Buch lesen: «Сказки рода: Ляля»
Майская ночь или Утопленница
Синегуб развалился на своем подержанном диване, промасленным сальностью садившихся и ложившихся на него бесконечно конечностей. Был он похож на серую скрипучую деревяшку – не диван, а сам Евграф Николаевич. Его скрюченные в неестественное состояние пальцы в естественном состоянии сна и скрежет поминутный зубов делали его похожим на ладно скроенное существо… Существо такое, какое если потревожишь, то оно вскочит, вытаращит стеклянные глазища и, скрипя коленками, побежит за тобой.
Сложно думается, что у такой шарнирной тонконогости, движимой к убиению всего теплокровного, есть детище вполне оживлённое.
И для всех звать ее Лилька, Лилит так – для важности, а вот будет ли важность вопрос интересный…
За стеной спит так же, раздражая полудень, мелкорослая и мелкотелая девчушка и как бы тоже Синегуб. Ох, как он с ней намучился, да и мучается до сих пор!
В доме пропахло… да чем попало пропахло, только не ее юностью! Гранитными блестящими плитами – пропахло, немытыми уже годами потолками – пропахло; папиросами и кагором – пропахло! Всем чем угодно – но только не девичьими щеками цвета рыжей ракушки.
Такие ракушки Лилька собирала на бережку Жемчужного озера, пока папка удил мелкую уклейку, а потом создавала “уют” в сосуде, где у них плавали мелкие пестрые рыбешки. Впрочем, рыбий живой уголок был единственным местом в доме, где всегда поддерживался порядок. Конечно, около стен стояли старинные серванты с чашечками, тарелочками и такими прелестными, но строгими чайничками с тонкими носиками, расписанными под гжель. Однако все они покрылись серебрянной пылью, которая сейчас парила по зале под лучами майского солнца. Евграф не до конца занавесил окно, поэтому со сне недовольно морщился.
Спали Синегубы почти всегда в том же, в чем потом могли выйти из дома. Даже если было жарко, Евграф неизменно ходил в темной, закрытой одежде, а Лилит, не имея ничего иного, ему неумышленно подражала. Все дивились, но подозревали, что хозяин похоронного дома очень тощий и все время чувствует могильный холодок, поэтому и подмерзает даже летом, как дряхлая старушонка.
Внезапно, как и полагается всем неожиданным звонкам в полдень воскресенья, зазвенел трубка. Первые мгновения Синегуб даже не дернулся. Еще погодя, в соседней комнате Лилит заерзала по кровати. Еще немного погодя, она раздраженно простонала и накрылась одеялом с головой. Еще чуть погодя, она поняла, что папаша просыпаться не собирается и вскочила. Забежав в главную комнату, девчонка схватила трубку с полки и отнесла прямо под ухо отцу. Затем стала шлепать его по лбу, чтобы тот открыл зенки быстрее.
А тот сморщился весь, как сушеная поганка, и как встанет с подушки! Вырвав из рук доченьки трубку, он одарил ее подзатыльником и сел диван, усталыми глазищами выглядывая имя того, кто нарушил его воскресный сон.
Цокнув и засмеявшись, Лилька подошла к дверному косяку и стала греть уши. Звук голоса ее отца, тем более, когда он был озлоблен, походил на скрип несмазанной дверной щеколды. Почти не слышимые вопросы из трубки межевались с ответами тятьки-Синегуба:
– Да… Встал… И на кой черт ты приперся?… Какое дельце?!… Василий, я тебя сейчас самого схороню!… Я тебе что сказал? Что до первого летнего месяца не доставайте меня!… Я не открою тебе калитку… Я отдыхаю! У меня может быть наконец-то отдых или нет?
Евграф так противно и язвительно протягивал звуки, что у любого здравого человека не возникало никогда желания с Синегубом общаться по нескольку раз, хотя приходилось. Однако местный следователь, Василий Тертый, яду его, казалось, совсем не боялся.
Лилька вертелась, гадая, что же там за дельце опять у дяди Васи.
Евграф бросил, выругавшись, трубку и разминая челюсть, уставился в пол. Зубы его снова заскрипели.
– Папочка, ты будешь яичницу? – спросила Лилька своим писклявым голоском, как бы невзначай надеясь, что ей сейчас что-нибудь расскажут.
– Какая там яичница, – послышалась кислое бормотание.
Тонкие пальцы Евграфа, словно паучьи длинные лапы, нащупали на спинке дивана пачку папирос, и он сразу закурил, поднимая свое шарнирное тело, вытягиваясь с хрустом. Будучи уже одетым в темно-синюю рубаху и черные штаны, он вышел из залы, плавно переходящей в кухню, в прихожую, где с острым дерганьем обулся в свои короткие черные чоботы с треугольным носом. Лилька, как хвост бежала за ним, потирая широкий вздернутый нос от сонных соплей и забавляясь папкиным раздражением, ведь она знала, что отец снова будет бранить дядю Васю, а папкина брань всегда была такой смешной и колкой, что она с трудом каждый раз сдерживала смех и предвкушение:
– Чего ты идешь?! – попытался приструнить ее Евграф, открывая дверь.
– Хочу!
Запрыгнув в старые шлепки, девчонка юркнула вперед и выбежала на улицу, давая весеннему ветерку обласкать ее исцарапанные угловатые коленки. Зная, что сам на взводе, Евграф не стал загонять ее домой и подошел к калитке. Лилька навострила уши и медовые глазища в нетерпении, но встала в стороночку…
Как только калитка открылась, Евграф увидал, что около дома уже стоит черная перевозка и тотчас все понял:
– Да вы, нелюди, издевайтесь надо мною, – выдавил Евграф с брызжущим отвращением.
Принявши на себя праведный гнев отдыхающего человека, перед Синегубом возник, как положено, низкий, но коренастый мужичок в засаленном темном плаще, с кошачьими чернющими густыми усищами и такой же коротко подстриженной, но взъерошенной головой. Лилька любила дядю Васю за его глаза – один из них был словно куриный желток, прямо как у нее, а другой – светло-синий, прямо как у папеньки. Но папенькины глаза сейчас кололи морозом:
– Я не приму…
– Да ты послушай! – голос Тертого был хриплый и шершавый, будто кошкин язык.
– Да катись ты! Опять, поди, чернозольского притащил мне?!
– Ну, куда ж без этого, – развел Василий руками.
Евграф покивал раздраженно ему в ответ, а его толстые губы еще больше опустились вниз, сделав мужчину похожим на деревянную куклу. Выпуская дым, он сказал равнодушно:
– Я не возьмусь…
– Да ты послушай! Там мальчик совсем еще, ребенок, сверху земли то не положишь…
– Ну так вези его в отдел, и пусть они его вскроют для начала, следователь!
– Евграф, нам тело уродовать смысла нет… Там видно, что он в сетях рыболовных запутался, да потоп, как бабкин слепой котенок… Тем более, ты сам знаешь, как нас все время секут, если мы дела чернозольцев мусолим! Там у каждого кто-то кого-то зарезал, изнасиловал да обокрал! Ты хочешь, чтобы я как в молодости, бегал и разбирался в всей этой каше? Я однажды доразбирался, чудом они меня не четвертовали, вот тебе и благодарность! Детей только жалко вот… Таких, как он…
Лилит заметила, что дядя Вася как-то особо трогательно поднял брови. Но отец был непреклонен:
– Так нет в Чернозолье* водоемов… Где это он всплыл?
– В Жемчужном озере его местные мужики обнаружили… Скорее всего сюда просто рыбачить пришел… Мы его брата нашли, старшего… Тот весь уже извелся…
– Так пусть брат этим и занимается!
– В казенном доме он, Евграф, понимаешь? Думает, что того убили…
– Ну и?
– Додумался он, напал на хозяина мясного завода, где они вдвоем работали!
– Ясно…
Понимая, что Синегуб все же не хочет заниматься трупом, Тертый, оглядевшись на своих товарищей, стоящих около “буханки”, и, потирая смуглые пальцы, добавил:
– Ты, Евграф, когда сережку-то потерял?
Сбитый с толку, тот еще больше нахмурил лоб. Лилька глянула на папкино заостренное ухо с длинной серьгой из переливающихся черных камней, но не так, как делала это обычно, а по-другому, чувствуя в словах Василия какое-то особое острие.
– Это ты к чему вообще? – прозвучал вполне очевидный вопрос, пробивая облако папиросного дыма.
– Ты вроде говорил, что лет пятнадцать назад, когда еще Лилька не родилась, ты бабенку хотел через Калинов мост на Жемчужном озере пронести, а только как-то так получилось, что вы с ней с моста свалились в воду, ты тогда еще чуть сам не утоп, ты же у нас не плавучий…
– Ты к чему клонишь, следователь?
– Это я к тому, что ты сережку там то и упустил… А теперь взгляни-ка на нашего покойничка…
– Ты мне мозг не пудри!
– Да посмотри же! Ребяты! – обратился он в товарищам, – выньте-ка труп…
– Да что ты будешь делать! – оскалился Евграф, выкидывая папиросу.
– Папа, можно? – пискнула Лилька, неловко запуская пальчики в короткие ореховые волосенки.
– Не можно! – строго ответили ей.
Нехотя, Синегуб зашагал к перевозке. “Ребяты” открыли дверцы, опустили порожек и выкатили носилки. Лилит огорченно надувала губы, но старалась издалека подсматривать. Василий расстегнул шуршащий черный мешок и раскрыл содержимое для Евграфа. Склонившись немного, тот опустил взгляд и застыл на мгновенье. Первая его мысль была о том, что горе-следователи перепутали девчонку с мальчонкой, вторая о том, что для утопленника парнишка не слишком то и распух, но затем Евграф обратил внимание на синее ухо мертвеца…
Рука Синегуба потянулась было к своей шее, но остановилась почти неловко, а потом спустилась к трупу, касаясь его костлявыми пальцами. Евграф Николаевич погладил свое родословное украшение на теле незнакомого ему мертвого юноши, отчего раздраженные повадки противного мужика исчезли, и это заметила даже выглядывающая из-за калитки Лилит.
– Я сначала испугался и подумал, что это родственник твой, – раздалось тихое, почти завороженное шептание Василия, – ты же у нас бывал ходок еще тот…
– Я всех своих родственников знаю, могу их по пальцем пересчитать, – прошептал Евграф в ответ, качая головой.
– Тем не менее пропажу-то он нашел… Сетями, может, выловил…
– Так нельзя же сетями ловить у нас…
– Чернозольцы, м-да…
Синегуб не мог оторвать взгляд от мальчика. Все в нем было такое тоненькое и беленькое. Такую тонкость, юность и белизну нельзя было подготовить как попало, совесть не позволяла… Тишина и спокойствие накрыли мужчин, словно ситец… Наконец, гробовщик вымолвил:
– Пусть заносят его в подвал…
Услышав смирившийся голос Евграфа, Василий взбодрился, как маленький мальчик и выдохнул облегченно, как успокоенный старик:
– Возьмешься, да?
– Да…
–Ну, Евка, ох…
– Но только я в два раза дороже возьму…
Темные брови, будто две испуганные вороны, вдруг подпрыгнули, когда Тертый дунул в густые усы:
– Хозяин – барин, как говорится…
Работники застегнули мешок, потащили тело в подвал. Как только дело закончили, Василий сказал своим товарищам ехать далее, а сам напросился к Евграфу. Лилька вертелась перед гостем, юля и подпрыгивая.
Дом у Синегубов, по мнению любого простого человека, завывал немного неприятной мрачноватой тоской. Нигде не было видно намека на новшество, а былая изящность припорошилась пылью и затуманилась временем. Стены длинного коридора потемнели от тяжелых надгробных плит и очертаний призрачных лиц, которые, как казалось, в полумраке начинали следить за тобой (Синегуб работал прямо дома – привык). На синих обоях в главной комнате вырисовывались причудливые узоры, в которых рассеянная порой Лилька видела необыкновенные лица.
