Почему пожилые люди часто внуков любят сильнее, чем собственных детей? Почему старому деду легче о чем-нибудь сговориться с пацаном, чем со взрослым? Почему ребенок готов открывать свои тайны не родителям, а дедушкам и бабушкам?

Потому что…

Человек, недавно родившийся, еще не «испачкан» миром – не отягощен заботами взрослой жизни, не «набил руку» в решении вопросов. Он не волнуется о том, что ему есть и что пить, во что одеться – это проблемы его родителей, воспитателей… Не строит финансовых планов, не вычерчивает прибыльных схем. Он еще недалеко от Бога и Его ангелов, но при этом открыт всему, что встречается в земной жизни и людей воспринимает прямо, такими, какие они есть. Маленький человек возводит свои домики или играет в куклы, не философствуя – делая то, что нужно делать. При этом он изучает жизнь и, в отличие от взрослых, задает тысячу вопросов «почему?».

Человек, перед уходом из мира, возвращается к детским чувствованиям. Заботы взрослой жизни его уже практически не интересуют. К еде и одежде он относится философски, что есть – тому и рад. Он постепенно открывается Вечности и оглядываясь на свою жизнь, анализирует её ошибки и достижения. Благодаря приобретенной житейской мудрости видит других людей «насквозь», знает, что у кого на уме. Знает о том, с каким неистовством люди мечтают о земном богатстве, и чем готовы жертвовать ради него. Старый человек может и хочет предостеречь молодых от всего, что способно отвести их от правды жизни. И поэтому готов отвечать на многочисленные «почему?».

Все перечисленное и сближает молодость со старостью. Так бы я ответил на первый вопрос.

Вопрос второй.

Почему Правда жизни открывается не всем – некоторым, избранным? Почему многие – в том числе и старики – держатся за нажитое мертвой хваткой, не могут понять простой истины: физическая смерть отбирает все земное, материальное? Почему не верят в то, что душа предстает перед Богом «голой», ничем не приукрашенной и даже не прикрытой? Что человек дает отчет за свои действия лично… Почему те немногие – которые понимания достигли – должны открывать глаза другим людям, будить совесть, подталкивать к вслушиванию, всматриванию в жизнь, к ее изучению?

Потому что поверхностное, потребительское, «не серьезное» отношение к жизни не может быть «всеобщим форматом». Кто-то должен знать Правду и говорить о ней – чтобы люди не забыли о главном. И чтобы Правда не умерла.

И конечно, потому еще, что те немногие, которым Правда открылась, страстно хотели этого… Жаждали истинного знания. И Бог помог им его получить – избрал. Однако не поспешил возвысить некоторых своих избранников в общественном сознании, оставил почти «незаметными» для взрослых… Но каким-то странным образом «подтянул» к ним детей.

***

Я попытался ответить на поставленные вопросы «научно», а вот художественно среагировать на них, кажется смог Егор Черкасов в своем повествовании «Рассказывал дед Макар».

О чем рассказывал дед? О правде. Кому? Деревенским пацанам, среди которых Егор – на особом положении.

Интересно проследить, как воздействуют друг на друга эти герои – Егор, от лица которого (уже повзрослевшего) ведется повествование, и дед Макар, известный в деревне как пьяница и затворник.

Егор говорит:

«Сначала мы просто любили его слушать, дедушка любил много говорить с нами».

Подчеркну, «любил говорить» с детьми дед, который (как его характеризует Егор) не любил людей «за их вечную злобу, корысть, нелюбовь к ближнему и вранье».

Почему же после смерти деда одна соседка прозвала его святым? Как известно, святость «вырастает» из любви. Егор с таким определением не вполне согласен:

«Мы знали, что дед Макар святым никаким не был, но был человеком необыкновенным. Мне казалось, что он на меня из всех пацанов в деревне больше внимания обращал. Только сейчас я понял, почему мы были так нужны друг другу – старый и малый. Это был МОЙ ДЕД, который раскрывал мне глаза на мир, ненавязчиво учил меня уму-разуму. Это была какая-то невидимая нить, которая вела от старого к новому. И мы зацепились этой нитью. Он был тогда важнее для меня в своих рассуждениях, чем „нотации на бегу“ моих загнанных жизнью родителей, чем равнодушные типовые ответы учителей школы на мои робкие вопросы. Он просто отпечатался в моем детском сердце, которое не умело врать. Не врал и дед Макар. Нам ничего не надо было друг от друга, он – доживал. Я – начинал жить. <…> Его слова, пробуждали во мне СМЫСЛ и СОВЕСТЬ. Ведь все учили нас в то время быть хитрыми, осторожными, а он, по сути, учил нас быть дураками из сказки, где счастливый конец поджидает только честных дураков. Сердцем чувствовать этот мир и его чудесный промысел и не врать себе».

Уже взрослый Егор вспоминает о честных мыслях деда, пытается найти причину его одиночества и понять, почему дедушкины слова напоминают о себе, в чем их сила:

«Дед Макар мыслил монументально, иногда он „заходился“, или речь его заплеталась от изрядно выпитого. Но одно могу заявить точно: я не помню, чтобы изреченные мысли дедушки, хотя бы одна, потом не вернулась ко мне и не напомнила о себе. Мыслил дедушка честно. Он имел на все свое мнение, такое непохожее на мнение сплоченного в своей безликости большинства, и поэтому всем был он чужой, а значит – лишний. Лишний – для этой жизни, в которой он не пригодился своей честностью и умом ни самому себе, ни обществу. Лишний, потому что богатый опыт его жизни был выводом только для него самого. Он был отчаянно одинок. И я, такой маленький, тогда почувствовал своим сердцем его взрослую боль. Какая-то внутренняя кассета во мне тогда записывала цепко все его „философии“, словесные выбросы, для меня, сегодняшнего. Тогда я не вмещал его мудростей, а теперь они становятся нужнее и понятнее мне. <…> Что-то теплое исходило от деда, пусть и мешался у него запах махорки и „Рябинки“, все равно никто из взрослых, кроме деда Макара, с нами так охотно не играл и не разговаривал во всей деревне».

Вот как «одинаково» реагируют дед и Егор на хозяина джипа, «размером с трехкомнатную квартиру»:

«…Я сильный был, когда любил и когда немца ненавидел. И это – по-честному. А теперь выходит, я им (он кивнул на джип) победу добыл? Он мне теперь на праздник раз в год стакан наливает. Ремонт обещает. Он – хозяин. Вот те – на… Думаешь, он сильный? Он жадный. Душой слепой. У него душа, как дичок. Яблочко незрелое. А кого дичками-то кормят?»

Я громко ответил за всех: «Свиней».

– «То-та! Егорка, свиней!» И вдруг как-то пронзительно посмотрел мне в глаза. Как будто в самую душу до дна взглянул, увидев во мне всю мою суть, а также изо всех сил скрываемую от людей застенчивость и робость».

Вот как рассуждает дед о семье и силе.

«Как бы вы семью сейчас не отрицали, а ничего кроме семьи не придумаете – в ней тоже есть большая сила, уж поверьте мне. Я, когда семью свою любил, я всех сильнее был. Я – мужем, отцом был! Это большая ответственность. А на заводе как работал! Понимал, что стране, как ни крути, оборонка нужна. Я готов был терпеть во всем. Мне важней всего нужна была сильная Родина. А я был ее сыном. И на душе у меня был праздник. Семья была. Завод кормил. Квартиру на заводе дали. Хрен ли не жить, пацаны?»

Егор свидетельствует, что пацаны невольно соглашались с дедом – им нечего было противопоставить его Правде.

А вот мысли деда о кайфе:

«Как сейчас нынешние живут? Хочется спросить их, нынешних: Что вы хотите? Куды идете? Зачем? Любят они говорить, что по этому… „по кайфу“ живут. Это же тупик. Ничего вы не получите для души. Это вас в омут тянет. Потому что человеку „в кайфе“ всегда надо набедокурить чего лишнего. Не создать, а набедокурить. Над ним контроля нет, а сам он не может. Человек сам себя в свободе своей контролировать не может. Он в кайфе контроль над собой теряет, даже облик свой, на пес знает какой, меняет. Осмотрится такой по сторонам, и где ему кнута нет, да срок не светит – там нагадит всегда. Вот жалко, что на них кнута нет, а то был бы порядок. Кнут всегда нужен. Человек в кайфе разлагается. У него свободы много, ответственности – никакой. А что вы думаете, сильные теперь – молодые? В образе жизни своем? Сейчас приди фашист – шиш с маслом от вас».

Вот как реагировали на эти слова Егор и его друзья:

«Дед Макар дымил самокруткой, и когда дым рассеивался, то мы видели его страдающие глаза. Нам даже спорить не хотелось. Он говорил все правильно, даже для нас, пацанов. Мы не спорили».

Вот что дед Макар говорит о вере и Боге:

«Верю – значит, предан Богу. Верю в Него, как в правду, за которую готов непременно ответить и постоять. Ни во что человек так свято не верит, как в Бога и в правду. Это – одно и то же. Правда – от Бога. Люди верят в жизнь на Марсе, но им плевать, если завтра скажут, что жизни на нем нет, или что она закончилась. А за БОГА люди на костре горят. Я не стоял никогда за Христа и в костре не горел. Я даже молюсь не так, как другие. Я всегда Бога, как родного, рядом чувствовал, когда в войну в окопе ноги отмораживал, или, когда между жизнью и смертью был. Я Бога только благодарил. Потому что выжил. Но чего я не хотел всегда делать – так это просить или выпрашивать у Него чего-нибудь. Благодарить – пожалуйста. Просить – нет. Я же мужик всё-таки! Я и так прожить под Богом смогу. И прожил. Буду честен: лучше уж так, как я, – не клянчить, жить по совести, на небо „Благодарю“ сказать, чем выцыганивать себе того, чего у другого есть, а у тебя нет. Или верить, что если поставить свечку пожирнее, то и просить понаглее будет можно. И они меня будут учить смирению? И они мне будут говорить, что я гордый? Что наглый? А они? Не наглые, все просят и просят у Бога, а не пытаются сами что-то в этой жизни сделать? <…> Вышла бабка в прошлый раз из храма да как поехала матом лаять на свою собаку, за то, что та ей под ноги суется-радуется! Я сижу и думаю: как же она этот театр смирения два часа выдержала и ни разу на священника не наорала? И когда она честнее была – в храме или с собакой? <…> Бабке Агафье, ей что в партию, что в храм со всеми. Невелика ее вера. Не велика, что свою праведность и веру она исчисляет походами в храм, числом свечек, числом ударов лбом об пол. Это не вера – это обряд. Обряды не делают веру сильней. <…> Иногда люблю я „перемолившихся“ позлить тем, что рассказываю им о том, как напьюсь, и ко мне иногда ангелы прилетают. Мы с ними вместе и плачем и смеемся, хотя больше плачем: над моей жизнью больше плакать хочется, чем смеяться. Я так всех любить начинаю с ними, с ангелами, всех обнять хочу, – так на меня их визит действует. А протрезвею – вновь всех ненавижу и готов всем в лица плюнуть лживые и злые. Вот такую я историю православным рассказываю. Те меня, как еретика, поносить начинают, говорят, что нет столько молитв, чтобы меня отмолить. Видите ли, такого пьяницу, да ангелы посещают! <…> Смирение… это не когда платочек носишь сорок дней, да едой скудной себя моришь. Это когда сорок дней к тебе твоя супруга, во сне или наяву приходит, и ты силишься, чтобы с ума не сойти! Смирение – это когда ты на небо материшься, но не кончаешь себя, а дальше живешь и живешь! А не знаешь, зачем уж живешь. Так что от Бога то я и не уходил далеко: страдал, как Он велел, смирялся, жил по совести. Добро делал, как мог, и не делал зла великого»

Реакция Егора!

«Мне было по-настоящему жаль его. Доживая свой век, он выгорел и не было ему места даже на том островке спасения для всего человечества, как религия и ее основы. Кто он мне был тогда? Учитель? Нет. Просто дед. Неприкаянный, одинокий, спивающийся, доживающий свое, дед. Таких много на моей земле: грешников и пьяниц при жизни, святых – после смерти. Жизнь для таких – мука. И это все за попытку найти ответ на проклятые вопросы, за желание просто жить по совести.»

Дед Макар умудрился высказать Егору практически всю свою Правду. Вот слова о героях и мотивации.

«У вас героев-то нет. Все поступки только за деньги. Умирают ведь бесплатно только за идеи. А у вас, еп-ти, как ее?.. мотивация! Во! Мотивацию вашу я видел в зоопарке. Нажмет обезьяна педаль, дают банан. Не хочет жрать, не нажимает. Умное животное. Но мы-то, Егорка, люди! Нельзя на этой, мать ее, мотивации жизнь прожить!»

О своей святости:

«Мне как-то Михайловна говорит: «Во сне ты мне, Макарка, приснился. Свет от тебя шел, как от святого!».

О зле:

«…научился человек отговорки придумывать всему грешному и злому, чтобы как-то оправдаться в жизни своей».

О грехе:

«Я думаю грех – это когда душу придавит. Стыдом придавит, тяжестью. Спать не можешь, кусок в горло не идет, свет не мил. Вот, это грех. Душа, значит, заблудилась. А то, что громко смеялся или девку любил, разве грех это?»

Об истории:

«А вы ведь все бежите, как угорелые, и старших не слушаете, книг не читаете, да историю горазды стали год от года переписывать – жить хотите с нуля, с себя то есть».

Такие короткие, емкие и правдивые – подобные выстрелам – мысли не обдумываются долго. Сразу приходят на ум и сразу «выдаются в эфир» потому что давно уже «вызрели» и живут в человеке постоянно. Ищут своего воплощения в словах. И когда воплощаются – их трудно оспорить.

Распознав в Егоре своего, дед дарит мальчишке гармонь и говорит:

«Играй, Егорка. Ты, видно, тоже, как и я, – дурак от природы».

Егор не отнекивается от «дурака», наоборот, с благодарностью вспоминает о наставничестве деда Макара:

«Макар много души в нас вложил. Мистика случалась порой: во сне он нам снился в одну и ту же ночь – разным людям, в разных городах».

Вспоминает наставленный и о том, как жил дед Макар перед смертью?

«Зла не делал, даже пить устал, телевизор закрыл тряпочкой и не включал больше. На его вопросы ответа в телевизоре нет. Словно понял в один момент, что смотреть ему больше там нечего. Часто все на лужайке сидел, да на небо смотрел, и глаза его голубые, на солнце выцвели, как ситчик. И чувствовал я в последнее время, что смотрел он не на нас, а в нас».

Как это «в нас»? Сквозь кожу что ли? Или – в наши души? Какими глазами? Не иначе, как глазами внутреннего человека – зрением, открытым в деде Макаре свыше.

Егора тянуло к этой необычности деда, к его рассуждениям и выводам, но объяснить эту тягу ребенок был не в состоянии. Повзрослев, он честно признается:

«Стал понимать я слова деда, когда намного старше стал. Когда столько всего сдуру наделал и от других огреб».

И подводит итог дружбы:

«Дедушка Макар теперь уже навсегда оставил след в моей памяти. След этот светлый и добрый. Отеческий. Вложил он мне, как будто часть своей души, доверил Слово свое, и ушел. А во сне улыбается, смотрит на меня глазами голубыми, ничего не спрашивает, потому что и так теперь все и про меня, и про все остальное, что мучило его, уже знает».

Даже по случайно выхваченным из текста этим цитатам, становится понятно, что дед Макар не простой деревенский пьяница и затворник. Избранный. И что избрание его предопределяет его задачу и его конкретную «праведную» работу в конкретном месте на земле.

А о том, что дед Макар все сделал, как должен был, свидетельствуют его явления в снах разных людей в светлых образах святого.

***

В финале моих размышлений встает третий вопрос.

Что делать Егору такому же «дураку от природы», как и дед Макар?

И получается, что он должен продолжать дедово дело. Уже в другом месте на земле, в другое время и другими средствами. Прислушаемся к тому, что Егор говорит о себе:

«Я распознал себя как некого молодого и амбициозного „писаку“. Писал „взахлеб“ и, как правило, на злобу дня. Давил своими рассказами на простецкие чувства тех, кто любил не шедевры литературы, а „чтиво“ в киосках Роспечати. Народ узнал меня и потребовал. Потребовал так, что многие литературные собрания в городе не обходились без моего участия. Мы снимали кафе для литературных чтений, я ездил по детским библиотекам, школам, да раздавал свой труд, то за деньги, а то и вовсе – бесплатно, не без умысла, конечно, а, чтобы Имя мое еще громче зазвучало».

Зазвучало бы это писательское Имя без участия в жизни писателя деда Макара? Конечно – нет. Потому что «часть души и Слово свое» доверил дед еще не писателю – простому подростку. С умыслом доверил, с тайной задачей. Разглядел (по своей мерке) среди деревенских пацанов самого светлого и подтолкнул в избранные.

Иначе – для чего Правда? Должен же кто-то продолжать жить с нею на земле.

Август 2018г.

Владимир ХОХЛЕВ

Российский поэт, прозаик, журналист, редактор, сценарист.

Член международной ассоциации писателей и публицистов.

Член Союза писателей России, Международного литературного фонда и Литературного фонда России.

Санкт-Петербург

ЕГОР ЧЕРКАСОВ И ЕГО «ДВОРНЯГА»

Отзыв Бориса Селезнёва на рассказ

Егора Черкасова «Дворняга»

Я помню эти годы. Лихие 90-е! Общество буквально и в короткий срок было поставлено перед выбором: либо принимаешь новое, либо… И были те, кто не принимал. Поэтому это время считается трагическим.

Интердевочка, боевики с Ван-Даммом, килька в томатном соусе на прилавках, хлеб и рама, Леня Голубков, пирамида МММ, поле чудес, 600 секунд, распил бюджета, пьяный президент, братки, малиновые пиджаки и т. д.

А еще сменились нравы. И до сих пор эхо тех лет сказывается на более- менее сформированном современном обществе.

Очень важно сказать, что мы в ходе этой, не побоюсь слова, «гражданской войны» потеряли целое поколение – дети 90-х. Они, как губка впитывали в себя то, что мы обсуждали на кухнях, они видели, как противоречит сознание их родителей и реальности. Им невозможно было объяснить, как же произошло, что теперь, будто и солнышко пошло против часовой стрелки…

«Дворняга» – это драма несформировавшейся до конца личности, которая попала сначала в круговорот одного времени, а потом не сумела перестроиться в другое. Между временами остались переживания героя, его понятия о морали и достоинстве – и дальше уже его собственные понятия. В рассказе много символизма. Двор – это «отец», «дворняга» – его воспитанник. Шестая глава тоже наполнена символизмом: собака, которую бессмысленно убивают… – смерть, которая оставляет после себя неизгладимое впечатление у ребенка. После этой смерти он начинает понимать, что не все гладко во взаимоотношениях людей и «дворняг» и начинает осознанно идти уже по «иной» дорожке – дорожке, по которой ушли многие «дворняги» – дети и подростки 90-х.

Первая глава очень душевно и тепло описывает двор. Воспоминания, которые поймут те, кто жил в эту эпоху и вкушал ее плоды. Автор хорошо передает «воздух» той атмосферы.

Вторая глава рассказывает о так называемой «прописке» в новую «семью». Наш герой, переехавший в новый дом и выйдя во двор, сталкивается с первой немотивированной жестокостью, которая, по воспоминаниям автора, ждала практически каждого нового жителя тех времен.

Третья глава – особенная. Правду говорит автор в предисловии, что больше такого уже не будет – песни под гитару под окнами! Примечательно, что отрывок из затянутой песни дяди Вовы – из самой популярной песни арестантов ГУЛАГа. Как бы мы ни хотели отворачивать лица от этой страницы истории – это тоже наша история. Песенная история. В ярких впечатлениях ребенка, эта песня засела на всю его жизнь: « И так сердце сжимается, хоть вой вместе с дядей Вовой! Благо, детское сердце многое забыть может. И наше забывало, а дядю Вову – никогда!».

Поминки бабы Шуры, четвертая глава рассказа иронично повествует, как относились дети к этому траурному мероприятию. Грешно – но по-честному!

Пятая глава повествует о наивной первой детской влюбленности. Кто же не сталкивался с этим!

Шестая глава… – она не зря идет после пятой. Автор ловко обращается с эмоциями читателей. Он дает им вздохнуть и вновь кладет камень на грудь. Шестая глава переворачивает детство героя. Возможно, на ней оно и заканчивается. Первое реальное потрясение – первая смерть.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ повествования именуется юностью. Здесь мы наблюдаем обожженного горечью героя. Тут наступает период, когда меняющиеся времена заставили меняться общество. Но не нашего персонажа. Первые три главы повествуют об этом.

Четвертая и пятая глава показывает уже сформированное мировоззрение и выбранный путь героя. Он ушел. Ушел за остальными «дворнягами», не вынес лицемерия, измен и «новой правды». В конце пятой главы, можно увидеть его собственную справедливость, смелый душевный порыв, еще не до конца заматерелое и наивное мышление подростка, ставшего на опасный путь: «Я разорвал эту цепь! Я сделал революцию! Мне плевать, что где—то еще есть сотни таких «старших» и еще больше младших, которые не могут вынуть «отвертку» на законы цепи. Я сделал это, и мой микрорайон хотя бы на немного, но задышал вольно! Я дал отмщение за также заколотого Мишу и дал понять всем остальным: есть еще такие «младшие», которые не хотят быть в холуях у «старших» и всегда готовы вот – вот и вырвать корону у тех, кто ее получили не совсем заслуженно! Да! Именно так, и не как – иначе! Именно так я скажу на суде и, возможно, мне скостят срок…

Я так думал, я так мечтал. Я плакал и хотел справедливости». Но было уже поздно.

Шестая глава. Конечно, ему дали срок. Он его отмотал и вернулся к «отцу» – своему двору. И только ему двор мог ответить на его вопросы. И вот он – другой, поменявшийся и перепрошитый герой. Герой уже иного времени, ушедшего в небытие.

У автора в рассказе добротный язык. Не исключаются просторечия и арго (феня). Много разговорного жанра. Формы глав напоминают мазки художника, который предлагает нам увидеть действие, не шибко углубляясь в детали. Главы очень напоминают воспоминания очевидца. Рассказ прочувствован автором – это видно сразу. Мне нравится, что Егор Черкасов поднял тему, которую не решились потревожить многие российские писатели. Искренность и сердечные переживания дорогого стоят в наше время. Не удивлен, что данный рассказ напечатали в общероссийской газете «День литературы», а аудиокнига с этим рассказом разлетелась по всему Нижнему Новгороду. Желаю автору дальнейших успехов, а читателям – приятного чтения!

Борис СЕЛЕЗНЁВ

поэт, член СП России,

гл. редактор Общероссийского альманаха «АРИНА»

Сентябрь 2018г.

12 Weiter

Рассказывал дед Макар и другие рассказы

О ПРАВДЕ И ТЕХ, КТО С НЕЮ ЖИВЕТ НА ЗЕМЛЕ

ЕГОР ЧЕРКАСОВ И ЕГО «ДВОРНЯГА»

Andere haben auch gelesen: