именно. Вы тоже почувствовали? Вот я когда первый раз…

– Да-да-да, моя приятельница меня предупреждала – «такой интересный мужчина».

– Знаете, я вам скажу, только это между нами, он оч-чень интересный мужчина. Он обаятельный такой, голос такой, знаете, тоже приятный, вообще, как мужчина, он такой, очень приятный…

– Да, а вы обратили внимание на его глаза?

– Да конечно, у него в глазах что-то такое…

– Мужской такой взгляд, сильный.

– У него руки прекрасные. Тоже такие сильные, теплые.

– Мне тут одна дама рассказала, она к нему все время специально ходит и врет – там болит, тут болит. Только это между нами, я вас очень прошу.

– Я думаю, к нему так многие приходят.

– Да, в другие кабинеты никого нет, а у него всегда очередь.

– А говорят, одна врачиха…

Я с трудом сдерживалась, чтоб не расхохотаться. Я очень любила Борю, он был моим самым любимым родственником, но даже это не делало его в моих глазах роковым красавцем. Во-первых, его рост – он не дотягивал даже до метра шестидесяти, к тому же немного хромал. Он был худощав, хотя с годами стал солиднее, и как он сам шутил, уже не мог больше покупать сорочки в «Детском мире». Его небольшие карие глаза, чуть близковато поставленные… Ха-ха-ха, мужской взгляд! Руки тоже как руки, всегда чистые, покрыты от запястья до локтя светлой шелковистой порослью. Мой двоюродный брат Даня в детстве любил щекой тереться о Борины руки «Ты почти такой же мягкий, как наш кот. Но кот все-таки мягче. Ты не обиделся?»

Я пересказала Боре подслушанную болтовню, и он посмеялся вместе со мной.

Борины поклонницы были постоянной темой шуток на семейных сборищах. «Борь, ну-ка признайся уже, как ты пользуешься таким успехом у женщин?» На что Боря с притворным вздохом отвечал: «Увы! Никак не пользуюсь. Условий нет» – и при этом хитро смотрел на жену. Бетти делала кокетливо-строгий взгляд, и грозила ему пальцем: «Ай, Борька, ну ты у меня получишь!» «Бетти, как ты это терпишь?» «А что я могу? Я уже смирилась», – отвечала довольная Бетти. При этом вид у нее был как у хозяйки, которая уверена, что ее пес не возьмет косточку из чужих рук.

Да, Бетти повезло. Она всю жизнь играла в королеву и пажа. Она была любима. Это проявлялось в любых, даже самых прозаических, мелочах, например, в том, как лежала его рука на спинке ее стула, как он смотрел, когда она опиралась на него, вытряхивая камушек из туфли «что-то попало и колет».

Иногда пылкость чувств выражалась в форме материнско-отцовской заботы друг о друге. «Боря, тебя продует. Отсядь от форточки», «Борь, ты почему не ешь ничего? Ты же будешь голодный», «Ну как ты надел шарф, вся шея голая», или «Беттинька, ты почему кислая? У тебя болит что-нибудь?», «Беттинька, тебе не грустно? Ты не устала? Ты не сердишься?» Вот еще вариант: «Беттинька, ты что ешь? Семгу? А я телятину. Возьми у меня половину. – Я не хочу телятину. – Ну, хоть попробуй. – Тогда ты забери у меня кусок семги. Она тоже очень вкусная. – Зачем же я буду у тебя забирать семгу, если она вкусная? – Если не возьмешь, я не буду пробовать телятину».

Валя, их дочь, слушая эти диалоги, безнадежно махала руками «Детский сад, а не родители». Остальной женский состав семьи относился к Бетти с меньшей терпимостью. У меня сложилось впечатление, что на самом деле Борю любили все, а Бетти – не все, и только ради Бори.

«Что в ней такого особенного, не понимаю? Старая жеманная эгоистка». – «А она всю жизнь такая». – «Чем она его так пленила?» – «И как он это выдерживает столько лет?» – «Борька вкалывает ради нее на двух работах, о себе совершенно не думает». – «Только и слышно – Беттинька, Беттинька. А она – ах, я устала, ах мне это тяжело». – «От чего она так устает? Никаких проблем, делает что хочет».

Возможно, они в глубине души завидовали Бетти. Конечно, это не проявлялось в открытую. А собственно, чему завидовать? У всех прекрасные мужья, приличные заработки, налажен быт, дети устроены. Но в том, как они посмеивались и подтруни вали над всеми этими «Не выходи без зонта. Дождь начинается», «Ты дома? Слава богу, а то так скользко, я волнуюсь, чтоб ты не упала», «Ты что делаешь? Я тебя разбудил? Ну, прости меня. Просто захотел тебе позвонить», «Я скоро буду. Тебе купить что-нибудь вкусненькое?», проглядывала зависть к подтексту. Их разговоры с мужьями вроде бы тоже звучали вполне по-семейному. «Ты где? – Задерживаюсь. – Надолго? – Не знаю. – Все в порядке? – Да, да, в порядке. – Ну, хорошо. – Давай, пока», «Алло, это я. Слушай, посмотри у меня на столе, там такая черная записная книжка. Есть? Отлично. Я думал, что потерял. Ну, все. Ладно. Спасибо тебе», «Слушай, купи по дороге овощи. Нет, лук не надо. Хлеб только черный, белый еще есть». Но они не содержали никакого подтекста. В них не было того, чему можно было бы позавидовать.

Если уж быть абсолютно честной, то мне тоже казалось что Бетти переигрывает со своей ролью избалованной мужским вниманием очаровательной капризной девочки. Она уже давно не была ни очаровательной, ни девочкой, а избалована была лишь Бориным вниманием. Я помню, как меня раздражала и одновременно смешила многозначительная улыбка Бетти, когда Боря читал стихи Северянина, да и вообще любовную лирику. Она была абсолютно уверена, что все эти строки адресованы ей. Может быть, я тоже ей завидовала?

Однажды мы с мамой говорили о жизни, о том, о сем, и вспомнили о Боре и Бетти. Мама сказала: «Ее упрекают в избалованности. А кто ее избаловал? Почему никто не упрекает Борю? И собственно, в чем вина Бетти? В том, что Боря ее любит и принимает такой, какая она есть? Что вам до нее? Ему нравится – и замечательно. Каждый выбирает свое. Дай бог, чтобы твой муж через сорок лет брака так к тебе относился, как Боря к Бетти. Учиться у нее надо, а не кости ей мыть». Я поняла, что мама права, и перестала участвовать в промывании Беттиных костей.

Я, как и обещала, обзвонила родственников. С Лизой Беркут мы проговорили, наверное, полчаса.

– Слушай, Мил, я вот думаю, как Боря это перенесет. Ведь у него сердце не в порядке.

(В последнее время у Бори стало побаливать сердце. Но он никогда всерьез об этом ни с кем не говорил. Он, как многие врачи, думал, что его никакая болезнь не одолеет.)

– Да, я тоже об этом беспокоюсь. Вера сказала, что ему было плохо, когда скорая приехала. Они ему сделали укол.

– А с ним есть кто-нибудь?

– Там сейчас Валя с мужем.

– А внук?

– Макс тоже должен прибыть.

– Понятно. Ну, тогда ладно. Ты знаешь, я никогда не думала, что она раньше Бори умрет.

– Да, она ведь никогда ничем не болела.

– Ну, не знаю, может, не посвящала никого в свои болезни.

– Но уж Боре-то могла сказать. Иметь такого врача под боком денно и нощно…

– А ты знаешь, Бетти никогда не советовалась с Борей как с врачом.

– Почему? Откуда ты знаешь?

– Она мне сама как-то сказала, что не хочет, чтобы он воспринимал ее, как пациентку. «Тут болит, там болит, ноги отекают, тело старое трясется». Короче, она им как врачом не пользовалась.

– Это очень глупо с ее стороны. Вот и доигралась.

– Ну, знаешь, дай бог каждому так умереть – раз и все.

– Наверное, это был тромб.

– Мил, вот я тебе скажу, звонишь ему иногда, мол, Борь, как дела, как ты? А он: да вот Бетти что-то неважно себя чувствует, а так все нормально. А что с ней? Да общее состояние какое-то вялое… Борь, говорю я ему, я тебя спрашиваю, как ты, а ты мне про Бетти…А он опять: да я – то ничего. Вот Бетти……

– Да, да, да, я тоже ему всегда говорила, что надо о себе беспокоиться, а не только о ней.

– Но она таки умерла!

– Да… Но знаешь, мне его жалко. Как он теперь будет? Как бы не сломался!

– Надо будет почаще ему звонить. И видеться с ним. Поддерживать морально.

– Обязательно!

На похоронах Боря держался стойко, хотя было видно, что он очень переживает. С потемневшим осунувшимся лицом он стоял, немного сутулясь, и казалось, мыслями был далеко от этой обстановки, от этой процедуры прощания, от всех этих обязательных ритуальных речей. Рыдала Валя. Хлюпали носами дамы, даже мужчины стояли с красными глазами. Боря, словно окаменев, не мигая глядел на мертвую Бетти и только в последний момент, когда гроб исчез за черной занавеской, покачал головой и закрыл глаза ладонью. Я подошла к нему и осторожно коснулась его рукава. Меня беспокоило его состояние, я боялась за сердце – мало ли что… Он молча похлопал меня по руке, что означало – «я в порядке, не волнуйся» и одновременно – «спасибо тебе за заботу».

На поминках…Надо сказать, что поминки были шикарные, если это слово применимо к такому случаю. Но Валя постаралась, чтобы все было так, как «если б мама была с нами». И все говорили, что Бетти была бы довольна столом, что все почти так же вкусно, как если б она сама готовила, но конечно, «почти» – потому что превзойти ее невозможно. И было много речей – говорили, что кончилась некая семейная «эпоха», что нам посчастливилось жить в эту эпоху, а тем детям, которые будут впоследствии рождаться в нашей семье, мы будем рассказывать о Боре и Бетти, и именно так завязываются фамильные традиции и семейные легенды. Много выступали, много вспоминали, и выяснилось, что столько хорошего Бетти сделала для каждого, и столько добрых советов было от нее получено, и столько сложных ситуаций было ею благополучно разрешено, что как теперь жить без нее – просто непонятно. Создалось впечатление, что только сейчас все вдруг осознали, как им будет не хватать Бетти. Возможно, это говорилось для Бори, но мне показалось, что вроде бы в этих речах было много искренности. Такое запоздалое облагораживающее раскаяние. Особенно хватало за душу, когда говоривший или говорившая произносили «прости меня, Бетти, и спасибо тебе» или «спасибо тебе, Бетти, и прости меня».

Таким образом, поминки по Бетти сплотили семью, и теперь оставалась одна общая забота – Борино одиночество. Кто-то звал Борю переехать к ним, кто-то обещал ежедневное посещение с привозом продуктов. Среди прочих предложений – поездка в санаторий в Крым, на дачу под Москвой, в Болгарию на море, кардиологическое обследование в Германии или Израиле. Я тоже считала, что кардиологическое обследование Боре необходимо.

В конце концов, Боря действительно согласился подлечиться и отдохнуть, но, горячо поблагодарив родственников, решительно отказался от опеки, сказав, что справится сам. Родственники еще какое-то время настаивали, но потом отступили, с увереньями, что «они всегда, в любую минуту готовы… звони, если что».

Вскоре мы убедились, что Боря не впал в депрессию, не «ушел в себя», не погрузился с головой в прошлое, продолжает работать. Первое время мы довольно часто звонили ему, даже заезжали, предварительно позвонив «Боречка, я тут неподалеку от тебя. Можно я забегу на пять минут?», потом стали только звонить – кто чаще, кто реже. Я звонила раза два – три в неделю, иногда не заставала его дома и начинала волноваться. Тогда я названивала каждые десять – пятнадцать минут, пока у меня не раздавался долгожданный звонок, и в трубке звучало: «У меня есть хороший психиатр. Дать телефон?» – «Боренька, какое счастье, что ты нашелся! А я уж не знаю что думать!» – «Думать надо, что меня нет дома, раз я не отвечаю». – «А вдруг тебе плохо стало?» – «Так что ты звонишь? Взяла бы да приехала!» – «А вдруг тебя нет дома?» «Логично! Слушай, на самом деле, Милуша, спасибо, что ты звонишь. И извини, что заставил тебя трепыхаться. Но понимаешь… я могу ведь иногда задерживаться на работе или зайти куда-нибудь. В этом случае меня не будет дома. Понимаешь?» – «Понимаю. Но все равно буду волноваться». – «Ладно, тогда так: запиши мой мобильный. Только не давай его никому. Это мой личный номер. Его ни один пациент не знает». – «Не волнуйся, никому его не дам. И сама буду звонить только в крайнем случае». – «Договорились!»