Buch lesen: «Чужая воля»

Schriftart:

Томми Добсону – человеку, достойному восхищения

Мы были подневольными, которые под началом некомпетентных убивали обездоленных и умирали за неблагодарных.
Неизвестный солдат

John Hart

The Unwilling

1

Дэниел Рид много чего знал про бывших копов – в том числе и то, что коп так до конца и не умирает в тебе, когда тебя отправляют в отставку, увольняют по медицинским показаниям или просто вышибают под зад коленкой за курение травы. Вроде уже четвертый год машет метлой на автовокзале, а вот поди ж ты – все-таки ощутил знакомое жжение где-то под воротничком, эдакое покалывание кожи, заставившее оторвать взгляд от ведра с грязной водой и растрескавшихся плиток пола под ногами.

Поначалу он пригляделся к какому-то молодняку. Те развалились на скамейке, поддатые и шумные, но дело было явно не в этом. Дальше настала очередь семейных пар с детьми и компашки хиппи, потом каких-то стариков, беременной женщины и солдат в форме. За стеклом у посадочной платформы чадил выхлопом двести пятнадцатый из Роли, а с десяток пассажиров дожидались своего багажа, пока старина Мак, обливаясь потом на жаре, вытаскивал чемоданы из багажного отсека и выстраивал их в ряд на платформе. Для Дэниела это был лишь один из тысячи точно таких же дней в маленьком южном городке, уставшем от войны. Совершенно неизбежно глаза его остановились на симпатичной девчушке в желтом платьице. Наверное, лет восемнадцати, с потрепанным чемоданчиком, в кожаных туфельках, уже начинающих просить каши. Он то и дело наблюдал за ней уже около часа – неспешные переходы от одной стены к другой, плавные развороты, склоненная набок голова… Сейчас та застыла совершенно неподвижно, слегка раздвинув губы.

Проследив за ее взглядом, в полутемной нише у выхода на платформу Дэниел приметил какого-то молодого человека. Угловатый, поджарый, тот остановился футах в пяти от двойных дверей и уже довольно долго стоял там, изучая людей в зале. Вьетнам, первым делом подумал Дэниел, причем явно недавно оттуда. Что-то было в том, как именно тот стоял, в этой его настороженности. Когда парень наконец шагнул на свет, Дэниел смог получше его рассмотреть: футболка «Лед зеппелин», выступающие скулы, ремень из черной кожи, бирюзы и потемневшего серебра… Когда тот прошел мимо, подметая пол под старыми высокими ботинками клешами линялых джинсов, от него пахнуло дизельным выхлопом и табаком. «Детектив…» – бросил на ходу парень, едва заметно склонив голову, но Дэниел быстро отвернулся, стыдясь того, что он старый, обкуренный, да и давно уже никакой не коп. Выждал, пока стеклянная дверь на пружине не выстрелит в зал ярким солнечным бликом, а потом попросил у билетной кассирши разрешения воспользоваться телефоном. Та придвинула к нему аппарат, и он набрал номер, который помнил наизусть с давних времен. Спросил детектива, фамилия которого тоже еще не стерлась из памяти.

– Минутку!

На линии воцарилась тишина, а Дэниел продолжал наблюдать за молодым человеком, который только что пересек оживленное шоссе, перейдя под конец на трусцу и на миг скрывшись за возмущенно рявкнувшей сигналом фурой. В ярком солнечном свете его железная стать с обилием острых углов еще больше бросалась в глаза: бедра, плечи, угол подбородка… Стрельнув взглядом через плечо, парень опустил на глаза солнечные очки.

«Вот жопа», – подумал старый коп.

«Просто… жопа».

* * *

Детектив Френч ответил на звонок, присев за письменный стол своего напарника.

– Френч, – произнес он, после чего немного послушал. – По-моему, вряд ли…

Послушал немного еще, а потом поблагодарил звонящего и повесил трубку.

Бросил взгляд на знакомые черты лица напарника. Они с Кеном Барклоу работали вместе уже двадцать лет, и у обоих практически не было секретов друг от друга. И вот теперь одному из таких крайне немногочисленных секретов предстояло выплыть наружу.

– Джейсон в городе. Это Рид, с автовокзала.

– Да Рид уже окончательно сторчался…

– Не настолько сторчался, чтобы не узнать моего старшего сына.

Барклоу откинулся на стуле, с жестким лицом, явно недовольный.

– А я-то думал, Джейсон все еще в тюрьме…

– Уже в какой-то общаге службы социальной адаптации в Роли. Семь недель как.

– И ты даже не подумал сказать мне, что он освободился?

– Мне нужно позвонить жене.

Френч покрутил диск, глядя, как играющие на лице напарника эмоции сменяют друг друга. Обида. Тревога. Злость.

– Не отвечает!

– Думаешь, он двинет домой?

– Только не после того, как все тогда закончилось.

– Откуда такая уверенность?

– Он не станет устраивать такого своей матери. Только не после того последнего раза.

– Тебе, конечно, видней, но все же подумай хорошенько. Вьетнам. Тюрьма. Черт его знает, на что он способен… Ты ведь слышал все эти истории.

Френч с силой провел ладонью по лицу, безрадостно вздохнул.

«Двадцать девять уничтоженных солдат противника… Двадцать девять официально подтвержденных узаконенных убийств…»

Вот что первым делом приходило на ум, если говорить обо всех этих историях: двадцать девять трупов в первый же год службы.

Набрав еще несколько номеров и выслушав одни и те же ответы, он повесил трубку.

– У соседей ее нет, у подружек тоже.

– А как тогда насчет Гибби? Если Джейсон пойдет не домой…

Фраза осталась неоконченной, и Френч подумал про Гибсона, своего младшего сына.

– Гибби в школе. За него можно не переживать.

– Ну-ну. А как же День прогульщика?

Френч быстро подсчитал в уме и понял, что напарник прав. День прогульщика стал традицией еще с первого года призыва. Последние три пятницы перед выпускными экзаменами старшеклассники забивали на школу и отправлялись на заброшенный карьер к югу от города. Учителя закрывали на это глаза, полиция тоже. Гибби наверняка сейчас там – он просто должен быть там, как и все остальные. Такое вот прощание с детством в свете войны в каких-то долбаных заморских джунглях…

– Давай-ка лучше я загляну на карьер. – Барклоу встал. – А ты пока разыщи жену и сообщи ей, что Джейсон в городе. И вот что – с ходу не оглоушивай. Подготовь ее.

– Я должен сам со всем этим разобраться.

– Не дури. – Барклоу влез в куртку, проверил табельное оружие. – Даже Супермен не может находиться в двух местах одновременно.

* * *

Уильям Френч не был гением, и у него хватало ума понимать это. Если он и добился чего-то в жизни, то в первую очередь благодаря уравновешенному и твердому характеру – целеустремленный человек, который стал лучшим копом, чем ему полагалось по праву. То же самое и с его браком. Габриэла была слишком хороша для него еще тогда, когда они только познакомились, и по-прежнему оставалась не парой ему в тот день, когда они поженились. Он как-то спросил у нее, как это выпускница Вандербильта¹ с дипломом по английской литературе, заливавшая светом каждую комнату, в которую только входила, могла вообще связаться со студентом-недоучкой из заштатного колледжа, вот уже три года работающего там, где его могли в любой момент убить. В ответ она чмокнула его в щеку, приложила ему руку к сердцу и произнесла: «Больше меня вообще никогда об этом не спрашивай!» Три сына и тридцать лет спустя Габриэла по-прежнему оставалась даром небес – даром всей его жизни, – но одного сына она уже потеряла.

«А теперь еще вот это…»

Френч остановил машину напротив своего дома и подумал, как это часто случалось, насколько пустым тот кажется. И это тоже имело непосредственное отношение к войне. Похоронив своего старшего сына, теперь они наблюдали, как его брат-близнец вернулся с того же самого конфликта, только чтобы неуклонно скатываться на дно по стремительно сужающей круги спирали – насилие, наркотики, тюрьма… В этом смысле Вьетнам убил уже двоих из трех их сыновей: Роберта – пулей в сердце, а его брата – куда более изощренным способом. Джейсон никогда не говорил о том, чем занимался, служа своей стране, но у Барклоу имелся один дружок в Министерстве обороны. Тот отказался сообщить подробности, но как-то обмолвился, что была война, и была ВОЙНА, и что Джейсон воевал как раз на последней.

– Габриэла?

Тишина в доме была хорошо знакома по всем этим годам, наполненным горем, – в несуразно большом доме, какие-то части которого были словно вырезаны напрочь. Приближаясь к спальне, Френч услышал звук льющейся воды и остановился перед приоткрытой на дюйм дверью ванной комнаты.

– Дорогая?

Габриэла лежала в ванне в полной темноте, но он мог различить ее силуэт на фоне кафельной плитки.

– Не включай свет!

Френч убрал руку от выключателя, гадая, знает ли она уже или же только предполагает. Когда глаза привыкли к темноте, он более ясно различил ее очертания. Вода поднялась до ложбинки между ее грудями, руки обхватывали колени.

Не оборачиваясь, Габриэла произнесла:

– Это из-за него ты здесь?

– Ты о чем?

Тут она склонила голову набок, в нацеленном на него глазу мелькнул яркий огонек.

– Ты не являлся домой средь бела дня с тех самых пор, как мы только поженились. Я спрашиваю: ты здесь из-за Джейсона?

Френч с несчастным видом вздохнул.

– Кто тебе сказал, что он вернулся?

– Мэрион звонила. Она видела его на площади. Волосы у него теперь длиннее, но она сразу узнала его. Сказала, что он бледный, что тюрьма стоила ему добрых двадцати фунтов веса.

– Я с этим разберусь, Габриэла, обещаю.

– Гибби наверняка захочет повидаться с ним, провести время…

– Я этого не допущу.

– И как же ты этого не допустишь?

– Габриэла…

– Он опасен, Билл! Он опасен для нашего сына. Неужели ты этого не видишь? Неужели не чувствуешь?

Френч опять вздохнул и опустился возле ванны на колени. Габриэла честно пыталась найти место в своем сердце для человека, которым стал Джейсон, но тот отнюдь не пытался облегчить ей эту задачу. Героин. Тюрьма. Влияние, которое он оказывал на Гибби. Пока Джейсона не осудили, единственное, чего хотелось Гибби, это постоянно таскаться в тени своего старшего брата, расспрашивать про морскую пехоту, про войну и про то, не стоит ли и ему самому завербоваться во Вьетнам.

– Послушай, – сказал Френч. – Я просто хотел лично сообщить тебе, что Джейсон опять здесь, и пообещать, что я поберегу Гибсона.

– Небось, считаешь меня дурочкой? Взбалмошной, помешанной на опеке дурочкой?

– Ни в коем случае.

– Будь ты матерью, ты бы понял.

– Джейсон в жизни не причинит вреда своему брату.

– Намеренно – да. Не по злобе.

Остальное супруга оставила недосказанным, но он понял ее более глубокие страхи, ее беспокойство касательно того, что Джейсон способен развратить брата, вовлечь его во что-нибудь противоправное, заложить ему в голову опасные мысли.

– Гибби сейчас не в школе, – добавила она. – Ты вообще в курсе?

– Да, День прогульщика. Сейчас он наверняка на карьере со своими друзьями. Кен уже поехал его искать.

– А что, если Джейсон найдет его первым?

Френч отвернулся, чтобы не видеть страха в глазах жены. Гибби был для нее всем миром, а Джейсон – разрушителем миров.

– Я сейчас тоже туда съезжу, – заверил он. – Разыщу его.

– Поезжай уж, будь добр. Привези его домой.

Френч встал, но не вышел из ванной. Затолкал руки в карманы и опустил взгляд на макушку жены, на изгиб смутно белеющего сырого плеча, на очертания ее тела под покровом темной воды.

– Рано или поздно Гибсон все равно захочет повидаться с братом.

– Просто постарайся, чтобы это случилось как можно позже.

– Джейсон провел в тюрьме больше двух лет. Он отсидел свой срок.

– Важен только Гибби. Прости, Билл, но это так.

– А ты не хочешь хотя бы просто поговорить с ним?

– С Джейсоном?

– Да.

– Про что? – спросила Габриэла. – Про героин?

2

Для разных людей этот карьер означает разные вещи. Для меня это в первую очередь обрыв. Говорят, что от верхушки утеса до поверхности воды – ровно сто тридцать футов², и с воды это примерно похоже на истину: вздымающаяся ввысь стена гранита, серое небо над ней… Из-за этой сливающейся воедино серости утес кажется маленьким, и я знаю, что думают люди, лежа на воде на спине или глядя на него с узкого бережка на противоположной стороне карьера.

«Да я запросто это сделаю!»

Чем больше выпито, тем более уверенными в себе они становятся. Это всего лишь вода, говорят они себе, просто нырок. Чего тут сложного?

Но потом они поднимаются на самый верх.

Первый подходящий уступ – футах в шестидесяти над водой, и люди и вправду с него частенько прыгают. Хотя на следующий уступ поднимаются лишь совсем немногие. Там где-то футов восемьдесят, но почему-то кажется, будто он вдвое выше того предыдущего. Те же, у кого хватило духу добраться до самой вершины, обычно опасливо перегибаются в поясе и смотрят вниз с таким видом, будто за время их подъема наверх законы физики могли каким-то чудесным образом перемениться.

«Семьдесят миль в час в момент соприкосновения с водой…»

«Четыре полные секунды, чтобы оказаться там…»

С высоты тринадцати этажей вода кажется стальной плитой, и люди начинают вспоминать ранее слышанные истории: про какого-то мальчишку, который насмерть убился здесь в пятьдесят седьмом, про одного самоуверенного спортсмена-бейсболиста, который неудачно вошел в воду – да так, что его собственное колено врезалось ему в челюсть, раздробив ее на четыре части и снеся все зубы с правой стороны рта. Я уже сто раз такое видел. Парни бледнеют, а их подружки говорят: «Не делай этого, я просто пошутила!» Я не единственный, кто уже прыгал отсюда «солдатиком», ногами вперед – кое-кто тоже пробовал, – но только у одного-единственного человека хватило пороху прыгнуть с самой вершины «ласточкой», войдя в воду вытянутыми перед собой руками и головой, и этим человеком был мой брат.

Тот, которого уже давно нет в живых.

– Ну же, чувак! Если собрался прыгать, так давай уже прыгай, – голос у меня за спиной принадлежал моему лучшему другу. – Сам знаешь, что Бекки смотрит.

Я заглянул вниз в карьер и увидел Бекки Коллинз, плавающую на надутой автомобильной камере футах в ста от утеса. Она казалась совсем крошечной, как и все остальные, но больше ни на ком не было такого ослепительно-белого бикини. Ее голова была откинута назад, и мне показалось, что она смеется. Как наверняка и девчонка рядом с ней. Вокруг них на надувных матрасах и автомобильных камерах устроилась чуть ли не половина наших однокашников. Остальные маячили на дальней стороне карьера, или в лесу, или еще только подходили от машин, поблескивающих вдалеке, словно россыпь разноцветного стекла.

– Так будешь прыгать или нет?

Я отвел взгляд от воды достаточно надолго, чтобы уловить блеск в глазах Ченса. Парень он некрупный, но всегда готов дать в глаз любому бугаю, нахально подбить клинья к любой приглянувшейся девчонке…

– Может, она смотрит на тебя, – сказал я.

– Я не настолько тупой, чтобы прыгать с этой скалы!

Интересно, подумал я, не в мой ли это адрес сказано. Я прыгал отсюда уже семь раз, но никогда не пытался войти в воду головой, и все там, внизу, знали это. Я торжественно поклялся сделать это до окончания школы, но то было два года назад, и я был зол, когда эти слова сорвались у меня с языка.

– Так ты думаешь, это я тупой?

– Я думаю, что ты рок-звезда.

– Маккартни или Джаггер?

Ченс одарил меня бесовской ухмылочкой.

– Это зависит от того, прыгнешь ты солдатиком или ласточкой.

Отвернувшись от своего дружка, я подумал о том, что произойдет, если я неправильно врежусь в воду на семидесяти милях в час. Ребята подо мной принялись хором скандировать:

– Лас-точ-кой, лас-точ-кой!..

Когда такое проделал мой брат, то это было словно полет лебедя на фоне высокого бледного неба, и я по-прежнему частенько вижу это во сне: то, как он взмыл в воздух и на миг завис, а потом долгое падение – у меня дыхание замерло в легких, – и как его руки сошлись вместе буквально за миг до того, как он воткнулся в воду. Нас было всего трое, кто видел этот прыжок, но слух распространился быстро.

«Роберт Френч прыгнул ласточкой с Чертова уступа…»

«Не, ты слышал?..»

«Просто невероятно!»

На тот момент мировой рекорд высоты такого прыжка с дикой скалы был всего на пятнадцать футов больше, и принадлежал он какому-то парню из Аргентины. Но это был Шарлотт, Северная Каролина – в ту пору, в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом, еще совсем крошечный городишко. Это было пять лет назад, но в тот день в этом маленьком городке мой старший брат стал самым настоящим богом. Люди спрашивали его, зачем он это сделал и как, и задавали еще тысячи других вопросов, но лишь четверо из нас знали правду, которая действительно имела значение, и эта часть тоже частенько снится мне по ночам: то, как свет ударил Роберту в лицо, когда он вынырнул из-под воды, его глаза, которые казалась более яркими и более живыми. «Выкуси, Вьетконг!» – сказал он тогда, и это было то, что знали лишь немногие из нас.

Роберта отправляли во Вьетнам.

– Я обязательно прыгну, – произнес я.

– Не свисти.

– На сей раз это произойдет.

– Ну валяй тогда.

– Бекки Коллинз, говоришь?

– Она полюбит тебя навсегда!

Я уже тысячу раз представлял себе этот прыжок и теперь чувствовал примерно то же самое: ветер в лицо, запах жары, пыли и далекого дождя. Я приподнялся на цыпочки, раскинув руки.

– Считай до трех.

– Погоди… Да ты чё?

– Без разговоров, хорошо? И без того стрёмно.

– Чувак…

– Что? – Я не отрывал глаз от обрыва.

– Чувак… Серьезно…

Что-то в его голосе показалось мне странным: нотка сомнения, или паники, или страха.

– В чем проблема, Ченс? Мы ведь уже здесь, так? До выпуска ровно две недели.

– Просто прыгни солдатиком, чувак! Это тоже будет считаться.

– Что, прости?

– Ты ведь знаешь, что на самом деле не сможешь это сделать, так? Не сможешь спрыгнуть так, как прыгнул твой брательник. – Ченс растерянно выставил перед собой ладони. – В смысле… Да ладно тебе! Мы ведь все это уже проходили, помнишь? Ты говоришь про это. Поднимаешься сюда. Но никогда на самом деле не прыгаешь башкой вперед.

– Но ты же меня подначиваешь! Говоришь мне, чтобы я сделал это!

– Потому что я и на секунду не думал, что у тебя настолько не хватает мозгов, чтобы действительно прыгнуть! Это же тринадцать этажей!

– Думаешь, я боюсь?

– Нет.

– Думаешь, я не смогу?

– Я думаю, что твоего брата все равно не вернешь, независимо от того, сделаешь ты это или нет.

Кровь отлила от моего лица.

Ченсу было на это плевать.

– Роберта больше нет, чувак! Он не увидит твой прыжок и не похлопает тебя по спине и не скажет: «Добро пожаловать в клуб!» Он так и будет лежать под землей на том кладбище, которое ты так ненавидишь. Он – по-прежнему павший герой, а ты так и останешься обычным пацаном-старшеклассником.

Ченс был серьезен и встревожен – странная комбинация. Я отвел взгляд, и тут от подножия утеса донеслись насмешливые вопли, кто-то далеко внизу выкрикнул: «Ну давай уже, ссыкун!» Я нашел взглядом Бекки Коллинз – коричнево-белую черточку. Она прикрывала глаза от солнца и не орала вместе с остальными.

– Думаешь, я разобьюсь, если прыгну?

– Думаю, что это не исключено.

– Роберт-то не разбился.

– Рука Господа, Гибби! Один шанс из миллиона.

Я продолжал наблюдать за Бекки, размышляя про Господа, удачу и своего погибшего брата. Представители корпуса морской пехоты говорили, что он получил одну-единственную пулю в сердце, и она убила его, прежде чем он успел хоть что-то осознать. Быстрая безболезненная смерть, сказали они, но я на это не купился.

– Два года назад я сказал, что прыгну ласточкой. Сказал всем там внизу, что сделаю это.

– Ты имеешь в виду, всем этим? – Ченс ткнул пальцем вниз, на воду, где теперь еще больше ребят вопили на отвесную стенку утеса. – Ты имеешь в виду Билла Мерфи, который как-то сказал Бекки прямо в лицо, что ты жалкий слабак, потому что твоя мамаша больше не разрешает тебе играть в футбол? Имеешь в виду его поганого братца? И этого тоже в жопу! Он чуть ли не весь седьмой класс плевал тебе в затылок жеваной бумагой! А как насчет Джессики Паркер или Дианы Фейрвей? Я приглашал обоих куда-нибудь сходить, и они только посмеялись надо мной. Ты их тоже особо не вдохновляешь, кстати… Они говорят, что ты слишком тихий, слишком не от мира сего, и что ты больно уж похож на своего погибшего брата. Послушай, Гибс, ты всем этим внизу абсолютно ничего не должен. Эта толпа там, под нами, вся эта публика… – Он ткнул пальцем вниз. – Просто пустоголовые показушники и самовлюбленные ничтожества. Они не знают тебя, да и вообще не хотят тебя знать. Может, разве что трое или четверо из них хоть чего-то стоят, и они единственные сейчас не вопят, чтобы ты поскорее убил себя.

Заглянув за край уступа, я увидел толпу самодовольных качков, тщедушных укурков и симпатичных девчонок в зеркальных солнечных очках. Большинство из них смеялись, ехидно улыбались или что-то орали мне.

«Ну давай же!..»

«Ласточкой!..»

«Ласточкой, ссыкун ты несчастный…»

Все они собрались на своих плавсредствах в кучу, чтобы было лучше видно: мозаика из резины, гладкой загорелой кожи и клочков бикини, похожих на разноцветные паруса. Я прислушивался еще секунду, потом обвел взглядом небо, зазубренную скалу, далекую знакомую воду. Последней я посмотрел на Бекки Коллинз, которая с единственной подругой плавала отдельно от остальных. Она не двигалась, прижав одну руку ко рту, а другую к сердцу.

– Знаешь что, Ченс… – медленно произнес я. – Пожалуй, ты все-таки прав.

– Правда?

– Да, частично.

– В каком это смысле «частично»?

Я не любил бесполезную ложь, так что просто помотал головой, после чего отвернулся от края обрыва и двинулся к тропке, ведущей вниз. Ченс потянулся следом, все еще встревоженный.

– Чувак, погоди… Как это понимать?

Я хранил молчание, не желая делиться осознанием, которое он в меня заложил. Оно оказалось мощным и неожиданным и опьянило меня перспективой, которую я до сих пор даже не рассматривал.

«Только я один», – подумал я.

«Я поднимусь и прыгну отсюда, когда больше никого здесь не будет…»

* * *

Уже далеко не впервые мы с Ченсом спускались по этой длинной тропке вниз. Продвинулись по склону к востоку, а потом долго петляли среди деревьев и где-то через четверть мили оказались на противоположной стороне карьера, где наши однокашники оставили свои автомобили. Подойдя к краю большой поляны, мы остановились и посмотрели вниз. Ченс пихнул меня локтем.

– Она на берегу слева от тебя.

– А я вовсе и не ее ищу.

– Ну да, рассказывай!

Увидев меня, Бекки помахала мне. Ее окружала целая команда парней, в основном здоровяков-футболистов. Один из них перехватил мой взгляд и пренебрежительно сплюнул на потрескавшийся гранитный уступ, сходивший тут за пляж.

– Пошли! – поторопил меня Ченс. – Давай раздобудем пивка.

Мы свернули было на тропу, которая вела к воде, но тут приметили какое-то движение в тени среди сосен. Там, прислонившись спиной к стволу и задрав коленки, сидел какой-то парень, и его голова повернулась, когда он затушил окурок сигареты о землю.

– Видел твое представление… Даже на миг показалось, что ты и впрямь это сделаешь.

Он встал и выдвинулся на свет: черные волосы, потертая джинса, по-тюремному бледная кожа.

– Ну привет, братишка!

Джейсон на пять лет старше меня, но по части роста и габаритов мы с ним практически сравнялись. Те же волосы подметали воротничок рубашки. Те же глаза неотрывно смотрели на меня с лица, знакомого до последней черты, но обретшем жесткие углы.

– Тебя выпустили, – произнес я, и он лишь пожал плечами. – Что ты тут делаешь?

– Тебя ищу, не поверишь.

Из его заднего кармана появилась пинтовая бутылка. Открутив крышечку, Джейсон предложил мне хлебнуть. Когда я помотал головой, он опять пожал плечами и закупорил бутылку.

– Ченса ты наверняка помнишь, – сказал я.

– Привет, малютка.

От его насмешливого тона Ченс немного напрягся, а Джейсон стоял все с тем же беззаботным, опасным и скучливым видом.

– Почему ты все-таки не прыгнул?

Я лишь глуповато пожал плечами, и Джейсон кивнул, как будто все понял.

– Было на что посмотреть, верно?

Он говорил про тот день, когда прыгнул наш брат. Из них обоих Роберт был самым добрым и самым моим любимым братом.

– Ты уже заходил домой?

Джейсон помотал головой.

– А собираешься?

– После того раза? Не думаю.

Его ухмылка тогда была первым чем-то действительно знакомым, что я в нем увидел. Она была жестко перекошена на сторону, и глаз над ней коротко мне подмигнул. Если вы нравитесь Джейсону, это подмигивание говорит: «Жизнь прекрасна, я тебя прикрою». Для остальных это может означать нечто совершенно иное. Даже в его школьные годы взрослые люди могли отпрянуть от этой улыбочки с подмигиванием, а ведь это было еще до войны, смерти и того, что этот чертов Вьетнам внедрил в моего брата. Он был спокоен в тот момент, но все буквально за секунду могло коренным образом перемениться. Мягкий жар бабьего лета. Убийственный мороз. У него внутри каким-то образом уживались оба этих противоположных начала, и они могли очень быстро поменяться местами.

Джейсон прикурил еще одну сигарету, и я смотрел, как он затягивается, испытывая чуть ли не ненависть к тому, насколько он все-таки похож на нашего погибшего брата. Будь сейчас на месте Джейсона Роберт, он бы со смехом обнял меня. Так крепко стиснул бы, что я не смог бы дышать, а потом отодвинул от себя, взъерошил мне волосы и воскликнул: «Господи, как же ты вырос!» Я частенько гадал, изменила ли его война точно так же, как она изменила Джейсона. Стал ли он жестче в эти свои последние дни? Или как раз доброта Роберта и была тем, что в итоге убило его, – та сердечная мягкость, которой недоставало другому моему брату?

– Чем завтра думаешь заняться? – спросил Джейсон.

– Пока не знаю… Схожу куда-нибудь потусоваться, наверное.

– Давай тогда потусуемся вместе, на пару. У тебя есть тачка. А я знаю кое-каких классных девчонок.

Он улыбнулся, не выпуская из губ сигареты, потом втянул дым и выпустил его через ноздри.

– Мы с Робертом частенько так поступали – помнишь, наверное. Проселочные дорожки, холодное пиво – жизнь до войны… Ну что скажешь? Будет как в старые добрые времена.

– Каких девчонок? – спросил я.

– Вот таких! – Джейсон показал мне большой палец, после чего бросил взгляд на Ченса. – Да вообще какая разница, каких девчонок? Ты что, мне не доверяешь?

– Да дело не…

Я замешкался, и улыбочка Джейсона увяла.

– Только не говори, что дело в нашей матери!

– Сам знаешь, каково ей сейчас.

– Ты собираешься забить на денек с двумя классными телками и своим вновь обретенным братом только из-за того, что это может расстроить нашу мамашу?

– Тебе здесь давно не было, братишка. Ты не видел, какая она сейчас.

– Дай-ка угадаю… Слишком требовательная? Строгая?

– Я назвал бы это излишней опекой.

Покачав головой, Джейсон надолго приник к бутылке.

– А ты не думаешь, что Роберту хотелось бы, чтоб мы присутствовали в жизни друг друга? Не думаешь, что, где-то в глубине души, даже папа считает, что неправильно держать нас подальше друг от друга? Хотя знаешь что? Дело твое. – Он пыхнул сигаретой и показал мне самые яркие, самые холодные глаза, какие я когда-либо видел. – Если ты еще не вполне мужчина…

– Только вот не надо, Джейсон!

– Не вполне мужчина… Недостаточно взрослый…

– Да пошел ты!

Он опять ухмыльнулся и посмотрел на утес.

– Будь ты настоящим мужчиной, ты бы прыгнул. Ты ведь некогда был крепким орешком. Помнишь это? Помнишь, каково это?

В его холодных ярких глазах светился вызов, и я ощутил в себе такую же холодность.

– Можно подумать, что ты сам готов прыгнуть.

– В любой день недели.

– Да ни в жисть.

– Да ну?

– Именно что да ну.

– А как насчет такого, тогда? Я прыгаю прямо сейчас, и завтра мы едем развлекаться, ты и я. И не только это – ты заранее говоришь маме, куда собираешься. Рассказываешь ей обо всем – про меня, про девчонок, – рассказываешь ей обо всем, и тогда посмотрим, что она скажет.

Я не сводил взгляд с утеса, думая о матери. «Есть вещи и пострашней прыжка с обрыва. Чреватые совсем другой смертью».

– Ты ведь понимаешь, чего она боится, верно?

– Само собой, понимаю, – ответил Джейсон. – Она думает, что ты пойдешь на войну из-за того, что воевал Роберт и воевал я, или что ты решишь, что это круто – быть похожим на меня, и что тебя арестуют, или что ты подсядешь на наркоту, или, не приведи господь, трахнешь девчонку… В основном же я думаю, она боится того, что ты научишься думать самостоятельно. Тебе вообще это разрешается, братишка? Высказывать свое мнение? Жить своей собственной жизнью? Она вообще в курсе, что ты сейчас здесь?

Я ничего не ответил. Не было нужды.

– Короче, предлагаю уговор. – Джейсон подступил ближе и обхватил меня рукой за плечи. – Я прыгаю оттуда ласточкой, и в субботу мы проводим время вместе. Весь день. Вдвоем. – Он стиснул мне шею. – Брат должен знать своего брата.

Я изучил эти яркие, холодные глаза, и что-то вдруг провернулось у меня внутри, словно на старый проржавевший металл наконец попала смазка. Хочет ли он вообще поближе узнать меня или просто выпендривается? Я проиграл в памяти его возвращение с войны: взаимную ожесточенность и вопросы, оставшиеся без ответа, семейные стычки и все произошедшие в нем перемены. Сколько прошло тогда дней до первого ареста? Когда он начал колоться героином? Я отступил от того, что увидел в этих глазах перед собой, и его руки упали по бокам.

– Я не хочу, чтобы ты погиб из-за меня.

– Уговор есть уговор, братишка.

– Я серьезно, – сказал я.

– Знаю, что серьезно.

Джейсон опять улыбнулся и подмигнул – и в этот момент настолько напомнил мне нашего погибшего брата, что защемило в груди. Стряхнув с ног туфли, он стащил рубашку, и я увидел все раны, которые он получил на войне, – заросшие отверстия от пуль, следы ожогов и узловатые шрамы. Ченс рядом со мной словно стал еще меньше – весь сжался и не мог отвести от них глаз.

– Господи!

– Заткнись, Ченс.

Джейсон не обращал внимания на моего друга, и это казалось почти правильным. Дело касалось только нас двоих, и никого больше.

– Зачем ты это делаешь? – спросил я.

– Сам знаешь зачем.

– Не, правда не знаю.

– Не придуривайся. Ты в точности знаешь зачем. – Он сунул мне в руку помятую пачку сигарет. – Подержи для меня в сухости. Потом мне точно захочется штучку.

– Джейсон, послушай… – У меня кончились слова.

Повернувшись, он стал уходить, и Ченс издал странный смешок.

– Исключено, чувак! Совершенно исключено, что он прыгнет.

Все глазели на моего брата, когда тот вышел на каменистый бережок, и я подумал, что некоторые ребята постарше узнали его. Двое из них принялись толкать друг друга локтями и перешептываться, но Джейсон не смотрел ни влево, ни вправо. Прыгнул в воду и с десяток секунд скользил под поверхностью. Когда вынырнул, неспешными саженками стал удаляться от берега.

1.Университет Вандербильта – престижный частный университет, находящийся в Нэшвилле, штат Теннесси. Основан в 1873 г. на деньги Корнелиуса Вандербильта, одного из богатейших и успешнейших предпринимателей США XIX в., основателя плутократического рода Вандербильт. Здесь и далее – прим. пер.

2.130 футов – почти 40 м.