Buch lesen: «Оно мне было надо. Вертикальные мемуары», Seite 7

Туфта

История эта случилась со Степановым

зимой восемьдесят шестого

в заваленной снегом по самые окна Перми,

во время преддипломной практики,

которую проходил он в «Запууралглавснабе»,

учреждении, чьё грозное загадочное название

напоминало имена древних персидских царей,

а на самом деле расшифровывалось как

«Западно-Уральское Главное территориальное

Управление Государственного комитета СССР

по материально-техническому снабжению».

Управление располагалось на Орджоникидзе, 15.

Особняк в стиле сталинского ампира

со львами у парадного входа,

построенный пленными немцами,

стоял почти на самом берегу Камы.

Многоярусные люстры, паркет,

огромные лестницы с массивными перилами —

всё это великолепие ошарашивало,

опьяняло почище бутылки шампанского,

Пермь, бывшая улица Орджоникидзе, дом 15. Фото из архива автора

выпитой махом на голодный желудок.

Но протекала в этом заведении

самая обычная канцелярская жизнь,

которой жил ещё знаменитый «Геркулес»,

дотошно описанный Ильфом и Петровым

в знаменитом романе про Остапа Бендера.

Всю зиму в «Запууралглавснабе»

принимали заявки на будущий год,

сводили их и отсылали в Москву,

осенью получали из Госснаба «фонды»

и распределяли их по заявителям.

Соотношение запросов и ответов

было стабильным – десять к одному.

Заявки всегда завышались,

а разнарядки беспощадно урезались.

Всё распределялось только сверху,

закупка на стороне возбранялась,

везде царил тотальный дефицит,

столы были завалены прошениями,

высокие пороги оббиты просителями,

но вытрясти всё необходимое из Госснаба

было таким же безуспешным делом,

как раскачивать огромную яблоню

для падения недозрелых яблок.

Описывать страну, которой больше нет,

дело чертовски неблагодарное.

Неизбежно приходится то удлинять строки,

то давать пояснения сухим канцелярским языком,

и вообще чувствовать себя чем-то обязанным…

Куратор практики, патриарх лет восьмидесяти,

лично знакомый с самим Л.И.Брежневым,

доживавший век в должности начальника отдела

по внедрению новых форм снабжения,

щедро поделился со студентами воспоминаниями,

милые дамы-сотрудницы незамедлительно

снабдили Степанова и его напарника Лёшку

«дубовиком», то есть черновиком диплома,

любезно оставленным для потомков

предыдущими практикантами,

оставалось переписать и вставить свежие цитаты

из материалов последних пленумов ЦК КПСС —

словом, преддипломная практика

обещала стать для Степанова с Лёшкой

прекрасным и удивительным временем.

Вдобавок им сразу же предложили

все четыре месяца преддипломной практики

поработать на полставки инженерами

в местном «Запуралкомплектоборудовании».

Вот ведь какие были названия тогда,

они всё говорили читающему их,

не то что нынешние «Эльдорадо»

или, прости Господи, какой-нибудь ООО «Тритон».

Хлебом торговали в «Хлебе»,

тканями – не поверите! – в «Тканях»,

а часами – сами понимаете где.

В ту зиму Пермь завалило снегом так,

что транспорт по утрам еле ходил,

на работу приходилось добираться пешком.

Они жили далековато от управления,

под окнами общежития был огромный овраг,

за оврагом – знаменитая Мотовилиха,

а над оврагом возвышался лыжный трамплин,

где по выходным шли тренировки,

за которыми практиканты наблюдали из окна,

шумно прихлёбывая по утрам жиденький чаёк

под шлягер сезона – песню Малежика

про леденцового лилипутика,

имевшего склонность лизать лиловый леденец.

Шестьдесят рублей в месяц во все времена

были для студента деньгами немалыми

и на дороге совсем не валялись,

опять же Степанов рассчитывал

получить навык реальной работы

по своей грядущей специальности,

а потому они с Лёшкой сразу же помчались

устраиваться на новую работу.

И откуда было знать тогда Степанову,

что именно там, в пыльной комнатке

«Запуралкомплектооборудования»,

буквально через пару месяцев

окончательно рухнет его искренняя святая вера

в светлое будущее человечества.

Юношей немедленно усадили за столы,

дабы срочно свести воедино данные

только что закончившейся на Урале

переписи неустановленного оборудования.

О компьютерах тогда и не слыхивали,

в ходу кое-где внедрялись ЭВМ —

электронно-вычислительные машины

с таинственными дырчатыми перфокартами,

но эти машины были огромных размеров,

калькуляторы считались фантастикой,

вся страна щёлкала костяшками на счётах.

Руководил процессом старший инженер,

благостный белобрысый мужичок,

удмурт по национальности,

носивший весёлую фамилию Ананьин,

которую сам он писал через «А»,

произнося почему-то через «О».

С виду дядька мирный и добродушный,

он впился в студентов как клещ,

заставляя пересчитывать вручную по много раз

данные огромных «портянок» -ведомостей,

присланных со всех заводов и строек.

Шли дни, пробежал месяц,

не за горами была коллегия «Запууралглавснаба»,

наконец-то родилась искомая конечная сумма.

Ананьин лично напечатал справку,

зачем-то подул на неё, перекрестил,

торжественно улыбнулся и воспарил к руководству,

откуда примчался менее, чем через полчаса

с таким видом, словно за ним гнался сам чёрт.

– Пересчитывайте! Срочно! —

выпучив мутные от ужаса глаза,

с ходу заорал он на практикантов,

и они снова начали ворочать

огромные альбомы с подшитыми отчётами.

Новая цифра получилась гораздо больше первой —

явно кто-то из них немного ошибся.

Ананьин перепроверил её,

обхватил голову руками и чуть было не заплакал.

Практиканты ничего не понимали.

и это злило их больше всего.

Лёшка, тренировавшийся как бегун-спринтер,

имел соответствующий виду спорта

нервный характер,

его психика не выдержала,

он пригрозил Ананьину кулачной расправой,

тот испугался, запаниковал,

организовал из сейфа бутылку водки,

напился с пары рюмок в хлам

и выдал студентам страшную тайну:

новые данные их подсчётов

ещё больше не вписывались

в заказанную свыше тенденцию!

Если в позапрошлом году на складах

пылилось оборудования на два с половиной миллиона,

а в прошлом – уже на три,

то сегодняшняя цифра в семь миллионов

уже криком кричала о том,

что на Западном Урале царит бардак,

о том, что мёртвым грузом оседают там

громадные государственные деньги.

На следующее утро Ананьин,

похмельный, злой и взъерошенный,

принял наконец трудное решение.

Он отпечатал новую справку,

в которой вместо семи миллионов

стояли всего-навсего три с половиной,

и вернулся через пять минут с радостной вестью о том,

что великая задача наконец-то выполнена.

Степанов посмотрел-посмотрел на то,

как ликуют Лёшка с Ананьиным,

Детство и юность (1966—1986). Фотографии из архива автора

как накрывают стол с закусками,

потом нашёл предлог смыться,

долго в смятении ходил вдоль берега Камы,

где ноги сами занесли его в зоопарк.

Зимний зоопарк в любом городе —

всегда зрелище несколько странное,

и пермский исключением не был —

спал на снегу грязный старый верблюд,

ворчал из угла недовольный медведь,

бегали туда-сюда молчаливые волки.

В душе Степанова было пусто.

Нет, не противно, не пакостно,

а именно пусто, холодно и темно.

Ему было глубоко наплевать

на все эти кунштюки с цифрами,

поскольку не первый год жил он в Стране Великой Туфты,

повидал многое и был уверен,

что всё это бл*дство навсегда,

потому что мир таков, каков есть,

и другой наша страна никогда не будет,

коммунизма из-за всеобщего вранья

нам точно никогда не видать,

и ничего в этом порядке вещей

уже вряд ли можно будет изменить.

Господи, как же он был прав —

но как же сильно он тогда ошибался…

Закавыка была вот ещё в чём.

Преподаватели учебных заведений,

по большинству люди прогрессивные,

тайно пропитывали желающих учиться

некоторой толикой свободомыслия,

давали перепечатки статей разных экономистов,

организовывали на семинарах дискуссии.

Руководителем практики у Степанова

был заведующий кафедрой снабжения,

невероятно толковый дядька Михаил Михайлович,

он предлагал Степанову аспирантуру,

умело разжигал в нём интерес к науке.

Поэтому туфта, конечно, была для Степанова

серьёзным ударом ниже ватерлинии —

оказывалось, что расчётные данные

лучших учёных-экономистов страны

основывались чёрт знает на чём,

на всеобщем и полном очковтирательстве,

на выдумках ананьиных иже с ними,

а на самом деле поезд давно был в огне,

и тогда, в 86-м, на берегу Камы

Степанов впервые явственно услышал

гибельный скрежет шпангоутов

слепо летящего на рифы корабля великой империи.

Предстоявшее распределение

радости никакой ему не доставляло,

хотя мест было в избытке,

на заводах, в управлениях, на базах

требовалась молодая кровушка,

но он пребывал в полном раздрае —

Степанову предлагали аспирантуру,

обещали офицерскую карьеру, должность начфина,

но всё это было не то, не его…

Он уже собирался было уйти из зоопарка,

но хитрый пьяненький сторож

вдруг предложил ему посмотреть обезьян —

на зиму их запирали в тёплом бараке,

посреди которого был выгорожен проход.

«Не пожалеете!» – шептал сторож так,

словно речь шла о чём-то запретном,

тайном, невиданном и сладострастном,

и Степанов послушно вошёл в тамбур.

Боже ты мой, какая жуткая вонь

ударила ему с ходу в нос,

какие крики оглушили его!

Макаки метались, словно бешеные,

они орали, разевая огромные рты,

в их крике было нечто такое,

от чего Степанову стало не по себе.

Орангутан, горилла и кто-то чёрный,

неподвижно сидевший во тени,

смотрели на него с дикой ненавистью,

и что уж им такого привиделось в нём —

Степанов даже представить себе не мог.

Он прошёл через обезьянник к выходу,

дёрнул дверь, думая, что выходит на воздух —

но нет, там оказалось ещё одно помещение

с проходом, отгороженным сетками,

тёмное, но чистое и прохладное,

однако эти чистота и прохлада показались ему

какими-то странными, живыми, но явно нечелове…

– Аааа!!! – заорал он не своим голосом,

когда в десяти сантиметрах от него

ударилась о стекло голова крупной змеи,

разевавшей свою ядовитую пасть.

Так вот почему неистовствовали обезьяны —

это был виварий, где держали змей,

которых макаки люто ненавидят,

рептилий было тут так удивительно много,

что хотелось бежать отсюда со всех ног.

Как ошпаренный, выскочил Степанов

из вивария наружу, и проказник-сторож

издали весело помахал ему рукой:

«Понравилось? Ещё приходите!»

«Нафиг-нафиг!» – дрожа, пробормотал

несговорчивыми губами Степанов, и был таков.

Через месяц ему предложили место

в Главном управлении, в доме со львами,

что по тем невесёлым временам

было просто немыслимой удачей,

но Степанов отказался, отчётливо понимая,

что «крапивное семя» непременно

либо сожрёт его, либо отравит,

испугался, что станет вскоре таким же,

как угодливый и ласковый Ананьин.

Да он сопьётся от ненависти к себе,

от необходимости врать и пресмыкаться!

Поэтому он распределился в почтовый ящик,

на самый настоящий патронный завод,

строившийся тогда посреди тайги,

выбрал себе суматошную стезю

рядового бедолаги-снабженца,

грузил-возил свои баллоны, бочки и ящики,

летал и колесил по всей стране.

По крайней мере, это было живое дело.

Спринтер Лёшка, тот, наоборот,

с радостью согласился остаться,

и хотя в Главное управление на Орджоникидзе

его так и не позвали – не проявил себя,

то вернулся он после защиты диплома

в ставшее родным «Запуралкомплектооборудование»

подсиживать своего начальника Ананьина,

отработал там за столом все эти годы,

и если бы не «Одноклассники»,

они б со Степановым никогда и не нашлись.

Говорит, что всё у него хорошо.

А вот обезьянок почему-то до сих пор жалко.

Дипломник

Степанов написал пять дипломных работ.

Свою – в Перми на преддипломной практике,

остальные четыре сотворил от нечего делать

в комнате студенческого общежития,

куда вернулся в апреле восемьдесят шестого.

Поработать для безалаберных приятелей

в роли литнегра было легко и даже приятно —

до обеда Степанов вдохновенно ваял нечто

о заготконторе, вторсырье или о нефтебазе,

а после сытного обеда приятно ужинал —

и всё за счёт обделённых писучестью друзей.

Тему своего диплома выбирать долго не пришлось,

к нему сама подошла заместитель декана Саенко,

предложила написать диплом про новшества,

робко пробивавшиеся тогда в экономике.

Диплом в те времена писали шариковой ручкой,

вставляя текст в специальную рамочку —

для того, чтоб всё было ровно и красиво.

Никакой отсебятины не требовалось,

подтвердить веяние времени, только и всего.

Потом оставалось дождаться очередного пленума,

вставить в текст парочку свежих цитат,

отнести диплом на рецензию указанному лицу,

дождаться его лихого росчерка,

сдать свой труд в деканат секретарю —

и вуаля, институт был практически закончен.

Так Степанов стал настоящим дипломником,

втайне то и дело радостно пробуя на вкус

это долгожданное и удивительное слово,

открывавшее наконец-то двери в светлое будущее.

Вот только зря строил он свои грандиозные планы…

В конце апреля Степанов отпросился в деканате

от участия в городской демонстрации

под каким-то благовидным предлогом,

чтобы увезти будущую жену свою в Амурск

для серьёзного знакомства с родителями.

Поскольку Степанов относился к жизни

почему-то всегда крайне ответственно,

то решил жениться сразу – зачем оттягивать?

Распределение на работу после диплома

будило фантазию обилием предложений —

Степанову прочили аспирантуру,

предлагали остаться на кафедре и на практике,

звали в Советскую Армию начфином,

вербовали на Томский почтовый ящик —

словом, планов у него имелось громадьё,

оставалось сделать правильный ход,

шагнуть вперёд на полную пятку.

Майские денёчки пролетели, как один день.

Счастливый Степанов примчался на учёбу,

полный надежд и радужных планов,

но был немедленно вызван в деканат —

ректор намеревался отчислить его за пьянку.

Восемьдесят шестой год стал страшным,

поломавшим немало судеб и карьер.

«Трезвость – норма жизни!» —

провозгласил чрезмерно болтливый генсек,

в стране началась антиалкогольная кампания,

бессмысленная и беспощадная.

Ничего не понимая в случившемся,

Степанов ринулся к ректору на приём,

тот сделал вид, что они незнакомы,

однако увидал билеты на поезд,

вывел Степанова в коридор и шепнул:

– У тебя есть сутки. Решай. А иначе…

Степанов примчался в общежитие,

приятели встретили его каменными лицами.

Что-то произошло в отсутствие Степанова, но что?

Однако свет без добрых людей не обходится —

Витька-сантехник рассказал ему по старой дружбе,

что в майские праздники проходил «пьяный» рейд,

в общежитии был задержан поддавший студент,

назвавшийся зачем-то Степановым.

Шутка была глупая, что и говорить,

Степанов много лет отработал вахтёром,

в студгородке его знал каждый встречный,

но разбираться никто не стал – праздники,

преподаватели были люди случайные,

составили акт о пьянке и быстро исчезли.

Степанов нашёл по журналу имена дежуривших,

которых и вправду никогда не видел.

Это были времена, когда сотовых не было,

поэтому инфа добывалась на бегу и лично —

преподавателей пришло в тот день двое,

аспирант с кафедры вычислительных машин,

который в тот же вечер улетел в Петропавловск,

а вторая – беременная дамочка-политэкономша,

у которой начался декретный отпуск.

Как и где выманил Степанов заветный адрес,

он так и не смог потом вспомнить.

Помнил только тяжёлые двери подъезда,

высокие потолки и раскосую беременную даму,

с подозрением смотревшую на него через очки:

– Что ж вы обманываете? Это Вы и были!

Впрочем, я могу ошибаться, конечно…

Такой же светлый, стриженый, в очках.

Но голос… Нет, тот как-то дребезжал.

А у вас такой приятный баритон, даже басок.

У нас все в семье музыкой увлекаются.

Нет, не могу ни подтвердить, ни опровергнуть.

Степанов встал с колен и побрёл к двери.

Жизнь была закончена однозначно.

Оставалось только напиться как следует,

чтоб разнести проклятое общежитие в чертям.

– Постойте! Улыбнитесь, пожалуйста!

Нет, всё верно, я ошиблась, точно – это не вы.

Господи, у того студента, которого мы оформили,

во рту зуба вот тут, впереди слева, не было…

Утром ситуацию, как говорится, замяли.

Степанова допустили наконец-то к госэкзаменам,

он окончательно переехал жить к будущей тёще,

находиться в общежитии было противно —

те, кого он считал настоящими друзьями,

оказались обычными мерзавцами.

Он догадывался, кто мог назваться его именем.

Но эти-то, другие, они почему промолчали?

Получив долгожданные диплом и значок,

на банкет Степанов не пошёл, хотя звали.

Опасался заехать в рожу хитрому Лёхе,

тот один среди всех цыкал передним зубом,

давно дышал на Степанова ядом – гнил.

Через много лет он встретил Игоря Запарацкого,

с которым прошёл все студенческие годы,

работал бок о бок в стройотрядах,

летал на практику в Петропавловск-Камчатский,

тот лично видал ту стародавнюю подставу,

но почему-то промолчал – интересно, почему?

Бывший друг за «рюмкой чаю»

начал жевать в ответ что-то кривогубое —

мол, Степанов в молодости был больно дерзок,

понтовался, острил, нахальничал,

получал всё от жизни на шару,

да как-то не по чину и не по годам.

За то и пострадал тогда, надо понимать…

Надо быть проще, и люди к тебе потянутся.

Ну да, всё повторялось снова,

как тогда на школьных экзаменах —

единственным выходом оказался тот самый,

который он неосознанно выбрал,

сократив общение с однокурсниками до минимума.

Они все продолжали держаться вместе, но зачем?

Чтобы жить за счёт слабых, идти по головам?

Но тогда это получалась стая крыс каких-то!

Надо же, он написал им дипломные работы,

а они его за это возненавидели и наказали,

отмолчавшись в нужный момент.

Это было нормально?

Степанов молча встал из-за накрытого им стола,

потянул свою кожаную куртку со спинки стула.

Двадцать лет, двадцать долгих лет

он как-то умудрился прожить без друзей,

ничего, как-нибудь проживёт и оставшиеся.

Мысль так понравилась ему, что он захохотал.

– Э-э-э! Ты чё? – пьяно заорал однокурсник,

Справа Игорь Запарацкий, практика, Камчатка, 1985 г. Фото из архива

через пару лет пропавший навсегда.

Шептались, что партнёры по бизнесу,

не поделив какие-то акции,

утопили Запарацкого в таёжной реке на рыбалке —

по крайней мере, так рассказывали.

Степанов вспомнил, как его самого

возили однажды к проруби посреди Амура,

и – поверил.

Жизнь тогда выкидывала и не такое.

Секс Советского периода

Должен ли автор предупреждать читателя о том,

что текст его может вызвать отвращение,

паче того – больно ранить чувства читающего?

Недолго Степанов мучился над этим вопросом,

поскольку сам он справедливо считался в миру

человеком грубым и насмешливым,

хотя и старался жить по принципу

«фонарные столбы никогда не нападают первыми».

Поэтому что выросло – то выросло.

Весёлая студенческая юность Степанова

пришлась на восьмидесятые годы прошлого века,

время странное и мало кем доселе описанное —

ханжество и однообразие терпели крах,

нравы становились вольными,

юбки всё более и более короткими —

молодёжь решительно брала от жизни всё,

не сильно церемонясь насчёт строгостей

морального кодекса строителя коммунизма.

Степанов все эти годы жил на «фронтире»,

в комнате на первом этаже рядом с вахтой.

Вахта была линией фронта – тем самым местом,

где постоянно происходили кровавые побоища

между теми, кто рвался в общежитие,

и теми, кто отстаивал «цитадель порока» —

социалистическое общежитие по замыслу партии

должно было напоминать женский монастырь,

хотя монашками обитательницы общежития

как раз совсем и не являлись.

Вахтёр Степанов не понимал тогда многих вещей,

ему казалось, что если люди решили переспать,

то флаг им в руки и попутный ветер в спину.

Получалось, что он зря охраняет границу,

всячески препятствуя чужому счастью,

воссоединению, так сказать, любящих сердец!

Потом он осознал всю важность своей роли —

вахтёр гасил животный промискуитет масс,

направляя энергию секса в русло брака,

заставляя безответственных самцов

заводить крепкую советскую семью.

Советскую семью охраняло государство,

за отношениями пар бдительно следили все —

от соседей до парткома и даже профкома —

попасть в семью было всё равно, что сесть в тюрьму,

где постоянный надзор и жёсткие ограничения.

Поэтому мужчины старались «нагуляться» на воле,

а девушки знали о том, что любой секс

легко можно выдать за изнасилование —

или садись, дружок, или пожалуй под венец.

Как никогда была актуальна в то время

фраза Петрухи из фильма про белое солнце пустыни:

«Женишься, а там крокодил какой-нибудь!»

Считалось обязательным вступать в половую связь

исключительно после свадьбы,

что лишало молодых возможности

хоть немного узнать друг друга заранее.

Потому и женились, словно в омут прыгали —

а если что не так, то стерпится – слюбится, Петруха!

Хитроумные самки, одетые в сексуальные наряды,

приходили в переполненный местный ресторан,

заказывая самый минимум – салат да винцо,

томно танцевали под популярную музыку

с подвыпившими щедрыми самцами,

обещая всем своим видом неземную любовь.

Выпив и закусив за счёт танцующих с ними,

девушки устраивали обычное «динамо»,

поскорее убегая в родное общежитие

под защиту толстых стен и крепких кулаков.

Обманутые граждане долго стучали в двери,

воинственно требуя «продолжения банкета» —

кому приятно уходить ни с чем, понимая,

что тебя развели как последнего лоха?

Наивные красавицы забывали, что мир тесен,

вскоре снова шли «потанцевать и развлечься»,

но «потерпевшие» были теперь уже начеку —

иногда всё заканчивалось групповым изнасилованием,

но чаще всего знакомством и свадьбой.

Как-то раз Степанова позвали на помолвку,

происходившую в общежитии напротив,

там жили студенты автомобильного факультета —

мероприятие подгадали к Восьмому марта,

девушек на факультете училось всего двое,

а при таком раскладе женский праздник

выглядит практически настоящей свадьбой,

где все гости почему-то одного мужского пола.

Сам Степанов когда-то мечтал стать инженером,

поэтому тепло относился к студентам политеха,

а с женихом Серёжкой был знаком давно —

вместе гоняли мяч в коробке за оврагом,

однажды Степанов крепко выручил знакомца,

переведя для того за шесть литров пива

огромный топик по двигателям внутреннего сгорания,

в которых сам не понимал ни бельмеса —

а надо сказать, что такие подвиги редко забываются.

После застолья началась дискотека,

уставший после ночной смены Степанов раскис,

сомлел и решил прикорнуть в чужой комнате,

которую жених Серёга от греха закрывал на ключ —

в общежитии ожидалась проверка из деканата.

Степанов застелил чистую простыню,

покурил, разделся, залез под одеяло —

в общаге он научился засыпать мгновенно.

Сквозь сон он слышал крики, кто-то тряс кровать,

на Степанова падало что-то большое и тяжёлое —

но разбудили его тихие голоса множества людей.

Он открыл глаза и увидал странную картину —

посредине комнаты лежала нагая невеста,

над которой суетился раскрасневшийся жених,

вокруг на кроватях сидело человек десять народу,

деловито тыкавших пальцами и дававших советы.

– Ого! Групповуха? За кем буду, мужики? —

обрадовался спьяну остроум и циник Степанов.

На него зашикали, и он вдруг с ужасом понял,

что в комнате происходит нечто сюрреалистическое.

Оказалось, что к моменту прихода проверки

невеста по имени Лариса крепко надралась водки,

начала выяснять какие-то старые обиды,

после чего жених закрыл её в комнате,

в той самой, где мирно спал Степанов,

а напоследок отвесил подруге доброго леща.

Лещ пьяной девушке пошёл совсем не в прок —

вместо того, чтобы слегка протрезветь,

она жестоко обиделась на весь белый свет,

отыскала где-то моток верёвки,

чтобы повеситься на верхнем шпингалете окна —

прямо над головой храпевшего Степанова.

Между тем праздничная проверка закончилась,

в общей суматохе про Ларису как-то забыли,

а когда вспомнили, то было уже слишком поздно.

Теперь она лежала посреди комнаты,

бесстыдно и страшно раскидав руки и ноги,

Степанов подполз к ней поближе и увидал,

что лицо её изменилось почти до неузнаваемости —

смерть всегда вызывала у него странное любопытство.

Жених неумело давил Ларисе на пухлый животик,

пытаясь вернуть возлюбленную к жизни,

ему советовали сделать ей дыхание «рот-в-рот»,

Серёжа закрыл глаза и дунул что было силы —

из носа девушки хлынула буро-зелёная слизь,

зато неожиданно появился вялый пульс —

только тогда у кого-то хватило ума вызвать «скорую».

До Степанова наконец-то с трудом дошло,

что он стал невольным свидетелем суицида,

вдруг кому-то втемяшится в голову обвинять его —

всё, кому теперь и что можно доказать,

прощай, диплом – привет, колючка!

Но автомобилисты уже всё решили за него,

Степанова выперли из комнаты в одних трусах,

он, счастливый, понёсся скорее домой,

прижимая к груди скомканную одежду,

извещая всех встречных-поперечных:

– Лариска повесилась! Лариска повесилась!

Бедную Ларису спасти так и не смогли —

в мозгу начались необратимые изменения.

Её единственная однокурсница на следующий день

отравилась какими-то таблетками —

что-то у неё тоже не срослось по любовной части.

Откачать её врачи, как ни спешили, не успели.

По всему выходило, что автомеханика —

дело опасное и несовместимое с любовью.

То ли шёл по городу шквал женского суицида,

то ли просто так совпало – трудно ответить.

Но жизнь неуклонно летела дальше,

вокруг Степанова всё цвело и влюблялось,

сам он должных выводов не сделал,

позабыв о том, как опасны отношения

с девушками пубертатного периода,

о чём однажды горько пожалел и сам —

вступил в случайную связь с пьяной девицей,

а та через пару недель наложила на себя руки,

хорошо ещё, что испугалась – вовремя дурочку откачали.

Считая себя главным виновником драмы,

Вверху фото семьи отца в 1962 году, посредине – брат и сёстры зимой 2005 года, внизу – сбор грибов-вешенок в мае 2004 года.

Степанов занял денег у друзей на апельсины,

перетрухал и собрался уже на полном серьёзе

ехать в больницу делать предложение —

в те времена половая связь с девушкой

легко становилась капканом для мужчины,

общество жестоко боролось с промискуитетом,

требуя от нарушителей немедленной расплаты.

Но пока Степанов бегал в поисках фруктов,

с ужасом отгоняя грустные и тяжкие мысли о том,

как он будет объясняться с родителями,

ему сообщили, что у девицы другая проблема —

легкомысленная, она спала с кем попало,

причём он, сельский дурачок Степанов,

в её списке оказался не самым последним,

а переклинило девушку на почве ревности

к отказавшему ей в ласках старому дружку.

Но в те времена пособий по сексологии не было,

учились этому нехитрому делу кто как мог,

психологические тонкости оставались тайной —

люди вступали в интимные связи вслепую,

совершенно не зная ничего о сексе,

а уж тем более о семейной жизни.

Это уже потом хлынуло жарким водопадом

изо всех щелей со стонами и вздохами —

от Эммануэль до американского силикона.

А до того все жили как зашоренные кони-лошади,

спросить про секс было негде, да и некого.

Так вот и жили, мучаясь, герои кинофильмов —

увести невесту у лучшего друга они ещё могли,

а вот что с нею дальше делать, явно не знали.

В девичьей тетрадке, найденной в чужом столе,

Степанов прочитал «роман» про любовь:

«Она вздохнула и потеряла сознание…

А через три месяца узнала, что беременна.»

Что там случилось между ними ночью —

так и осталось для читателя страшной тайной.

А вообще Степанову невероятно повезло.

Когда с мутного экрана старого телевизора

прозвучало знаменитое «В СССР секса нет!»,

он оказался всего-то пять дней как женат.

В тот самый день, 17 июля 1986 года,

рванула в ошеломлённой великой стране

самая настоящая сексуальная революция,

начало которой совпало с его медовым месяцем.

Так что Степанов потерял совсем немного.

Случились и в его личной жизни

простые маленькие праздники,

в которых действо происходило так же,

как в популярной некогда песенке:

«Сзади, сбоку, сверху, снизу,

На ковре и на карнизе,

На полу, на потолке и просто лежа в гамаке,

На столе, на стуле, в ванной,

И на валике диванном,

На неструганной доске

И на мелком наждаке,

На кровати, на тахте

И на газовой плите,

На скамейке, на толчке

И на мусорном бачке,

На полу, на потолке,

И даже стоя в гамаке…»

Да, всё-таки жизнь удалась.