Buch lesen: "Былины Окоротья"

 
Воистину: придет час конца мира.
Во ночи темной воссияет звезда Полынь,
Коя яринным¹светом очи людям станет застить.
И падет с небес семя злочинное в землю волглую,
И проклюнется в ней ростком, извиваючимся ако червь,
Ако змея хладная, наполненная смертным ядом,
И цветие даст, и плод взрастит на погибель человека…
 

Пророчество св. Прокопа.

Септрен VII/2

Серия «Новое славянское фэнтези»

Иллюстрация на переплете Ольги Зиминой

© Андреев Е., 2025

© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2025

Глава 1
Дурные вести

Княжий терем

Несмотря на майскую жару, в княжеских палатах царствовала прохлада. Дышавший парной хмарью зной не проникал внутрь даже через распахнутые ставни, за которыми доносился басовитый гул шмелей. Трудолюбивые насекомые роем вились над зарослями чубушника и калины. Освещая цветник, утреннее солнце плыло по небосводу, сияя, как начищенный медяк.

Немногочисленные вотчие бояре сидели на лавках вдоль стен светлицы и почтительно молчали. Дворяне всеми силами старались скрыть обуревавшую их скуку.

День приема челобитных не пользовался популярностью при дворе Ярополка. Выслушивать жалобы крестьян о скудном урожае, бесчинстве татей или воровстве скота бояре считали ниже своего достоинства и на причуду князя, раз в неделю устраивавшего подобное «развлечение», смотрели косо, но терпели. Зная характер Ярополка, боялись возражать. Кому понравится сиднем просидеть все утро, выслушивая жалобы воняющих навозом, завшивевших крепачей, чьи беды сводятся к таким безделицам, как неурожай гороха или спор за межу в десятину с четью? Вот только сегодня речь зашла не о пропавшей козе и не о красном петухе, пущенном в соседскую скирду.

Нет, сегодня речь зашла вовсе не об этом.

Болотник стоял перед князем на коленях и отчаянно робел. Заикался, путался в словах и мямлил. Рассказ его своей неспешностью походил на разлитую по столу опару. Как жидкое тесто, капающее с края столешницы на пол, превращается в бесформенную лужу, так и слова зареченца покидали уста в несвязном лопотании. Понять что-либо путное средь бесконечных эканий, плевков в бороду и заикания оказалось делом сложным, но постепенно картина стала проясняться. Воевода Всеволод Никитич заметил, как посмурнело лицо князя.

– Эвоно как… таво… Скверность все растеть, говрю, – бубнил болотник, выпучив глаза и комкая в руках войлочную шапку. – Како пошесть моровая по лесу ползеть, говрю, буйствует все злей.

Судя по бьющему в нос запаху, проситель, и так не блиставший красноречием, усугубил свое косноязычие чаркой-другой ржаного самогона. Алкоголь он принял, несомненно, в целях поднятия боевого духа – чай не каждый день доводится предстать пред князем. Перегар от ржанки воевода чувствовал даже стоя здесь, за резным троном, на котором сидел князь Ярополк Митич, а уж что творилось в «окрестностях» селянина, трудно было и представить.

– Растеть не по дням, а энто… по часам, – гнул свое болотник. – Мокошь родить перестала… Скотину в пажити не выгонишь: испужонная стоить, из хлева выходить боица. Домовые по хатам обнощь воють. Зверье все сгинуло… Лес захирел, хворает. Скверность, государь. Энто… таво… коли не посечь гадину, животов не убережем. Сев не за горами, а подмоги ждать неоткуда… Токмо на тебя и уповаем. Спасенья вельми просим, государь.

Ярополк, задумавшись, молчал. Нахмурив брови над светло-серыми глазами и благородным, украшенным горбинкой носом, он смотрел на крепача из-под полуопущенных век. Скрестив руки на шарообразном навершии короткого посоха и уперев в них подбородок, Ярополк оценивал стоящего пред ним человека. Князь словно решал, стоит ли его повесить, отходить плетьми или же и вправду слать подмогу.

Еще не старый, сорока зим от роду, владетель Марь-города, окрестных деревень и земель от Заречья аж до самого Чертолья, лежащего под Голым-горой, успел всем доказать, что шутить с ним не стоит. Столь значимого влияния Ярополк добился несгибаемой волей, железом и гибким, как лоза, умом. Не давал спуску никому: ни князьям-соседям, ни колдунам, ни вольному лесному люду. По всему было видно, что зареченец знал это очень хорошо, поэтому и трясся, как березка на ветру.

– И как давно эта твоя… скверность появилась, человече?

Болотник сунул шапку под мышку и, пожевав бороду, принялся старательно загибать пальцы на костлявой пятерне, тщательно высчитывая что-то.

– Такить, почитай, с год уж будет. Отнележе ² как комет хвостатый по небу пролетал и на землю звезды сыпалися, что просо сквозь сито дырявое. Поелику с тех самых пор мы ужо и бадняк ³ сожгли, и в травень – дерево ⁴ поставили.

Всеволод заметил, что сидящие по лавкам бояре наконец-то проявили интерес. Зашептались, наклонившись друг к другу, закивали головами, морща лбы. Воевода и сам хорошо помнил прошлый год. Год странный, необычный. Небывалую доселе пору, когда ночную тьму разгонял свет бегущей к горизонту сверкающей звезды. Огненная слеза, стекая по куполу небосвода, волочила за собой зеленый шлейф хвоста. Вспомнил он и небо, щедро исцарапанное росчерками метеоров. Многие тогда твердили, что сие – знамение накануне великих бедствий: мора, глада али большой войны. Но пока ничего страшного не произошло. Те же пограничные стычки, разъезды по лесам, те же хвори, от которых схоронили людей не больше и не меньше, чем всегда. Привычная и размеренная жизнь Марь-города шла своим чередом и ничем примечательным от прошлых лет не отличалась. То есть не отличалась до этого момента.

– Год, говоришь, – еще сильнее помрачнел Ярополк. – Так что ж вы, сучьи дети, раньше-то молчали? Ждали, пока эта ваша скверность до Китяжского тракта дорастет? Али самого Калиграда?

От слов князя болотник сжался и поник. Снова нервно затеребил в руках валенку ⁵, что-то едва слышно бормоча и тряся козлиной бородой.

– Такить… поначалу все не так уж худо было… Энто, значит, нам и помститься не могло чаво дурного. У кого корова али овца пропадет… у кого дитятко. Токмо в лесу такое частенько случается… Грешили на медведя, да лютого зверя… пока Скверность из трясин выходить не стала… Тогда-то мы уж все и разумели… энто… боимся сильно, светлый князь. Не дай сгинуть… Сами мы не выдюжим, пропадем…

Ярополк надсадно крякнул, раздраженно стукнул окованным бронзой концом посоха по полу, и в глазах его промелькнул недобрый блеск.

– Дети у них пропадали, – проворчал князь. – Надо ж – обычное дело! Бросить бы вас на потребство той заразе, что вы под собственным боком выпестовали, да негоже это. Не по-людски. Вы, зареченцы, хоть и на отшибе примостились, а все ж мои земли лаптями мерите. Вот только, поганцы, предпочитаете не вспоминать об этом. Тоже мне, вассалы, мать вашу! Ну да ладно. Как там бишь тебя…

– Кузьмой мя нарекли, светлый князь, но все округ кличут Карасем.

– Так вот, Кузьма по прозвищу Карась, окажу я вам милость, хоть того вы и не заслужили. Будет вам подмога и спасенье. Пошлю дружину в… Как там твоя деревенька обзывается?

– Барсучий Лог.

– Значит, в Барсучий Лог. А поведет их не абы кто, а мой собственный сын, Петр.

Паренек, сидящий на резном стольце по правую сторону от трона, встрепенулся, удивленно вскинул голову. Усыпанное прыщами лицо его побледнело, но юноша тут же взял себя в руки. Скрипнув кожей новеньких сапожек с загнутыми кверху мысками, как было нынче принято при дворе, молодой княжич вскочил на ноги. В страстном порыве Петр стукнул себя кулаком в грудь, прикрытую атласом расшитого золотой нитью кафтана.

– Я тебя не подведу, отец! Можешь на меня положиться.

Ярополк отмахнулся, поморщившись от столь явного рвения. Впрочем, сам Петр, поняв, что проявил несдержанность, залился густой краской и поспешил усесться на место. Негоже княжьему наследнику так себя вести. Бояре принялись украдкой усмехаться, потешаясь над задором юноши, но быстро сникли под тяжелым взглядом князя. Всеволод тоже не сдержал улыбку, но, в отличие от бояр, скрывать ее не стал. Он знал мальчишку еще слюнявым карапузом, прудившим лужи под столом. Помнил, как брал княжича с собой на охоту и наказывал за ссоры с младшею сестрой Ульяной. Воевода был близок с родными князя настолько, насколько может сблизиться окольничий с семьей своего господина, с коим вместе воевал и преломлял хлеб у костра. Так что Всеволод разрешил себе полуулыбку. Перехватив взгляд Петра, он ободряюще ему подмигнул. Но насупившийся юноша сделал вид, что не заметил знака воеводы. Да, мальчишка явно вырос.

Тем временем его отец откинулся на троне и произнес:

– Цените мою заботу, и пусть никто не скажет, что, мол, Ярополк Марьгородский забыл про… Как ты там сказал?

– Барсучий Лог, княже.

– Ага. Точно. Сам, Кузьма, отправишься сопровождать моих людей, дорогу показывать им станешь, поскольку в зареченских топях сгинуть – что по воду сходить. Пойдете завтра же. Ну а пока жить и столоваться будешь на конюшне. Неча по ночлежкам и кабакам валандаться. Ноне это все. – Опершись на украшенный затейливой резьбой посох, князь тяжело поднялся и кивнул в направлении выхода из чертога. – А с тобой, воевода, давай-ка мы пройдемся. Потолкуем немного о делах. Петр, подмени меня.

Сильно хромая, князь заковылял по ковровой дорожке к двустворчатым дверям, ведущим из палат. Окольничий пошел следом, сохраняя приличествующее титулу владыки расстояние. Поднявшие зады с лавок бояре сопровождали их променад учтивыми поклонами, адресованными исключительно князю. Всеволода, учитывая его происхождение, при дворе мало кто жаловал. Как только Ярополк вышел на крыльцо подклета, воевода встал рядом и оперся ладонями о деревянные перила. Надобность соблюдать условности теперь отпала.

Раскинувшийся перед ними Марь-город не то чтоб завораживал, но все же привлекал глаз. Князю Ярополку Митичу, прозванному недругами Хромым, а горожанами – Доброхотным, было чем гордиться. Начавшись у излучины реки Ижены, слобода простиралась на добрых две версты. Охваченная недостроенным кольцом внешних стен, она почти полностью опоясывала город, стремясь взять его в осаду. Среди бесчисленного количества клетей и хаток взор безошибочно выхватывал несколько кузниц, собственную пристань с разветвленным деревом причалов, обросшую складами верфь, довольно большое торжище и ладные ряды ремесленного квартала. Наступая на посад волной потемневшего дерева, слободские избы упирались в добротный камень внутренней крепостной стены. Здесь, за проезжими воротами, украшенными зубцами гульбища, укрылись дома горожан побогаче. Жилища бояр, зажиточных купцов и успешных цеховых щеголяли кокошниками ⁶, ярко окрашенными причелинами, щипцами и резными полотенцами. Одетый в деревянное кружево посад карабкался по уступам вверх, на вершину скалистого кособокого холма. Один склон каменного шатра полого спускался в город, а другой оканчивался крутым обрывом, нависшим над Иженой темной дланью.

Кром, где находился терем князя, занимал его вершину. Окруженный высоким обмазанным беленой глиной частоколом, детинец должен был стать последней линией обороны марьгородцев. В самом центре крепости, скрывшись за острыми зубцами тына, за гульбищем и стрельнями, укрылась от врага башня-повалуша. Сложенная из добрых бревен, она дерзко возвышалась над зданиями покоевых хором.

Здесь же, в сердце крепости, разместились собственный колодец, мыльня, конюшня, портомойня, кузница, сад, стряпущая изба и скрытый в тени развесистого дуба алтарь Перуна, которого почитала семья князя.

Во внутренний двор детинца вели мощные дубовые ворота, у бревенчатых дверей которых томилась группка просителей. Кто сидел на лавках, а кто развалился прямо на земле. Пришлые люди ожидали возможности предстать пред Ярополком. Увидев князя на крыльце, челобитники вскочили на ноги. Мужики в пыльных сермягах и старики с висящими колтунами бородами тут же посшибали шапки. Принялись истово кланяться. Измученные дальней дорогой бабы прижимали к груди орущих детей и взирали на князя с нескрываемым беспокойством. Среди просителей еле слышным гулом разнесся тревожный ропоток. Ярополк поспешил их успокоить:

– Не бойтесь, люди, не напрасно вы пришли. Будет вам прием у князя. Сын мой, Петр, вас выслушает и рассудит, ако я б самолично это сделал. Даю слово!

Народ, в основном крестьяне из дальних деревень, принялся благодарить нестройным хором, но Ярополк лишь отмахнулся.

– Идем, Волк, – сказал он Всеволоду, назвав окольничего старым боевым именем. Шипя от боли, князь стал спускаться по ступеням. Колено, раненное в давнем бою с онригарами, снова дало о себе знать. Да и собственные рубцы воеводы тоже ныли. Предчувствуя изменение погоды, они приглушенно, будто издали, отдавали в костях эхом тупой изматывающей муки.

«Станется, и дождь пойдет», – глянув вверх, подумал Всеволод. Но небо оказалось абсолютно чистым. Ни тучки, ни облачка.

– Ну, что думаешь о притче нашего Карася-Кузьмы? Слышал ранее о такой вот скверне, что людей да скот изводит?

Всеволод не спешил с ответом. Подумал, потирая черную бородку, в которой уже мелькали первые седые прядки.

– Нет, – в итоге сказал он. – В темных урочищах разное, конечно, повидать пришлось. И с лешим сталкивались, и с шишигой, да и горына в деле видеть доводилось. Многие чудовища людей изводят, но чтобы лес сох да зверье пропадало… Нет, такого не встречал. К тому ж рассказчик с крепача неважный, на слух не разобрать, что за напасть такая эта их зареченская скверность. Болезнь? Чудо-юдо? Али банда обозленных лесорубов? Тут сразу не поймешь, на месте смотреть нужно.

– Так я и думал. Была б то бестия лесная, зареченцы и посылать за помощью никого бы не стали. Собравшись толпой, подняли бы ее на рогатины в два счета. Знаю я тамошних людишек, те еще стервецы. У них из зада ржавый гвоздь калеными клещами не выдерешь, не то что подать. Как за подушным сборщик ни явится, по хатам лишь старики да дети, все остальные в лес сбегают. Чувствуют себя в чащобе словно дома. Могут и неделю в дебрях просидеть, и две. Токмо жир нагуляют. Одно слово – поганцы. Но вот чего, а храбрости у них не занимать. Абы чем, какой косматой страховидлой, их не проймешь. Не-ет… – протянул Ярополк. – Здесь что-то другое. Что-то, отчего наш Кузьма трясется и заикается. Что-то, что заставило тех, кто его послал, всерьез опасаться за свои жизни и просить помощи здесь, в Марь-городе. Обратиться к тем, кого они избегают всеми силами. А это значит, дело серьезное.

Поглощенные разговором, окольничий и князь вышли во внутренний дворик, скрытый от посторонних глаз изгибами строений и бревенчатым оскалом тына. Небольшой садик, разбитый здесь по воле Ярополка, благоухал яблоневым цветом, кустами вишни и сирени. Пчелы, деловито жужжа, сновали над цветами, собирая первый и оттого самый сладкий весенний нектар.

Маленькая девчушка, годков едва ли трех, выбежала им навстречу. Рыжие растрепанные косички весело мели воздух за ее спиной. Бросившись в объятья Ярополка, ребенок залился радостным звонким смехом. Князь, уронив трость, подхватил ее и, несмотря на больную ногу, резво закружил в воздухе.

– Тятя, тятя, опути! – верещала девчушка, вцепившись в руки отца и пища от восторга.

– А ну-ка! Что это я здесь поймал, – суровым голосом произнес князь, притворно хмуря брови. Подняв девочку над собой, он повертел ее из стороны в сторону, делая вид, что рассматривает диковинку. – Какой-то клоп аль блошка! Маленькая божия козявка. Посажу-ка ее в крынку, чай на что-то и сгодится.

– Нет, нет! – возмущенно запищала озорница, дергая ножками в воздухе. – Это же я, Ксёса, твоя доцка!

– Эка невидаль, и разговаривать умеет! Вот бесовские проделки. Точно нужно ее в крынку скрасть да моей младшенькой Ксенье показать. Она всяких букашек страшно любит, целыми днями напролет с ними возится. Вот только где она? Неужто снова спряталась от меня, проказница?

– Здеся! Я здеся, тятя! Это я! – закричала девочка сквозь хохот, махая перед лицом отца ручонками. Ярополк, не в силах больше сдерживаться, рассмеялся сам, заключая дочь в объятия.

Всеволод, тактично отойдя в сторону, смотрел на них с печальной улыбкой. Он вспомнил собственное счастье. Маленькую синюю птаху, что улетела безвозвратно. Сердце воеводы снова защемило от тоски, словно и не прошло трех лет с тех пор, как он потерял Настасью. За это время вина и скорбь его не стали меньше, но притупились. Они, как ядовитый куст омежника, вросли в него корнями. Стали глубже.

Цветущие ветки сирени подле них раздвинулись, и по дорожке, отсыпанной речной галькой, вышли две женщины: Марфа Покореевна, жена князя, в сопровождении молодой служанки. Статная и волоокая, одетая в расшитый бисером рогатый волосник и богато украшенное платье, княгиня степенно плыла среди цветов, гордо вскинув голову. Естественную белизну щек княгини оттенял легкий налет румян, наложенный умело, без излишка, которым так часто грешили местные боярыни. Родом из столицы, Марфа Звездоокая умела себя преподнести. Любое ее появление при дворе всегда сопровождалось восхищенным молчанием мужчин и завистливыми взглядами женщин, поскольку красива она была необычайно.

Всеволод, приложив ладонь к груди, учтиво поклонился. Княгиня, сделав вид, что не заметила его присутствия, вздернула подведенную угольком бровь и холодно обратилась к Ярополку:

– Я же просила тебя челядь сюда не водить.

Князь, который занимался тем, что щекотал хихикающую дочь всклокоченной бородой, посмотрел на воеводу. Смущенно кашлянул.

– Всеволод не челядник, а мой старый друг. Мы с ним прошли через огонь и воду, рубились вместе не в одной сече, так что двери моего дома для него всегда открыты. К тому же нам нужно обсудить дела без посторонних глаз, а в покоях всегда полно народу.

– Что ж, в таком случае не смею тебе более мешать, великий княже, – обиженно поджала губы Марфа. – Тоська, забери чадо с рук его милости. Негоже детским шалостям отвлекать государя от дел столь важных, что не чета просьбам его супруги.

– Марфа… – сокрушенно покачал головой Ярополк, но его жена уже отвернулась и, шелестя подолом, отправилась в глубь сада.

Служанка, одетая в простенький ситцевый сарафан, приняла Ксюшу из рук Ярополка. Спустившись наземь, малолетняя княженка глядела на отца, надув губки. Не хотела уходить.

– Ну, иди же, егоза, – пригладив бороду, сказал князь. – Свидимся вечером.

– Придес расскасать скаску?

– Обязательно. Про княжича Ивана да серого волчка, что по лесу у него на посылках скачет.

– Холосо. – Ксюша с серьезным видом кивнула, словно только что услышала нерушимую клятву. Вложив маленькую по-детски пухлую ладошку в руку нянюшки, девочка отправилась следом за матерью.

Спутница княжны, проходя мимо Всеволода, стрельнула в него глазами и, мило улыбнувшись, вдруг зарделась. Нежный румянец лег на щеки, никогда не знавшие ни белил, ни других заморских притираний. Всеволод проводил девушку удивленным взглядом. Пригожая. Со стройным станом и тяжелой русой косой, перехваченной шелковой лентой, как было заведено у незамужних барышень, она не блистала холодной красотой княгини. Впрочем, ему как раз и нравились такие вот простые, славные девушки, немного нескладные, но веселые и открытые.

У Настасьи тоже были русые волосы. И ямочки на щеках, которые появлялись, стоило ей только рассмеяться. И приятный мелодичный голос. И ладони маленькие, проворные и юркие, словно пара мышек. И глаза… И брови… И еще масса всяких мелочей, воспоминание о которых теперь не причиняло ничего, кроме боли. Резкий голос Ярополка вырвал Всеволода из омута воспоминаний.

– Бабы, – одним емким словом выразил свое мнение князь, глядя в спины удаляющихся женщин. – И с ними жизнь не мед, и без них – тоска. А ты, Всеволод, чего ж до сих пор бобылем прозябаешь? Ведь уж давно во вдовцах ходишь. – Князь, охнув, поднял с земли посох и неспешно двинулся в тень под ветвями черемухи. – Как там твою звали, поди ж ты, забыл… Дарья?

– Настя.

– Точно, вспомнил. Красивая была деваха. Жаль ее. Но время идет. Уж третий десяток ты разменял, а семьей не обзавелся. Некому будет в старости чарку с водой поднести…

– Ты хотел поговорить о зареченцах, княже, – поморщившись, напомнил Всеволод. Не любил он, когда посторонние лезли в душу. Даже старые друзья.

– Да… болотники, чтоб их черти съели… Хотя, может, так и станется. – Ярополк хохотнул собственной шутке и отогнал от лица рыжую бабочку-крапивницу. – Если верить Карасю, то скверна поселилась в тамошних топях, на краю болота. А это значит, через пару верст от нее раскинулись на отрогах Ясные боры. Знатный лес: высокий, чистый, молодой. Люб он мне, не хочу, чтобы иссох, да и людей в окрестностях спасать надобно. Потому, как говорил ранее, возьмешь с собой… – князь пожевал нижнюю губу, шевеля аккуратно подстриженной бородкой, – осьмую часть дружины, пешим ходом, без телег. От них в зареченских болотах все равно не будет проку. Сходите, разберитесь, в чем беда. Как ты и сказал, порешите дело на месте.

– Два десятка человек? Маловато для похода в охоте на неведомо что.

– Знаю, потому захватишь с собой Тютюрю с опричниками. Пусть пробздятся. Закисли уже в слободских кабаках. Ни одной девки непопорченной в округе не осталось.

– Это обязательно? С ними ведь одна морока будет.

– Стерпишь. Давеча от Регара Железнорукого гонец прибыл. Засылает к нам консулов своих. Чую, хочет договариваться о сплаве каравана по Ижене. Сам понимаешь, при подобной встрече чем меньше горячих голов будет присутствовать, тем лучше. А нелюбовь Тютюри к варигарам ⁷ – это притча во языцех. Ему ведь только повод дай заварушку учинить. И ежели я при нем буду привечать гонцов Железнорукого, то этот повод точно подвернется. Да и тебе лихие рубаки могут пригодиться.

Воевода в этом сильно сомневался. Контролировать опричников, бо́льшая часть которых представляла собой капризных отпрысков знатных боярских родов, было невозможно. И оттого он понимал: Ярополк прав. Тютюрю с компанией необходимо срочно убрать из города. По крайней мере, на время посольства варигаров. Любой казус, любая выходка приспешников могла привести к срыву переговоров, а возможно, и войне. Единственный шанс избежать этого – избавиться от них. Пусть и на время. Вот только сделать это нужно деликатно, дабы не оскорбить «тонких» чувств дворян.

Так кстати подвернувшаяся поездка к пограничью подходила для такого дела как нельзя лучше. Кто ж из самовлюбленных бояр останется дома, когда на древке реет призрак славы? Оставалось только подивиться прозорливости Ярополка. У князя политика была везде: и на пиру, и на поле брани.

– Возглавит вас Петр. Ему уже давно пора от поневы ⁸ отвыкать. Все держится за юбку Марфы, ни в одной сто́ящей драке толком не был. Ну а ты станешь за ним приглядывать. Не дашь наделать глупостей. Коли дурость какая в голову молодецкую взбредет, отсоветуешь. Настойчиво. Понял?

– Разумно ли это, Ярополк? Посылать его туда, где невесть что творится? Не лучше ли поостеречься, сам говоришь, мальчишка зелен, крови не видал. Его бы для начала в разъезды с другами послать. Поживет на походных харчах, поночует с ребятами у костра, татей погоняет – так, глядишь, и обтешется. Сноровки наберется и ума.

– Железо в пламени куется, воевода. В нем моя кровь. А кровь рода Митичей не водица. Мой жеребчик хоть и молод, но себя еще покажет, вот увидишь.

Всеволод покачал головой, но возражать князю не стал. Знал: это бесполезно. Подчас Ярополк упрямился не хуже колодезного мула. Возможно, именно потому князь и добился в свои лета столь многого. Расширил город, сделав его основным перевалочным пунктом на речном тракте, укрепил границы, почти полностью выбил разбойников в окрестных лесах, приструнил знать. Он просто не умел отступать. Стоял на своем до последнего. Кое-кто говорил, что Всеволод и сам грешит тем же. Может быть, поэтому они и сдружились.

– Да, и еще, – продолжил князь, – зайди на капище. Пусть колдуны кого-нибудь из своих с вами отрядят. Потому как, мнится мне, без черной волошбы на болотах не обошлось. А станут ерепениться да морды воротить – напомни им, на чьей земле они свои кумирни ставят и в чьих копях камень для них рубят.

Всеволод кивнул, с неохотой соглашаясь с Ярополком. От всей этой истории со скверной за версту несло смрадом запрещенных Хороводом ⁹ чар. При всей его нелюбви к волховским мудрилам он был вынужден признать, что один из них мог стать полезным дополнением бекета ¹⁰. А возможно, и незаменимым.

Помолчали.

Вокруг, сорвав покров зимнего сна, природа просыпалась, оживала. Неспешно шагая, по земле ступала босая девушка в венке из первоцветов. Платье всех оттенков зелени накрыло горы, степи и холмы. Обдавая Окоротский край своим нежным дыханием, сестра солнца пробуждала его к жизни. Присутствие Зимцерлы ¹¹ чувствовалось всюду, а особенно здесь, в наполненном цветами княжеском саду.

Ветви черемухи, нависшие над головами у мужчин, вышибали дух одуряющим терпким ароматом. Кисти соцветий столь густо покрывали их, что листьев почти не было видно. Над сердцевинами белых лепестков порхали бабочки, гудели пчелы и шмели. Полосатый бурундук, испуганный жужжанием майского жука, громко цокнув, пробежал по ветке. Тяжелый хрущ, словно бронзовый дракон, лавировал среди листвы, пытаясь найти путь сквозь крону. Лучи солнца, золотившие висящую в воздухе пыльцу, пробились через изумрудный занавес и упали на панцирь насекомого. Жук тут же превратился в драгоценный самородок. Обрамленный взмахами сусальных крыльев, он принялся кружить на месте, растерянный и ослепленный. С вершины одной из стрелецких башен раздалась вибрирующая трель скворца.

«Весна пришла», – подумал Всеволод, с наслаждением вдыхая влажный, насыщенный свежестью воздух.